ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Адам и Ева. Фантазия на известную библей...

Автор иконка Сандра Сонер
Стоит почитать На даче

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Дети войны

Автор иконка Анастасия Денисова
Стоит почитать "ДЛЯ МЕЧТЫ НЕТ ГРАНИЦ..."

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Дворянский сын

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Ося Флай
Стоит почитать Я благодарна

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать В город входит лето величаво

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать На веселых полях зазеркалья

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Эта кончится - настанет новвая эпоха

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Жутковато Игорево слово

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




Загадка Симфосия. День третий


Валерий Рябых Валерий Рябых Жанр прозы:

Жанр прозы Детектив
894 просмотров
0 рекомендуют
3 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Загадка Симфосия. День третийГлава II. Где боярин с Василием находят ключ к тайнописи богомаза, но многое не понимают. Глава IY. Где Василий разглядывает идолов и выведывает секрет отца травщика. Глава VIII.Где эконом Ефрем обвиняет старца Парфения и иже с ним во всех смертных грехах. Глава XII. Где предстает тайная кладовая и чудовища, населяющие ее.       

годится для приготовления ядов.
       Я оробело поплевал на пальцы, вытерев их об рясу, подумал: «Ишь ты сразу про яды!»
       Но травщик уже увлекся и взялся самозабвенно рассказывать о редкостях своего гербария:
       — Посмотри, вот трава «Блекота», — указал на тонкие серые стебельки. — Она обладает поразительно магической силой. Тот у кого она в руке, не страшится никакой опасности. Будучи брошены в реку, эти былинки привлекают рыб и делают их ручными.
       А вот травка «Чистополь». Коли ее украдкой носить при себе, то всегда будешь жить со всеми в мире и согласии. На судилище оправдает любого человека!..
       Ну а вот смотри, — «Ятрышник». Если его, нарезав на мелкие кусочки, примешать к овсу, а затем скормить коню, то скакун делается быстрым и неутомимым.
       Здесь нехорошая колючка по прозвищу «Железняк», — лекарь показал на остистую жесткую метелку. — Стоит бросить прутик промеж говорящих, производит ссору и неминуемую рознь даже среди лучших друзей.
       Вот диковинное растение — «Чернобыльник». Нужно в начале осени зашить его плоды в шкурку зайца и надеть, как подвязку. Человек становится необычайно ловким, в беге обгоняет даже всадника.
       «Песий язык» (я разглядел стебельки с язычками рыжих листиков), — Савелий просветил, — носи меж пальцев ног, спасет от наскока собак, а повесь псу на шею, заставит того вертеться до смерти. Полезен и против мышей.
       Ну а это «Спорынья» — ржаные маточные рожки, кстати, очень сильный яд. Он вызывает болезнь рафанию, или злую корчу. Она приводит к онемению частей тела и смерти.
       Одна из самых редчайших трав — «Не чуй ветер». Растет зимой по берегам рек и озер. Кто знает ее секрет, тот способен остановить бурю на воде, избавить судно от потопления и может ловить рыбу без невода. Зрячие люди никогда не могут отыскать траву. Ее находят лишь слепые, ступая босыми ногами по бережку. Стоит им нащупать зелень, их незрячие очи начинает колоть иглами. Если они сумеют схватить травку не рукой, а ртом, то они обладают ее силой.
       Обрати внимание, «Девясил» — любовное зелье. Если сорвать накануне Иванова дня до восхода солнца, высушить, истолочь и смешать с росным ладаном, затем, поместив в ладанку, носить девять дней, а потом зашить в платье любимой, то станешь любим вопреки препонам.
       Очень интересны «Любовные яблоки», — он открыл туесок с маленькими сморщенными плодами. — Через них обязательно получишь внимание и симпатию желанной особы.
       Я по-глупости спросил, — а как сего можно достичь?
       — Нет ничего проще! Нужно разрезать плод пополам, вложить в прорезь записочку с именем лады и поместить яблочко на солнцепеке. Яблоко зачнет иссыхать — возлюбленная станет страдать и сохнуть по тебе.
       Вот «Волшебный горох»! Когда завяжется стрючок, нужно сорвать в полночь, закатать в воск и положить в рот. Тогда можно узнавать, что у каждого человека на уме.
       Ты когда-нибудь видел цветок папоротника? — Савелий указал на окаменевший бутон серебристого цвета. — Ты не думай, он давно поблек, а раньше сверкал, как огонь. Цветок сей используется для отыскания сокровищ. Пред ним беспрепятственно открываются клады. С его помощью можно делаться невидимкой. Иметь власть над бесами! Добыть цветок папоротника непросто. Нашедший и сорвавший его должен, не оглядываясь, бежать домой, ибо за ним с шумом и воплями станут гнаться черти. Стоит приостановиться, человек погибнет, задушенный нечистью. В лучшем случае останется безумным. Да и сорвать горящий пламенем цветок просто так невозможно. Отыскав его, нужно понизу куста папоротника постелить белый холст. Очертить по себе обгорелой лучиной круг, сказать: «Талант божий, суд твой...» затем прочитать «Да воскреснет Бог...» и уж потом — бери чудо-цвет. Мне его преподнес один старичок-лесовик. Отдал с уговором, что я его больше никому не передам.
       Жаль, а я уж намылился применить цветец(2) для нашего дела. Вздохнув, не подал виду, что смущен. Савелий, не заметив моей нужды, продолжил безумолчно:
       Есть еще чародейские травы: Плакун трава, Разрыв трава, Галган, Одолень, Тирличь, Прикрышь, Колюка трава, Адамова голова, Петров крест и множество других, названий которых я и не ведаю. Все эти травы наделены силами великими. Управиться с ними не каждый волен, не каждому то и потребно. Знали большой толк в них волхвы, старые языческие кудесники, да мало их на Руси осталось, повымерли. Может, оно и к лучшему?.. Рано или поздно забудутся в народе чудодейственные травы. Всякое чародейство противно Божьему промыслу. Всяк должен жить сам по себе. Мы, травщики, ведаем лишь лекарственные растения, полезные людям при недугах. Тайные, сугубые знания только во вред. Добра от них не жди, один соблазн и греховная скверна, — помолчав, оценив сделанное впечатление, Савелий сменил предмет разговора. — Хочешь, покажу целебные мази? Они приготовлены из глин и грязей, из жира и сожженных костей всяких тварей.
       Я благоразумно отказался. Однако рассказ Савелия о свойствах трав, в особенности чародейских, ввел мой разум в смятенное состояние. Я осведомился у Савелия:
       — Помилосердствуй, брат, как же так? Выходит, травы могут дать великую силу? Почему ты не употребишь ее себе во благо, почему прозябаешь? Ведь она в твоих руках?
       На что Савелий, скромно потупившись, ответил:
       — Так пишут в старых книгах. Но у меня в мыслях не было употребить сокровенную силу в корыстных целях. Кроме того, потребны заклинания, я не собираюсь их выискивать — не к чему мне это. Для меня главное — целебные способности трав, а не их магические возможности. Я боюсь заниматься волхвованием, то великий грех.
       Я подумал: «Ворожить боится, а волхвов подкармливает. Так и поверю, что он не ставил опытов со своим сеном. Ну а коль не врет — получается, что лекарь либо святой, либо набитый дурак. На дурака вроде не похож, значит, рассказывает сказки, хотя дело знает отменно».
       Одно я уяснил — травщик волен применять свои познания, как ему заблагорассудится, и во благо, и во вред. Во втором случае он становится чрезмерно опасным, ибо, используя травяные сборы, может с каждым сотворить невесть что. Но если лекарь злодей, следует обезвредить его. И тут на меня напал ужас, стоило суеверно подумать: «А вдруг травщик откушал волшебного гороха и читает в моих мыслях, как в книге?" — пришлось скрыть испуг за маской равнодушия, чтобы травщик не счел, что я боюсь его.
       Савелий, почуяв мое недоверие, лицемерно залебезил, предложил отведать какую-то настойку, не сильно хмельную, но бодрящую и полезную. Памятуя об отравителе, сославшись на пост, я решительно воспротивился его угощению. По правде сказать, беседа с ним стала мне тягостна. Но просто уйти, не обозначив цели своего прихода, я, конечно, не мог.
       Разумные мысли предательски покинули меня, и я наобум, прямо в лоб спросил лекаря, что тот думает по поводу случившихся смертоубийств. Естественно, я понимал — на прямодушие с его стороны не стоит рассчитывать. Но и ложь могла бы послужить правде. Открещиваясь от содеянного, возводя подозрение на других, травщик непременно обмолвится о потаенном — вот и явится ключ к разгадке.
       Савелий, как мне показалось, ответил совсем бесхитростно:
       — Скажу тебе так, — кроткая улыбка на миг высветила лицо лекаря. — Меж убийствами, исходя из способа их совершения, нет никакой связи. Матерый кат использует лишь единственное орудие умерщвления. Кинжал — так кинжал, топор — так топор. Причем удар наносится отработанным способом, осечки быть не должно. Выходит, убивали два разных человека. Разумеешь?..
       Я поддакнул, стараясь уяснить, куда клонит травщик. А он, закусив удила, деловито пояснил:
       — Библиотекаря оглоушили чем-то тяжелым. Бывалый душегуб так не поступит. Захария мог оклематься... Скорее всего, злоумышленник действовал с кондачка, наверняка убийство не намеренное.
       Чтобы невзначай не выболтать догадку боярина об отравлении Захарии, я намеренно прикрыл губы пятерней, сделав вид, что откашливаюсь. Лекарь, не заметив моей уловки, продолжил повествование:
       Чего не могу сказать о смерти Афанасия. Злодей применил необычное, но весьма надежное оружие — шило. Вонзил мастерски из-под лопатки в самое сердце. Кстати, так каты грабители орудуют в толпе на торжище. Кольнут сзади шильцем, ограбят дочиста, а пока разберутся — ищи ветра в поле.
       — Можно возразить, брат Савелий, — перебил я. — Считаю, ты подводишь не с той стороны. Мы в обители, а не в лесу среди татей ночных. Допустим, монахи хитры и изворотливы, но отнюдь не заплечных дел мастера. С какой стати развивать им навыки умерщвлений? Человек с умом так все обставит, что не подкопаться. Вначале нужно отыскать повод, из-за чего иноков лишили жизни. Причина — краеугольный камень всякого дознания. Надо понять, чем уж так помешали несчастные иноки?
       — Ты меня не слушаешь, отче. Повторю свой довод, — настырно уперся Савелий, — злодейства не связаны между собой. Их содеяли разные люди. Хотя Захария и Афанасий ходили в приятелях, их мало что связывало. Думаю, нет единой причины, послужившей их гибели. Давай разобщим эти смерти. Обозрим каждую на особицу.
       Захария далеко не книжник, не белая кость. Он сменил массу дел, прежде чем принял скрипторий. Но личность весьма честолюбивая. Рубил не по чину. Тут не мудрено наступить на чей-то мозоль...
       — Как? — вопросил я.
       — Скажем, перекрыл денежный источник. Не секрет, пользуясь попустительством игумена, он совсем подмял казначея. Стал главный в дележе заказов, ведает и книжными, и живописными подрядами.
       — Что за подряды? — прикинулся я несведущим.
       — Многие чрезмерно богатые люди используют обитель себе на потребу. У нас первоклассные переписчики, рубрикаторы, знаменитые богомазы. Работа их ценится очень высоко. Посуди сам — иной изукрашенный часослов стоит целого села.
       — Никогда не поверю, что книжный червь замыслит на отца библиотекаря. Да и живописцы люди пристойные. У человека умственных занятий не может быть замашек насильника, тем паче убийцы. Стезя книжника — созидание, а не разрушение.
       — Ну не скажи, брате! Дар и злодейство зачастую уживаются рядом. Не зря говорят — талант от Бога, коварство от Сатаны. Суть жизни — противоборство добра и зла. Преодоление и есть созидание...
       — «Да ты философ, Савелий?» — подумал я, но сказал другое. — Оставим тружеников в покое, допустим, что злодей из простецов, а не из иноков, одаренных талантами. В обители дополна черноризцев.
       — Ну, коль так, то Захария мог стать жертвой развенчанных еретиков? — травщик ловко подкинул удобную версию.
       — А это почему?
       — Ну как же? Если он знал о радениях, мог стращать тех разоблачением? Вот их терпение и кончилось...
       И тут до меня дошло, что Савелий глаголет со слов Парфения. У них сговор, держат нас с боярином за дураков. Но я решил не сдаваться:
       — Богомилы людишки робкие, трусливые, уж куда им...
       — Ты сам отметил присущую монахам изворотливость. Прикинутся бедной овечкой, а сами хлеще волков!
       — Уговорил Савелие... Положим, Захарию убил еретик. А богомаза — кто тогда заколол столь искусно?
       Травщик, задумавшись, клюнул пару раз носом, видать, вздремнул от перенатуги. Тем самым сослужил себе добрую службу. В том «клеве» я усмотрел его непричастность, ибо нельзя быть столь равнодушным, когда висельное дело касается тебя самого. Однако пришлось выслушать травщика до конца:
       — Иконописец никому не мешал. Малевал себе потихоньку, сидя в церкви на подмостях. Возможно, что-то ненароком прознал или увидал нечто важное. Попробуем предположить, что он вызнал убийцу своего приятеля?.. Похоже, так... За что еще могут заколоть шилом?
       Мысль Савелия совпала с доводами Андрея Ростиславича, но я заупрямился из-за вредности:
       — Ищи дурака! То ты говоришь — преступники разные люди, а теперь, получается, убивал один?
       — Я только предполагаю. Но есть и здравое зерно в моих словах. Один грех цепляется за другой, и так... до самых адских врат.
       — Так за что зарезали художника? — возопил я в сердцах.
       — Бог его знает, за все могут убить в наше время, — отчужденно посетовал Савелий.
       Меня так и подмывало спросить о беглом кудеснике, но пришлось сдержаться, опасаясь по неведению натворить беды. И все же решил я напоследок пугануть скользкого травщика:
       — Отольются волку овечьи слезки! Боярин Андрей отыщет убийц, не таковские узлы распутывал.
       — Бог в помощь боярину! Душегубов пренепременно следует сыскать... и обязательно покарать, чтоб другим неповадно было.
       — «Не ты ли сам подучил бродягу укокошить бедных иноков? Уж больно ловко уводишь в сторону...» — опять подумал я, вслух же произнес. — Спасибо, брат травщик, за умную беседу. Изрядную пользу для себя почерпнул. Прости, коль не так, — за несдержанность.
       — Бог простит. Заходи еще, если что.
       Пришлось на теплой ноте распрощаться с хитрющим лекарем, иначе никак нельзя: не пойман — не вор. Я отчетливо понимал, что мои подозрения могут оказаться сущей нелепицей, а обижать человека скверно.
      
       Примечание:
      
       1. Жаба (устар.) — воспаление горла, ангина.
       2. Цветец (церк.) — цветок
      
      
       Глава 7
       В которой Василий знакомится с новым ключарем Петром и выслушивает убеждения его предшественника — эконома Ефрема
      
       Точимый сомнениями в правомерности своих выводов, бродил я неприкаянно по обители. Исподволь наблюдал за монастырскую челядью, что разбрелась по пределам киновии, в непрестанных трудах пребывая.
       Во всех службах: на скотном дворе, в конюшнях, в кузнях, в амбарах и сараях без устали сновали работные люди. Кто разбрасывал навоз по огороду, кто счищал снег с крыш и в проходах, кто таскал воду из колодцев.
       У амбаров мое внимание привлекла группа работников. Дружно, будто муравьи, они разбирали по частям заиндевелый сруб. Те, что постарше, сдергивали загодя пронумерованные бревна с шипов, незлобиво перебраниваясь, осторожно опускали их на землю. Кто помоложе, взвалив тяжелые кругляши на плечи, пошатываясь, оттаскивали к новому месту, к казематной башне. Там деловито распоряжался безбородый черноризец в нагольном тулупчике поверх облачения. Бревна аккуратно складывались по сторонам намеченного строения.
       Мне подумалось тогда о неизменной прочности монастырского хозяйства. Несмотря на серьезные потрясения и раздоры, черные работы в киновии идут заведенной чередой, не прерываясь, не ослабевая. Добрым словом следует помянуть отцов основателей, заложивших твердый порядок в монастыре.
       Подойдя поближе, я засмотрелся на слаженную работу плотников, оседлавших верхние венцы. Они, весело балагуря, хватко орудовали ломиками, зачастую не глядя на инструмент — такова была их сноровка. Их разговор показался мне занятным, я навострил уши.
       Оказалось, инок распорядитель не кто иной, как вновь поставленный ключарь, пока еще его запросто обзывали Петракой. Как выяснилось — до назначения он заправлял плотниками. И вот по старой памяти, не зная толком, чем заняться, он с утра поднапряг свою артель. Мужичье же накануне уповало передохнуть в надежде, что новые обязанности заставят Петра отвлечься от постройки. Да не тут-то было, просчитались...
       Заросший по глаза пегой бородой плотник съязвил, что Петрака намеренно выхваляется под окнами узилища, алчет уничижить прежнего ключаря, запертого в башне. Помянув Ефрема, артельщики взялись обсуждать богомилов. Вначале они проявляли человеческое сочувствие узникам, но, раззадорясь, обвинили недавних собратьев в трупоядении.
       Я подался к их начальнику. Меня неприятно поразило его нагое, скопческого вида бескровное лицо. Такие лики присущи глубоким затворникам, но передо мной был человек деятельный, по роду занятий постоянно пребывающий на воздухе. Вдобавок он и разговаривал какими-то загадками. Странная личность?.. На прямой вопрос: «Что тут будет?» — Петрака, сотворив загадочную гримасу, отчеканил, старательно проговаривая каждое слово:
       — Сруб поставим, крышу наведем...
       — Чего? — не понял я сразу.
       — Останемся живы, печи сложим...
       — А что так, — мне пришлось подыграть, — али помирать собрались?
       — Представиться легко, выжить трудно! — сообщил он так, словно изрекал великую мудрость.
       — Ты, часом, не болен, брат? — съехидничал я.
       Не заметив подвоха, он ответствовал тем же поучительным тоном:
       — Та болезнь страшит, что душу язвит.
       — Душа инока должна быть чиста, аки у младенца, — назло поддел его. — Почто ей мучиться?
       — Она завсегда скорбит, — вещал скопец, — иначе то не душа, а пузо...
       — Мудрен ты, брат... — гну свою линию. — Видать, за ум и стал экономом?
       — Не стал, а поставили, — наставительно поправил он.
       — Да не всё ли равно?.. — не унимался я.
       — Коль было все равно, люди жрали бы говно! — инок начал сердиться.
       — Суров ты, однако, — нарочно вымолвил смиренно.
       — Посуровей меня сыщутся! — в его голосе послышалась угроза.
       Поняв, что с таким нелегким человеком говорить не о чем, благоразумия ради пришлось мне откланяться.
       От нечего делать обойдя вокруг строительной площадки, я оказался у входа в башню.
       Мелькнула дерзкая мысль забраться на верхний ярус и окинуть взором окрестности монастыря, глядь, первым запримечу возвращение княжеского поезда. Сдерживало одно — скудность одежонки. На сквозняке она обратится в решето, застудишься на смерть. Но все равно хотелось решительных действий.
       Детскую прихоть сменило другое желание: посмотреть на главного богомила Ефрема, предтечу тупого истукана Петра. И, Бог даст, в отличие от приемника, удастся разговорить бывшего ключаря.
       Пропустили меня без лишних вопросов, чуть ли не под руки провели в острожную подклеть. Видно, я примелькался стражникам в качестве помощника боярина-мечника.
       Ефрем, позвякивая цепями, метнулся мне навстречу, приняв за кого-то другого, но, разглядев, быстро остыл. Его полное тело колыхнулось, словно бурдюк с водой на тряской дороге. Из-под заросших надбровных дуг озадаченно сверкали темные глаза. В них не было давешнего осуждения, но и смирения я не приметил. Всем видом он по-прежнему выражал строптивую самоуверенность, являя себя невиновным агнцем, терпящим напраслину. По слухам, знаю — случается, опозоренным еретиком овладевает неуемная гордыня. Почитая себя кем-то великим, он насылает проклятья на окружающих, грозит всему миру небесными карами. Ведет себя так, как будто на нём попрана сущая правда. Впрочем, Ефрем еще не дошел до того, чтобы возомнить себя обездоленным пророком.
       Я обратил внимание, как мелкой дрожью тряслись его руки. Заблудшая овца?.. Тонкие губы эконома искривились в горькой вопрошающей улыбке:
       — Быть может, отче, ты рассудишь меня, — предвосхитил Ефрем мой запоздалый вопрос. — Знаю о твоей учености, почерпнутой за морем. Ты не чета тем, — ткнул пальцем в дверь, — закосневшим в невежестве недоумкам. Ты многое повидал, встречал необычных людей, кругозор твой не замутнен дикими предрассудками. Ты другой, ты лучше...
       Я приятно поразился, услышав лестные и, как казалось, справедливые слова о себе, — сразу и не нашелся, что ответить. Промямлил что-то невразумительное, в то же время лихорадочно соображал, как вести себя дальше. Но инициатива решительно была в руках богомила. И он уже обволакивал меня сетью липких словес:
       — Я совсем не виню тебя и боярина Андрея в том, что по вашей милости подвергся заточению. Я догадываюсь, кто и зачем подослал вас изобличить радения, якобы доселе никому не известные. Знаю, чьими стараниями пал игумен Кирилл, а меня облыжно обвинили в ереси. Будто никто не ведал, что в обители существует наше братство. Чай, не одно оно такое?.. Много по русским пограничным обителям нашего брата. Собрания наши безвинны и непритязательны. По сути, они являются своеобразной отдушиной для иноков, ищущих умственных затей, не согласных прозябать в однообразии монастырской жизни. Наша цель просветительская, нежели вероучительная, и уж совсем не антицерковная. Мы нисколько не помышляем о вмешательстве в дела православной церкви, не хотим ввязываться во властные и денежные пристрастия ее владык, да и за паству христианскую мы не радеем. Просто у нас свой подход, он расширяет горизонты нашего мышления, помогает глубже познавать окружающий мир, делает понятной собственную жизнь.
