Ягода-малина.

                                        Ягода – малина.

Этим небольшим произведении я заканчиваю цикл рассказов о моем знакомом и можно смело сказать, о друге (хотя многие еще тогда считали странной дружбу семидесятилетнего старика с пацаном, не говоря уже о нынешнем поколении.)

   У деда Степана шел так называемый период «послепенсионного синдрома». Это по научному. А по простому, он страдал с тяжелого похмелья. Этот церемониал, происходил у него двенадцать раз в году, каждый месяц, в день получения пенсии…

По заведенной им традиции, он, с самого раннего утра приходил к почте, где, с нетерпением дождавшись открытия, получал деньги и спешил в магазин. А уже оттуда, окольными путями, чтобы не дай Бог, не заметила моя мать, воровато пробирался к своей избушке, пряча сумку со звенящими бутылками.

Через довольно короткий промежуток времени из его домика начинало доноситься хриплое завывание, сопровождаемое аккомпанементом вдребезги расстроенной балалайки с двумя струнами. Третью струну заменяла рыболовная леска, которую дед менял ежемесячно.

-Вот старый хрыч, - посмеивалась моя мать. – Опять напился.

Но это продолжалось недолго и обычно на третий день, после того, как в доме деда восцарялась относительная тишина, мать брала веник, ведро с тряпкой и налив в банку капустного рассола, отправлялась к старику. Я, молча и сочувственно вздыхая, семенил за ней.

   -Живой? – она брезгливо морщилась от запаха перегара, который густой волной висел в воздухе и, распахнув окошки, принималась за уборку.

Я садился рядом с молчаливо сопевшим дедом и заботливо подливал ему в кружку рассол.

-Слышь, Геньша, ты бы сходил, спросил у Шурки денег. Может даст, а? – страдальчески кряхтел дед, когда мамка, закончив уборку, уходила.

-Не даст! – категорически отрезал я, потому что моя мать была противницей всяческого, даже малейшего употребления. – Меня-то не тронет, я маленький, а тебе точно достанется, - мне в мае исполнилось семь лет и осенью, я готовился пойти в первый класс.

-И то, правда, - покорно соглашался старик. – Она ведь Шурка-то, баба сурьезная…

-Пойди, родимый, принеси дровишек, а я покуда чайник налью, - дед Степан пристегнул протез и с трудом встал с кровати.

-Какие дровишки. Июль, жарища на улице, - возмутился я.

-Это тебе, пострелу, июль, а мне кости стариковские погреть надо. Да и чайник вскипятим. Маленькую печку затопим, - и он налив чайник поставил его на «буржуйку», небольшую, железную печурку, труба у которой была выведена в окно.

Печка весело загудела, поглощая сухие, березовые дрова и, почти одновременно засвистел закопченный, алюминиевый чайник.

-Ну вот, - удовлетворенно крякнул старик, заваривая в кружки душистый травяной чай.

--Жарко , говоришь, на улице? – дед Степан с шумом втянул в себя последний глоток ароматного напитка и теперь разминал пожелтевшими пальцами сигарету.

-И в то лето жара стояла, - он задумчиво выпустил струю дыма в потолок и углубился в воспоминания, а я затаил дыхание.

   Дело в том, что мой старый друг был великолепным знатоком тайги и замечательным рассказчиком. Началась наша странная дружба очень давно, пожалуй, до моего рождения.

Зимней вьюжной ночью у моей мамы начались предродовые схватки. Отец вызвал «скорую помощь», но та где-то застряла, не пробившись сквозь занесенные дороги. Дед Степан запряг лошадь в сани и отвез мать в поселковую больницу, где она благополучно родила меня. С той поры, старик стал моим неофициальным крестным отцом, а так же – первым учителем и наставником житейских премудростей.

-Годов мне было столько, сколько тебе сейчас, - старик очнулся, а я превратился в сгусток внимания.

-В тридцать первом годе это было и еще помню, народу померло в то лето – страсть. Голод стоял в России. Нас-то маленько речка спасала, да тайга, опять-же…, - старик причмокнул губами и сокрушенно покачал головой.

-Малина в том году уродилась знатная, крупная, что клубника в огороде у твоей матери. Ну и мы, деревенские, частенько за ягодой шастали. Пацанята, навроде меня, так, побаловаться, а взрослые, те с лукошками и с корзинами ходили.

Моя мамка молодая тогда была, крепкая и ходила она последний месяц на «сносях», беременная по теперешнему, - он пытливо посмотрел на меня и, убедившись, что я понял и удовлетворенно кивнув головой, продолжил:

-Степка, Степка! -  кричит меня мать как-то с утра, а я на рыбалку собираюсь. – Пойдем за малиной, вон, бабы кличут, Марья с Галиной!

-А я в подклети сижу. Там у нас раньше курицы жили, а теперь одно перо и пух от них остался, да еще метровый слой помету курячьего. В это самом помете и водились наилучшие червяки, которых я и копал.

-Я на рыбалку, мам! – нехотя откликнулся я.

-Вечером сходишь, а сейчас пойдем! Поможешь мне корзину тащить! – не унималась мать.

-Иду, - недовольно пробурчал я и вышел на залитую солнцем улицу.

До Сивкиной гари, основного поставщика малины в нашей округе, мы дошли довольно быстро, а когда вышли на полянку, перед малиновой чащей, моя мамка ахнула:

-Батюшки, красотища-то какая!

Притихшая тишина малинового рая встретила нас оглушительной тишиной, которую нарушал только монотонный гул шмелей. Спелые, темно-бордовые ягоды настолько густо облепили тонкие ветки, что они, не выдерживая тяжести лежали на земле. В воздухе одуряющее пахло иван-чаем.

Бабы ушли подальше, а мы с мамкой примостились с краю и принялись за работу. Под веселые переговоры женщин, под их шутки, не всегда понятные мне, мы набрали уже больше половины, как вдруг, невдалеке, послышался треск.

-Машка! Галька! Вы чего там лазите, всех медведей перепугали! – весело окликнула мать и разогнулась, вытирая со лба пот. Ответа не последовало, а треск послышался совсем рядом.

-Катерина, караул! Медведь – послышался истошный, женский вопль. Кусты раздвинулись и на поляну, играя, выкатились два медвежонка. Мать открыла рот в беззвучном крике, а медвежата, которые опешили не меньше нашего, с любопытством разглядывали нас коричневыми глазенками. Раздался хриплый рык, тяжелое сопенье и следом, пригнув голову к земле, вышла медведица. Она передвигалась как –то странно поджимая переднюю лапу и выйдя на залитую солнцем прогалину остановилась, пока не замечая нас. Медвежата бросились к ней и одновременно, моя мать, выйдя из ступора, сдавленно простонала:

-Беги, Степка! Беги, сынок, - медведица подняла голову и оглянулась.

Меня же, как, парализовало. Ноги, словно налились свинцом и прилипли к земле, а по спине, несмотря на полуденное пекло, потекли ледяные струйки пота.

   Медведица, лапой отшвырнула медвежат в сторону и грузно поднявшись на задние лапы, грозно заревела…

 Моя мамка, тоже шагнула вперед, закрывая меня своим телом и замахнулась на зверя рукой:

Уходи  отсюда! Мы ничего тебе не сделали! – медведица от неожиданности осела назад, привалившись хребтом к трухлявой березе.

-Беги в деревню за мужиками, чего ты стоишь, - оглянулась она, поправляя сбитый платок.

Я, наконец очнулся и бросился в сторону, но ноги запутались в высокой траве и я рухнув на землю, крепко зажмурил глаза и обхватил голову руками.

«Ну вот и все! Сейчас мамку съест, а потом и моя очередь» - меня охватила такая тоска, что слезы покатились сами собой. Но больше всего я расстроился из-за того, что вечером не схожу на рыбалку.

«Зря червей копал» - размышлял я, заливаясь горючими слезами.

Медведица почему-то не спешила меня есть. И ревела она, точнее урчала как-то спокойнее, миролюбивее… Но, что меня поразило более всего, так это молчание матери. Я, стараясь не дышать, осторожно приподнял голову.

-Веришь, Геньша, - старик усмехнулся и снова закурил. – Семьдесят годов прожил, а такого, чтобы зверь у человека помощи просил, я, с тех пор не видывал.

Медведица продолжала сидеть перед мамкой моей, а та, маленькая, худенькая, да еще с огромным животом, вытаскивала ей из лапы большую занозу.

-Дед, а как-же ты разглядел? – я подался вперед и затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово.

-Так, кровища брызнула во все стороны, да и рядом я был, в метре от них.

Медвежата, осмелев, высунули свои мокрые и блестящие носы из малинника.

Мамка, сжимая щепку в руке, осторожно отступила назад и вытирая платком крупные капли пота, градом катившиеся по ее лицу, спокойно так, будто она каждый день медведей лечила, заговорила:

-Как же тебя угораздило-то так, милая. Ну, все. Уходи в лес. Забирай своих деток и уходи. Люди сюда бегут, слышишь…

Вдалеке, действительно, послышались громкие крики и в конце просеки показалась толпа мужиков с вилами и кольями.

-Беги скорее!, - тревожно зазвенел мамкин голос. –Убьют тебя! – медведица очевидно поняла грозящую ей опасность и рявкнув напоследок, скрылась в кустах.

Я, с трудом осознавая, что все страшное уже позади, нерешительно поднялся на трясущиеся ноги и шагнув к матери, прижался к ней.

-Испугался, сынок? – мать присела передо мной на корточки и измученно улыбнулась. – Вот, видишь, как бывает? – она недоуменно посмотрела на щепку, величиной с хорошую, мужицкую ладонь.

-Катерина, ты живая? – на полянку выбежали мужики, а впереди – Марья с Галиной.

-Да живые мы, живые… Вот, - она сунула окровавленную занозу Галине и вдруг, страдальчески скривила лицо.

--Караул, бабоньки! Я ведь рожаю, кажись! – застонала мать и обхватив колени руками, медленно завалилась на бок. – Христа ради, Степку уберите и мужиков, - дед Степан замолчал и налил себе в кружку остывшего кипятка.

-Вот так, в малиннике, появилась у меня сестренка. Машкой назвали.

-Ты же хотел братика.

_Мало ли чего я хотел. И сестра, тоже, неплохо. Выросла, вышла замуж и живет в городе. Редко, но навещает меня. Приболела, - коротко пояснил старик и поднялся со скрипучей табуретки.

-Беги, давай, домой. Мать твоя заждалась, поди, - и я отправился домой, по пути переосмысливая рассказ деда.

   Когда я вбежал во двор, мамка сидела на широкой лавке под раскидистой яблоней и перебирала…, малину… Такую же, как в рассказе старика. Крупную, темно-бордовую, готовую лопнуть от малейшего прикосновения…

Увидев меня, мать улыбнулась:

-Иди сюда. Попробуй, - и она сунула мне в рот пригоршню теплых ягод, источающих еле уловимый аромат почему-то липового меда.

-Мам, а ты куда ходила за ягодами? – я присел рядом.

-На Слепую гарь.

-Но там же медведица с медвежатами…, - я растерянно посмотрел на мамку.

-Какая медведица, сынок? – мама весело рассмеялась. – Совсем утомил тебя дед своими сказками. Ложись, отдохни, - я облегченно вздохнул и прилег на мягкие материнские колени и закрыв глаза, счастливо улыбнулся…

                                        Ягода – малина.

Этим небольшим произведении я заканчиваю цикл рассказов о моем знакомом и можно смело сказать, о друге (хотя многие еще тогда считали странной дружбу семидесятилетнего старика с пацаном, не говоря уже о нынешнем поколении.)

   У деда Степана шел так называемый период «послепенсионного синдрома». Это по научному. А по простому, он страдал с тяжелого похмелья. Этот церемониал, происходил у него двенадцать раз в году, каждый месяц, в день получения пенсии…

По заведенной им традиции, он, с самого раннего утра приходил к почте, где, с нетерпением дождавшись открытия, получал деньги и спешил в магазин. А уже оттуда, окольными путями, чтобы не дай Бог, не заметила моя мать, воровато пробирался к своей избушке, пряча сумку со звенящими бутылками.

Через довольно короткий промежуток времени из его домика начинало доноситься хриплое завывание, сопровождаемое аккомпанементом вдребезги расстроенной балалайки с двумя струнами. Третью струну заменяла рыболовная леска, которую дед менял ежемесячно.

-Вот старый хрыч, - посмеивалась моя мать. – Опять напился.

Но это продолжалось недолго и обычно на третий день, после того, как в доме деда восцарялась относительная тишина, мать брала веник, ведро с тряпкой и налив в банку капустного рассола, отправлялась к старику. Я, молча и сочувственно вздыхая, семенил за ней.

   -Живой? – она брезгливо морщилась от запаха перегара, который густой волной висел в воздухе и, распахнув окошки, принималась за уборку.

Я садился рядом с молчаливо сопевшим дедом и заботливо подливал ему в кружку рассол.

-Слышь, Геньша, ты бы сходил, спросил у Шурки денег. Может даст, а? – страдальчески кряхтел дед, когда мамка, закончив уборку, уходила.

-Не даст! – категорически отрезал я, потому что моя мать была противницей всяческого, даже малейшего употребления. – Меня-то не тронет, я маленький, а тебе точно достанется, - мне в мае исполнилось семь лет и осенью, я готовился пойти в первый класс.

-И то, правда, - покорно соглашался старик. – Она ведь Шурка-то, баба сурьезная…

-Пойди, родимый, принеси дровишек, а я покуда чайник налью, - дед Степан пристегнул протез и с трудом встал с кровати.

-Какие дровишки. Июль, жарища на улице, - возмутился я.

-Это тебе, пострелу, июль, а мне кости стариковские погреть надо. Да и чайник вскипятим. Маленькую печку затопим, - и он налив чайник поставил его на «буржуйку», небольшую, железную печурку, труба у которой была выведена в окно.

Печка весело загудела, поглощая сухие, березовые дрова и, почти одновременно засвистел закопченный, алюминиевый чайник.

-Ну вот, - удовлетворенно крякнул старик, заваривая в кружки душистый травяной чай.

--Жарко , говоришь, на улице? – дед Степан с шумом втянул в себя последний глоток ароматного напитка и теперь разминал пожелтевшими пальцами сигарету.

-И в то лето жара стояла, - он задумчиво выпустил струю дыма в потолок и углубился в воспоминания, а я затаил дыхание.

   Дело в том, что мой старый друг был великолепным знатоком тайги и замечательным рассказчиком. Началась наша странная дружба очень давно, пожалуй, до моего рождения.

Зимней вьюжной ночью у моей мамы начались предродовые схватки. Отец вызвал «скорую помощь», но та где-то застряла, не пробившись сквозь занесенные дороги. Дед Степан запряг лошадь в сани и отвез мать в поселковую больницу, где она благополучно родила меня. С той поры, старик стал моим неофициальным крестным отцом, а так же – первым учителем и наставником житейских премудростей.

-Годов мне было столько, сколько тебе сейчас, - старик очнулся, а я превратился в сгусток внимания.

-В тридцать первом годе это было и еще помню, народу померло в то лето – страсть. Голод стоял в России. Нас-то маленько речка спасала, да тайга, опять-же…, - старик причмокнул губами и сокрушенно покачал головой.

-Малина в том году уродилась знатная, крупная, что клубника в огороде у твоей матери. Ну и мы, деревенские, частенько за ягодой шастали. Пацанята, навроде меня, так, побаловаться, а взрослые, те с лукошками и с корзинами ходили.

Моя мамка молодая тогда была, крепкая и ходила она последний месяц на «сносях», беременная по теперешнему, - он пытливо посмотрел на меня и, убедившись, что я понял и удовлетворенно кивнув головой, продолжил:

-Степка, Степка! -  кричит меня мать как-то с утра, а я на рыбалку собираюсь. – Пойдем за малиной, вон, бабы кличут, Марья с Галиной!

-А я в подклети сижу. Там у нас раньше курицы жили, а теперь одно перо и пух от них остался, да еще метровый слой помету курячьего. В это самом помете и водились наилучшие червяки, которых я и копал.

-Я на рыбалку, мам! – нехотя откликнулся я.

-Вечером сходишь, а сейчас пойдем! Поможешь мне корзину тащить! – не унималась мать.

-Иду, - недовольно пробурчал я и вышел на залитую солнцем улицу.

До Сивкиной гари, основного поставщика малины в нашей округе, мы дошли довольно быстро, а когда вышли на полянку, перед малиновой чащей, моя мамка ахнула:

-Батюшки, красотища-то какая!

Притихшая тишина малинового рая встретила нас оглушительной тишиной, которую нарушал только монотонный гул шмелей. Спелые, темно-бордовые ягоды настолько густо облепили тонкие ветки, что они, не выдерживая тяжести лежали на земле. В воздухе одуряющее пахло иван-чаем.

Бабы ушли подальше, а мы с мамкой примостились с краю и принялись за работу. Под веселые переговоры женщин, под их шутки, не всегда понятные мне, мы набрали уже больше половины, как вдруг, невдалеке, послышался треск.

-Машка! Галька! Вы чего там лазите, всех медведей перепугали! – весело окликнула мать и разогнулась, вытирая со лба пот. Ответа не последовало, а треск послышался совсем рядом.

-Катерина, караул! Медведь – послышался истошный, женский вопль. Кусты раздвинулись и на поляну, играя, выкатились два медвежонка. Мать открыла рот в беззвучном крике, а медвежата, которые опешили не меньше нашего, с любопытством разглядывали нас коричневыми глазенками. Раздался хриплый рык, тяжелое сопенье и следом, пригнув голову к земле, вышла медведица. Она передвигалась как –то странно поджимая переднюю лапу и выйдя на залитую солнцем прогалину остановилась, пока не замечая нас. Медвежата бросились к ней и одновременно, моя мать, выйдя из ступора, сдавленно простонала:

-Беги, Степка! Беги, сынок, - медведица подняла голову и оглянулась.

Меня же, как, парализовало. Ноги, словно налились свинцом и прилипли к земле, а по спине, несмотря на полуденное пекло, потекли ледяные струйки пота.

   Медведица, лапой отшвырнула медвежат в сторону и грузно поднявшись на задние лапы, грозно заревела…

 Моя мамка, тоже шагнула вперед, закрывая меня своим телом и замахнулась на зверя рукой:

Уходи  отсюда! Мы ничего тебе не сделали! – медведица от неожиданности осела назад, привалившись хребтом к трухлявой березе.

-Беги в деревню за мужиками, чего ты стоишь, - оглянулась она, поправляя сбитый платок.

Я, наконец очнулся и бросился в сторону, но ноги запутались в высокой траве и я рухнув на землю, крепко зажмурил глаза и обхватил голову руками.

«Ну вот и все! Сейчас мамку съест, а потом и моя очередь» - меня охватила такая тоска, что слезы покатились сами собой. Но больше всего я расстроился из-за того, что вечером не схожу на рыбалку.

«Зря червей копал» - размышлял я, заливаясь горючими слезами.

Медведица почему-то не спешила меня есть. И ревела она, точнее урчала как-то спокойнее, миролюбивее… Но, что меня поразило более всего, так это молчание матери. Я, стараясь не дышать, осторожно приподнял голову.

-Веришь, Геньша, - старик усмехнулся и снова закурил. – Семьдесят годов прожил, а такого, чтобы зверь у человека помощи просил, я, с тех пор не видывал.

Медведица продолжала сидеть перед мамкой моей, а та, маленькая, худенькая, да еще с огромным животом, вытаскивала ей из лапы большую занозу.

-Дед, а как-же ты разглядел? – я подался вперед и затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово.

-Так, кровища брызнула во все стороны, да и рядом я был, в метре от них.

Медвежата, осмелев, высунули свои мокрые и блестящие носы из малинника.

Мамка, сжимая щепку в руке, осторожно отступила назад и вытирая платком крупные капли пота, градом катившиеся по ее лицу, спокойно так, будто она каждый день медведей лечила, заговорила:

-Как же тебя угораздило-то так, милая. Ну, все. Уходи в лес. Забирай своих деток и уходи. Люди сюда бегут, слышишь…

Вдалеке, действительно, послышались громкие крики и в конце просеки показалась толпа мужиков с вилами и кольями.

-Беги скорее!, - тревожно зазвенел мамкин голос. –Убьют тебя! – медведица очевидно поняла грозящую ей опасность и рявкнув напоследок, скрылась в кустах.

Я, с трудом осознавая, что все страшное уже позади, нерешительно поднялся на трясущиеся ноги и шагнув к матери, прижался к ней.

-Испугался, сынок? – мать присела передо мной на корточки и измученно улыбнулась. – Вот, видишь, как бывает? – она недоуменно посмотрела на щепку, величиной с хорошую, мужицкую ладонь.

-Катерина, ты живая? – на полянку выбежали мужики, а впереди – Марья с Галиной.

-Да живые мы, живые… Вот, - она сунула окровавленную занозу Галине и вдруг, страдальчески скривила лицо.

--Караул, бабоньки! Я ведь рожаю, кажись! – застонала мать и обхватив колени руками, медленно завалилась на бок. – Христа ради, Степку уберите и мужиков, - дед Степан замолчал и налил себе в кружку остывшего кипятка.

-Вот так, в малиннике, появилась у меня сестренка. Машкой назвали.

-Ты же хотел братика.

_Мало ли чего я хотел. И сестра, тоже, неплохо. Выросла, вышла замуж и живет в городе. Редко, но навещает меня. Приболела, - коротко пояснил старик и поднялся со скрипучей табуретки.

-Беги, давай, домой. Мать твоя заждалась, поди, - и я отправился домой, по пути переосмысливая рассказ деда.

   Когда я вбежал во двор, мамка сидела на широкой лавке под раскидистой яблоней и перебирала…, малину… Такую же, как в рассказе старика. Крупную, темно-бордовую, готовую лопнуть от малейшего прикосновения…

Увидев меня, мать улыбнулась:

-Иди сюда. Попробуй, - и она сунула мне в рот пригоршню теплых ягод, источающих еле уловимый аромат почему-то липового меда.

-Мам, а ты куда ходила за ягодами? – я присел рядом.

-На Слепую гарь.

-Но там же медведица с медвежатами…, - я растерянно посмотрел на мамку.

-Какая медведица, сынок? – мама весело рассмеялась. – Совсем утомил тебя дед своими сказками. Ложись, отдохни, - я облегченно вздохнул и прилег на мягкие материнские колени и закрыв глаза, счастливо улыбнулся…

                                        Ягода – малина.

Этим небольшим произведении я заканчиваю цикл рассказов о моем знакомом и можно смело сказать, о друге (хотя многие еще тогда считали странной дружбу семидесятилетнего старика с пацаном, не говоря уже о нынешнем поколении.)

   У деда Степана шел так называемый период «послепенсионного синдрома». Это по научному. А по простому, он страдал с тяжелого похмелья. Этот церемониал, происходил у него двенадцать раз в году, каждый месяц, в день получения пенсии…

По заведенной им традиции, он, с самого раннего утра приходил к почте, где, с нетерпением дождавшись открытия, получал деньги и спешил в магазин. А уже оттуда, окольными путями, чтобы не дай Бог, не заметила моя мать, воровато пробирался к своей избушке, пряча сумку со звенящими бутылками.

Через довольно короткий промежуток времени из его домика начинало доноситься хриплое завывание, сопровождаемое аккомпанементом вдребезги расстроенной балалайки с двумя струнами. Третью струну заменяла рыболовная леска, которую дед менял ежемесячно.

-Вот старый хрыч, - посмеивалась моя мать. – Опять напился.

Но это продолжалось недолго и обычно на третий день, после того, как в доме деда восцарялась относительная тишина, мать брала веник, ведро с тряпкой и налив в банку капустного рассола, отправлялась к старику. Я, молча и сочувственно вздыхая, семенил за ней.

   -Живой? – она брезгливо морщилась от запаха перегара, который густой волной висел в воздухе и, распахнув окошки, принималась за уборку.

Я садился рядом с молчаливо сопевшим дедом и заботливо подливал ему в кружку рассол.

-Слышь, Геньша, ты бы сходил, спросил у Шурки денег. Может даст, а? – страдальчески кряхтел дед, когда мамка, закончив уборку, уходила.

-Не даст! – категорически отрезал я, потому что моя мать была противницей всяческого, даже малейшего употребления. – Меня-то не тронет, я маленький, а тебе точно достанется, - мне в мае исполнилось семь лет и осенью, я готовился пойти в первый класс.

-И то, правда, - покорно соглашался старик. – Она ведь Шурка-то, баба сурьезная…

-Пойди, родимый, принеси дровишек, а я покуда чайник налью, - дед Степан пристегнул протез и с трудом встал с кровати.

-Какие дровишки. Июль, жарища на улице, - возмутился я.

-Это тебе, пострелу, июль, а мне кости стариковские погреть надо. Да и чайник вскипятим. Маленькую печку затопим, - и он налив чайник поставил его на «буржуйку», небольшую, железную печурку, труба у которой была выведена в окно.

Печка весело загудела, поглощая сухие, березовые дрова и, почти одновременно засвистел закопченный, алюминиевый чайник.

-Ну вот, - удовлетворенно крякнул старик, заваривая в кружки душистый травяной чай.

--Жарко , говоришь, на улице? – дед Степан с шумом втянул в себя последний глоток ароматного напитка и теперь разминал пожелтевшими пальцами сигарету.

-И в то лето жара стояла, - он задумчиво выпустил струю дыма в потолок и углубился в воспоминания, а я затаил дыхание.

   Дело в том, что мой старый друг был великолепным знатоком тайги и замечательным рассказчиком. Началась наша странная дружба очень давно, пожалуй, до моего рождения.

Зимней вьюжной ночью у моей мамы начались предродовые схватки. Отец вызвал «скорую помощь», но та где-то застряла, не пробившись сквозь занесенные дороги. Дед Степан запряг лошадь в сани и отвез мать в поселковую больницу, где она благополучно родила меня. С той поры, старик стал моим неофициальным крестным отцом, а так же – первым учителем и наставником житейских премудростей.

-Годов мне было столько, сколько тебе сейчас, - старик очнулся, а я превратился в сгусток внимания.

-В тридцать первом годе это было и еще помню, народу померло в то лето – страсть. Голод стоял в России. Нас-то маленько речка спасала, да тайга, опять-же…, - старик причмокнул губами и сокрушенно покачал головой.

-Малина в том году уродилась знатная, крупная, что клубника в огороде у твоей матери. Ну и мы, деревенские, частенько за ягодой шастали. Пацанята, навроде меня, так, побаловаться, а взрослые, те с лукошками и с корзинами ходили.

Моя мамка молодая тогда была, крепкая и ходила она последний месяц на «сносях», беременная по теперешнему, - он пытливо посмотрел на меня и, убедившись, что я понял и удовлетворенно кивнув головой, продолжил:

-Степка, Степка! -  кричит меня мать как-то с утра, а я на рыбалку собираюсь. – Пойдем за малиной, вон, бабы кличут, Марья с Галиной!

-А я в подклети сижу. Там у нас раньше курицы жили, а теперь одно перо и пух от них остался, да еще метровый слой помету курячьего. В это самом помете и водились наилучшие червяки, которых я и копал.

-Я на рыбалку, мам! – нехотя откликнулся я.

-Вечером сходишь, а сейчас пойдем! Поможешь мне корзину тащить! – не унималась мать.

-Иду, - недовольно пробурчал я и вышел на залитую солнцем улицу.

До Сивкиной гари, основного поставщика малины в нашей округе, мы дошли довольно быстро, а когда вышли на полянку, перед малиновой чащей, моя мамка ахнула:

-Батюшки, красотища-то какая!

Притихшая тишина малинового рая встретила нас оглушительной тишиной, которую нарушал только монотонный гул шмелей. Спелые, темно-бордовые ягоды настолько густо облепили тонкие ветки, что они, не выдерживая тяжести лежали на земле. В воздухе одуряющее пахло иван-чаем.

Бабы ушли подальше, а мы с мамкой примостились с краю и принялись за работу. Под веселые переговоры женщин, под их шутки, не всегда понятные мне, мы набрали уже больше половины, как вдруг, невдалеке, послышался треск.

-Машка! Галька! Вы чего там лазите, всех медведей перепугали! – весело окликнула мать и разогнулась, вытирая со лба пот. Ответа не последовало, а треск послышался совсем рядом.

-Катерина, караул! Медведь – послышался истошный, женский вопль. Кусты раздвинулись и на поляну, играя, выкатились два медвежонка. Мать открыла рот в беззвучном крике, а медвежата, которые опешили не меньше нашего, с любопытством разглядывали нас коричневыми глазенками. Раздался хриплый рык, тяжелое сопенье и следом, пригнув голову к земле, вышла медведица. Она передвигалась как –то странно поджимая переднюю лапу и выйдя на залитую солнцем прогалину остановилась, пока не замечая нас. Медвежата бросились к ней и одновременно, моя мать, выйдя из ступора, сдавленно простонала:

-Беги, Степка! Беги, сынок, - медведица подняла голову и оглянулась.

Меня же, как, парализовало. Ноги, словно налились свинцом и прилипли к земле, а по спине, несмотря на полуденное пекло, потекли ледяные струйки пота.

   Медведица, лапой отшвырнула медвежат в сторону и грузно поднявшись на задние лапы, грозно заревела…

 Моя мамка, тоже шагнула вперед, закрывая меня своим телом и замахнулась на зверя рукой:

Уходи  отсюда! Мы ничего тебе не сделали! – медведица от неожиданности осела назад, привалившись хребтом к трухлявой березе.

-Беги в деревню за мужиками, чего ты стоишь, - оглянулась она, поправляя сбитый платок.

Я, наконец очнулся и бросился в сторону, но ноги запутались в высокой траве и я рухнув на землю, крепко зажмурил глаза и обхватил голову руками.

«Ну вот и все! Сейчас мамку съест, а потом и моя очередь» - меня охватила такая тоска, что слезы покатились сами собой. Но больше всего я расстроился из-за того, что вечером не схожу на рыбалку.

«Зря червей копал» - размышлял я, заливаясь горючими слезами.

Медведица почему-то не спешила меня есть. И ревела она, точнее урчала как-то спокойнее, миролюбивее… Но, что меня поразило более всего, так это молчание матери. Я, стараясь не дышать, осторожно приподнял голову.

-Веришь, Геньша, - старик усмехнулся и снова закурил. – Семьдесят годов прожил, а такого, чтобы зверь у человека помощи просил, я, с тех пор не видывал.

Медведица продолжала сидеть перед мамкой моей, а та, маленькая, худенькая, да еще с огромным животом, вытаскивала ей из лапы большую занозу.

-Дед, а как-же ты разглядел? – я подался вперед и затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово.

-Так, кровища брызнула во все стороны, да и рядом я был, в метре от них.

Медвежата, осмелев, высунули свои мокрые и блестящие носы из малинника.

Мамка, сжимая щепку в руке, осторожно отступила назад и вытирая платком крупные капли пота, градом катившиеся по ее лицу, спокойно так, будто она каждый день медведей лечила, заговорила:

-Как же тебя угораздило-то так, милая. Ну, все. Уходи в лес. Забирай своих деток и уходи. Люди сюда бегут, слышишь…

Вдалеке, действительно, послышались громкие крики и в конце просеки показалась толпа мужиков с вилами и кольями.

-Беги скорее!, - тревожно зазвенел мамкин голос. –Убьют тебя! – медведица очевидно поняла грозящую ей опасность и рявкнув напоследок, скрылась в кустах.

Я, с трудом осознавая, что все страшное уже позади, нерешительно поднялся на трясущиеся ноги и шагнув к матери, прижался к ней.

-Испугался, сынок? – мать присела передо мной на корточки и измученно улыбнулась. – Вот, видишь, как бывает? – она недоуменно посмотрела на щепку, величиной с хорошую, мужицкую ладонь.

-Катерина, ты живая? – на полянку выбежали мужики, а впереди – Марья с Галиной.

-Да живые мы, живые… Вот, - она сунула окровавленную занозу Галине и вдруг, страдальчески скривила лицо.

--Караул, бабоньки! Я ведь рожаю, кажись! – застонала мать и обхватив колени руками, медленно завалилась на бок. – Христа ради, Степку уберите и мужиков, - дед Степан замолчал и налил себе в кружку остывшего кипятка.

-Вот так, в малиннике, появилась у меня сестренка. Машкой назвали.

-Ты же хотел братика.

_Мало ли чего я хотел. И сестра, тоже, неплохо. Выросла, вышла замуж и живет в городе. Редко, но навещает меня. Приболела, - коротко пояснил старик и поднялся со скрипучей табуретки.

-Беги, давай, домой. Мать твоя заждалась, поди, - и я отправился домой, по пути переосмысливая рассказ деда.

   Когда я вбежал во двор, мамка сидела на широкой лавке под раскидистой яблоней и перебирала…, малину… Такую же, как в рассказе старика. Крупную, темно-бордовую, готовую лопнуть от малейшего прикосновения…

Увидев меня, мать улыбнулась:

-Иди сюда. Попробуй, - и она сунула мне в рот пригоршню теплых ягод, источающих еле уловимый аромат почему-то липового меда.

-Мам, а ты куда ходила за ягодами? – я присел рядом.

-На Слепую гарь.

-Но там же медведица с медвежатами…, - я растерянно посмотрел на мамку.

-Какая медведица, сынок? – мама весело рассмеялась. – Совсем утомил тебя дед своими сказками. Ложись, отдохни, - я облегченно вздохнул и прилег на мягкие материнские колени и закрыв глаза, счастливо улыбнулся…

                                        Ягода – малина.

Этим небольшим произведении я заканчиваю цикл рассказов о моем знакомом и можно смело сказать, о друге (хотя многие еще тогда считали странной дружбу семидесятилетнего старика с пацаном, не говоря уже о нынешнем поколении.)

   У деда Степана шел так называемый период «послепенсионного синдрома». Это по научному. А по простому, он страдал с тяжелого похмелья. Этот церемониал, происходил у него двенадцать раз в году, каждый месяц, в день получения пенсии…

По заведенной им традиции, он, с самого раннего утра приходил к почте, где, с нетерпением дождавшись открытия, получал деньги и спешил в магазин. А уже оттуда, окольными путями, чтобы не дай Бог, не заметила моя мать, воровато пробирался к своей избушке, пряча сумку со звенящими бутылками.

Через довольно короткий промежуток времени из его домика начинало доноситься хриплое завывание, сопровождаемое аккомпанементом вдребезги расстроенной балалайки с двумя струнами. Третью струну заменяла рыболовная леска, которую дед менял ежемесячно.

-Вот старый хрыч, - посмеивалась моя мать. – Опять напился.

Но это продолжалось недолго и обычно на третий день, после того, как в доме деда восцарялась относительная тишина, мать брала веник, ведро с тряпкой и налив в банку капустного рассола, отправлялась к старику. Я, молча и сочувственно вздыхая, семенил за ней.

   -Живой? – она брезгливо морщилась от запаха перегара, который густой волной висел в воздухе и, распахнув окошки, принималась за уборку.

Я садился рядом с молчаливо сопевшим дедом и заботливо подливал ему в кружку рассол.

-Слышь, Геньша, ты бы сходил, спросил у Шурки денег. Может даст, а? – страдальчески кряхтел дед, когда мамка, закончив уборку, уходила.

-Не даст! – категорически отрезал я, потому что моя мать была противницей всяческого, даже малейшего употребления. – Меня-то не тронет, я маленький, а тебе точно достанется, - мне в мае исполнилось семь лет и осенью, я готовился пойти в первый класс.

-И то, правда, - покорно соглашался старик. – Она ведь Шурка-то, баба сурьезная…

-Пойди, родимый, принеси дровишек, а я покуда чайник налью, - дед Степан пристегнул протез и с трудом встал с кровати.

-Какие дровишки. Июль, жарища на улице, - возмутился я.

-Это тебе, пострелу, июль, а мне кости стариковские погреть надо. Да и чайник вскипятим. Маленькую печку затопим, - и он налив чайник поставил его на «буржуйку», небольшую, железную печурку, труба у которой была выведена в окно.

Печка весело загудела, поглощая сухие, березовые дрова и, почти одновременно засвистел закопченный, алюминиевый чайник.

-Ну вот, - удовлетворенно крякнул старик, заваривая в кружки душистый травяной чай.

--Жарко , говоришь, на улице? – дед Степан с шумом втянул в себя последний глоток ароматного напитка и теперь разминал пожелтевшими пальцами сигарету.

-И в то лето жара стояла, - он задумчиво выпустил струю дыма в потолок и углубился в воспоминания, а я затаил дыхание.

   Дело в том, что мой старый друг был великолепным знатоком тайги и замечательным рассказчиком. Началась наша странная дружба очень давно, пожалуй, до моего рождения.

Зимней вьюжной ночью у моей мамы начались предродовые схватки. Отец вызвал «скорую помощь», но та где-то застряла, не пробившись сквозь занесенные дороги. Дед Степан запряг лошадь в сани и отвез мать в поселковую больницу, где она благополучно родила меня. С той поры, старик стал моим неофициальным крестным отцом, а так же – первым учителем и наставником житейских премудростей.

-Годов мне было столько, сколько тебе сейчас, - старик очнулся, а я превратился в сгусток внимания.

-В тридцать первом годе это было и еще помню, народу померло в то лето – страсть. Голод стоял в России. Нас-то маленько речка спасала, да тайга, опять-же…, - старик причмокнул губами и сокрушенно покачал головой.

-Малина в том году уродилась знатная, крупная, что клубника в огороде у твоей матери. Ну и мы, деревенские, частенько за ягодой шастали. Пацанята, навроде меня, так, побаловаться, а взрослые, те с лукошками и с корзинами ходили.

Моя мамка молодая тогда была, крепкая и ходила она последний месяц на «сносях», беременная по теперешнему, - он пытливо посмотрел на меня и, убедившись, что я понял и удовлетворенно кивнув головой, продолжил:

-Степка, Степка! -  кричит меня мать как-то с утра, а я на рыбалку собираюсь. – Пойдем за малиной, вон, бабы кличут, Марья с Галиной!

-А я в подклети сижу. Там у нас раньше курицы жили, а теперь одно перо и пух от них остался, да еще метровый слой помету курячьего. В это самом помете и водились наилучшие червяки, которых я и копал.

-Я на рыбалку, мам! – нехотя откликнулся я.

-Вечером сходишь, а сейчас пойдем! Поможешь мне корзину тащить! – не унималась мать.

-Иду, - недовольно пробурчал я и вышел на залитую солнцем улицу.

До Сивкиной гари, основного поставщика малины в нашей округе, мы дошли довольно быстро, а когда вышли на полянку, перед малиновой чащей, моя мамка ахнула:

-Батюшки, красотища-то какая!

Притихшая тишина малинового рая встретила нас оглушительной тишиной, которую нарушал только монотонный гул шмелей. Спелые, темно-бордовые ягоды настолько густо облепили тонкие ветки, что они, не выдерживая тяжести лежали на земле. В воздухе одуряющее пахло иван-чаем.

Бабы ушли подальше, а мы с мамкой примостились с краю и принялись за работу. Под веселые переговоры женщин, под их шутки, не всегда понятные мне, мы набрали уже больше половины, как вдруг, невдалеке, послышался треск.

-Машка! Галька! Вы чего там лазите, всех медведей перепугали! – весело окликнула мать и разогнулась, вытирая со лба пот. Ответа не последовало, а треск послышался совсем рядом.

-Катерина, караул! Медведь – послышался истошный, женский вопль. Кусты раздвинулись и на поляну, играя, выкатились два медвежонка. Мать открыла рот в беззвучном крике, а медвежата, которые опешили не меньше нашего, с любопытством разглядывали нас коричневыми глазенками. Раздался хриплый рык, тяжелое сопенье и следом, пригнув голову к земле, вышла медведица. Она передвигалась как –то странно поджимая переднюю лапу и выйдя на залитую солнцем прогалину остановилась, пока не замечая нас. Медвежата бросились к ней и одновременно, моя мать, выйдя из ступора, сдавленно простонала:

-Беги, Степка! Беги, сынок, - медведица подняла голову и оглянулась.

Меня же, как, парализовало. Ноги, словно налились свинцом и прилипли к земле, а по спине, несмотря на полуденное пекло, потекли ледяные струйки пота.

   Медведица, лапой отшвырнула медвежат в сторону и грузно поднявшись на задние лапы, грозно заревела…

 Моя мамка, тоже шагнула вперед, закрывая меня своим телом и замахнулась на зверя рукой:

Уходи  отсюда! Мы ничего тебе не сделали! – медведица от неожиданности осела назад, привалившись хребтом к трухлявой березе.

-Беги в деревню за мужиками, чего ты стоишь, - оглянулась она, поправляя сбитый платок.

Я, наконец очнулся и бросился в сторону, но ноги запутались в высокой траве и я рухнув на землю, крепко зажмурил глаза и обхватил голову руками.

«Ну вот и все! Сейчас мамку съест, а потом и моя очередь» - меня охватила такая тоска, что слезы покатились сами собой. Но больше всего я расстроился из-за того, что вечером не схожу на рыбалку.

«Зря червей копал» - размышлял я, заливаясь горючими слезами.

Медведица почему-то не спешила меня есть. И ревела она, точнее урчала как-то спокойнее, миролюбивее… Но, что меня поразило более всего, так это молчание матери. Я, стараясь не дышать, осторожно приподнял голову.

-Веришь, Геньша, - старик усмехнулся и снова закурил. – Семьдесят годов прожил, а такого, чтобы зверь у человека помощи просил, я, с тех пор не видывал.

Медведица продолжала сидеть перед мамкой моей, а та, маленькая, худенькая, да еще с огромным животом, вытаскивала ей из лапы большую занозу.

-Дед, а как-же ты разглядел? – я подался вперед и затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово.

-Так, кровища брызнула во все стороны, да и рядом я был, в метре от них.

Медвежата, осмелев, высунули свои мокрые и блестящие носы из малинника.

Мамка, сжимая щепку в руке, осторожно отступила назад и вытирая платком крупные капли пота, градом катившиеся по ее лицу, спокойно так, будто она каждый день медведей лечила, заговорила:

-Как же тебя угораздило-то так, милая. Ну, все. Уходи в лес. Забирай своих деток и уходи. Люди сюда бегут, слышишь…

Вдалеке, действительно, послышались громкие крики и в конце просеки показалась толпа мужиков с вилами и кольями.

-Беги скорее!, - тревожно зазвенел мамкин голос. –Убьют тебя! – медведица очевидно поняла грозящую ей опасность и рявкнув напоследок, скрылась в кустах.

Я, с трудом осознавая, что все страшное уже позади, нерешительно поднялся на трясущиеся ноги и шагнув к матери, прижался к ней.

-Испугался, сынок? – мать присела передо мной на корточки и измученно улыбнулась. – Вот, видишь, как бывает? – она недоуменно посмотрела на щепку, величиной с хорошую, мужицкую ладонь.

-Катерина, ты живая? – на полянку выбежали мужики, а впереди – Марья с Галиной.

-Да живые мы, живые… Вот, - она сунула окровавленную занозу Галине и вдруг, страдальчески скривила лицо.

--Караул, бабоньки! Я ведь рожаю, кажись! – застонала мать и обхватив колени руками, медленно завалилась на бок. – Христа ради, Степку уберите и мужиков, - дед Степан замолчал и налил себе в кружку остывшего кипятка.

-Вот так, в малиннике, появилась у меня сестренка. Машкой назвали.

-Ты же хотел братика.

_Мало ли чего я хотел. И сестра, тоже, неплохо. Выросла, вышла замуж и живет в городе. Редко, но навещает меня. Приболела, - коротко пояснил старик и поднялся со скрипучей табуретки.

-Беги, давай, домой. Мать твоя заждалась, поди, - и я отправился домой, по пути переосмысливая рассказ деда.

   Когда я вбежал во двор, мамка сидела на широкой лавке под раскидистой яблоней и перебирала…, малину… Такую же, как в рассказе старика. Крупную, темно-бордовую, готовую лопнуть от малейшего прикосновения…

Увидев меня, мать улыбнулась:

-Иди сюда. Попробуй, - и она сунула мне в рот пригоршню теплых ягод, источающих еле уловимый аромат почему-то липового меда.

-Мам, а ты куда ходила за ягодами? – я присел рядом.

-На Слепую гарь.

-Но там же медведица с медвежатами…, - я растерянно посмотрел на мамку.

-Какая медведица, сынок? – мама весело рассмеялась. – Совсем утомил тебя дед своими сказками. Ложись, отдохни, - я облегченно вздохнул и прилег на мягкие материнские колени и закрыв глаза, счастливо улыбнулся…

 Геннадий Перминов