Загадка Симфосия. День третий

       Глава 1
       В которой, посетив келью покойного Афанасия, боярин и Василий беседуют с игуменом Парфением, а затем отыскивают тайное послание Афанасия
      
       Время перевалило за полночь, когда мы с боярином, распаляясь от спешки, протиснулись в келью Афанасия. В тесную каморку сверх всякой меры набилась испуганная, полная любопытства братия. Зеваки немедленно были изгнаны вон, к слову сказать, без всякого протеста с их стороны. Остались мечник Филипп, монастырский травщик Савелий (сказывали, весьма сильный лекарь) да робко притулились к стене два чернеца — живописцы Симеон и Филофей. Странно, но в отличие от тихонечко посапывающих богомазов по-настоящему кручинился только Савелий. Руки его мелко подрагивали, а тонкий слабый голос прерывался слезливыми всхлипами, лекарь горестно воздыхал о постигшей Афанасия участи. Но при всей расторопности и знании дела, травщик уже ничем не мог помочь бедному художнику. Позже я узнал, что они близко знались с покойным, были чуть ли не приятелями.
       Дабы разрядить гнетущую обстановку, Андрей Ростиславич, ласково оборвав причитания Савелия, взялся задавать непритязательные вопросы. Монах сумбурно пояснил, что тело Афанасия обнаружили случайно. Художник отсутствовал на вечерней трапезе, однако никто не всполошился, ибо чернецы зачастую не ходят к ужину, на то, вопреки общежительному правилу, у каждого свой резон. Не устремились искать богомаза и после повечерия, да и кому он особенно нужен-то? Обнаружил убитого Афанасия его собрат по ремеслу Симеон. У болезненного рисовальщика в ночь разболелся правый бок, и он вздумал поклянчить у Афанасия, так же страдавшего печенкой, желчегонного снадобья. Увидав бездыханного товарища, Симеон в ужасе поднял с постели Филофея, чья келья была по соседству. Они-то и всполошили обитель.
       Труп еще не успел окоченеть. Богомазы до прихода лекаря и не пытались уяснить причину погибели собрата. И лишь травщик, обследовав тело, обнаружил на спине под левой лопаткой след точечного укола с капелькой застывшей крови. Афанасия, скорее всего, пронзили обыкновенным шилом, применяемым для сшивки рукописей. Смерть наступила мгновенно, укол пришелся в самое сердце, художник не успел даже вскрикнуть, определенно шильцем орудовал мастак.
       Богомаз Симеон, до того не проронив ни звука, обомлел еще больше, стоило нам обратиться непосредственно к нему. Судорожно потрясая козлиной бородкой, заикаясь от волнения, он мало что смог добавить к словам травщика. Сдается, у безгласного человечка имелось лишь одно желание — отвести от себя подозрение в убийстве. Впрочем, на него и не думали, уж очень незначителен он для прожженного злодея.
       Филофей, к которому обращал взоры помощи Симеон, оказался более серьезным и сметливым. Он обратил внимание боярина на важное обстоятельство. Свечка-ночник в коморке Афанасия на момент их прихода истлела на одну треть. Убийца вряд ли станет затепливать огонь, значит, сам несчастный запалил его. По расчету Филофея, свеча от силы горела полчаса, в тот временной промежуток и прикончили художника.
       Андрей Ростиславич оживился, углядев в показании монаха некую, пусть и тонюсенькую, но ниточку, ведущую к душегубцу. Ясно, что убийство свершилось до полуночницы — самое разбойное время. Надобно опросить чернецов и служек, может, они кого заприметили шастающим в неурочный час. Бог даст, найдется тот, кто что-то видел? Само собой, следовало встретиться с новым игуменом, аввой Парфением.
       Мы перешли в другое крыло спального корпуса.
       Новый настоятель пока обретался в прежней келье. Меня удивило малое число книг и свитков в обиталище старца. Казалось, столь деятельному иноку никак нельзя обойтись без книжной премудрости, но выходит, что можно. Разумеется, о приключившейся беде Парфений узнал гораздо раньше нас, оттого, резко прервав слова наших соболезнований, он без всяких околичностей немедля выложил любопытные сведения.
       Я хорошо помнил, что припадочный Антипий отдал духовнику деньги, умыкнутые им у покойного Захарии. Но чернец не все рассказал нам. Взяв грех на душу, Парфений поведал существенную деталь из исповеди рубрикатора. Тот сообщил старцу, что, поднимаясь в келью библиотекаря, он узрел тень, мелькнувшую в конце коридора. Но не зря Антипа подвизался в рубрикаторах, цепкая память рисовальщика и на сей раз сослужила ему службу. Он признал в ночном фантоме богомаза Афанасия. Антипий исключал вероятность ошибки. Получается, что именно кроткий художник отправил Захарию на тот свет? Но игумен упреждающе изрек:
       — Афанасий не убийца, я знаю это наверняка! — старец решительно отмел преждевременную догадку.
       Мы с боярином переглянулись: «Верно, настоятелю известно нечто большее, коль столь ревностно ограждает богомаза?» Старец, уловив наше недоверие, растолковал:
       — Афанасий оказался на месте убийства раньше Антипия. Одно плохо, обнаружив труп, не поднял тревогу, по всей видимости, смалодушничал.
       Однако боярин закусил удила. Вперившись в настоятеля, он напористо вопросил:
       — Помилуй, отче? Почему ты убежден в его непричастности?
       — Потому что знаю! И не стану более скрывать от вас, что Афанасий передал мне важную записку сразу же после покаянной исповеди Антипия. Как он прознал про Антипу — не ведаю, видно, выслеживал... — оценив произведенное впечатление, игумен вынул из складок рясы клочок пергамента. — Да вот она... Прочтите сами.
       Андрей Ростиславич, сославшись на слабость зрения, передал мне послание художника. Я зачитал весточку, начертанную убористым полууставом: «Афанасий — Парфению. Отец мой, не я лишил жизни инока. Но я знаю убийцу. Когда станешь главным, я откроюсь тебе. Приду сам. Бойся отравы!»
       Я аккуратно сложил листик:
       — Все!..
       Андрей Ростиславич возмутился:
       — Отче, помилуй, как ты мог молчать об этом? Почему не открылся вчера? Возможно, мне удалось бы отвести гибель Афанасия и изловить убийцу?..
       — Я и так, боярин, казню себя за опрометчивость, потому что сам вздумал схватить злодея. Я не хотел впутывать мирян в дела обители, понадеялся на себя. И не успел... Прости.
       — Отче, заклинаю тебя всем святым! Если ты еще что-то знаешь, не таись, поведай мне. Пусть даже придется посягнуть на тайну исповеди. Бог простит! Мы не имеем права мешкать, покамест кат орудует в обители. Грешно сидеть сложа руки, — не забывай в киновии князь! И еще в записке сказано о яде, — отче, ты разумеешь, что может произойти? Стрясется сущий кошмар, нужно срочно предупредить князя.
       — Владимир Ярославич знает об угрозе отравления, сразу же по приезду я известил его. Так что не переживай, боярин, надлежащие меры приняты, да и кашевары люди проверенные. Впрочем, откроюсь тебе. Мы с князем Владимиром загодя приготовились ко всякой неожиданности, хотя, признаюсь, поджидали козни совсем по иному поводу. Князь ведь давно собирался согнать игумена Кирилла и поставить меня, да все не было веского предлога. И вот благодаря тебе, боярин, наши чаянья увенчались успехом. Казалось, мы все продумали, все предусмотрели, но, верно, я где-то просчитался. Опасность исходила не от тех, кто посягал на игуменский посох, она пришла с другой стороны. Только от кого? Ничего не могу понять, и я сдаюсь. Признаю свое полное бессилие! — игумен склонил белую, как лунь, голову.