       — Помилуй, Ефреме, — наконец пришел я в себя. — Я ведь своими ушами внимал твоей проповеди. Уверяю, святотатней действа мне еще не доводилось видеть. Уж коль ты считаешь безобидными нападки на святое причастие, наводишь хулу на пречистую деву — то я тогда не понимаю, что, в таком случае, называть ересью?!
       — Отче Василий, как тебе объяснить... — Ефрем схватился за решетку. — В словах тех больше игры и позы, нежели искреннего чувства. Понимаешь, есть правила игры — по ним выстраивается цепочка слов и рассуждений, Но они отнюдь не разрушают веры, а, наоборот, исцеляют ее. Ну как тебе растолковать... Ты жил в семье. Ближние порой ругаются меж себя, обзываются в сердцах бранными словами. Зачастую, не совладав с гневом, занимаются рукоприкладством. Но это отнюдь не умаляет их чувств, их любви и приязни друг к другу. Не зря ведь в народе говорят: «Милые бранятся только тешатся...» Так вот и наши литания — через неказистое, грубое осязание чтимого образа они позволяют проникаться к нему истинным пониманием и любовью. Ты долго был у латинян. Надеюсь, ты читал «Пир»(1) архиепископа Карфагенского Киприана? Что может быть богохульней и омерзительней, казалось, какие чудовищные поклепы он возводит. Но мудрые отцы христианства понимали, что порой вывернутая изнанка приносит вере гораздо больше пользы, чем пресные нравоучения.
       — Не пытайся меня одурачить, брат Ефрем. Не на того напал! Эти сказочки о духовном опрощении мне давно знакомы. Как учат святые отцы обеих церквей — то, о чем ты говоришь, есть хитрая попытка умалить таинство веры. Низвести ее с горних высот в игрища хамов и в конечном итоге порушить до основания. Коль ты того не понимаешь, мне обидно за твое заблуждение. Ну, а если ты смеешься надо мной, мне не жалко тебя, Ефрем. В обоих случаях ты преступил черту. Ты еретик, и тебя не пощадят! — во злобе я присовокупил. — Твое наказание будет ужасным, подумай о раскаянье, ключарь.
       — Отче Василий, я много передумал за эти сутки. Вины с себя не снимаю, но и преступником себя не считаю. Поверь, я лишь пытался найти истину. Единственную истину, что позволяет ясно, без шор смотреть на мир. Не скажу, что отыскал ее, но порой мне до слез казалось, что приближаюсь к ней.
       О, как самозабвенно он заговорил:
       — Что мне наставления, прописанные в евангельской истории о богочеловеке... Мне не понятна сама жертва его... Говорят — он пошел на крестное заклание и ради моего спасения, в числе прочих. От чего меня нужно спасать — от жизни? Да, мы радоваться должны, благодарно принимать её дары, ибо все, что мы делаем на Земле, разумно и оправданно. Даже грехи наши, плотские и общежительные, вовсе не проступки, а только проявление нашего существования. Коли я живое существо, то и живу по законам природы.
       Почему мы считаем, что древние заблуждались? Чем они хуже нас? Они любили себе подобных, страдали... но и возносились разумом в горние высоты.
       Почему они не достойны Бога, почему не достойны райских тенет? Я не могу понять этого!
       Мы все люди! Нас такими создала мать-природа. Нужно купаться во благах жизни, а не бежать от них. Человек рожден для счастья, радости, а не для тоскливого прозябания в гнетущем ожидании загробной жизни.
       Ну хоть убей меня, не понимаю — почему люди так провинились? Отчего презирают плоть и возносят некий дух, якобы доминирующий над их сущностью?
       Мне думается, что дух этот есть наш разум, воля, чувства. Это осознание себя личностью, а не тварью смердящей.
       Неужто никто не задумывался, почему мир так прекрасен и многолик? Да лишь за тем, чтобы человек вкусил его прелесть, его многообразие и приял безмерные дары его. С тем, чтобы человек возрадовался доступности его благ, а не заточал себя преждевременно в могилу. Почему нас учат, что люди рождены в грехе? Помилуйте, какой такой грех... Любая тварь спаривается ради и во имя жизни. Сие отнюдь не порок, а настоятельная необходимость. Это единственный способ продления своего рода, данный Богом, — другого не существует. Иначе живое вымрет и не станет самого понятия жизни.
       Ты скажешь, ну, тогда грешным является плотское сожительство без цели деторождения... И сие ложное утверждение! Разве плохо доставить утеху счастья себе и любящей тебя? Посмотри на ласки голубков сизокрылых, что милуются, нежно воркуя. Неужели их приязнь похожа на мерзость? Да нет — сие добродетель!
       Я замахал руками, прерывая нескончаемый поток излияний Ефрема:
       — Остановись, неразумный человече! О каком удовольствии ты говоришь? Ты монах... Ты добровольно покинул бренный мир. Ради высших помыслов, оставив его суету во имя спасения самоей души.
       О Боже — несчастный! Ты как та самонадеянная птица, что рухнула в кал и прах, обжегши солнцем крылья. Я не хочу осмысливать сказанное тобой. Уверен, то пустота и тлен! — и протестуя, выставил руку навстречу вскипевшему Ефрему. — Мы никогда не поймем друг друга. Оттого и спорить с тобой не стану, не хочу ни опровергать, ни соглашаться.Одно скажу — ты не прав! Но и я не вправе осуждать тебя, не мое то дело.
       И пришел я к тебе совсем по другому поводу. Ты твердишь о радостях бытия, а в обители чья-то злодейская рука лишает людей жизни. Сие справедливо, по-твоему? По-моему — так нет! Человекоубийство всегда было и есть злодейство. Оно противоестественно и богопротивно. Даже казнь по решению суда мне чужда. Но она есть выбор людского сообщества, называемый законом, а значит, оправдана. Убийство на ратном поле тоже зло, но и ему можно найти объяснение. В обители же убивают мирных людей тайно, подло, исподтишка. Нужно тому положить предел. Боярин и я ищем убийц. Помоги нам, брат, коль можешь, сотвори благое дело.
       — Право, Василий, не знаю, чем и помочь-то. Сам хожу под плахой. Мысли порой путаются... Гадая о собственной судьбе, невольно думаю об участи тех несчастных. Ищу, сопоставляю, вспоминаю всякую неприязнь, бывшую меж нас. Случается, уличаю себя на гаденькой мыслишке, мол, поделом им — заслужили такую участь. А я вот живой и, Бог даст, еще поживу. Ну а потом становится гадко и стыдно за собственное малодушие. Жизнь человека свята! Ну, коли ты настаиваешь, давай поразмышляем... Вместе подумаем над событиями, которых ты не знаешь, уже потому что не здешний.
       И он поведал мне вещи возмутительные, но многое прояснявшие. Говорил медленно, порой прерывался, сдерживая волнение, следом повторялся в забывчивости, но сказанное им убеждало меня в собственном наитии в моих прежних догадках.
      
       Примечание:
      
       1. «Пир» — «Киприанов пир», комическое переложение Священного писания, входящее в средневековую традицию пасхальных потех.
      
      
       Глава 8
        Где эконом Ефрем обвиняет старца Парфения и иже с ним во всех смертных грехах
      
       Монастырь испокон века пользовался особым расположением и благосклонностью Галицких князей. Окруженная их попечением и вниманием, обитель стремительно росла и ко времени вокняжения Ярослава Осмомысла по своему размаху и влиянию сравнялась с древними киевскими монастырями, став чуть ли не вровень с Печерским. Расцвела обитель благодаря строгому уставу своему, едва ли не полному списку Студийского, статуту, избранному мудрыми отцами основателями схимником Стефаном и Елизарием-греком, что явились на галицкие веси с Афона-горы, подобно Антонию Киевскому.
       Патерик киновии подробно повествует и о других добродетельных старцах — один их обширный перечень украсил бы анналы любой обители.
       Обыкновенно в игумены поставлялся человек, довольно близкий князю. Таковым и был старец Мефодий, погубленный венграми вместе с другом, библиотекарем Ефремом. Мефодий и Ефрем пользовались неограниченным доверием старого Ярослава. Стесненный интригами бояр, сторонниками жены Ольги и палачами его возлюбленной Настасьи, князь зачастую наезжал в обитель излить душу старцам и получить дельный совет.
       Войдя в силу, повздорив с Киевским каганом(1), примирился он на время с шурином своим, Андреем Суздальским. Уж как они нашли общий язык — Бог знает?.. Ярослав взялся собирать по уделу чернецов, приверженных Суздалю, селил их тут в лучших условиях. Князь преследовал двоякую цель, и Андрею угодить, и ненадежных чернецов определить под присмотр верных друзей. Иноки те, безусловно, подчинились княжьей воле, рассудив, что, соединяясь в одном месте, станут они сильней. И не просчитались... Несмотря на свои убеждения, переселенцы пришлись ко двору. Как правило, они были книжны, владели умственными ремеслами, их отличало деятельное трудолюбие. Поначалу вождем их был Евлогий, тихий и праведный старец. Но со временем дряхлеющий Евлогий уступил лидерство оборотистому Парфению. Не вздумай Осмомысл ущемить законного сына Владимира, новоселы те, обжившись, со временем совершенно бы растворились среди коренных иноков. Но гонимый княжич явился той закваской, что сплачивала силы, противостоящие Ярославу. Так пришлые иноки, ведомые Парфением, влились в поток его врагов.
       По разноречивым слухам, противостояние это послужило преждевременной кончине Осмомысла — и именно тогда, когда князь бесповоротно решил оставить стол бастарду Олегу. Так, будучи еще довольно крепким мужем, он в несколько дней исчернел и скукожился. Знатные лекари так и не смогли определить причину смертельной болезни, правда, перешептывались о яде. Перед тем Ярослав вернулся из обители, где решал насущные дела, скорее всего, там и был коварно отравлен.
       По смерти Ярослава наступило смутное время. Олег, обетованный князь, вскорости при содействии большинства бояр был смещен старшим братом. В отместку Настасьич привел из Овруча дружину и согнал узурпатора. На радостях юный князь взялся объезжать святые места, посетив тутошнюю обитель — через неделю отдал Богу душу. Опять стали шушукаться об отраве...
       Следом пошла полная чехарда. Взошедшего на престол Владимира выдворяли то Роман волынский, то вероломный Бела венгерский. При Андрее угорском, которого объявили Галицким королем, для обители наступили черные времена. Окаянные венгры замучили боготворимых иноками игумена Мефодия и библиотекаря Ефрема. Говорят — не вынес унижений и почил в бозе любимец Осмомысла живописец Паисий. В игумены по благословению митрополита Киевского возвели Кирилла. Что бы ни болтали досужие говоруны, но новый настоятель удержал обитель от разрухи, она не стала пристанищем распри. Он, как подлинный кормчий, уверенно ввел ее в мирное русло трудов и благочестия.
       Наконец вернулся из заточения законный князь Владимир Ярославич. Монастырские «суздальцы» оживились, воспряли духом, вошли в силу. В обители все стало вверх дном. Впрочем, от Парфения и не следовало ожидать иного. Старик давно и расчетливо шел к главной цели — теперь он игумен. Но не секрет, что его гонор простирается гораздо дальше. В недалеком будущем он видит себя владыкой Галицким. И станет им — порукой тому князь Владимир, всем обязанный Суздалю.
       По завершению столь обстоятельного рассказа Ефрем прошептал мне доверительно, как сообщнику:
       — Так кто, по-твоему, отравил князя Ярослава Владимировича и его сына Олега Ярославича? Чьими изветами погублены игумен Мефодий и библиотекарь Ефрем, кто сделал несносной жизнь старца Паисия? Так кто?.. Ты не догадываешься?.. Кому все это выгодно? Кто больше всех выиграл? Так вот, не он ли самый угробил библиотекаря Захарию и Афанасия, лучшего ученика Паисия? Что же ты молчишь, отче? Ну!..
       Я и не знал, что отвечать? В голове роилось множество соображений — какое предпочесть, не ведал. Но Ефрем, как давно решенное, сказал за меня:
       — Конечно, Парфений, больше некому. Парфений на все способен ради своей цели, ничем не поступится. Ежели он князей убирал, то что для него мальчишки скрипторные. У Парфения тут все в кулаке. А травщик Савелий, давний прихвостень Парфения — кто, как ни он, приготовлял отраву... А плотник Петр, кому отдали ключи, что за человек? Да бывший кат, ему сподручней не плотницкий, а площадной топор. Вот такие, брат Василий, дела...
       — Да уж, Ефрем, заявление твое весьма серьезное, замахнулся ты круто. А сможешь ли обосновать свои обвинения, вдруг они облыжны? Какие доказательства, или у тебя всего лишь одни догадки?
       — А вот вы с боярином и поищите, не век на готовенькое примащиваться. А слова мои верные, проверенные. Перед смертью библиотекарь Захария имел со мной доверительную беседу... Ну, обо всех наших делах тебе не к чему знать. Тогда-то и посетовал Захария, что, скорее всего, последние денечки доживает.
       — Что так? — удивился я, сочтя слова библиотекаря привередливой блажью, ибо уже не сомневался, что книжный хранитель особа мнительная и сентиментальная, несмотря на видимый деятельный характер.
       Ключарь, не заметив подвоха, обстоятельно ответил:
       — Просветил его прежний библиотекарь, мой тезка. Угасающего старика палачи сбагрили на руки тогда обитавшему в Галиче Захарии. Старец открылся, как они с игуменом крепко подозревали Парфения и суздальцев, однако прямых улик не имели, потому и помалкивали, став на старости лет излишне осмотрительными. И напрасно — Парфений со свойственным коварством обвел старшин вокруг пальца. Ефрем библиотекарь прямо сказал Захарии, по чьей милости ему уготована смерть. Действительно, тут все сходится, второго не дано. Парфений последовательно устранял препоны на пути к власти. Первым делом слоном прошелся по двум столпам Мефодию и Ефрему, заодно устранив и чтимого братией Паисия. Теперь пришел черед Кирилла...
       — А с какой стати я должен верить словам покойных библиотекарей? — так и подмывало добавить. — Да и твоим тоже... — но сдержался.
       — Хотя бы потому, что Ефрем представился на руках Захарии. Сам понимаешь — так шутить невозможно. Так что не считай, будто они лукавые выдумщики.
       — Ну ты, брат, даешь! Неотразимый, однако, довод привел: одна баба сказала, другая пересказала. Шито-то насквозь белыми нитками! Необходимы живые свидетели, иначе игумена не припрешь к стенке.
       — Не мне — мясу горелому учить вас с боярином, полагаю, отыщите средства языки развязать. Прижмите травщика, он на вид жилистый, а так... мякина-мякиной — сомлеет со страху, на блюдечке все выложит. Ката Петруху поприжать бы не мешало, они скопцы, нежнее баб будут... Редкий человек солжет на дыбе. Дыба она, брат, правдыва!.. — Ефрем нарочито исказил окончание слова.
       И тогда, презрев возможные напасти, я откровенно высказал эконому свои опасения:
       — Одного ты не разумеешь, богомил. Коль все обстоит именно так, как ты считаешь, — то раскинь умишком, в чьих интересах мог орудовать Парфений? Что, дошло!.. Ведь за ним стоит князь Владимир, а еще выше сам Всеволод. Этак мы до настоящей измены договоримся. С тобой, брат Ефрем, опасно связываться, — уж вовсе не к месту пошутил я. — Поговорим лучше об ином. Меня интересует, почему убили Захарию, а следом Афанасия? Уверен — князь и игумен тут совсем ни при чем. А те прошлые дела быльем поросли, проку-то их ворошить — да и кому будет польза-то неизвестно.
       — Видишь ли, брат Василий, истина и польза вещи отнюдь не совместные. Истина всегда одерживает верх! А польза без правды всего лишь барыш. Сегодня он есть, завтра опять в убытке. Заклеймить действительных убийц, вот она — правда по совести. Когда истина торжествует, польза всем: и правым, и виноватым. Это не я говорю, но пророк.
       Чтобы скрыть собственное невежество, я не уточнил, что за пророк-то такой. Не знаю отчего, но я стал тяготиться беседой с напористым собеседником. А если честно, то стал опасаться, как бы он меня самого под можай не подвел.
       Но Ефрем не успокоился и озадачил еще одной догадкой:
       — Прикончили Захарию как раз из-за прошлых дел. Думается мне — он собирался вывести на чистую воду Парфения и иже с ним. Да, силенок не хватило или еще как оплошал, подробностей не ведаю. Уверен, выискал он в книгохранилище важные грамоты. Что в них, не знаю... Но те хартии существуют. И еще хочу добавить... Я часто наблюдал, как они общались меж собой. Ты не поверишь, но Парфений заискивал перед молодым иноком, чего не делал даже в отношении игумена. Странно, не правда ли?
       Позволь еще замечание. Захария очень близок игумену Кириллу, но ведь не открылся авве, почему? Отвечу. Библиотекарь вынашивал далеко идущие планы. Я чувствовал, что-то должно произойти. В последние дни Захария всячески избегал Парфения, дед же домогался его, навязывал серьезный разговор. Определенно, библиотекарь изготовился к решительному поступку, приурочив его к приезду князя. Но просчитался, хотя обязан был знать, что Парфений не станет с ним церемониться.
       — Откуда тебе все известно, Ефрем?
       — А на что разум дан? Слушаю, наблюдаю, сопоставляю... Все по моему разумению и выходит.
       — А то, что рано или поздно тебя заграбастают, ты знал? А если знал, почему не поостерегся?
       — Знал всегда и потому перестал бояться.
       — Хорошо, не буду тебя травить. А насчет Афанасия что чаешь? Зачем порешили даровитого богомаза?
       — Отвечу вопросом на вопрос. А почто умертвили прежнего Ефрема и Паисия? Суть не в мастерстве и талантах... Они знали много лишнего. Вероятно, Афанасий располагал тем же, что и библиотекарь, что и Паисий, что и Ефрем.
       Тут стражник явно спросонок ретиво загремел засовом. Я воспринял клацанье как указующий знак оставить узника, ибо не имел права на ошибку. Избавь Бог мне проявить опрометчивость, сгорю без следа, как свечка. Страха не было, но появилось трезвое опасение. Надо же, в какую лихоманку я затесался?..
      
       Примечание:
      
       1. Каган (тюрк.) — титул главы государства у древних тюркских народов, с IX века, наряду с титулом князь — у восточных славян.
      
      
       Глава 9
        В которой на многих возводятся подозрения, даже и на князя Владимира
      
       По пути в келью меня охватило вожделение скорей впасть в объятия сна, отойти от тревожных мыслей, безмерно переполнявших мое существо. То измотанное состояние породила мышечная усталостью и постоянное недосыпание от ночных походов по обители. Едва за мной захлопнулась дверь, не возжигая света, не разоблачаясь, я повалился на лавку. Мое сознание, погрузившись в зыбкую трясину забытья, закружилось в стремительном калейдоскопе дневных впечатлений. Бледные тени недавно изведанных чувств обволакивали меня, нисколько не возбуждая рассудка. Но внезапно тихой сапой наползла и завладела сознанием странная мысль: «Пограничное состояние между явью и сном, в котором я нахожусь, является преддверием к потустороннему миру...» И, внутренне сообразуясь с этим, я явственно ощутил флюиды и субстанции того света.
       Материализуясь, они превратились в струйки нежного ветерка, ласкающего мои щеки и лоб. И подумалось мне: «Не души ли усопших иноков ластятся ко мне?» Уразумев, что попал в хоровод приведений, я вовсе не испугался, наоборот, было забавно ощутить своею кожей формы иного бытия. И так продолжалось достаточно долго.
       Но вот одна из струек, набирая мощь, завихрилась и стала чуть ли не сгустком плоти. Крючковатыми пальцами она ухватила меня за ворот, с силой потянула, затруднив дыхание. Я поначалу слабо, но по мере роста воздействия уже с усилием стал сопротивляться её домогательствам. Шею стягивало, будто веревкой.
       И тут меня осенило — уж не козни ли то травщика Савелия, напустившего злые чары. Я сделал попытку сбросить одурь, вознамерился приподняться на лежанке, но упорная сила не уступала, гнула вниз. Противоборство нарастало, но и я не уступал. Уже, казалось, мне удалось подняться, но, проснувшись, ощущаю себя вновь лежащим, придавленным вражьей мощью. Опять подымаюсь, собрав остатки последних сил. И опять, очнувшись от сна, лежу, сдавленный в тенетах. И так несколько раз.
       Родничком в голове забилась мысль: «Нужно пробудиться по-настоящему, иначе конец!»
       Сотворив неимоверное усилие, я рву узы сна и прозреваю в яви. С минуту нахожусь в полном отупении. Пытаюсь осознать, что со мной происходило — во сне или наяву я так мучился. Но вот, окончательно отринув сонную хмарь, я смекаю, что получил некое предвестие, уведомление о подстерегающей опасности. И по наитию понимаю, что она исходит от травщика и игумена Парфения.
       Я не строил догадок о земном обличье той опасности. Лишь явственно ощутил, уяснил совершенно трезво: «Мои робкие подозрения и твердая убежденность ключаря в преступном промысле Парфения слились в одну неумолимую версию. Она объясняет все преступления в обители». Мне стало все так ясно и понятно, что даже не хотелось лишний раз натруждать голову, сопоставлять доводы и аргументы, перебирать «за» и «против».
       А в мозгу уже засвербело новое соображение, исполненное недоверия и крамолы. Я гнал его от себя, но, спущенное с порожек, оно настойчиво влезало в окна. Наконец осознав, что эта настырная мысль не столь абсурдна и имеет право на жизнь, я попытался как-то увязать ее с Ефремовой версией. В довершение злодейской цепочки, состоящей из травщика Савелия, игумена Парфения, князя Владимира, упрямо напрашивалось новое звено — боярин Андрей Ростиславич.
       Почему так?..
       Да потому, что они на стороне Суздаля — и в силу чего обязаны почитать Барбароссу. Они противостоят Киеву с Овручем, они недруги Венгрии и Византии. Все загадочные смерти, произошедшие в обители в три года, объединены единой целью: устранялись неприятели суздальской линии князя Владимира. Есть, правда, маленькая натяжка — Захария и Афанасий. Уж они-то чем мешали Парфению? Но стоило принять на вооружение доводы Ефрема, как все сомнения само собой рассасывались, происшедшие события исподволь расставлялись по уготованным местам.
       Узловое звено, определившее коловращение кровавых происшествий, — князь Владимир Ярославич. Без его высокой персоны деяния остальных подозреваемых начисто теряют смысл. Парфению никогда не удастся возвыситься... Травщику попросту не на кого опереться... Миссия боярина Андрея, о чем он так не любит распространяться, останется невыполненной... Князь Владимир связывает всех воедино. С самого начала, с Ярослава Осмомысла свершенные убийства князю на руку, они позволили ему занять подобающее по происхождению место.
       И еще одна особенность означенной выше цепочки... Савелий, Парфений, Владимир, Андрей — все в одной связке. Они крепко повязаны друг с другом. Савелий при желании может отравить игумена. Парфений в силу амбиций сумел бы сместить князя, раскрыв неблаговидные прошлые дела. Владимир Ярославич из одного самодурства смог бы сорвать миссию боярина. Но в то же время, в обратном порядке, они обеспечивают взаимную безопасность. Напомню, что Андрей Ростиславич представляет Великого князя и Императора. Они никогда не сдадут друг друга, им то совсем не выгодно.
       Так зачем тогда Андрею Ростиславичу расследовать преступление, организованное Парфением, а значит, и самим князем? Что-то тут не вяжется...
       А возможно, боярин и не думает искать убийцу по-настоящему. Его расследование лишь видимость, нужная для обмана окружающих. А меж тем Ростиславич проворачивает другие, более существенные дела. Вот почему он так странно ведет себя, слишком многое от меня утаивает. Впрочем, должно понимать разницу, боярин важная персона, а кто я. Ему ли откровенничать с потаскущим чернецом? Получается, он просто держит меня за болвана. Да и кто я ему, так мелочь пузатая, калика перехожая...
       До одури противоречивые мысли обуяли меня. Я чувствовал многочисленные изъяны выпестованных догадок. Плохо, что мне совсем неизвестны детали, подробности отношений названных лиц. Я выстраиваю куцые, оборванные, лишенные жизни связи, а на самом деле они не так просты, да и не так однозначны. Мне крайне сложно судить о происходящем, домысливая могущие произойти события.
       Но постепенно подступает прозрение. Зря я возвожу поклеп на боярина! Почто взъелся на него? И зачем себя мучаю? Не иначе паскудный Савелий чары напустил — опять же сон дурацкий. Нет, так нельзя, пора проснуться по-настоящему.
       Я опускаю ноги с лежанки.
       Внезапно растворилась дверь, и в келью, внося свежесть ядреного морозца, ввалился в гости Андрей Ростиславич. Он прямо с порога, не успев сбросить задубевшие рукавицы и шубу, взялся рассказывать о своей поездке.
       Как оказалось, князю Владимиру Ярославичу потребовалось обследовать высоты, прилегающие к обители, дабы разместить сигнальные вежи. Вышки те, идущие от границы, призваны оповещать стольный град о грозящей напасти. Огонь, разведенный на высоких площадках, вовремя оповестит власти Галича и градских посадов о нашествии неприятеля, о посольствах да много еще о чем — меняй лишь цвет пламени да его силу. Такой способ передачи сообщений известен с древнейших времен. И у нас на Руси давно и широко используется. Старый Ярослав начал было устраивать сигнальные башни, но смерть помешала его планам. Его сын Владимир вернулся к замыслам отца. Он понимал неизбежность столкновений с мадьярскими баронами, с ляшскими панами и их ставленниками волынцами. В дальнейшем князь чаял обезопаситься от половцев, наущаемых Царьградом. Не сбрасывал со счетов и восточные рубежи. Киев и Овруч извечно пускают слюнки на галицкую соль. Приблизительно так объяснил цель поездки боярин Андрей, а уж истинные помыслы господ мне знать не полагалось.
       Об одном я лишь догадывался. Князь Владимир Ярославич и боярин Андрей Ростиславич нуждались в долгой уединенной беседе. Слишком много ушей в монастырских стенах. А в чистом поле никто не помешает полюбовному решению назревших дел, искреннему разговору да дельному совету. Не скрою, мне было любопытно знать, о чем они совещались? Грешен, но, думаю, со временем боярин посвятит меня в секреты, так как веревочка, связавшая нас, затягивалась все туже и туже.
       В завершение рассказа, не вдаваясь в особые подробности, Андрей Ростиславич поведал, как мечник Филипп изловил в перелеске бродячего человека. По осанистости бродяга явно не простого звания, скорее всего, происходил из недобитых, затаившихся волхвов. Здоровый бугай, обросший, как леший, он всю дорогу супротивничал конвою. Но кто устоит против силы? Теперь следовало выяснить, зачем староверу хорониться под стенами обители? Скиталец определенно заинтересовал боярина. Впрочем, дело наживное, мечниковы ребятушки отыщут способ разговорить лесовика.
       Настал мой черед удивлять Андрея Ростиславича.
       Я начал по порядку, с заброшенного сарая, скопища языческих идолов. Боярин, как просвещенный человек, пожелал оглядеть поверженных кумиров. Особливо привлекала его мраморная статуя обнаженной богини. Он разумел, что я напал на творение эллинского ваятеля, редкостная вещь воодушевила его.
       Многим известно, как Владимир Святой, не смотря на попреки дружины, с неимоверными трудностями к вящему украшению стольного града, переправил из Корсуня в Киев, помимо статуй святых отцов, огромную бронзовую квадригу(1). Тяготился к художеству и сколкам прошлых эпох и его сын Ярослав по прозвищу Мудрый. Хромой князь имел превосходное и редкое по тем временам собрание древностей. Чтили заморских мастеров и Мономах, и Юрий Владимирович, и Андрей Юрьевич. От предков Рюриковичей любовь к искусству перенял и нынешний Всеволод.
       Боярин Андрей рачительно заметил, что недурно одарить Великого князя древнегреческой статуей. «Не место ей плесневеть в монастырской каменоломне, её удел — дворцовые палаты. Пусть знают иноземцы, что и мы не лыком шиты!» — так размечтался Андрей Ростиславич.
       Отчет же о язычнике, укрываемом травщиком, привел Андрея Ростиславича в настоящее потрясение. Без сомнения, пленник Филиппа и есть тот самый ночлежник. Поприще его мерзко и злокозненно. Подземелье его потаенная нора, днем же он промышляет татьбой.
       И без того странный лекарь не внушал Андрею Ростиславичу доверия, причиной тому была и его покорная угодливость, и опасливая отстраненность, да и все его ускользающие повадки. Вникнув в доводы, которые я почерпнул у ключаря Ефрема, боярин незамедлительно перевел Савелия в разряд особо подозрительных личностей.
       Ну а как поступить с двусмысленной фигурой игумена Парфения? Я целиком, без собственного комментария, передал боярину доводы Ефрема. Андрей Ростиславич сильно озадачился на этот счет, для него многое явилось открытием, но не настолько, чтобы переменить ранее сложившиеся воззрения.
       Боярин, занятый вверенной Фридрихом миссией, нашел время и изрядно порылся в монастырском дерьме. Он успел переговорить с людьми мне неизвестными, но довольно искушенными, и не безрезультатно...
       Первым под прицел Андрея Ростиславича попал библиотекарь Захария. Собеседники боярина подтвердили, что книжник весьма самолюбивый человек. К тому же поначалу настоятель ему весьма покровительствовал. Кирилл увидел в нем деятельного помощника, обладающего редкими способностями. Но и игумену в дальнейшем практичность Захарии и его ладно отлаженные связи по всему Галицкому уделу стали уже явно не в жилу.
       Как я понял, речь зашла о противостоянии прежнего игумена и его библиотекаря. Как известно, Кирилл воспринимал игуменское поприще как нудную обузу, тяготился своими обязанностями. Его более прельщала кропотливая работа церковного кодификатора, он испытывал подлинное блаженство, рыская в сводах законов и уложений. Они были его поэзией. Но, вкусив преимущества власти, видя, как всякий ломает пред тобой шапку, Кирилл не променял бы сан игумена на удел рядового инока. И он прав. Возможности ученых притязаний отца настоятеля несоизмеримы с долей простого чернеца. В итоге твой труд выходит более продуктивным и весомым. И еще одна значимая деталь, сочинения отца архимандрита воспринимаются совершенно иначе, чем вирши никому неизвестного инока.
       Конечно, я многое упрощаю. Но, по сути, каждый здравомыслящий человек, алчущий успеха в своей деятельности, следовал бы этим мотивам. Знал ли настоятель о честолюбивых устремления Захарии? Наверняка догадывался — и, во всяком случае, Кирилл не уступил бы без боя игуменский посох.
       Захарию — того по-своему тяготили обязанности хранителя книжного собрания. Однако библиотека — верная ступенька к вожделенному посоху игумена. Оставалось ждать... Как долго?.. При благоприятном стечении обстоятельств, учитывая возраст Кирилла, лет двадцать, что, разумеется, выше всякой меры терпения.
       Но, как оказалось, это не основная преграда. Настоятелем упорно стремился стать старец Парфений. При Олеге и венграх его «суздальское прошлое» отметало такую возможность, он не мог явиться соперником молодому Захарии. Но с вокняжением Владимира все резко изменилось. Звезда Парфения воссияла, планида Захарии закатилась. Не будь старца с его неуемной жаждой власти, Захария овладел бы игуменским посохом, потеснив Кирилла путем наветов и интриг. Ну а затем...
       Раскрытые далее планы библиотекаря не являлись для меня новостью.
       Досужие сплетники сообщали, что заветная мечта библиотекаря заделаться епископом, дойти до вершин церковной иерархии. Откуда люди знали про честолюбивые грезы Захарии — оказывается, порой он делался чрезмерно болтлив. Сие неприемлемое качество для людей, страждущих власти, но ему сходило с рук... Он продолжал выстраивать воздушные замки.
       Парфений, тот трудился основательно!
       Захария вдруг прозрел. И тогда пересеклись стежки-дорожки библиотекаря и духовника. Следует учесть, что не один библиотекарь желал ущемить гордого исповедника. Его намерения могли запросто использовать старые недруги Парфения, употребив книжника в качестве тарана в развязанной войне за власть. Вполне допустимо, что врагов старца вполне устраивало возможное игуменство Захарии в надежде, что им можно будет вертеть как угодно.
       А почему же тогда игумен Кирилл стеснял врагов Парфения? Объяснение имеется. Кирилл человек митрополита, Парфений поборник Суздальского князя, но и тот и другой супротивники старинных боярских родов, тяготящихся сильной княжеской властью. Монастырь — своеобразный мост между людьми и властью, очень важно, в чьих руках обитель находится. В мире, выстроенном на барыше, роль всеми уважаемого посредника огромна.
       И еще одно важное обстоятельство. Поставить игуменом может лишь князь. Его воля решающая. Чем можно заслужить доверие Владимира Ярославича?
       Вот он, кончик нити — клад, тайна клада Ярослава Осмомысла! Лакомый кусок, ключ к любому желанию. Уж как исхитрился нахрапистый библиотекарь вызнать секрет княжьего схрона — сейчас не узнать, но он тем самым накликал собственную смерть.
       А что еще стало известно о Парфении? Оказывается, иеромонах в бытность Юрия Владимировича в Киеве подвизался в окружении князя. Потом последовал за Андреем Юрьевичем и немало претерпел по причине переменчивой судьбы Боголюбимого князя. И нашел таки пристанище у дочери Юрия Ольги, нелюбимой жены князя Ярослава Галицкого. Он в числе немногих сопровождал опальную княгиню и княжича на Волынь, а затем и в Польшу. По дороге близко сошелся с Владимиром Ярославичем, тогда еще мальчиком, и стал вовек предан ему. Был ли осведомлен князь Владимир о приписываемой Парфению организации отравления отца и брата? Того никто не ведает, а если и ведает, то никогда не скажет.
       Конечно, до Андрея Ростиславича доходили слухи о странных обстоятельствах смертей старого Ярослава и юного Олега Настасьича, но их выяснение выходило за круг его деятельности и потому мало интересовало. Тогда он не придавал тому значения. Мой же сегодняшний рассказ насторожил его. Боярин взялся выстраивать занятную версию.
       Скажем, Парфений действительно причастен к отравлению князей, но изобличить его крайне трудно. Можно предположить, что Захария пытался шантажировать старца и был раздавлен, как безмозглый лягушонок. А вслед ему убрали и Афанасия, по-приятельски посвященного в планы библиотекаря. Афанасий же, опасаясь готовящейся расправы, искал нашего покровительства, вот и написал свою шифровку, не веря уже никому.
       И все же Андрей Ростиславич не торопился со скороспелым выводом. Его многое смущало. Почему все-таки Парфений не отсоветовал князю доверить расследование убийства боярину, зная того за опытного мечника? Зачем Парфений предостерег нас, упомянув об отравителе? Явив послание Афанасия, он тем самым подставил бы голову травщика Савелия. И еще многое другое.
       Кругом одни недомолвки. Причем невозможно напрямую спросить о своих догадках Владимира Ярославича или Парфения, стремно даже намекать о них. Ну а если все обстоит именно так, как было сказано, не лучше ли нам свернуть расследование, иначе собьемся лбами с самим князем...
       Как быть? Андрей Ростиславич прямо заявил, что не в его правилах бросать расследование на полпути. Я поддержал его.
       До поры, толком не разобравшись, мы не имеем права выказывать свои подозрения. Остается вести розыск, не доверяясь полностью князю и его людям. Мы должны быть крайне осторожны, дабы остаться в живых, и главное — нельзя сорвать порученного боярину дела.
       У нас есть начаток карты. Сыскать бы тот чертов клад или реликвию! Появится козырь, манипулируя им, мы отыщем разгадку таинственных смертей.
       Решено, вперед в библиотеку!
      
       Примечание:
      
       1. Квадрига — античная двухколесная колесница, запряженная четверкой коней в один ряд.
      
      
       Глава 10
       Где происходит знакомство со скрипторными иноками, а Андрей Ростиславич высказывает мудрые мысли
      
       Скрипторий и библиотека располагались в смежных каменных строениях, стоящих углом меж погостом и храмовой площадью. Слева от книгохранилища белели игуменские палаты, по правую руку — выпирала малярня, через дорогу разлаписто осела трапезная. Основной дом с выщербленной кладкой походил на греческую базилику, если бы не оконные проемы, пробитые в глубокие нишах. Прилепившийся слева флигель являл собой церковный подклет, подведенный под трехскатную кровлю. Трудно предположить изначальный замысел зданий, тем более увязать его с нынешним их назначением. Одно лишь хорошо — они походили на неприступную крепость.
       Нам было ясно, что не удастся досконально обследовать книжное собрание обители, а уж тем паче заполучить и вынести вожделенную книгу. Остается похитить... Но прежде нужно попасть туда. Вход в скрипторий был от северной башни и почти не просматривался со стороны церкви и келий. При желании вполне можно пробраться незамеченным внутрь книгохранилища, благо ночи стояли туманные и безлунные, а окна почивален с вечера закрывались ставнями. Но как-то неловко скрытно проникать в библиотеку, подобно татям, что, крадучись во тьме, отмыкают запоры.
       Надлежало предпринять нечто своеобразное. Но что придумают люди, лишь третий день обретающие в обители?.. Мы ведь ничего здесь не знаем. Где спрятаться, где переждать, куда залезть, откуда вылезти? Поэтому решено — попусту головы не забивать, а по возможности освоиться внутри помещения книгохранилища.
       Оббив сапоги от наледи, оказались мы в просторных сенях. У глухой стены горой громоздились сложенные для топки чурки. Недаром со двора мы заприметили две кирпичные трубы над крышей, впрочем, в их жерла и подростку не пролезть. За поленницей не спрячешься, хода на чердак нет, люка в подпол тоже не видно.
       Вдруг в слюдяном оконце, проделанном из скриптория, мелькнул и отпрянул чей-то лик. Мы в который раз убедились, что в обители не так-то просто остаться незамеченным. И вот нам уже предупредительно распахнули тяжелую, оббитую изнутри войлоком дверь.
       За долгие годы странствий видел я превеликое множество скрипториев: и латинских, и нашей веры. Те, что поплоше, совмещали в единой зале столы переписчиков и книжные шкафы. Необходимую книгу отыскивал сам писец, вороша по полкам, порой даже не получив благословения наставника. В более богатых и строгих — потребные книги доставлял библиотекарь или его помощник, ибо по строгому уставу доступ в книжное хранилище строго заказан. Скрипторий, где мы оказались, относился ко второму роду. К тому же он поделен на две части, разгорожен кирпичной стенкой по сторонам от жарко натопленной печи.
       В первой светелке работали рубрикаторы, миниатюристы и, в отдельном закутке, переплетчики. У каждого оконца стояли покатые столы с особыми зажимами, они позволяли удерживать листы пергамента или книгу в нужном положении. На пристенных полках в изобилии лежали, стояли (а на вколоченных гвоздях висели) разные приспособления и причиндалы для столь кропотливого труда. Особо бросались в глаза вапницы с яркими красками и кисти всякого ворса и стати.
       В полупогибель согнувшись над столешницами, изощрялись в цветастых заставках и иллюстрациях пепельно-седые иноки Макарий и Константин. Тот, что тезоименит равноапостольному кесарю, аж прикусил от самозабвения кончик языка. Третье от входа место пустовало, как выяснилось, хворь еще не оставила припадочного Антипия. По другую сторону усердствовали два молодых чернеца, выписывая заглавные буквы — один красной киноварью, другой лазурью.
       В задах за печью, где свету поменьше, а места побольше, на кряжистом верстаке закреплены зажимные струбцины и громоздкое прессовое устройство. Оттуда дурно несло смесью выделанных кож, уксуса и животного клея. Переплетчиков тоже двое. Но имена их мне неизвестны. Готовый пергамент (как я потом узнал) привозили, сообразно его свойствам, из разных мест, даже из самого Царьграда.
       Андрей Ростиславич полюбопытствовал у Макария, над чем тот изволит трудиться. Инок радушным жестом пригласил взглянуть на свои художества. Он раскрашивал в часослове заранее начертанные стилом заставки, выходило у него весьма красочно. Мне знакомы подобные узоры, и нечему особо восторгаться. Боярин попросил показать работы Антипия, ибо был наслышан об его удивительном мастерстве.
       Макарий, прогибая затекшую спину, протопал в красный угол и достал из поставца два гладких томика. Один являл оракул(1) Иоанна Богослова, другой был псалтирью. Раскрыв Апокалипсис(2), мы искренне поразились мастерству Антипия. Удивительно обнаружить в хлипкой личности талант живописца, отточенный до филигранного совершенства, наблюдая поразительный взлет выдумки и изобретательности. Мы словно воочию, точнее сказать, сквозь замочную скважину, разглядывали сцены грядущего конца вселенной.
       Прямо на нас мчатся взбешенные кони, угрожая растоптать стоящего на их пути. Всякие гады, земные и водные, повылазили из своих нор, норовя смертельно ужалить раздвоенными жалами. Диковинные хищные звери, закованные в броню складчатых кож, оскалив пасти, изготовились к решительному броску. Мерзкие те твари неумолимо намерены растерзать каждого, попавшего им на глаза.
       И наблюдаем великие битвы народов. И зрим чудовищные природные катастрофы. Несутся неукротимые хляби вод земных и небесных, рушатся стены и раскалываются горы скалистые. Следим за чудовищным полетом каменных глыб. Ощущаем содрогание и мощное сотрясение тверди земной. Слепит зрение солнечное сияние заоблачных чертогов и режет глаза дым и пламя разверзнутых наизнанку подземных копей.
       И запечатлены полеты ангелов, и обращены к нам грозные и осуждающие лики их. Видим вострубивших в заветные трубы вестников Господних.
       И лицезрим, наконец, проникновенные очи Господа и строгие его уста. И стоим мы, совсем малень... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3


28 октября 2018

3 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«Загадка Симфосия. День третий»

Нет отзывов и рецензий
Хотите стать первым?


Просмотр всех рецензий и отзывов (0) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер