ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка Андрей Штин
Стоит почитать Рыжик

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Шуба

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Когда весной поет свирель

Автор иконка Владимир Котиков
Стоит почитать Марсианский дворник

Автор иконка Эльдар Шарбатов
Стоит почитать Юродивый

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Как будто пленники дома

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Из окна моего

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Коплю на старость рухлядь слов

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Бараны в креслах

Автор иконка Максим Говоров
Стоит почитать «Не жду тебя „

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Сергей Минаев: "Вы готовы попеть со мной?" https://www.youtube.com/wat..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

Сергей Петрович МорСергей Петрович Мор: "Спасибо!" к рецензии на Я вас прощал

СлаваСлава: "Замечательно создано! Браво!" к стихотворению Автострады

СлаваСлава: "Джон всегда с нами! Великий музыкант на все вр..." к стихотворению Джон Леннон

СлаваСлава: "Знакомое состояние. Благодарю за стихи!" к стихотворению Ночная грусть

СлаваСлава: "Борис, спасибо за звучные и актуальные строки!" к стихотворению И небо качнулось, и гром с неба грянул

СлаваСлава: "Именно сейчас всем нужны такие стихи! Я благод..." к стихотворению МОНОЛОГ У МОГИЛ РУССКИХ ВОИНОВ, ПОГИБШИХ В СПЕЦОПЕРАЦИИ НА УКРАИНЕ

Еще комментарии...

СЛУЧАЙНЫЙ ТРУД

Рванул рубашку на груди
Просмотры:  315       Лайки:  0
Автор kapral55

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




У беды глаза зеленые...


Геннадий Перминов Геннадий Перминов Жанр прозы:

Жанр прозы Драма
14010 просмотров
0 рекомендуют
20 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Автобиографическое произведение о становлении человека и о настоящей любви.

еко за полночь. Мать, осторожно вытаскивая меня из-за стола, как бы невзначай попросила моих друзей помочь довести меня до дома. Люська, весь вечер не бросившая в мою сторону ни одного взгляда, нехотя кивнула. Я вышел на крыльцо, пошатываясь, ухватился одной рукой за перильца, другой отыскивая в кармане сигареты.

 

Сзади, в сенях, послышались шорох, возня и в полночной тишине раздался звонкий щелчок пощёчины. Растрепанная, гневная выскочила Люська, пронеслась мимо меня разъяренной фурией, за ней, держась рукой за щеку, вышел смущенный Серега, бросился было следом за ней, но остановился и,  махнув рукой, помог матушке проводить меня. Утром он уехал.

 

Через неделю аналогичная церемония состоялась и у меня. К моему удивлению, первой пришла  Ворона, деловито помогала готовить закуски, накрывала на стол, о чем-то долго и таинственно шепталась с матушкой на кухне.

«Хозяйка нашлась! Без неё будто бы некому», - с чувством досады и обиды за свою бесполезность думал я, но молчал. Наконец собрались все, почти вся деревня. Всё разворачивалось по неписанному, но давно заведенному сценарию. Робкие первые стаканы, пожелания хорошей службы и скорого возвращения домой. Во время застолья я почти постоянно ощущал на себе взгляд Люськиных тоскливых глаз, ждущих чего-то и куда-то зовущих. «У  беды глаза зеленые…», - вспомнились слова популярной тогда песни. Люська частенько переглядывалась с матерью, отчего я чувствовал всё сильнее возрастающую неловкость.

 

Разгорячившиеся гости требовали вина, песен и  драки – обязательного атрибута подобных мероприятий. Всё было как положено. Дурацкие пьяные песни, классная драка где-то на задах, много водки. Но в этот раз моя душа не принимала спиртное. Наконец я вышел во двор. Светало. Следом послышались шелестящие шаги.

- Устал, сынок? - мать ласково обняла меня. -  Иди отдохни, а то скоро на автобус собираться. - Она встала на цыпочки, коснувшись моей щеки сухими, обветренными губами и подтолкнула к скрипучей лестнице, ведущей на сеновал.

Забравшись, я рухнул на ранее приготовленную лежанку. Неожиданно лестница опять заскрипела, и в проеме дверцы показалась стройная Люськина фигура.

 

- Привет, Геныч! Можно я с тобой полежу? Помнишь, как раньше? - с придыханием, еле слышно, шептала она. Господи, помнил ли я? Да разве забудешь эти прекрасные предутренние часы на рыбалке, когда предрассветный туман ровной пеленой расстилался над просыпающейся рекой, а яркое солнце начинало робко обогревать первыми, еще холодными лучами наши сонные лица. Начинался самый клев, а мы, утомившись за день, заваливались спать. Люську клали посередине, накрывали единственной почему-то фуфайкой, а сами плотно прижимались к ней и согревали её молодыми, горячими телами. Пробуждение всегда было одинаково. Под телогрейкой обычно оказывался Серега, а Люська доверчиво, как котенок, сворачивалась у меня под боком, и нам было так хорошо!.. Помнил ли я?

 

Я закинул руку за голову, а вторую откинул в сторону, как бы давая Люське сигнал, ложись, мол. Ворона покорно улеглась рядом, немного повозилась и затихла, дыша спокойно и ровно. Неожиданно она вздрогнула и прижалась ко мне своим упругим телом. Я немного отодвинулся.

- Геночка, а если в Афганистан? - зашептала она, обдавая моё ухо жарким дыханием. Так она меня никогда не называла. Дальше двигаться было некуда.

«Ну, попал!» - мелькнуло в голове.

Люська бросилась мне на грудь, обхватила шею руками и принялась покрывать моё лицо обжигающими поцелуями.

– Слепец! Неужели ты не видишь, что я давно люблю тебя! - она возбуждалась всё сильнее, не давая мне вымолвить ни слова.

Я вырывался молча и безнадежно. Её волосы рассыпались по моему лицу, щекотали глаза, набились в рот.

- А как же Серый? - попытался я её утихомирить.

- Мне нужен только ты! - категорически отрезала она и снова попыталась поцеловать меня в губы.

 

С трудом разорвав объятья, я оттолкнул её. Она уселась, нервными движениями поправляя водопад искрящихся волос, победоносно поглядывая на меня  торжествующими зелеными глазищами, готовясь к решающему броску. В своей победе она не сомневалась.

 

«Боже, утихомирь, усмири эту змею. Собери в её голове все табу и вето. Пацан сказал - пацан должен сделать», - выплеснулась облегченной волной спасительная мысль.

Сбиваясь и путаясь в словах, я рассказал Люське всю правду о разговоре годичной давности, о клятве,  о бутылке бормотухи. Я замечал, что с каждым словом огонь в её глазах утухает, уступая место тоскливой неизбежности.

– Продал ты меня, Геныч. Продал и пропил, - хрипло выдохнула она и замолчала. Молчал и я. Долго. Томительно. Казалось, вечно...

– Уходи! - эхом отдалось в моей голове. Я молча пожал плечами, спустился вниз и пошел в дом, собираться.

Когда в окружении провожающих я пришел на остановку, Люська была там. Не отрываясь, она следила за каждым моим движением, откладывая в памяти отпечатки расставания.

Подошел дребезжащий автобус. Люська встрепенулась. Плевать она хотела на все деревенские пересуды и наши мальчишечьи клятвы! Ворона подошла ко мне вплотную, оттолкнув полупьяного  деда Степана, обняла меня и крепко поцеловала в губы. Она сделала, что хотела.

На колени бы мне перед ней! На колени...