       Андрей Ростиславич молчал, выжидая, мое же мнение никого не интересовало. Глаза Парфения потухли, потупив взор, он с раскаяньем вымолвил:
       — За три дня произошло второе убийство. Извини меня, старого, что не открылся заблаговременно, я с горечью признаю, что мы тебя использовали как подсадную утку, пустив по следу богомилов. И все получилось лучше некуда... не подкопаешь. И вот теперь я настоятель обители, но на моей совести смерть Афанасия. Видит Бог — я не хотел ее. Не таи на меня зла, боярин, хотелось все устроить по-быстрому. Но, верно, за все подобает платить... — и с мольбой в голосе заключил. — Я прошу тебя, боярин, пособи найти убийц!
       — Ладно, отче, Бог простит! Но ты привел меня в замешательство. Я, как безмозглый пескарь, попался на вашу удочку, сдуру свидетельствовал на еретиков, мною опорочен авва Кирилл. Может, пока не поздно, стоит расковать богомилов, выдрать их для острастки, а неумеху Кирилла спровадить с почетом? — боярин явственно задирался.
       — Ты не прав, Андрей Ростиславич, они заслуживают кары. Мы неминуемо изобличили бы еретиков, но позже... в том тебя заверяю, здесь нет обмана. Ты сам обнаружил крамолу, а мы лишь воспользовались твоей прытью.
       — Тогда не пойму, в чем ваша игра?
       — Мы с князем рассчитывали переключить внимание братии на твои розыскные действия и тем самым явить убийце, откуда ему исходит угроза, чтобы тот затрепыхался. А мы, разметав сети, возьмем его почти что голыми руками...
       — Я нахожусь в обители или в рыбацкой артели? Никогда не думал, что на старости лет заделаюсь мелкой наживкой — живцом. Нечего говорить, заслужил!.. А если он меня или хлеще... — указал в мою сторону, — Василия бы порешил? Как таковое назвать?..
       — Мы с вас глаз не спускали, я не позволил бы волосу упасть с твоей головы. Поверь, мы тщились только о благе. Винюсь и обещаю, что больше от тебя ничего не скрою. Ты не серчай, боярин, пойми меня и помоги нам.
       — Хорошо, Парфений, поверю на слово, подсоблю, так и быть. Позволь, я возьму Афанасьеву цидулку (Парфений утвердительно кивнул). И знаешь, я отсрочу отправку узников в Галич. Хочу опять побалакать с ними, может быть, на сей раз что-то прояснится...
       Получив благословение, мы покинули келью настоятеля. Боярин не преминул поделиться сомненьями:
       — Мне кажется, что Парфений не слишком обескуражен неудачей в поиске убийц. Вчера он алкал заполучить власть в обители. Ему подфартило. Теперь он хочет упрочить завоеванное, — боярин криво усмехнулся, — и не дать вынести сор из избы. Ты видишь, как он пытается заткнуть мне рот. Непонятна роль, отведенная князю Владимиру Ярославичу. Похоже — и его держат за лопоухого пацаненка. Но уж я не позволю водить себя за нос, — и тут же оговорился. — Впрочем, прощаю Парфения, он суздальский корнями, и у меня на него особые виды. Но не в том дело. В обители чинится тайная расправа, и ее подоплека мне не ясна. Нельзя пустить события на самотек. Злодеи не остановятся на содеянном, а я должен помешать им!
       Знаешь, Василий, зачем мне потребовалось послание Афанасия? — и сам себе ответил. — Хочу сличить его ли рукой писано, в нашем положении нужно быть дотошным, иначе как пить дать объегорят. Мы и так с тобой, отче, ходим по лезвию ножа. Есть у меня одна задумка, считаю — стою на правильном пути. Бог даст, выйду на след убийц! Но не буду заранее хвастать. В одном прав игумен Парфений, злодеи должны нас опасаться, больше скажу, они уже боятся нас. Получается, у них нет другого выхода, как разделаться с нами. Спасибо Афанасию за его предупреждение: «Бойся отравы...»
       С сей минуты, Василий, нужно очень внимательно относиться к еде и питью. Лучше брать харч с общего блюда, от вина следует вовсе отказаться. Мы в гадюшнике! Никому нельзя доверяться, в том числе и Владимиру Ярославичу — двудушный он какой-то. Правду на Руси бают, что галичане чистые лисы, выученики византийские, погрязшие в хитростях и интригах.
       Пошли, отче, в камору Афанасия, пошарим там, надеюсь, его бренные останки уже отнесли. Впрочем, не спеши, давай-ка малость подышим чистым воздухом.
       Черная полуночная мгла переменилась на фиолетовый предутренний кисель. Мы, осторожно ступая, обходили спальный корпус в опасении наткнуться на незаметное препятствие и поломать ноги. Но отдыха не получилось, боярин опять возмутился, видно, крепко задели за живое:
       — Да, ловко меня провели, направив по ложному следу, — только теперь я постиг их лукавый умысел. Им потребно громкое имя Суздальского князя, таким образом им удалось отмести притязания епископа Мануила и прочей недовольной братии. Суздаль для князя Владимира что козырная карта! А и моя задача — понудить их чтить и не переменять эти козыри, вот почему я приложил руку к избранию Парфения, — и боярин самодовольно умолк.
       Спровадив служек, чисто прибравших келью после выноса тела, мы бросились искать маргиналии(1) Афанасия. И нам повезло, в поставце в большом обилии находились рецепты красок, выписанные самим живописцем. Сличили подчерки... Несомненно, цидулка написана рукой богомаза. Еще раз боярин поблагодарил покойного за услугу, оказанную нам живым.
       Далее, не сговариваясь, мы стали внимательно просматривать каждый томик, каждый исписанный свиток, благо богомаз не был богат книгами. Разглядывали листы даже на просвет. Ведь обязан же художник оставить хоть малую зацепочку? Раззадорясь, стали перетрясать скудный гардероб и утварь, пришлось простучать столешницы и иконные доски, обшарить ящики с кистями и вапницами(2). И наши старания в благодарении Богу увенчались успехом. В щели за потолочным брусом мы нашли скрученный в трубочку листик тончайшего пергамена. Дрожащими от нетерпения руками Андрей Ростиславич развернул его, лицо боярина вытянулось от удивления. Он подбежал к светильнику, следом и я приник к листу. Текст имелся, но в нем ничего не разобрать. Буквы славянские, но складывались они в какую-то бессмыслицу. Попробовали прочесть их на-греческий, на-латинский, даже на-немецкий манер — смысла не было. Мы переглянулись с боярином, не иначе, запись зашифрована. Но Андрей Ростиславич не отчаялся, наоборот, был доволен:
       — Умница Афанасий (мне было искренне жаль, что эти слова относились к покойнику), — но боярин, не заметив оговорки, продолжил, — конечно, богомаз понимал, что в случае его гибели непременно станут искать в келье. Шифровку найдут, да не всякий ее прочтет. А мы сможем! Он предвидел это, — переведя дух, Андрей Ростиславич похвалился. — Не зря в прошлом, разбирая и готовя посольскую почту, я занимался тайнописью. А ты знай впредь, что Суздальские князья специально собирают трактаты по криптографии, и большинство из них иноязычные. Понятно, — всего я не успел разобрать, но прочитанное усвоил неплохо. Так что в писульках богомаза, Бог даст, разберемся! Хотя нужно время, но ты мне, Василий, поможешь. Пошли скорей ко мне, а то руки так и чешутся...
      
       Примечание:
      
       1. Маргиналии — собственноручные письмена.
       2. Вапницы — емкости с краской.
      
      
       Глава 2
       Где боярин с Василием находят ключ к тайнописи богомаза, но многое не понимают
      
       Да и меня самого до коленной дрожи пробрала неистовая охота, постичь потаенное письмо богомаза. Я поспешно занялся перепиской на припасенной вощаной дощечке загадочного набора букв. Андрей Ростиславич дальновидно посоветовал оставить пробелы меж строк, пригодные для подстановок. Приведу начало Афанасьева хитроумного послания(1): «а м х ш й у у ж й е г у р т л я а э ю ё ё щ ь ь д ь ъ ь я т д я п р р р н у щ к и щ м т о п ё л б п н я н н е и ъ э д ь э ю ж ...». И в таком виде еще несколько строк — совершенно неподвластная рассудку, начисто лишенная смысла белиберда. Я извертел весь лист, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь ключик к шифру, но тщетно. Иногда встречались более-менее осмысленные сочетания вроде «тля» или «пня», но они мало что открывали.
       Помнится, будучи послушником, баловался я тайнописью. Потехи ради пересылались мы с приятелем каверзными записками, приводя в недоумение степенных иноков. Безусловно, то были по-детски наивные забавы. Вставляли в словах меж букв другие буквы, согласно строю азбуки переставляли литеры, нумеровали их цифирью в порядке очередности да Бог весть что еще измышляли. Попытка использовать сегодня в помощь себе подобные приемы оказалась напрасной. Никакого проблеска надежды...
       Бесплодно и у вспотевшего от усердия Андрея Ростиславича. И вот спустя час он изрек нудным риторским слогом:
       — В любой тарабарской грамоте, если она сделана по принципу замены одной буквы другими, должно быть членение на слоги, то есть устойчивые сочетание гласных и согласных звуков. Гласных, как ты знаешь, всего семь. Но они используются чаще согласных и иногда повторяются в конце слов, — боярин почему-то перешел на полушепот. — Но тут я не вижу обычных правил расстановки букв. Что вообще-то говорит не об отсутствии закономерности, а лишь о высоком уровне шифровальщика. Сложные головоломки изобрели египетские и византийские мудрецы, но особенно в том отличались арабы. Придется мне еще поднапрячься и вспомнить наставления из позабытых трактатов.
       Андрей Ростиславич поднялся и стал вышагивать по келье, временами подбегал к столу и азартно черкал на листах. Но вот его осенило:
       — Итак, первое, чему наставляют мудрые учителя: необходимо отыскать ключевое слово. Оно обязательно повторяется в тексте. Но как я ни изощрялся, его не обнаружил. В трактатах советуют отыскать узловые буквосочетания. К моей радости — они в наличии... Посмотри на повторение одних и тех букв: «нн», «рр», «ёё». А еще вот эти подборки: «её», «пр», «оп», «эю», «шщ»... Улавливаешь последовательную очередность?.. Как в азбуке... В них-то и запрятана разгадка!
       Подведем итоги. Думаю, ясно, что начертанные значки букв еще не сами буквы, обозначающие звуки. И более того, на протяжении текста каждый значок меняет обозначаемую им букву. Но эта смена значений не хаотична, она строго упорядочена. Наша задача — уловить этот порядок...
       У нас есть подсказка! Обманные значки букв как бы скользят поверх первоначального текста, оставляя следы — эти самые «нн» и «гг». Пойдем дальше... В нашем языке довольно много слов с поочередным сочетаниями букв. Например — «пришел». Тут азбучная очередность — «пр». Возьмем заповедное слово «клад», имеем «кл». Надеюсь, ты помнишь порядок букв в азбуке. Расположим поверх слова «клад» букворяд азбуки. Совместим первую «а» с буквой «к» нашего слова. Итак, мы заменили букву «к» символом «а». Сдвинем на шаг вправо цепочку азбуки. Следующая «л» получится как опять «а». Таким образом, начало шифруемого слова «кл» будет выглядеть как «аа».
       Существуют специальные таблицы, полагаю, что богомаз не знал особо мудреных. Для нашего случая сгодится концентрическая тавлея. Как видишь, я еще кое-что помню, — взглянув на меня, заметил, — ну а тебе придется малость пошевелить мозгами. Вначале мы соорудим инструмент для вычерчивания окружности под названием «циркуль».
       Я не нуждался в инструкции на этот счет, так умел пользоваться циркулем. Довольно быстро мы изготовили его подобие посредством большой булавки и длинного стилоса(2). Затем, начертив на листе пергамена круг, разбили его изнутри и снаружи на одинаковые сектора по числу букв в алфавите. Я два раза выписал азбуку в полученные гнезда. Потом вырезал ножичком внутренний круг так, чтобы кругляшка могла свободно вращаться в предназначенном гнезде. И вот волшебная таблица готова!(3)
       Андрей Ростиславич покрутил кругляшку туда-сюда. Буквицы, проставленные на ней, ловко подходили под буквы, прописанные по окружности гнезда. Я видел, как загорелись глаза боярина, он не мог сдержать свой пыл:
       — Ну, с Богом! Уж коль мы взяли слово «клад», то подступим к первой парной «у». Совмести её с «к» на внешнем контуре. Так... Теперь прокрути круг по солнцу на один шаг, наша «у» совпала с «л». А ну-ка, какая следующая буква в шифровке? Так — «ж». Поверни еще... Что там? Так и знал — «а»!
       — О Боже! — воскликнул я, не веря своим глазам. — Неужто получилось!
       Боярин был подозрительно спокоен и невозмутим:
       — Следующая «й» — совпадает с «д». Новая «е» — упирается в «а». Таким образом, мы имеем готовое слово — «клада». Пошли, Василий, дальше по цепочке...
       Через четверть часа у нас получилась готовая фраза: «кладаярослававкладенезлато-аважнаяреликвия» Мы торжествовали! Вернулись в исходную точку — буквы «у» и «к». Повернули кружок уже против солнца. Положенная буква «й» совпала с литерой «а». Дальше назад, дальше... Так что получилось? Выписываю буквы соразмерно словам: «тайна клада Ярослава, в кладе не злато, а важная реликвия». Я не выдержал более и возликовал:
       — Вот это да! Неужели у нас получилось, айда, мы молодцы! — но, поймав себя на заносчивости, мысленно поправился: «Молодец-то боярин, но и я не промах...»
       Как можно скорей, под диктовку Андрея Ростиславича, подставив нужные буквы в положенные места, через час я огласил открывшийся текст: «Тайна клада Ярослава. В кладе не злато, а важная реликвия. Она принадлежит людям из-за моря. Вторая половина карты в хранилище у заморских людей. Берегите свою жизнь».
       Боярин, выслушав послание, недоуменно пожал плечами. С минуту подумал, затем взялся размышлять вслух:
       — Очень уж интересно! А богомаз-то не так прост, ишь какую игру затеял? Только чего он достиг?.. Скорее всего, и библиотекарь посягал на собственность «заморских людей», наверняка зная о грозящей каре. Следом, наверняка, и Афанасий, уже располагая половиной карты, полез на рожон.
       Я вмешался в ход его рассуждений:
       — Другая половина упрятана у «заморских людей» в библиотеке, я думаю — в иноземных книгах или трудах, повествующих о чужестранцах. Диковинно все это?..
       Андрей Ростиславич продолжил, не обратив внимания на мою реплику:
       — Одно хорошо! Нам теперь доподлинно известно, что клад Ярослава существует. Но это не драгоценности в обыкновенном смысле, а какой-то сокровенный предмет. «Реликвия» — так ее нарек художник. Неужели из-за нее сгинули оба монаха?
       Внимая словам боярина Андрея, я стал замечать, что его мысли раздваивались, он как бы перепроверял самого себя. Не скажу, чтобы он был убедительным, но когда идешь по горячим следам, есть опасение свалиться в волчью яму, поэтому боярин инстинктивно шарахался из стороны в сторону:
       — Очень может быть, что Захария не нарушал запрета, в любом случае он не имел полной карты. Афанасий не глупец, чтобы запросто отдать свою часть. Впрочем, нам не известно, в каких отношениях находились иноки, уж больно все запутано. Почему они раньше не обделали своих дел? Что-то тут не стыкуется... Им прямо приспичило в самый неподходящий момент... Загадки кругом, одни «почему»...
       А все-таки, зачем Афанасий открыл нам тайну клада, составив тарабарское послание? Да уж, у мертвого не спросишь? Одно лишь ясно — тайна клада несет смерть. А может статься, Афанасий намеренно запутал нас, от умника черноризца всякое можно ожидать?.. Ну а если иноков ухайдокали по другому поводу?.. И эту версию нельзя отрицать.
       Короче говоря, Василий, мы не сдвинулись с места, кружим вокруг да около, и все в пустую, — Андрей Ростиславич удрученно почесал в голове, но не поник, а наоборот, наполнился юношеским задором. — Ого, уже рассветает! За делами ночь пролетела. Думаю, Василий, надобно обязательно понаблюдать за братией, как та откликнется на новую смерть. Впрочем, ладно, успеется... Мы и так славно поработали! Что ни говори, а мне пришлось тряхнуть стариной, и нам повезло, крупно повезло, и это радует.
       Денек предстоит не из легких, а мы еще глаз не сомкнули. Давай-ка, братец, вздремнем часок, другой. А потом к князю — надобно его малость поприжать...
      
       Примечание:
      
       1. Хитроумное послание — для упрощенного понимания примененной системы кодирования автор использовал понятия графики и фонетики современного русского языка.
       2. Стилос — заостренная палочка для письма.
       3. Таблица готова — см. приложение с шифровальной схемой.
      
      
       Глава 3
       В которой боярин наставляет князя Владимира Ярославича на путь истинный, а Василий уже применяет его наставление
      
       Князь Владимир встретил наше с Андреем Ростиславичем появление крайне недружелюбно, с напускной черствостью. Надменно поджав губы, он обозрел нас с ног до головы, словно бесправных холопов. Всем своим заносчивым обликом князь источал раздражение. Но ему все же не удалось скрыть налет подавленности, проступавший в наигранном высокомерии. Боярин, видя недовольство князя, внутренне сгруппировался. Натянул на лик маску невозмутимости, укрывшись ею, словно непроницаемым забралом, он изготовился к беспристрастной беседе.
       Владимир Ярославич, смятенно заерзав в кресле, взялся исподволь порицать происходящий розыск. Наконец, пропитавшись негодованием, он бесцеремонно заявил, якобы смерть Афанасия явилась плодом нерадивости боярина. Князь сожалел, что, поверив молве о сыскном нюхе Андрея Ростиславича, опрометчиво попустительствовал боярину, надеясь на скорую поимку убийцы. Вместо того чтобы решительным образом отыскать убийцу, он позволил втянуть себя в разбирательство с еретиками. Результатом чего явилось поспешное низложение игумена и обострение отношений с Галицким архиереем. Кроме того, в обители возникла недружественная власти напряженность, едва не вылившаяся в бунт братии. Коль так пойдет дело, неизвестно, чего следует ожидать дальше... Что теперь замышляют затаившиеся мятежники? Какой силы недовольство вызревает в буйных головах неуемной братии?
       Боярин невозмутимо выслушал Галицкого господина. Можно лишь догадаться, каково ему терпеть беспочвенные нападки князя. А тот, со свекольно-багровым ликом, выпустив перекипевший пар, устало откинулся на спинку кресла. Притворно смежил веки, изображая, как ему опротивели монаршие заботы. И тогда Андрей Ростиславич спросил с ехидством в голосе:
       — Ты закончил, повелитель? — получив утвердительный кивок, боярин хладнокровно продолжил. — Князь, я думаю, ты напрасно взъелся на меня. Согласись, начатый розыск весьма способствовал задуманной тобой смене монастырского начальства. Не уличи я здешних богомилов, сместить настоятеля Кирилла было бы не просто. Признайся, Владимир Ярославич, ведь я оказал тебе не малое содействие, негоже отрицать мою помощь.
       Князь Владимир, вжавшись в сиденье, что-то невразумительно пробурчал в ответ. Очевидно, попрек боярина уязвил его самолюбие, а возможно, затронул и совесть.
       — И еще доложу, Владимир Ярославич, будь справедлив ко мне, не подсоби я, навряд бы владыка Мануил уступил во вчерашней сваре. Не мне объяснять, князь, что игумен Кирилл клеврет митрополита Никифора, а идти на обострение с Киевом ты не имеешь права, — боярин сделал паузу с отрезвляющим смыслом.
       Владимир Ярославич, не в силах сдерживать стыд, затрепыхался подстреленной птицей и наконец, вымолвил с чувством раскаянья:
       — Смилуйся, Андрей Ростиславич, ведь разговор не о том. Я премного благодарен тебе за поддержку — не устранить бы нам Кирилла, ты здорово помог! Но пойми и мое беспокойство, мою озабоченность непрекращающимся душегубством в обители, — в голосе князя звучало извинение, он явно пошел на мировую. — Я обескуражен гибелью богомаза, но что могут подумать, — он недоуменно пожал плечами, — получается, меня совсем не почитают? Плохо, никуда не годится, когда чернь поступает вопреки воле власть имущих. Но особо тягостно, коль она не боятся правителя, не трепещет его присутствия. Подданный должен замирать от страха при одном упоминании имени князя, обязан обливаться холодным потом от одной мысли, что князь не доверяет ему, в ужасе колотиться, что тот худо подумает о нем.
       — Владимир Ярославич, не стоит сетовать на людскую непочтительность, — живо вмешался боярин. — Ты князь, и этим все сказано! Ты волен казнить и миловать, вязать правого и неправого. Кто усомнится в твоей власти? Покажи мне того взгального человека, и я лишу его живота! — и уже мягче продолжил. — Мы не можем знать, о чем думал злодей, отправляя свое ремесло, но, несомненно, он опасался возмездия — стремится уйти от расплаты, оттого и выказывает изобретательность. Его поведение обусловлено не отсутствием боязни, а, наоборот, страх перед отмщением сделал его чрезмерно изворотливым. А теперь, Владимир Ярославич, будь добр, выслушай меня.
       Галицкий господин, вкусив елей, успокоился и благосклонно кивнул, поощряя боярина. Но тот больше уже не собирался расточать ладан и мирру:
       — Князь, я намедни узнал, что в монастыре орудует отравитель. Игумен Парфений показал мне послание Афанасия. Князь, почему ты не упредил меня, ты ведь читал мои грамоты? Я нахожусь при твоей персоне в двух ипостасях: представляю Великого Князя и самого Императора.
       Тут уж мне пришлось разинуть рот. Честно признаюсь, я и не подозревал, что боярин птица столь высокого полета. Меж тем Андрей Ростиславич продолжил с возмущением:
       — Ума не приложу, как понимать таковую скрытность и как расценят ее мои государи? Положим, Всеволод далеко, ну а кесарь Фридрих... — если угробят имперского посланца, на что сие будет походить? Отвечу кратко — на заговор! Тебе ведь известно о моем посвящении в рыцарское звание, хотя для других это тайна за семью печатями? (Опять новость!) Ты знаешь об имперском достоинстве, которым наградил меня кесарь. Непозволительно так поступать, княже, не сочти за дерзость, но ты играешься с огнем! — Андрей Ростиславич распрямился и приосанился.
       Я увидел его другими глазами: подле меня находилась персона Священной Римской Империи.
       — Извини, Андрей Ростиславич, прости великодушно, — Владимир Ярославич заметно трухнул. — Я хотел как лучше. Не стал по зря тебя озадачивать. Мы приняли меры предосторожности, надо сказать, серьезные меры.
       — Но они оказались недостаточны, на лицо второй труп. И это не оплошность, сие прискорбная ошибка! — Андрей Ростиславич, лицедействуя, поджал губы.
       — Но, постой, причиной смерти явилось не отравление. Само орудие убийства оправдывает нас, — лепетал Владимир Ярославич.
       — Как сказать, так ли уж все было предусмотрено... Может статься, кто-то еще бьется в предсмертных корчах с кровавой пеной на устах?.. — с пугающим надрывом изрек боярин Андрей.
       — Типун тебе на язык, боярин, не смей боле так шутить!
       — Мне, князь, не до забав. Моя и его в том числе (указал на меня) жизни находятся под прямой угрозой. Пойми, убийца или убийцы безнаказанно скитаются по обители, а мы им встали поперек горла, — боярин вздохнул и, почесав лоб, с горечью добавил. — У меня давно не было столь каверзного дела. Я всю голову разломал — не пойму, что к чему? Кстати, твой избранник Парфений определенно что-то не договаривает. Дело совсем не в тайне исповеди, он намеренно наводит тень на плетень. Обитель полнится противоречивыми слухами. А ты уверен в Парфении, княже, как бы нам не опрохвоститься?
       — Отвечу как на духу, боярин, — худого от него никогда не видел. Я знаю старца с младых лет, он состоял при матушке княгине, посему верю Парфению, как самому себе, — и твердо присовокупил. — Ни в жизнь старец не повредит мне, — сглотнув слюну, довершил, — а значит, и тебе, Андрей Ростиславич...
       — Коли так, то славно! Но ты все-таки попытай его, может, он совестится меня? Владимир Ярославич, пойми, государь, у нас не должно быть недомолвок, я уж молчу о кознях и подвохах. Мы делаем одно дело, коль оно задастся, ты, княже, пожнешь обильные плоды. Надеюсь, ты согласен со мной?
       — Да, боярин, конечно.
       — Владимир Ярославич, — еще две просьбы. Первая: придержи отправку богомилов в Галич, их нужно тщательней допросить. И вторая: мне необходим доступ в книгохранилище, и чтобы не мешали, без соглядатаев, — получив утвердительный кивок князя, боярин попросил. — Передай просьбу игумену, прикажи ему от своего лица, сам я не стану клянчить у старика.
       Ну а теперь пришла пора наедине поговорить о главном. Василий, — уже ко мне, — ты пока свободен. Пойди, погуляй по обители. Помни мое наставление, тебя не учить...
       Я не держал обиды на боярина за его скрытность. Всему свое время, пока я не достоин его полного доверия. Я откланялся и вышел вон.
       Спускаясь по лестнице, пытался понять: «Где я гулять-то должен?»
       Андрей Ростиславич поучал, что для успеха следствия важно знать обстоятельства жизни преступника и его жертвы. Памятуя это наставление, я решил скрупулезно разобраться в житии представленного живописца Афанасия.
       Удобный случай не замедлил случиться. У входа в братский корпус я нагнал товарища покойного — богомаза Филофея, человека непонятного роду, племени. Лицо темно, будто у арапа, волосы иссиня чёрны. Телом и речью быстр, как птица тараторка. Вероятно, происходил Филофей из сирийцев или дальних обезей, а может, просто жидовской крови. Мы разговорились запросто, без всякого почина. Из Филофея не нужно вытягивать интересующие подробности, он сам спешил выложить их.
       Они с Афанасием погодки... разменяли сороковую весну, на этом сходство кончалось. Филофей изначально обретался по заштатным киновиям, натерпелся худа и лиха, но сыскались доброхоты — определили жизненную стезю чернеца, пристроив к живописному ремеслу. Приложил отеческую руку и покойный Паисий. Так что на судьбу богомазу жаловаться грешно, все сложилось по-божески. Верхов он не хватал, но и в мазилках не числился. Да и рассказчик, как видно, он неплохой, послушаем его:
       — Афанасий у нас почитался за баловня судьбы. Происходил из киевских торговых людей. С раннего отрочества ходил с отцом за море. И там, в южных странах, повидав живопись греков и латинян, проникся неимоверной любовью к сему чарующему занятию. И так сильно забрала купчика тяга к художеству, что сбежал он от родителя и пристроился в малярню к гречину. Начал с того, что, как дешевый раб, растирал краски и мыл кисти, работал за кусок хлеба. Но, видно, Бог отметил юношу своей дланью. Византиец распознал в нем особый дар и взялся выучить всему, что умел сам. Афанасий почитал учителя ромея ровно отца родного. И не умри гречин в чумной год, трудно гадать, как сложилась бы участь парня. По смерти наставника алчные кредиторы чуть было не запродали ученика в настоящее рабство, но он сбежал буквально из-под цепей. Испытав немалые мытарства, Христа ради вернулся с паломниками на родину, домой не пошел, был до заносчивости горд, постригся в монахи — его приняли с радостью. Пойди, поищи у нас толкового богомаза? Но Афанасию было мало... Уже иноком по благоволению фатума ездил в Царьград и Афон, где поднаторел в премудрости живописной. Верно, там и повстречал Паисия. Старец, усмотрев явный талант, переманил скитальца в обитель и не прогадал. Афанасий, как губка, умел впитывать самое лучшее. Может статься, он даже превзошел наставника — определенно так... Афанасий стал отходить от сложившегося живописного канона, писал вопреки уставу. Церковь того не понимает — и поэтому не жалует... Зачастую они с Паисием неистово спорили, но старый любил молодого и всячески его опекал, держал сторону своевольного богомаза, не позволял иерархам заесть его.
       Чем жил покойный?.. Да помыслами своевольными, мечтами заоблачными. Был непривередлив и не скуп, простая братия его жаловала. Когда он своими трудами добился известности, то стали приезжать к нему из дальних земель, заказывая парсуны и иконные доски. Пошла о нем круговая молва, почитали чуть ли не вторым Лукой(1). Меж нами, скромными богомазами, он в шутку величал себя —«Зевксисом»(2), надо отметить, всячески превозносил древнего грека, рассказывал забавные истории об его творениях.
       Войдя в лета и славу, возжелал он вырваться на приволье — в Киев или за море куда. Но настоятель не отпускал, говорил: «Послужи нам — сполна!». Блажил Афанасий: страждал увидеть чужие земли, хотел побывать во фряжских пределах, узреть римские древности, дивные дворцы и храмы, что стоят на воде в граде Венеции. А главное, желал схлестнуться в ратоборстве с тамошними живописцами.
       Но, видно, Господь не ссудил. Сгинул Афанасий, пропал во цвете лет и таланта. Да и то сказать — заносчивость виновата, она до добра не доводит. Не зря бают: гордыня и есть самый страшный грех.
       Я настойчиво понудил Филофея продолжить рассказ, подвел к своему интересу. Инок продолжил:
       — Последнее время он сдружился с библиотекарем Захарией. Они одного поля ягоды, надменны умом, чаяли о себе уж очень много. Может быть, их ученость одолела: удумали чего неположенного, все шушукались. Бог их знает — вот и поплатились...
       Хотя чего уж особенного они могли замыслить-то — разве же податься в бега?.. Впрочем, от добра добра не ищут. Однако пойди разбери, их богатых-то? Нам, серым микиткам, вовек не постичь их нужду, — и, окончательно доверившись мне, пояснил шепотом. — Случаем я как-то подслушал их беседу. Рассуждали они о какой-то великой тайне, владей люди коей, весь мир бы перевернулся и все бы пошло по-иному. Этакий страх-то Господень! А может статься, они попросту лукавили, а я сдуру не разобрался. Простому человеку многое непостижимо, да оно и к лучшему. Тише едешь — дальше будешь...
       А их гордыня сгубила! Оборони, Господи, от сего искушения. Известно — все что от нечистого, то душе во зло, то смерть и погибель во веки веков.
       Вот о чем поведал инок Филофей, и, надо заметить, предостаточно рассказал.
      
       Примечание:
      
       1. Лука — св. евангелист, один из семидесяти учеников Христа, сподвижник апостола Павла, врач по профессии, известен также как замечательный художник, первым изобразившим образы Иисуса Христа и девы Марии (ему приписывается икона Владимирской Богоматери).
       2. Зевксис — др. греч. живописец (V-IV вв. до н.э.), стремясь к иллюзорности изображения, применил светотень («Елена», «Младенец Геракл»).
      
      
       Глава 4
       Где Василий разглядывает идолов и выведывает секрет отца травщика
      
       Едва скрылся говорливый инок, как на меня накатила потребность в уединении. Стоило развеяться, чтобы облегчить душевное состояние. Решил я бездумно побродить по монастырскому подворью, поглазеть на ладно скроенные строения и службы, а если удастся, еще что-нибудь вызнать.
       И тут мое внимание привлек старинный растрескавшийся сруб-сарай, местами с провисшей кровлей, зиявший слепыми глазницами забитых горбылем окон. Без задней мысли, не раздумывая, шагнул я вовнутрь. И не пожалел... Увиденное там, всплыв в памяти, и по сей день саднящим трепетом покалывает сердце, будоражит воображение.
       Я оказался в заброшенном хранилище языческих истуканов. Здесь, свезенные с весей Галицкой земли, они нашли последний приют. Идолы те свергнуты с пьедесталов, вырваны из кумирен суровыми сподручниками отцов-крестителей, что обильно засеяли христианство на Руси. Собраны в сарае только каменные изваяния. По всей вероятности, деревянных божков сжигали прямо на месте. Наверняка и каменных болванов, поколов в крошево, зарыли бы в сырую землю, однако нашелся умник — велел свезти сюда. Ай да молодец!
       Окинув взглядом лежбище замысловато тесаных глыб, я поразился их обилию. Вскоре глаза мои, свыкнув с полутьмой, выхватили из сонма корявых божеств диковинную фигуру Триглава. Трехглавый божок сочетает три ипостаси бытия. Явь — видимый, явленный нам мир, её олицетворяет срединная шаровидная голова идола. Навь — невидимый, мнимый, потусторонний мир, сеющий наваждения. И сам лик её ужасен, подобен смерти. Третья (эх, жаль башка-то отбита), Правь — правильная будущая жизнь, заповеданная Сварогом. Жить по Прави означало справедливо думать, говорить и делать.
       Упомянув отца богов Сварога, пытаюсь отыскать его четырехликое изображение. Сварог сотворил, сварганил земной мир. Ага, нашел! Вот он, родоначальник славянских богов! В подпорку треснувшей лаге(1) приставлен истертый обелиск, под куполоподобным навершием соединились четыре мордашки, обращенные в разные стороны. Грозный Сварог — а где же твои сварожичи?
       Брожу без устали меж каменных плит, отгадываю, какое божество скрывается за истертой веками резьбой и насечками. По мечу воина, высеченному на животе, и особой стати среди множества идолищ узнаю бога грозы и войны. Перун, сын Сварога и Лады, — властелин прочих богов, покровитель князей и витязей.
       Отыскал по приметам матерь древних богов — приземисто широкую к низу глыбищу с внятно вспученными титьками. Лада — богиня красоты, любви и бракосочетания. Прежде молодожены приносили ей в дар цветы, живых птиц, мед и ягоды. Сказывали, что до Владимира Святого в Киеве существовал храм Лады. В котором стояла статуя богини несравненной прелести в венке из роз, украшенная золотом и самоцветными каменьями. Ее держал за руку пригожий мальчик, сын Лель — бог любви и страсти. От имени Лады произошли слова «сладкий», «ладить» и великое множество понятий, производных от них. От Леля — «лелеять».
       О Боже!
       Поспешно перемахнув через каменные завалы, замираю перед дивным беломраморным изваянием, укромно поставленным в углу. Различаю, что мрамор изрядно поблек, частью выветрился. Но время не в силах умалить чарующее творение ваятеля из Эллады. Обнаженная женщина! Жаль, нет рук, но и без них она прекрасна и желанна. Налитые груди с набухшими сосцами, чуть вздутый живот с нежной ложбинкой, выпуклый чистый лобок, пряная линия талии и бедер. Лепота! Ханжески подумалось мне тогда, что дева исполнена соблазна, не гоже иноку выглядывать бабскую красу. Но откинем фарисейство. Любой мужчина, коли не евнух, даже в статуе богине видит женщину — своего желанного антипода. Зрит влекущую плоть. И это сладкое тело пробуждает природный зов, а уж он начисто подавляет всякие рассудочные суждения. Да и зачем в обнаженной женской фигуре искать что-то еще, кроме тела — оно самоцель, оно заветный плод, к обладанию которым стремится каждый из сынов Адама. Однако я становлюсь слишком суесловным. Как бы мне не уподобиться праотцу Онану?..
       Так кто передо мной: Афродита, Диана, Леда, какая иная богиня или нимфа? Я уверен — это Лада, великая властительница любви. Любовь! Любовная страсть вторгает в пучину греха, ввергает в безумие...
       Я коснулся пальцами гладкого мрамора. Но не отдернул ладонь, пронзенную хладом. А попытался передать хоть частицу своего тепла женщине статуе — женщине мечте!
       Томление от длительного воздержания тяготило меня...
       Счел я разумным обратить внимание на прочих кумиров, во множестве расставленных по стенам и бесхозно лежащих на продавленных половицах. Из вавилонского изобилия мне удалось распознать лишь нескольких божеств. Набычился рогатый Велес, чьи рожки объясняют его покровительство домашнему скоту. А ведал ли каменотес, что помимо скотьего бога, Велес — отец богатству, покровитель волхвов и сказителей. И уж, конечно, не разумел, что Велес ни кто иной, как библейский Ваал — недруг Яхве.
       А вот махонькая фигурка Крышеня — божка крова. Его можно узнать по шапке, схожей со стогом сена. Вот почему мы говорим «крыша», «крышка».
       Что за ужасная старуха? Марена или Мара. От нее пошли слова — «мор», «мертвый». Она богиня смерти, супруга самого Чернобога или Сатаны. Спаси меня Господи и сохрани! Лучше отойду подальше...
       Но идолы так просто не отпускали.
       Какое сложное изображение, кто такой? В одной руке рог, в другой бубен. Ну, конечно же — Услад! Бог пиров и веселья, наслаждений и блаженства, он же приспешник Лады, покровитель всяческого разврата. Грешно зреть его!
       Остальных древних идолов покрыл мрак обезличенности. Ушла в небытие их суровая власть над умами наших грешных пращуров. Редкий русин угадает в источившейся глыбе известняка давнего кумира, да и громкие прозвища их выветрились из людской памяти. Так и слава земная, будто пролитая вода, уходит в песок. Где вы, герои прежних эпох, забыты подвиги ваши, как и сами ваши имена... Все в мире тлен и прах. Придет день и эти камни, с намеком на телесные контуры обратятся в груду щебня. И уже ничто не напомнит прохожему о былом их поприще. Думать о необратимом ходе времени пустое занятие, лишь нудная печаль. Утешу себя, сказав во след эллинам: «Мир постоянно меняется, но лучше отнюдь не становится».
       Оставив прозябать каменных болванов, оглядев сарай, приметил я почерневшую подвальную дверцу, а на притолоке свечные огарки. «Умные люди говорят, что зуд любопытства еще не порок, но искус», — так думал я, нащупывая в кармане кресало. Моя беззаветная любознательность подвигла меня нырнуть в подземелье. Опасение свернуть шею в кромешной тьме исчезло, едва из мрака пробился еле приметный лучик света. Поспешая на него, смекнул, что очутился в дальнем отроге монастырских подземелий. Я подивился былому трудолюбию здешних иноков, насколько густо проторили они сеть подземных ходов под обителью.
       Вскорости выбрался я к норе-келейке, обшитой темным тесом. Внутри шершавая скамья-лежанка да навесная полочка в углу. Масляная лампадка еле тлела по стенам, ни образов, ни креста. Я перевел дух. Ого!.. На полке помещался глиняный горшок с засохшими объедками. Кто здесь обретается? На жилище схимника не похоже. Не каземат ли несущим епитимью? Пошарив под лавкой, я обнаружил вонючую полуистлевшую хламиду. Брезгливо вытер руки, страшась подхватить заразу.
       Внезапно слух мой уловил шаркающую поступь. Отпрянув в угол, я затаил дыхание. Серой мышью в закут скользнул низенький черноризец с узелком в руке. Не заметив меня, взялся развязывать тряпицу. Я выдал свое присутствие. Инок пугливо встрепенулся, воздел ладонь к голове, должно опасаясь оплеухи. Ничего не оставалось, как успокоить беднягу. Трясущимися руками чернец выложил ядреный ломоть хлеба и полный судок с пахучим варевом. Побито посмотрев на меня, спрятал грязную посудину в глубокий карман. Низко поклонился, спросив позволения уйти. Я усмехнулся про себя: «Однако шустрый малый, но полный дурак!»
       — Кому ты носишь кормежку? — спросил как можно строже.
       Инок совсем оробел, промямлил несусветицу. Я скумекал — дело не чисто, грех не выявить истину.
       — Ты уж, милок, не крути, отвечай как на духу, не то — сведу к мечнику! — промелькнула предательская мыслишка: «Уж не много ли я беру на себя?» — но, видя явное свое преимущество, решил добивать до конца.
       Монах плаксиво прогнусавил:
       — То травщик велел. А кто харчуется, не ведаю, — и заканючил. — Отпусти, брате, помилуй меня. Ничегошечки, я не знаю... — и, уловив мое замешательство, уточнил. — Так я пойду?..
       — Успеешь еще. Мой тебе совет — не хитри. Не то растянут на дыбе, по-другому запоешь! Уяснил? — чернец торопко затряс бороденкой. Я же, как заправский мечник, допытывал инока. — Давно Савелию прислуживаешь? — и выпучил грозно глаза.
       — Ой, беда, беда! — заскулил чернец и брякнулся передо мной на колени.
       — Ну, ты и жук? — не нашелся я сказать, чего умней. — А ну, встань! Не гневи меня, — распалился я не на шутку, — правду говори, коль спрашивают!
       — Уже третий день таскаю.
       — Любопытно?
       — Я человек маленький, отнес-принес. А кому ношу, не мое дело.
       — Тебя, паря, как кличут-то? — возомнил я себя большим, чем есть.
       — Фомкой! Фома то бишь, — и он сотворил паскудно глупую рожу (прикидывается, подлец, недоумком).
       — Пошли Фома, видать, не хочешь по-хорошему...
       — Ой, не надо! — взмолился черноризец. — Господин хороший, не знаю, как тебя звать-величать, пощади меня, отпусти Христа ради. Не по своей воле... божился ведь я...
       — Знамо, не по своей воле. А клясться библия не велит. И злодеев покрывать нельзя. Отвечай немедля — кого кормишь! — я сотворил настолько зверскую физиономию, что монашек признался:
       — Прячется вурдалак, беглый, старой веры человечище. Матерый зверюга... Почто отец Савелий привечает, мне невдомек. Больше нечего сказать, хоть режь!..
       — Давно у травщика шашни с беглым?
       — Думаю, знаются давно.
       — Они как — встречаются, беседуют?..
       — При мне ни гу-гу... молчат.
       — А где бродяга сутками обитает?
       — Ночью дрыхнет. А днем — пойди, сыщи!
       — Выходит, злодей ведет себя как дома?
       — Может, он вовсе не злодей? — засомневался инок. — Но уж больно страхолюден! Медведь-шатун и есть... А то, что разгуливает как хозяин, ты точно подметил...
       — Кто еще знает о побродяге?
       — Травщик приказал никому не сказывать, я лишь тебе поведал.
       — Речь не про меня, помимо вас обоих, кому еще известно?
       Монах недоуменно пожал плечами.
       — Неужто ты трепещешь отца Савелия, я-то думал, он совершенно беззлобный человек?
       — Как не бояться-то? Отец-травщик, он того о-го-го, — за можай загонит! В большой силе состоит. Братия сказывала авчерась — Парфений его в келари метит.
       — Вот как занятно? — я оценил эту новость. — Так ты, Фома, при ком состоишь?
       — Да при лечебнице. К болящим поставлен...
       — А родом откуда?
       — Тутошний я, старостов сын.
       — Ну ладно старосты сын, ступай. Но знай, о разговоре нашем ни гугу, не то растянут на дыбе. Уразумел? — чуя, что малый не глуп, я добавил. — Ты видишь, кто травщик, а кто мы? — поскромничал я указать на себя.
       Но инок правильно понял:
       — Как не уразуметь-то, премного благодарен, господин хороший, ты уж не думай обо мне плохо. Я суздальских уважаю, они оплот и надежда Руси! — и уже чуть ли не по-свойски добавил. — А боярин-то твой важный человек, с самим князем на ровнях...
       Я окончательно удостоверился, что чернец вовсе не дурак.
       — Ну хорошо, иди откуда пришел, но помни уговор, — царским жестом я отпустил монашка.
       Тот поспешно удалился в противоположную сторону. По дороге обратно я наивно предвкушал, как будет ошеломлен новостью Андрей Ростиславич. Это же надо — в обители укрывают беглых староверов?!
      
       Примечание:
      
1. Лага — потолочный брус.
      
      
       Глава 5
       В которой Василий накапливает свои подозрения
      
       К сожалению, Андрей Ростиславич уже покинул странноприимный дом. Снедаемый нетерпеньем похвастать находкой, я не отыскал его и у гридней. Вислоусые молодцы, заспанно потягиваясь, недоуменно почесывали бритые затылки: «Куда же мог запропасть боярин?» Ну и беспечность?.. Присовокуплю также, что они толком не ведали, где сейчас воевода Назар Юрьев и меченоша Варлам. Ясность внес чернец истопник, круживший рядом. Оказывается, князь Владимир Ярославич в компании знатных ратников поскакал в объезд монастырских земель, суздальцы присоединились к ним. По секрету служка шепнул, что владыка Мануил не внял приглашению князя, хотя ему посулили смирную кобылу, сослался на недомогание. С укоризной, больше со зла, выговорил я дружинникам за их безалаберность, сознавая все же ничтожность их вины.
       Оставшись один, сопоставив полученные сведения, я ощутил в сердце тревожные позывы. Вящих поводов к опасению за боярина нет, но мое далеко несовершенное чутье подсказывало, что Андрей Ростиславич ходит по краю пропасти.
       Чем чаще я размышлял о горестных и странных событиях в киновии, тем больший круг людей подпадал под мои подозрения.
       Пожалуй, не стоит брать в расчет несчастных богомилов, а помнится — поначалу им основательно приписывали убийство библиотекаря. Но эти безбожные люди, как оказалось, весьма робки — они и мухи не обидят.
       Подозревал я из вредности, а точнее, по одной душевной неприязни княжьих ближних бояр — Горислава и Судислава. Впрочем, если вдуматься, что им до грызни иноков в обители, мелкотравчато как-то для них.
       Грешил я и на припадочного Антипия. Возможно, он и мелкий воришка, и бессовестный враль — но поднять руку на ближнего, у него кишка тонка. Да и вряд ли человек такого склада скатится до душегубства.
       Перебирал круг черноризцев, ополченных против Суздаля, явных недругов Парфения — короче говоря, сторонников Микулицы. Пожалуй, рыжий псаломщик Вакула запросто мог порешить неугодных иноков. Только вопрос, а за чем, с какой стати?
       Верхушку монастырскую я пощадил, она и без того потерпевшая сторона. Игумен Кирилл, пресвитер Софроний, келарь Поликарп — по-моему, весьма порядочные монахи, не искушенные в злодействах. Грешно возводить напраслину на тех людей, ведь они, почувствовав угрозу, могли попросту распорядиться властью, нежели вступать в сговор с убийцей.
       Послание Афанасия наводило на мысль о глубоких подводных течениях в обители, подспудно определявших всю жизнь монастыря. Да и откровение служки травщика побудило меня приглядеться с виду к непорочным особам.
       Первым в том ряду стоит лекарь Савелий. По роду деятельности ему, как никому, известны целебные и ядовитые свойства растений и веществ. Травщику не стоит труда приготовить смертоносное зелье, непритязательное на вид, но вполне действенное. Кто больше него подходит на роль отравителя? Не знаю таковых...
       И еще важное замечание: Афанасий, бесспорно, предоставил ключ к разгадке событий, нужно лишь вчитаться в каждое слово, проникнуться намеками богомаза. Он был мастак замещать буквы, а что, если заменил и сами слова?.. Изограф обращается к Парфению, а старец, надо думать, очень и очень сметлив. Жаль, у меня нет той записки. Помнится, в ней сказано: «Бойся отравы», а можно взять в толк: «Бойся отравителя...» Уж не прямой ли намек на травщика?.. Кроме того, на лицо прямая улика. Савелий укрывает волхва старовера, причем бродягу медвежьей силы.
       И тут внезапная догадка пронзила мой мозг, ведь прежде чем проведать о старце шатуне, я облазил языческое требище (2): «Не беда, что идолы распластаны по земле, их всегда можно поставить на ноги... Бунт? Ну и ну...»
       Да, но я упустил одну деталь. Не зря Фома обозвал бездомного беглым вурдалаком, чернец не оговорился, он назвал вещи своими именами. А уж потом, скумекав, что наговорил лишнего, стал наводить тень на плетень. Не старовер ли укокошил бедных иноков? А травщик его опекает?..
       Если вдуматься, что из себя значит беглый язычник — лягва раздавленная, паленое мясо. А Савелий, по словам Фомы, в большой силе состоит, собирается стать келарем. Интересная вырисовывается картина... Очень может статься, что преступный умысел вызрел в голове травщика, нашел он и исполнителя. Все сходится! Непонятна лишь причина убийства книжника и богомаза?
       А злодеи — вот они! Теплая парочка — лекарь и «калекарь»... Не поражусь, если за ними числятся иные черные делишки. Стоит выведать — не бывало ли в окрестностях схожих смертей. А что, всякое возможно...
       Странно только, почему травщику покровительствует новоявленный игумен. Парфений старый лис, его на мякине не проведешь. Уж он-то знает подноготную своего окружения. Неужто они одна шайка-лейка? Вывод обескураживал.
       Поначалу старец Парфений приглянулся мне — еще бы, встал на защиту суздальцев. А потом? А затем он ловко опорочил убитого библиотекаря, следом напустил туману с Антипой, ограбившим покойника. Хитро увиливал от расспросов боярина, ссылаясь на тайну исповеди, хотя, разумеется, ведал (там не может быть секрета), где зарыт корень печальных событий. Я уверен, столь матерый зубр, как Парфений, знает достаточно много, если не всё обо всех. Да что говорить, по существу он единственный духовник в обители, ибо Евлогий уже впал в детство.
       Парфений вождь основной монашеской партии, он приверженец Всеволода, что отнюдь не обеляет его, а даже весьма подозрительно в сложившейся обстановке. Он давно обретается в обители, ему ведомы приводные путы и сокрытые пружины монастырского коловращения. Наконец-то его длань ухватила все нити управления, он и подергивает их в надобный случай. Вот и потянул за веревочку, принайтовленную к Захарии и Афанасию.
       И этот двурушный человек пользуется доверием князя, его расположением. И как награда ему — сан настоятеля! И все быстро, под шумок.
       Кольнула каверзная мысль: «А сам-то князь хорош!..» Но я тотчас ее выдворил. Хотя, как сказать, крамолу не просто изгнать из головы.
       Кажется, я запутался. Не понятно только, с какой стати Парфений передал Андрею Ростиславичу записку убитого Афанасия, неужели он не понимал, что она послужит косвенной уликой против него. Наверное, что-то не стыкуется в моих резонах. Мне надобен строптивый собеседник, спорщик, ибо в споре проясняется истина — нужен сам боярин.
       И опять тошнотно заныла душа. Как там Андрей Ростиславич, жив ли? Сколько раз я ругал себя за мнительность, зачастую отравлявшую мое существование. И вот опять свербит под ложечкой, в голову лезут дурные мысли.
       Мне будто в яви представилось, как сумрачные гридни несут тяжелые носилки. Подойдя ближе, различаю недвижимое тело. Мертвец! Сердце обрывается... то боярин Андрей Ростиславич... Господи, горе-то какое! Благородное лицо боярина приняло синюшный оттенок, крупный нос заострился, уста, посинев, запали в рот. Сползшая с подстилки рука мерно раскачивается в такт шагам носильщиков. Я хочу приложиться губами к той длани, но не могу сдвинуть ног, они приросли к земле. Боярина проносят мимо. А я не могу ему помочь, даже мертвому, хотя бы возвернуть руку на место.
       Ничего не могу поделать с тем, что мое воображение подло оживляет страшные образы, вызывает ненужные переживания и боль. Есть лишь одна панацея — молитва. И я падаю на колени.
      
       Примечание:
      
       1. Требище (устр.) — капище, молельня.
      
      
       Глава 6
       В которой травщик Савелий расписывает приворотные травы, а Василий надеется прищучить лекаря 
      
      
       Тщетно ожидать боярина в ближайшие часы. Решил я на свой страх и риск сойтись с травщиком, теша себя надеждой, что удастся выведать хоть малую толику ответов на смущавшие меня вопросы.
       Монастырская лечебница размещалась рядом с требищем идолов в неказистом, но весьма поместительном сооружении, отдаленно напоминавшем боярские палаты (как я позже узнал, здесь раньше жил игумен). Мне пришлось обойти хоромину вокруг, отыскивая вход, — он оказался во дворе со стороны аптекарского огорода.
       На прилегающем к строению участке земли, огражденном разномастными постройками, отроки раскидывали по снежному насту дымящийся навоз, свозимый ими на санках из хлевов и конюшен. Поглазев на дружную работу послушников, я перекрестился и вошел в больничку.
       В низенькой, недавно побеленной подклети, служившей приемным покоем, Савелий пользовал немощных иноков. Дав врачевателю время разделаться с болящими, я сел на чисто выскобленную лавку и с интересом осмотрелся. Бог миловал, избавив мою плоть от недугов, мне почти не случалось прибегать к лекарям.
       Меж тем травщик давал наставления приземистому черноризцу с перевязанной щекой, раздувшейся от флюса:
       — Лучший способ излечить зуб — кротовый.
       «Занимательно?..» — подумал я и прислушался.
       Савелий меж тем продолжал:
       — Надобно изловить земляного крота. Не применяя вспомогательных орудий, раздавить его собственным перстом. При том следует приговаривать вслух: «Кроток ты, кроток, я кровушку твою испускаю и ею хворый зуб исцеляю...». А затем держать палец на больном зубе. А рот прополаскивать утром и вечером кислым уксусом.
       Раздосадованный инок отупело прошамкал:
       — Где я зимой-то крота поймаю?
       — Я тебя на будущее учу, — пояснил травщик. — А пока полощи пасть шалфеем... — достал с полки пучок пожухлых листочков. — Отвари и наяривай всякий час. Как опухоль спадет, я зуб выдеру. Иди с Богом...
       Кланяясь, чернец попятился задом.
       Второй монах, более благообразный, жаловался на хрипоту. Застудил горло на сквозняке.
       — А тебе, Афоня, накось шелковой травки, сделай настой и прополаскивай глотку. Да еще попроси в амбаре пшеничных отрубей и укропа горсть, отвари, пей три раза на дню. Жаба(1) и пройдет. Да молись, брате, почаще... Ну, ступай, Христос с тобой.
       Третьему черноризцу он тоже велел чем-то прополаскивать воспалившийся глаз. Я уяснил одно, самое лучшее средство для зенок — детская моча.
       Таким образом распорядившись с хворыми иноками, Савелий радушно пригласил меня во внутренние комнаты. Мы прошли в просторную горницу, наполненную ароматными запахами. Я будто попал на лесную поляну или луговой покос.
       Стены сплошь в полках, уставленных коробами, туесками, горшками с обвязанным верхом. То там, то здесь виснут связки травяного сбора, топорщатся грозди высушенных грибов и ягод. Очарованный зрелищем, я невольно приоткрыл одну из плетенок. Взял из кучки черную ягодку, похожую на заветренную вишню, вознамерился полакомиться ей. Савелий одернул меня, ударив по руке:
       — Брось, брат! То белладонна, мы ее зовем «сонная дурь», способна наводить веселый и приятный бред. Причем все предметы кажутся зело увеличенными: лужи — озерами, соломина — бревном. Увеличь дозу производит спячку и слабость членов. При больших порциях смертельна! Как и дурман — ... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3