 

Часть 2.  Умираю, любя

 

Легкая «шестерка» летела по Московской кольцевой. Я свободно рулил одной рукой, стараясь не пропустить нужный мне поворот, поворот, который в очередной раз менял мою судьбу и вёл меня к родному дому. Я ехал в свою родную деревеньку по странной просьбе матери из последнего письма после двух лет армии и года спецреабилитации, который я провел в стенах санатория, разместившегося на берегу чудного по своей красоте и спокойствию водохранилища. Санаторий располагался в сосновом бору, был скрыт от посторонних глаз двухметровым каменным забором, обнесенным сверху колючей проволокой. Прекрасные двух- и одноместные номера-палаты: телевизор, холодильник, кондиционер - всё, включая туалет и ванную комнату. Комнаты не запирались, но охрана, молчаливые верзилы, не спускали с нас настороженных глаз. На окнах - решетки. Днем мы обычно гуляли во дворике, облаченные в одинаковые темно-синие халаты. Разговоры не возбранялись, но и не поощрялись. Да и о чем разговаривать людям, еще не остывшим от сурового пекла горячих точек.

Вечером обычно читали, смотрели фильмы, слушали музыку, но каждый из нас по-прежнему оставался самим собой. Мы были еще там, откуда возвращаются обычно поседевшие молодые парни с потухшими и много повидавшими глазами. Это была обычная больница, спецучреждение закрытого типа, без всяких вывесок и табличек.

Когда, по мнению лечащих врачей, я пришел в себя после страшной контузии, да и рана на ноге затянулась, в палате появились двое мужчин в гражданской одежде. Один держал в руках дипломат, другой бросил на кровать сверток.

 

- Одевайтесь! - коротко приказал тот, что с дипломатом. - Вы закончили курс лечения. Здесь документы и деньги. Остальное получите внизу, у дежурного. Счастливого пути, солдат!

Поставив на пол чемоданчик, они вышли.

 

Я открыл кейс. Там лежали паспорт, военный билет и водительское удостоверение, всё на мое имя, и две пачки новеньких стодолларовых купюр. Развернув сверток, я быстро переоделся и, спустившись вниз, подошел к дежурному.

- Куда следуете? - лаконично, не глядя на меня,  спросил лейтенант, занимаясь документами.

Я назвал адрес.

- Какие-либо просьбы, пожелания будут? - он  наконец поднял голову и, пристально оглядев меня,  протянул красную папку.

- Да, мне нужна машина.

- Модель? - опять коротко спросил лейтенант.

- Желательно «шестерку», «Жигули».

- Подойдете в 17.00, получите документы на машину и ключи, а пока - свободны, - он кивнул головой охране и те защелкали запорами.

 

…Вот и указатель поворота. Свернув на нужную мне трассу, где движение было поспокойнее, я расслабился и закурил. 

А в голове пчелиным роем гудели, метались воспоминания, бились о черепную коробку и, не найдя  выхода, утомленно оседали, уступая место другим.

 

…Когда Люська поцеловала меня на остановке, все провожающие понимающе отвернулись, а я стоял, переминаясь с ноги на ногу, и чувствовал себя полным идиотом. Затем неловко повернулся и полез в автобус. Старый тарантас, утробно уркнув, тронулся, а я, плюхнувшись на заднее сиденье, обернулся и увидел, как к Люське подошла моя мать, обняла её, и они направились в деревню.

 

За окошком автобуса мелькали знакомые картины детства, юности. Промелькнули поселок, школа, где мы с Серегой десять лет промучили учителей. Автобус ехал дальше и дальше. Наконец, после часа  езды показались серые ворота призывного пункта со звездочками на створках. Усталый, до смерти замотанный полупьяными призывниками майор листал мое личное дело, задавал, казалось бы, нелепые вопросы.

- Охотник? Хорошо! О-о, да ты левша! Еще лучше! Старлей! К тебе, в третью команду!

 

Я подошел к невысокому кривоногому старшему лейтенанту, который, внимательно осмотрев  меня  щелочками узких глаз, кажется, остался доволен.

«Как лошадь на базаре купил!», - неприязненно  подумал я.

В эту же ночь под присмотром старлея Нурамбаева мы тряслись в вагоне скорого поезда на Москву. Через двое суток, опять ночью, наш вагон, битком набитый призывниками, подцепили к поезду  Москва-Алма-Ата. Гражданка кончилась. На ближайшие два года жизнь моя разделилась на «до»  и «после», на  день и ночь, в основном ночь.

Четверо суток пути, гитара, стрижка наголо под одобрительный гогот ребят, подъедание домашних  припасов. Ночная выгрузка на полустанке в казахской степи, невиданные доселе верблюды, прапорщик-хохол. И, наконец, ворота с двумя звездочками, такими же, как дома. Началась служба.

 

Я попал в специализированное, учебно-диверсионное подразделение по подготовке снайперов при десантно-штурмовой бригаде специального назначения. С первого дня наша служба сопровождалась колючей, неприятной приставкой «спец».  Спецзадание, спецоружие, спецстрельбы.  

Нас учили выживать, воевать по-настоящему, в основном в ночное время. Особое внимание уделялось метанию ножей и стрельбе на звук и на шорох. Нас учили молниеносной реакции, непонятным сперва формулам.

«Вы должны уже делать то, о чем только начали думать», - основная заповедь. 

- Днем вас нет, вы вступаете в бой ночью, в завершающей стадии, - вбивал в наши головы прапорщик, и семена падали на благодатную почву. Всё наше подразделение сделало себе татуировку - голова волка с оскаленной пастью, а по бокам - два ножа.

 

Из нас делали универсальных солдат, лишенных всяких чувств и эмоций.

 

Домой я написал только два письма. Бесконечные тренировки настолько выматывали, что вечером мы с трудом добирались до кровати, чтобы утром начать всё сначала. Марш-броски с полной боевой выкладкой, автомат, бьющий по спине, ночные стрельбы, метание ножей в ночных условиях. 

Получил письмо. Дома всё нормально, мать только болеет, о Люське ни слова. Черт с ней!

 

…Кончики  ножей  оплавлены  спецсплавом,  так  что  кидая,  можно  не  беспокоиться,  что  нож  не  воткнется.   Нужно  только  попасть  в  цель. 

Получил  еще  письмо.  Мать  по-прежнему  болеет,  за  ней  ухаживает  Люська.  Привет  от  неё. 

Мы  уже  знаем,  что  наше  подразделение  готовится  для «работы»  в  Афганистане.

 

Окончание  учебки  и  прощальная  речь  командира:

– Родина  гордится  вами  и  направляет  для  исполнения  интернационального  долга  в  Демократическую  Республику  Афганистан!  -  напыщенная  речь  франтоватого  майора.

«Тебя  бы  туда  самого!  Накаркала  Ворона!  Приду,  я  ей  покажу  «Геночка», - с  досадой  думал  я,  вытянувшись  по  стойке  смирно.  Но  когда  писал  ответ  перед  посадкой  в  самолет,  привет  ей  передал.  Коротко  черкнул,  что  жив-здоров,  буду  служить  в  Туркменистане  (нельзя  было  даже  упоминать  об  Афганистане,  подписку  о  неразглашении  военной  тайны  подписали).

 

Ночной  перелет,  палаточный  городок  у  подножия  горы,  вершину  которой  никогда  не  видно  из-за  тумана.  Снова  учеба,  теперь  уже  в  обстановке, максимально  приближенной  к  боевой,  обучение  бою  в  горной  местности.   К  чему  же  нас  готовят?  Почти  полгода  еще  ползали  мы  по  ночным   ущельям  и  перевалам. Скромно  отпраздновали  мое  девятнадцатилетие.  Июнь.  Почему-то  нет  писем. 

Командир,  смуглый  полковник  со  Звездой  Героя,   построил  нас  и,  услышав  мой  номер,  отозвал  в  сторону.  Не  глядя  на меня,  протянул  конверт,  почему-то  открытый.  Почерк  корявый,  незнакомый.  Привожу  полностью  эти  строки,  потому  что  за  полгода  зачитал  его  до  дыр:

«Здравствуйте,  Геннадий!  Пишет  вам  незнакомый  человек.  У  вас  случилось  большое  несчастье.  Крепитесь.  Ваша  мама  очень  просит  вас  приехать  после  службы  домой.  Передает  вам  большой  привет  ваш  знакомый  дед  Степан  и  ждет  вас!».

И  всё.  В  глазах  поплыли  круги,  и я  протянул  письмо  полковнику,  который  молча  наблюдал  за  мной,  видимо,  зная  содержание  письма.  Конечно,  мы  ведь – «спец».

Он  взял  письмо, зачем-то  потрогал  Звезду на  груди  и  заговорил:

- Крепись,  боец!  Знаю,  что  хочешь  в  отпуск.  Знаю,  что  положено,  но  не  могу.  В  Союзе  бы  -  другое  дело!  От  нас  уходит  в  отпуска  только  «Груз-200»  на  «Тюльпане».

 

Ты  солдат,  ты  русский  солдат  и  ты  выполняешь  боевой  приказ!  Вы – элита!  И  вы  должны  оправдать  себя!

 

С  трудом  я  забрел  в  палатку  и  рухнул  на  лежанку. Что  мать  больна,  я  знал.  Может  Люська  вышла  замуж?  Я  не  заплакал,  но  в  душе  решил  убить  Люську  и её  жениха.  За  измену…  Если  вернусь…

 

Затем  война.  Жестокая  и  бессмысленная.

 

Сопровождение  колонн,  ночные    выброски  с  «вертушек»,  но  в  основном  задания  профессионального  уровня   по  ликвидации  противника.  Мы  были  беспощадны  и спокойны.  Мы  не  имели  права  на  промах.  Мы  не  имели  ни  званий,  ни  фамилий,  ни  наград,  только  жетон  с  личным  номером  и  группой  крови.  Но  нам  было  по  двадцать  лет,  и  мы  хотели  жить.

 

Очередное  задание  было  кратким и  обыденным.  Задачу  ставил  человек  в  гражданке  с  мужественным,  худощавым  лицом.  Нам  следовало  обеспечить  прикрытие  важного  стратегического  объекта,   на который  предполагалось  нападение.

Черный  квадрат  на  карте.  Шесть  человек.  Вооружение  обычное:  штурмовой  «калашников»,  четыре  рожка  с  патронами, два  ножа,  прибор  ночного  видения.  Одна  граната – самоликвидация.  Рацию  не  брать.  Сигнал  отхода – три  красные  ракеты.  По  выполнению  задания  оставшиеся  полгода  дослуживают  в  Союзе.

Мы  смотрели  на  «Батю»,  который  угрюмо  стоял  в  стороне.  Поймав  наши  вопросительные  взгляды,  он  пожал  плечами.

На  месте,  куда  нас  забросили,  мы  разделились.  Клещ  с  Моряком  залегли  в  ложбине,  контролируя  возможный  подход  духов  по  высохшей  пойме  реки.  Палыч  и  Рыжик  поднялись  на  небольшую  горку,  чтобы  держать  единственную  дорогу,  ведшую  к  объекту,  а  я  со своим  напарником  Конюхом  залег  посередине,  в  расщелине,  видя  перед  собой  ущелье.

 

Пролежали  целый  день.  Тишина. Тишина  на  войне -  всегда  плохо,  невольно  собираешься  в  комок  нервов,  в  тугую  пружину,  готовую  в  любую  минуту  стремительно  разжаться. Разорвалась  тишина  под  вечер  двумя  короткими  очередями  в  самом  неожиданном  месте -  наверху,  где  лежала  основная  пара. Пара  сухих  очередей  и  опять  тишина.

«Почему  забрали  рацию?», - мелькнула  мысль.

Затем  внизу,  в  ложбине,  беспорядочная  перестрелка,  и  ухнул  спаренный  взрыв.

 

Мы  поняли,  что  это  значит.  Промелькнул  в  памяти  угрюмый  взгляд  Бати. По  методичному  уничтожению  нашей  группы    мы  с  Конюхом  догадались,  что  душманы  знают,  сколько  нас  и  где  мы  находимся.  Знать  об  этом  мог  только  тот,  кто  нас  посылал.  Значит  мы  десерт?

- Подавитесь,  суки, - прохрипел  я,  выкладывая  перед  собой  рожки  с  патронами,  ножи  и  гранату. 

Раздалась  очередь,  и  прямо  перед  глазами  упали  срезанные  кусты.  Сколько  их?  Духи  лезли,  как  тараканы  из  всех  щелей  с  подстегнутыми  полами  халатов  и  одинаковыми  бородатыми  рожами. 

Разгорелся  бой.  Конюх  вел  прицельный  огонь,  отчаянно  матерясь  и  парализуя  душманов,  не  давал  поднять  им  головы.  Я  полулежал  на  правом  боку  и  посылал  короткие,  точные  очереди  из  своего  автомата,  экономя  патроны.

Странное  спокойствие  охватило  меня.  Нас  вычеркнули  из  списка  живых,  но  кто  и  зачем?

Внезапно  из-за  валуна,  темневшего  в  десятке  метров  от  нас,  выскочил  здоровенный  негр.  С  криком  «Аллах  акбар!»  он  вел  перед  собой  стволом    автомата,  чертя  трассирующую  струю.

- Ах  ты  падла  обкуренная! -  заорал  я.  Левая  рука  сработала  молниеносно,  и  нож  по  рукоятку  вошел  в  оголенную  грудь,  под  сердце. 

- Ловко  ты  его,  Гена! - крикнул  Конюх,  перекатываясь  на  другое  место.

 

Внезапно что-то резко  дернуло  меня  за  левую  ногу,  и  сразу  наступила  тишина.  Скосив  глаза  вниз,  я  увидел,  как  на  левом  голеностопе  расплывается  кровавое  пятно.

- Поймал,  гад! -  чертыхнулся  я. 

- Ну,  братан,  кажись  отбились.  Попали  мы  с  тобой,  Гена,    конкретно.  Если  до  утра  не  выберемся,  будет  нам  такая  же  хана,  как  и  пацанам!  Э-э,  друг,  да  тебя,  кажись,  зацепило?  Ты  давай,  перевяжись,  а  я  пока  покурю, - тараторил  не  остывший  еще  от  возбуждения  Конюх.

- Смотри,  осторожно  с  огнем,  а  то  шлепнут  из  «базуки», -  предупредил  я  его  и,  задрав  штанину,  осторожно  пощупал  рану.  Вот  она!  Пуля,  видимо,  была  на  излете  и  застряла  неглубоко.  Стиснув  от  нестерпимой  боли  зубы,  я  вторым  ножом  расковырял  рану и,  подцепив  металлический  кусочек  острием,  резко  подковырнул  его.  Затем,  крепко  перевязав  кровоточащую  рану,  я  откинулся  на  спину,  размышляя  о  своем  и  не  слушая  болтовню  Конюха.

 

Я  прекрасно  понимал,  что  если  ночью  нам  не  перережут  глотки,  на  что  душманы  большие  мастера,  то  наступившее  утро  может  оказаться  последним.  Говорят,  в  такие  минуты  перед  глазами  проносится  вся  жизнь.  Но  я  вас  уверяю,  у  меня  ничего  не  проносилось.

 

Мысленно  я  перечитывал  последнее  письмо,  анализируя,  что  могло  случиться  дома.   Возможная  смерть  матери?  Навряд  ли,  ведь  она  просила  меня  вернуться.  Пожар  или  потоп?  Может  быть.  Единственным  несчастьем  могло  быть  внезапное  замужество  Люськи,  зеленоглазой  змеи. 

Я  прекрасно  помнил  ту  последнюю  ночь  на  сеновале,  дрожащее  от  возбуждения  тело,  страстные  поцелуи,  горячий  шепот.

–  Геночка,  родной,  я  так  хочу  от тебя  сыночка,  такого  же  голубоглазого,  как  ты!

«Может  надо  было  тогда  сделать  сыночка,  а  то  сберег  для  кого-то», – злобно  думал  я. 

– Вот  вернусь,  будет  тебе  белка,  будет  и  свисток,  – бормотал  я  сквозь  зубы.

Чем  больше  я  себя  распалял,  тем  сильнее  мне  хотелось  жить.  Я  рассматривал  всё  ярче  разгоравшиеся  звезды  и  вспоминал,  вспоминал.

– Щас  стемнеет  по-настоящему,  и  будем  выбираться, – не  унимался  напарник.  В  том,  что  он  меня  вытащит,  я  не  сомневался.

– Ты  бы  покурил  на  дорожку, - Конюх  сунул  мне  смятую  пачку  «Явы»  и  зажигалку.  Я  сунул  сигарету  в  рот  и,  чиркнув  «Zippo»,  потянулся  к  огоньку,  но  подкурить  не  успел.  Раздался  страшный  взрыв  совсем  рядом,  и  последнее,  что  успело  пронестись  в  моем  затухающем  сознании,  это  светящиеся  зеленым  светом  Люськины  глаза  и  успокаивающая  мысль: «Ну,  вот  и  всё!  И  совсем  не  страшно!».

Но  я  выжил.  Слишком  велико,  видно,  было  мое   желание  к  возвращению и  сильна  тяга  к  жизни,  что  костлявая  боевая  подруга  и  на  этот  раз  прошла  мимо.  Видно,  сбылось  мое  пророчество  насчет  курения,  и  душманы  вычислили  нас  гранатометом. 

 

Конюх  погиб,  а  меня  подобрали  ребята-разведчики  и,  протащив  на  себе  двенадцать  километров,  сдали  в  санбат.  Но  всё  это  я  узнал  потом,  в  санроте,  где  ждал  отправки  в  Союз,  в  стационарный  госпиталь.

Перед  уездом  полковник  вернул  мне  письмо.

Затем  полгода  лечения,  восстановление  сил  и  документов,  военно-транспортный  самолет,  подмосковный  аэродром  и,  наверное,  последнее  «спец»  в  моей  жизни - «Центр  спецреабилитации  и  восстановления».

Война  для  меня  закончилась.

 

...Заметив  впереди  придорожное  кафе,  я  притормозил  и,  свернув  на  обочину,  подъехал  к  бистро.  Надо  было  перекусить,  а  заодно  и  посмотреть  документы,  которыми  снабдил  меня  невозмутимый  лейтенант  в  Центре.  Наспех  съев  две  сосиски  и  проглотив  безвкусный  кофе,  я  достал  папку  и  углубился  в  чтение.  Место  службы - Новосибирск,  номер   воинской  части,  звание -  гвардии  ефрейтор.  Нормально.  Далее  следовали  медицинские  документы - не  рекомендуется,  запрещено,  категорически  противопоказаны  нервные  стрессы.

Из  бокового  карманчика  я  вытащил  два  шприца  в  вакуумной  упаковке,  заполненные  мутноватой  жидкостью,  прочитал  надпись:  «Применять  во  время  психологического  стресса».  Вот  значит  чем  нас  кололи  после  каждой  удачно  проведенной  операции - стресс  снимали!  Знать  бы  только,  когда  оно  наступит,  это  время.

Понятны  стали  улыбка  лейтенанта  и  его  слова:

– Отдохнешь, оглядишься, а  не  приживешься,  давай  к  нам.  Тебе  работа  всегда  найдется!

 

Я  закурил  и,  сунув  шприцы  в  нагрудный  карман  куртки,  завел  машину.  До  конечной  цели  оставалось  немного,  и  хотя  я  за  два  дня  отмахал  две  тысячи  километров,  усталость  не  ощущалась.  Ожидание  скорой  встречи  усиливало  нетерпение.  За  год,  проведенный  в  санатории,  я  понял,  насколько  дорога  мне  зеленоглазая  девушка.  Хотелось  одного: подойти к ней, посмотреть в  прекрасные    озорные  глаза  и,  положив  руки  на  покорные  плечи,  сказать:

– Я  люблю  тебя,  Люда!  Я  вернулся!

 

И  простить.  И  я  уверен,  что  хотя  она  и  замужем,  Люська  не  раздумывая  пойдет  со  мной даже  на  край  света.

Ну  вот,  кажется,  и  подъезжаю.  Остановив  машину  на  Кошечкиной  горе,  я  вышел  и  замер  в  недоумении.  Деревни  почти  не  было,  она  сгорела. Посередине  стояла  задымленная  церковь,  не  было  клуба,  места  наших  постоянных  сборищ,  не  было  нашего  дома,  дома  Люськи  и  Сереги.  На  их  месте  возвышались  невысокие  бугры,  густо  заросшие  травой.  Дом  деда  Степана  на  месте,  на  въезде  в  деревню.

Быстро  съехав  с  горы,  я  подрулил  к  дедовой  халупе, остановился и вышел.  Несмотря  на  ранний  час,  дед  сидел  на лавочке  и,  подслеповато  щурясь,  разглядывал  меня,  наконец  узнав,  вскочил.

– Геньша,  ты  никак! – он  по-бабьи  всплеснул  руками. – Живой!  Здоровый!  Ах,  ты  батюшки! – дед   суетливо крутился  вокруг  меня,  то  поглаживая  машину,  то  недоверчиво  трогая  меня  за  одежду,  словно  пытался  убедить  себя,  что  это  действительно  я.

– Ну,  орел  вернулся!  Верила  Шурка-то, до  последнего  верила,  что  приедешь!  Не  дождалась,  сердечная! - он  сокрушенно  качал  головой.

– Как  не  дождалась?  Что  тут  у  вас  вообще  случилось? – я  от  неожиданности  присел  на  лавку.

– Так  умерла  она,  уж  два  года  как.  Ай  ты  не  знаешь? – он  испытующе  глянул  на  меня. – Я  же  тебе  всё  писал – и  про  Шурку,  матушку  твою,  и  про  Люську.

Из  его  сбивчивого  рассказа  я  понял,  что  был  сильный  пожар,  что  меня  считают  пропавшим  без  вести  и  что  я  могу  жить  у  него  сколько  угодно,  потому что Нинка-потаскуха опять уехала с каким-то молдаванином.  Он ещё что-то  говорил,  не  давал  возможности  задать  вопрос,  ради  которого  собственно  я  сюда  и  приехал.  Наконец,  улучив  момент,  я  спросил  в  упор,  четко  чеканя  слова:

– Где  Людмила? За  кого  она  вышла  замуж?

Дед  замер,  и  взгляд  его  заметался.

– Какая  Людмила?  Люська  что  ли? Да  где ж  ей  быть-то? Оно,  конечно.  Вот  ты  давай  сейчас  сходи  на  кладбище  к  матушке,  а  то  ведь  Шурка-то  заждалась  тебя.  Иди,  иди, родимый,  а  уж  опосля  всё обговорим.  Долгий  разговор  будет.  Задами  иди,  тут  ближе, – говорил  он,  вытаскивая  из  багажника  коробки  и  свертки,  избегая  встречаться  со  мной  взглядом.

– Я  пока  уберу  всё,  да поесть  приготовлю, – он  почти  силой  подталкивал  меня  к  задней  части  дома,  откуда  до  кладбища  по  тропинке  рукой  подать.

– Она  прямо  с  краю  лежит,  прямо  на  бугорке,  сразу  увидишь.  Памятник  там  еще  стоит  со  звездочкой,  военный  комат  поставил, – он,  наконец,  вытолкал  меня  на  тропку,  по  которой  я  дошел  до  погоста.

 

Вот  и  памятник  с  краю,  у  самой  дороги.  Но что это? Я  никогда  не  страдал  приступами галлюцинации, не курил вонючую афганскую травку, и с  психикой  у  меня  всё в порядке. Я протер глаза. Памятников было два. Одинаковые. Сверху звездочки. Я быстро подошел. Так,  первый -  моя  мать,  а  второй...  О,  Боже!  Тарова  Людмила  Викторовна,  1963-1981. 7  мая.  Фотография!  Люськи!  Нет! Не-е-т!

Те  же  родные  зеленые  глаза,  к  которым  я  так  долго  шел,  язвительный  исподлобья  взгляд – её  взгляд!  Люська,  любимая!

– За  что  мне  это?!  За  что?! – закричал  я,  чувствуя,  что  к  голове  поднимается  огненный  шквал.  Ноги  подкосились,  и  я,  обнимая  последнее  пристанище  самых  дорогих  для  меня  женщин,  завыл  жутким  воем  волка-одиночки,  вырывая  зубами  траву  и  корчась  в  судорогах.

 

Сколько я  пролежал,  не  помню.  Наверное,  долго. Услышав    звук  приближающихся  шагов,  я  с  трудом    поднял  голову  и  увидел  деда,  который  подходил  ко  мне,  держа  в  одной  руке  топор,  а  в  другой  – цветастый  пакет.  Подойдя  ко  мне,  он  положил  пакет  на  столик,  который  стоял  возле  могил,  и  стал  поднимать  меня,  с трудом  усаживая  на  лавочку.

 

Голова  моя  разрывалась. Негнущимися  пальцами  я  вытащил  из  кармана  джинсовки  упаковку  со  шприцами  и,  сорвав  вакуумный  наконечник,  всадил  иглу в  бедро,  прямо  через  штанину.  Выдавил  содержимое.  Сразу  полегчало.

Дед  Степан сурово  пожевал  губами,  достав  из  пакета  бутылку  и  два  стакана,  заговорил:

– Ты  прости  меня,  Геньша!  Грешен  я  перед  тобой  и  перед  лебедушками  нашими.  Не  уберег  я  их.  Моя  вина!

И  он  встал  передо  мной  на  колени.

«Геньша», – прошумело в  голове.  Так  называл  меня  только  он,  иногда  мать.  Я  поднял  его,  усадил  рядом  с собой,  хрипло  приказал:

– Говори!

– Видать  много  горя  ты  испытал,  вон  и  виски  седые,  да  морщины  прорезались.  Только  это  испытание  потяжелее  будет.    Ты,  паря,  на  числа  посмотри,  да  на  годы  и  вспомни,  когда  тебя  призвали.  Седьмого  ты  ушел  в  армию,  седьмого  же,  через  год  мать  с  Людой  в  могилу  ушли.  Крепко  они  тебя  любили,  особенно  Люська.  Чистая  была  девка  и  для  тебя честь  свою  блюла  строго.

Он  замолчал  и,  открыв  бутылку,  плеснул  в  оба  стакана.  Выпил  и  продолжил:

 

 - Когда  ты  уехал,  мы  к  вам  убираться  пошли  после.  Я,  значится,  Люська  с  матерью  да  Надька, Серегина  мать.  Бабы  копошатся,  посуду  моют,  полы,  а  я лавки  да  столы  вытаскиваю.  Ты  ведь знаешь,  я  с  бабами  болтать  не  очень  люблю,  лучше  с  собаками.

А Люська всё молчит, думает о чем-то, только глазищами зелеными сверкает. Потом  ушла, а вернулась через час с двумя большими сумками и прямо с порога говорит:

– Мама, - это она  Шурке,  мамке  твоей, - можно я у вас буду жить?

– Оставайся, доченька, - мать твоя ей отвечает, да спокойно так, будто промеж ними всё давно решено. Ну и стали они вдвоем жить. Люська школу закончила и в садик совхозный работать пошла. Утром на  работу,  вечером - домой, и всё с Шуркой  вдвоем. То на огороде ковыряются, то стирают, даже в магазин вместе ходили. Люська тогда волосы под платок спрятала - солдатка! - в голосе деда промелькнули горделивые нотки.

– А  от  тебя весточки редко приходили. - Дед снова налил себе, выпил и, откашлявшись, спросил меня:

– А ты ведь не знаешь, что и друг твой  здесь лежит, Серега, да и Надька рядом?

– Да ты что? – я оторопел.

- Вона ихние могилки, - и он махнул рукой, а я, приглядевшись, увидел через июньскую листву такие же памятники. А дед продолжал:

- На Серегу бумага пришла, что пропал без вести в Афганистане. Почернела Надька вся от горя, а у Шурки ноги стали отниматься. Через  месяц много военных приехало на зеленой машине, сняли ящик железный - гроб называется, а в нем окошечко мутное. Надька как упала на гроб с вечера, утром подняли мертвую. Шурка, матушка твоя, не была на похоронах, а Люська приходила, - он опять замолчал, дрожащими пальцами сворачивая самокрутку.

- Она еще ходила маленько, ну и поехали они с Люськой в военный комат, а через неделю и  им бумага приходит. Вот она, - и он, подкурив,  протянул мне листок, сложенный пополам и потертый на сгибах. Я развернул. «Ваш сын, Храмов Геннадий Васильевич, после окончания учебного подразделения направлен для прохождения дальнейшей службы в ДРА. Местонахождение его устанавливается». Я скомкал бумагу и сунул её в карман.

- Тут Шурку и парализовало. Ноги отнялись. Люська с работы рассчиталась, ни на  шаг не отходила. Тяжко им было в ту зиму. Дров я им напилил, да военный комат две машины привез. Шурка очень стеснялась беспомощности-то своей, в самую дальнюю комнату переселилась. Люська высохла вся, то ли от заботы, то ли от горя. Вся деревня им тогда помогала. Тут от тебя к майским праздникам  весточка пришла, что жив-здоров. Бабы повеселели, ожили, Люська опять на работу пошла, - дед опять замолчал, налил водку и протянул стакан мне:

- Геньша, выпил бы.

- Говори дед, я выдержу, - я отстранил стакан. Одну за другой курил сигареты.

- День рожденья твой, да год, как призвали тебя, ну и решили  мы отметить маленько. Я с бутылкой пришел, мяса им принес, лося я тогда завалил.

Дед Степан смолк, на глазах его показались слезы.

- Накрыли стол, выпили, тебя всё вспоминали. Люська письмо последнее от тебя читала, плакала, видно прощалась. Бабы-то пригубили только, остальное я уговорил. Уж к вечеру домой собрался.

 

Видно, тяжело было говорить старику, потому что подошло время его исповеди.

 

- Тучи низко так висят, аж за церкву цепляются. Ветрище поднялся, страсть какой, а дождя нету. Я пришел и спать завалился, а проснулся от шума, гляжу Шурку, матушку твою  заносят.

- Беги, - кричат, - Степан, пожар там сильный и Люська в горящем доме, - он заплакал навзрыд. - Какой из меня бегун? Семьдесят лет да ноги деревянные. Дошкандыбал пока, а ваш дом уже догорает и толпа возле него. Растолкал я, а Люська лежит на земле, - он замолчал, видимо, осмысливая всё  заново. – Лучше бы я этого не видел. Лицо, как маска, обгоревшее, стянуто.  Ресниц  и  бровей  нету,  от волос клочья остались, одни глаза светятся. Меня узнала, потянулась ко мне:

- Деда, - говорит, а на губах пузырьки кровавые лопаются, - ты Генке скажи, что любила я его всю жизнь и вот умираю.

Тут она выгнулась вся, видно от боли, с трудом прошептала: «Умираю... любя…», - и обмякла сердечная и глаза свои зеленые закрыла.

 

Дед плакал, не стесняясь меня, и сквозь рыдания я различал:

-  А тут и скорая с пожаркой подъехали,  врачи - к Люське, ан поздно. Подходит ко мне молоденькая врачиха и говорит, вот, мол, из руки девушки достала, и протягивает мне  обгоревшую фотографию, да вот она, - он  немного успокоился и, порывшись в пакете,  протянул мне снимок. Я сразу узнал его.  Это был наш выпускной. Люська хоть и была нас младше на год, но на правах нашей подруги была с нами. Начали фотографироваться. Сначала всем классом, потом втроем. Потом Люська подошла ко мне и смущенно спросила:

- Ген, давай вдвоем!

Я неопределенно пожал плечами и согласился. Люська прижалась ко мне и, возможно,  тогда я впервые почувствовал в ней женщину. Я невольно отстранился от её гибкого тела, а Люська бросила на меня язвительный взгляд, который запечатлел фотограф и который был  на Люськиной фотографии. В тот же вечер у нас с Серегой состоялся тот памятный разговор.

- Да,  фотография-то эта самая, а на  Шуркин памятник я в конторе выпросил.

Ну, тут я побежал к своему дому, к Шурке,  чтоб упередить, чтобы  не  сказал  кто.  Глянь,  а там Нинка моя уже сидит и всё твоей матери по полочкам раскладывает - как да что. Нинке-то я пинка под зад, а Шурка тихо мне говорит:

- Степан, подай мне икону Пресвятой Девы  Марии, волю хочу последнюю сказать.

Подал я икону, а она говорит мне:

- Встань на колени и поклянись, что не напишешь ты Генке про Люську, не выдержит  он этого... Любит он её по-своему, хотя сам  этого еще не понимает. Кабы не натворил  чего!

Потом поцеловала  икону  и  умерла  тихо,  как и  жила, - закончил  дед  свой  скорбный  рассказ. 

 

Я вспомнил последнее распечатанное письмо.

Пожевав губами, дед снова заговорил:

- Похоронили их 9 мая. Солдаты приезжали, офицеры,  из  автоматов  стреляли.  Там, -  он  показал рукой, - солдат лежит, рядом мать  солдата,  здесь  -  мать  солдата, рядом  опять  же... - он споткнулся и вопросительно посмотрел на меня.

- Жена солдата, - закончил я. Зная возможности конторы, я не сомневался, что штамп регистрации с Таровой Людмилой  Викторовной будет стоять у меня в паспорте в ближайшее время.

- Как она погибла? -  тихо спросил я.

- Люська под вечер полоскать на речку  пошла. Сперва церква загорелась, видно,  пацаны курили, баловались,  а  там  ведь  помету полно птичьего.  Пока Люська подбежала  к церкви, огонь на Серегин дом перекинулся,  а ваш-то рядом, как свечка вспыхнул. Все мечутся, а заходить боятся. Кровля  пылает,  стены занялись, Люська и сиганула в окно. Матушку твою с большим трудом  вытащила, а  сама обратно метнулась. Сперва-то не поняли, зачем, а  когда фотографию  увидели,  догадались.

 

«Тебе работа всегда найдется!», - промелькнули в голове слова лейтенанта.

 

«Ребеночка  бы  мне  от  тебя,  сыночка», - прошептали Люськины губы с фотографии  на памятнике.

 

Здесь мне больше делать было нечего. Я велел деду распутать  проволоку,  а  сам, захватив бутылку с  остатками  водки, направился к могиле друга. Постоял, мысленно простившись, затем вылил водку на могилу  Сереги и, поцеловав их фотографии,  вернулся.  Дед  распутывал проволоку и бормотал:

- Оно ведь как в жизни-то бывает. Ангела-то  смертушка  быстро  находит,  а  грешник бегает за пулей и никак не поймает.  Сереге-то с Надькой сразу  ограду  поставили, а для своих я не разрешил пока. Я скоро рядышком пристроюсь, потом  ещё  можа  кто.  Пока  люди оружие делают, всегда найдутся руки,  которые  его  поднимут.  Сколько еще войн будет, сколько ребятушек молодых да матерей лягут. Солдатское будет  кладбище.

Я быстро вырубил колья, и мы обтянули контуры предполагаемой ограды, оставив достаточно свободного места. Постояли, помолчали,  а  затем  вернулись в  деревню,  и я сразу начал собираться в обратную дорогу.

Дед не вмешивался, только спросил:

- Куды ж ты теперича?

- Пулю пойду свою ловить, - невесело  усмехнулся я.

- Отдохнул бы, а уж потом…

- Да  нет, дед  Степан, пора  мне.  А  ты  за кладбищем смотри, за  солдатами.

Я крепко обнял деда и поцеловал его в лоб. Сел в машину и повернул ключ зажигания.

 

Часть  3.  Златка

 

Пулю свою я так и не поймал, хотя очень на это надеялся. Видимо, не отлили её для меня  или у металлургов не хватило металла, а скорее  всего слишком заботливый был у меня  ангел-хранитель.

 

Когда я приехал в Москву, в Центр службы безопасности, то сразу получил назначение в элитное подразделение «Ягуар», которое базировалось на учебной базе Центра. После прохождения необходимой подготовки оно забрасывалось в одну из стран. Пожилой майор медицинской службы, тщательно рассматривая мои документы,недоуменно  качал головой.

- Ну и куда ты собрался, боец? Нельзя  тебе воевать, во всяком случае, пока.

 

Этими словами он ставил на  мне крест, потому что война - единственное, что я умел делать хорошо. Вышел я из ворот учебной базы практически с белым билетом, не  зная,  куда податься дальше. Было у меня, правда, удостоверение тракториста, которое я получил в родной школе, но практики не было,  и смогу ли им воспользоваться, я не знал.

«Черт с вами!», - свирепо думал я, читая объявления о приеме на работу и подчеркивая наиболее меня заинтересовавшие.

 

Затем были три года работы в Норильске, где я трудился водителем вездехода,  неудачная женитьба и пятнадцать лет безрадостной супружеской жизни.  Жена Валя, очень красивая женщина, оживлялась только тогда, когда слышала самое приятное в её недалеком менталитете слово – деньги.

За годы, прожитые с ней, я исколесил весь  Крайний Север, исходил всю красноярскую тайгу, а когда мы наконец расстались, период, прожитый в одиночестве, был одним из самых спокойных в моей жизни.

 

…Мой племянник, здоровенный пятнадцатилетний детина, боялся обнимать девушек. Я вчера слышал, как он со слезами в голосе рассказывал своей матери, моей сестре, что он обнял Светку, соседскую девчонку, и сегодня у него на руке появилось родимое пятнышко, на что сестра резонно заметила, что если бы я, его дядька, был подвержен такому заболеванию, то был бы единым родимым пятном.

 

А я боюсь врачей. Всех, начиная от педиатра и кончая профессором-нейрохирургом.  И мне абсолютно всё равно, кто рвет у меня зуб, красавица или бородатый  специалист,  ужас и остолбенение я испытываю одинаково. Но каждый год, осенью, приносят пакет документации, в которой мне настоятельно рекомендуется пройти медицинское освидетельствование на предмет обследования нервной системы, и в случае необходимости запихать меня в госпиталь или в санаторий.  Так было и в этот раз. 

 

Жил я в ту пору в маленьком, провинциальном городишке, на самой окраине, в небольшом домике, который мне помогла купить  сестра. Единственным  преимуществом  этого маленького, но очень теплого домика, были своевременно проведенные прежними хозяевами природный газ и водопровод. Да еще в маленькой комнатушке, которую я  горделиво именовал туалетной комнатой, приткнулась облезлая чугунная  ванна.  Был  еще старый черно-белый телевизор, который я практически не смотрел, потому что работал сторожем на пилораме. Два кресла, журнальный столик, подаренный мне сердобольными соседями, да разложенный диван, на котором я спал.

 

Эта холостяцкая, почти спартанская обстановка меня полностью устраивала, и было  бы всё неплохо, если бы не одно но…  Одиночество.

 

После пятнадцати лет совместной жизни  меня, практически инвалида, бросила  жена,  и единственной памятью о ней осталось золотое обручальное кольцо, почти перстень.

Единственным родным и самым дорогим  мне человеком в этом огромном мире осталась родная сестра Танька, которая приходила ко мне каждый день, благо, она жила на соседней улице. Она знала про мои нестерпимые боли в раненной во время афганской кампании ноге, от которых  я,  бывало, терял сознание. 

 

Частенько, а в последнее время почти постоянно, очнувшись, я с трудом различал над собой озабоченное,  заплаканное лицо сестры, которая осторожно вытирала с моего лба холодный пот и аккуратно ватным тампоном смакивала кровь с искусанных губ.  Обострения наступали обычно осенью, и в это время я ходил с клюшкой, тяжело припадая на раненную ногу.

Вот и теперь, в конце октября, как раз в период очередного обострения, я получил пакет и, вскрыв его, пробежал глазами  необходимые документы, справки и бесплатные железнодорожные литера. В конце мелким почерком приписано: «В  случае необходимости вы можете пройти обследование в местном медицинском центре». Это меня  устраивало, даже  очень, поэтому, не  откладывая дела в долгий ящик и  прихватив необходимое, я  направился в районную поликлинику, к участковому терапевту.

 

Меня встретил мужчина средних лет с усталым лицом, окаймленным бородой «а  ля  Гасконь», и задумчиво потер седеющую шевелюру:

- Вы понимаете, больница переполнена. Грипп! - пояснил он. – Есть пара  мест только в наркологическом отделении. Это единственное, что я могу вам предложить.

«Ладно хоть не гинекология!», – подумал  я и согласился.

- Вот вам направление, - врач объяснил  мне,  как  найти  отделение, и мы распрощались почти друзьями.

 

С трудом поднявшись на второй этаж районной больницы, я  протянул  направление  дежурной  медсестре, и та, невозмутимо прочитав его, искоса взглянула на меня:

- В  шестую  палату! – и  углубилась  в  свои дела.

 

Подойдя к печально-знаменитой палате № 6 (куда там великому классику с его богоугодным  заведением!), я распахнул дверь и оторопел. В палате стоял густой смрад алкогольного перегара и табачного дыма. Народу было битком. Кто-то стонал в углу, мечась в забытьи, кого-то мужики привязывали к кровати, двое курили в открытую форточку. Я захлопнул дверь и вопросительно  глянул на медсестру, которая с улыбкой наблюдала за мной.

- Вон там, в конце коридора, стоит кровать. Устраивайтесь, а вечером придет процедурная медсестра и возьмет у вас анализ крови, - она махнула рукой,  указывая, куда  идти. 

 

Разыскав кровать, я разложил на тумбочке сигареты, зажигалку, вынул из пакета тапочки и улегся. Через час пришла сестра Танька и завалила тумбочку, да так, что я  неделю мог не притрагиваться к больничной  пище.

 

Серый октябрьский день сменялся темнотой. В обшарпанном коридоре, освещенном цепочкой лампочек, охваченных в больничные плафоны, выстроилась очередь к процедурному кабинету. Время уколов.  Я  лежал в полудреме, закинув руки за голову,  лениво перемалывая в памяти события  последних дней, но, услышав легкие шаги,  вздрогнул и открыл глаза.

 

«Господи! - пронеслось в голове. – Создает же Бог ещё такую красоту!».

 

Передо мной стояло рыжеволосое чудо!  Невысокая, очень стройная девушка смотрела на меня огромными карими глазами, обрамленными густым веером длинных, пушистых ресниц, кончики которых упирались в надбровья. Легкий распахнутый халатик открывал очертания небольшой  красивой груди,  наглухо спрятанной под водолазкой. Точеная шея и небольшой носик. В довершение – алый цветок полураскрытых, чуть пухловатых губ, открывающих белоснежную полоску ровного ряда зубов, и роскошная грива огненно-рыжих волос. Говорят, по форме и размерам груди можно узнать характер  и  возраст женщины.

 

«Странное сочетание, рыжие волосы,  наверное, крашеные, и карие  глаза, года  22-23,  характер  взбалмошный,  как  у  всех  рыжих», - машинально  отметил  я.

Девушка, поймав мой пристальный взгляд,  смущенно потупилась и её пальцы побежали по пуговицам халата, еще надежнее скрывая прелестную грудь. Ноги её  я, к сожалению, не  рассмотрел, так как они были  скрыты под зелеными шароварами.

- Я  процедурная  медсестра, - краснея,  тихо  пролепетала  красавица.

Откуда в провинциальной районной больнице такие берутся? Где вы, агенты «Плейбоя», где представители ведущих рекламных  агентств? Я смею вас уверить, что эта прекрасная амазонка займет достойное место  в ваших рейтингах!

- И как  зовут  процедурную  сестру? - ошеломленно  выдавил  я,  не  спуская    с  девушки  глаз.

– Наташа, - негромко  ответила  она.  - Мне  нужно  взять  у  вас  кровь  на  анализ.  Дайте,  пожалуйста,  вашу  левую  руку.

 

В  этот  момент  лампочка,  светившая  прямо  надо  мной,  мигнула  и  погасла.

- Дядя  Гриша третий  день  пьёт,  свет  не  может  починить,  зараза, –  неумело  выругалась девушка. Неизвестно,  чего  больше  было  в  её  голосе - обиды  на  нашу  российскую  медицину  за  эту  неустроенность  или  злости  на  пьяницу  электрика.

– Завтра  дежурит  Матильда  Аврамовна,  она  ему  задаст! – убежденно  проговорила  Наташа  и  ловко  перехватила  мою  руку  жгутом.  Я  сжал  кулак,  и  на  руке  проявились  бугры  вен,  напоминающих  по  очертаниям  корабельные  канаты.

– А  вы  сможете?  Темновато  всё-таки, - проскользнула  у  меня  искра  сомнения.

– У  меня по  внутривенным  всегда  пятерки  были! – сухо  заявила  красавица,  и  даже  в  полутьме  я  заметил,  что  её  лицо  залила  краска стыда  от  моего  недоверия.  Она  была  очень  хороша!

 

Девушка  мастерски,  почти  на  ощупь,  вонзила  иглу,  и  мои  любвеобильные  гормоны  хлынули в  шприц  с  такой  силой,  что  если  бы  миниатюрные  пальцы  не  придерживали  шток  поршня,  он  вылетел  бы,  подобно  пробке  из  бутылки.  Закончив  свое  дело,  Наташа  пожелала  мне  спокойной  ночи  и  удалилась,  а  я  уснул,  сразу,  словно  провалился.

 

Я  не  видел,  как  медсестры  и  санитарки,  сделав  необходимые  процедуры,  собирались  в  столовой,  двери  которой  находились  напротив  моей  кровати.  Как  они  доставали  свою  нехитрую  снедь,  принесенную  из  дома,  варили  картошку,  ставили  чайник.  Как  они  неторопливо  усаживались  за  стол,  снимая с голов  идиотские  целлофановые  пакеты,  заменявшие  им  головные  уборы,  приводили в  порядок  прически  и  ужинали,  устало  посмеиваясь  и  тихо  переговаривась  о  своем,  о  женском.

 

Наступало  самое  тяжелое  время  дежурства - ночь,  время,  когда  их  больные  остаются  один  на  один  с  собой,  с  темнотой  и  липкими  кошмарами.

Начинали  грохотать  каталки  для  перевозки  тяжелобольных,  их  сразу  сортировали -  кого  без  сознания - в  реанимацию,  которая  находилась  рядом,  кого  полегче,  оставляли  здесь.  Мотались  медсестры,  едва  успевая  заменять  шприцы  с  успокоительным. Подобно  белым  ангелам,  летали  они  по  палатам,  вытаскивая  свою  заблудшую  паству  из  вонючего  болота  алкоголизма. Сновали  санитарки,  привязывая  буянивших  и  меняя  потные  простыни. Выздоравливающие  мужики  по  мере  надобности  помогали  им,  успокаивая  слишком  неугомонных  самым  действенным  средством.

Где  вы,  некрасовские  бабы?  Остановите-ка разбуянившегося  пьяного мужика,  затушите  разгорающийся  пожар  его  разнузданной  души!

 

А  мне  снилась  рыжеволосая девушка  с  прекрасными,  чуточку  тревожными  глазами  самки-оленухи.  Она  хохоча  тащила  меня  на  гору,  с  вершины  которой  открывался  изумительный  вид  вечернего  заката. Ветер  трепал  её  роскошные  локоны,  хлеща  ими  меня  по  лицу,  а  она  не  переставала  смеяться,  что-то  шептала  и,  привстав  на  цыпочки,  целовала  мои  губы.

 

Утром  я  проснулся  от  звона  тарелок.

– Завтрака-а-ть! - протяжно  неслось  в  коридоре,  и  больные  тянулись  в  столовую  со  своими  ложками  и  стаканами.  Худенькая,  уже  в  годах  санитарка-повариха  принесла  мне  на  подносе  дымящуюся  манную  кашу,  обильно  сдобренную  сливочным  маслом,  но  несмотря  на  её  настойчивые  уговоры, завтракать я отказался. Не  хотел  я  объяснять поварихе, что  на  протяжении  последних  лет я завтракаю тремя чашками крепкого  черного  кофе  без  сахара и до  одиннадцати  утра  выкуриваю  пол-пачки  любимой  «Явы».  Она  бы  этого  не  поняла.

– Ну  съешь   хотя  бы  булку с  маслом  и  сыром, – настойчиво  уговаривала  она,  но  я  был  непреклонен,  потому  что  не  собирался  менять  свои  привычки.

Утро  выдалось  солнечным.  По  длинному  больничному  коридору  чинно  и  с  достоинством  прогуливались  алкоголики  и  алкоголички.  Немного  фантазии  и  в  моей  голове нарисовалась идиллическая  картинка  детского  сада,  только  лица  с  одной стороны  были  пропитые,  опухшие  и  небритые,  а  с  другой – чистые  детские  и  наивные. Парадокс.

 

В  отделении  царили   покой  и  тишина.

«Сегодня  же    дежурит  Матильда  Аврамовна!», -  вспомнил  я  слова  вчерашней  красавицы.  Про  эту  женщину  стоит  рассказать   особо.

 

Матильда  Аврамовна  Быкова,  тогда  еще  просто  Мотя,  приехала  в  наш  городок давно,  в  конце  шестидесятых,  и  устроилась  в  больницу санитаркой. Обрусевшая  немка,  имевшая  в  крови  примеси  еврейских  ген,  она благодаря  своему  упорству  и  настойчивости  за  весьма  короткий  срок  стала  заведующей  наркологическим  отделением,  очень  уважаемым  человеком  в  городе.  Высокая,  под  два  метра  ростом,  она  ходила  в  наглухо  застегнутом  белоснежном  халате,  носила  черные  брюки  и  круглые  старомодные  очки.

 

Замужем  Быкова  была,  но  из-за  отсутствия  свободного  времени  мужу  внимания  почти  не  уделяла,  а  вот  детей  у  них  точно  не  было. Возможно,  по  этой  причине  всю  свою  нерастраченную  любовь  и  нежность  она  отдавала  своим  подопечным,  называя  их  коротко – «мои».  Ей  не  раз  предлагали  занять  пост  руководителя  районного  здравоохранения,  на  что  она,  гневно  сверкнув  черными  еврейскими  глазами,  неизменно  отвечала:

– А  за  моими  кто  смотреть  будет? -  делая  ударение  на  слове  «моими»,  и  уходила.

 

Каждый  алкоголик  города  и  района  считал  за  великую  честь  для  себя,  если  она  поздоровается  с  ним  первой,  потому  что  весь  свой  контингент  она  знала  в  лицо. 

Так  вот,  сегодня  было  её  дежурство,  мамы  Моти.  И  смена  подобралась  под  стать  ей:  две  кряжистые  санитарки и плотная,  симпатичная  медсестра Таня.  Этакая  семейка  крепких  боровичков. 

На  меня  Матильда  Аврамовна  не  обратила  особого  внимания,  лишь   скользнула  по  мне  взглядом  и  промолвила:

– Это  не мой! - отчего  мне  стало  обидно,  почему  это  я  не  её?

 

День  катился  по  обычному  больничному  распорядку. Привезли обед - наваристый  борщ,  солидный  кусок курицы  с  картошкой,  что  довольно  неплохо  для  районной  больницы. 

Я  снова  вызвал бурю  негодования  у  поварихи своим  отказом,  которая  считала,  что   если  я  больной,  то  должен  питаться  усиленно.

Внезапно у  входа  послышался  шум,  и  в  дверях появился  мой  старый  знакомый  Колька  Голубок. Нигде  не  работающий  и  неизвестно  на  что  живущий,  45-летний  мужичок  небольшого  росточка  с  телосложением   двенадцатилетнего  ребенка.  По  манере  его  поведения  было  видно,  что  он  здесь  свой.   Весело  поздоровавшись  с  санитарками,  чем  вызвал  бурю  негодования  у  последних  и  неодобрительные  взгляды,  он  прошел  в  кабинет  к  Матильде  Аврамовне,  кивнув  мне  по  пути.  Пробыл  там  Голубок  довольно  долго и,  выйдя  оттуда  со  страдальческим  выражением  лица,  заботливо  поддерживаемый  Быковой  под  руку,  важно  наставляя  её:

- Ну,  мы  договорили... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6


17 июля 2015

20 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«У беды глаза зеленые...»

Нет отзывов и рецензий
Хотите стать первым?


Просмотр всех рецензий и отзывов (0) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер