Валерий Рябых Жанр прозы:

19 октября 2017 Драма

его, вроде того, якобы носят тебя черти по полям, сидел бы на месте, все равно там от тебя нет толка — хотя бы развеял мою скуку. Хотя я прекрасно понимал, что у Антона нет права выбора — куда пошлют, туда и пойдешь. А я конченый эгоист, скучно, видишь ли, мне... выходит, как не верти, а мы так и сдружились с Тараторкиным. Нас многое связывало и объединяло. Мы с ним фактически ровесники, начитанные, надо сказать, ребята, и еще не утратили любознательности и тяги ко всему новому. Мы даже соревнуемся между собой, правда, несколько по-своему, но видимо в этом и зарыта собака, главная причина нашего интереса друг к другу.
       У меня есть старые приятели, чисто по-товарищески они мне гораздо дороже Антона, за них я бы стал драться, как и они за меня, будь мы даже неправой стороной. За Тараторкина я не вступлюсь безоговорочно, не положу свой живот, да и он не стоит того. Однако мои товарищи уже превратились в пресных, обыкновенных дядек. Они добры, радушны, но с ними как-то не интересно, видно, с годами ушла романтика из их мироощущения, они уже не излучали токи кипучей жизни. Поэтому многое уже не стыкуется в наших чувствах, взглядах, даже в душевном состоянии — словно ты обгоняешь их, ты на мотоцикле, а они пешком. Они устарели и продолжают безнадежно устаревать.
       Итак, «колхозники» явились на работу в отдел. Как и подобает — на первое блюдо тематика полевой страды. Наш острослов Полуйко сразу же стал доматываться до Тараторкина:
       — Ну, рассказывай, парень, много трудодней заработал?
       — Сколько есть — все мои, — раздраженно отвечал Антон. Ему, видно, до оскомины надоело на прополке, возмущало и то, что из мужиков послали только его одного. Остальные ребята для очистки совести стали толковать, мол, нам всем в свое время довелось позагорать на свекле. Это еще что — прополка? А попробуй-ка дождливой промозглой осенью выбирать картошку из хляби чернозема, тогда поймешь — почем он, фунт лиха! Конечно, мы немного преувеличивали, но иначе как убедишь в правоте своей позиции уже испытавших пережитое им унижение. Как могли, мы пытались доказать парню, что в колхозе лучше, если бы не семьи и иные важные дела, каждый бы из нас с толстым удовольствием променял бы тухлое сидение в отделе на свежий деревенский воздух. Кажется, мы достигли своей цели. Антон перестал возмущаться, а возможно, просто понял, что после драки кулаками не машут.
       И потекли обычные дни, заполненные до ломоты в пояснице высиживанием положенных по распорядку часов. Тараторкин опять принялся ворошить папки со своими тельферами, я уверен что он наконец убедился, — большего удела ему в нашем отделе не дадут.
       Рогожин вдруг вспомнил, что у Антона хороший подчерк. Он поручил ему заполнять акты на списание оборудования. Дело само по себе пустяшное. На бланке следует указать марку изделия, цех его установки, комиссию в составе таких-то лиц, причину списания. Затем собрать подписи членов комиссии, согласовать у главного инженера и утвердить директором. Тараторкин вдохновился новым делом. Он воспринял свою задачу слишком уж серьезно, копался в справочниках, пытаясь наиболее грамотно сформулировать сущность и причину поломки, доказать невозможность ремонта, напоследок заключить «восстановлению не подлежит», как традиционно резюмировалось во всех актах на списание.
       Рогожин немного потеплел к парню, несколько раз даже похвалил его. Обыкновенно акты заполнялись по старинке, никто из писавших эти бумажки не вникал в детали неисправности, порой заключение писалось с молотка, городили, случалось, такую галиматью, что волосы дыбом бы поднялись у знающего человека. Но все сходило с рук, оно и ясно, наверху эти акты не читались и не проверялись. Тараторкин же был не таков, он подошел к работе творчески, акты были заполнены настолько технически грамотно, что я стал опасаться за свое место в табели о рангах нашего отдела. Но все закончилось довольно прозаически, я бы сказал — неуклюже. Как-то главный инженер удосужился прочесть творения Тараторкина и ужаснулся:
       — Да ты знаешь хотя бы, что такое шпиндель, что же ты пишешь-то? Ты что, хочешь нас в тюрягу засадить, это разве акты! Ой, ей ей! Да за каким чертом тебя заставили их писать, ну и дела?.. Короче, Антон присовокуплял деталям механизмов несвойственные им функции и технические характеристики. Так-то вся его писанина выглядела вполне наукообразно, но, вчитавшись, пришлось бы ужаснуться. Что и произошло с главным инженером.
       Бывает, в диалоге мысль покидает голову, ваше молчание становится неделикатным, остается в свое оправдание лишь сожалеюще промямлить: «Да, жизнь сложная штука...» — вы бы не сделали открытия, сказав эту избитую фразу, но с вами и не спорят, да и что противопоставишь сему многовековому глубокомыслию. И те, кого жизнь била, и те, кого гладила по шерстке, особенно последние, держат в своем речевом арсенале эту банальную сентенцию о сложной штуке — жизни. Вот таким философическим аккордом начинается развязка моего рассказа. Спешу предупредить — не страшитесь, пожалуйста, все останутся живы — здоровы.
       Как-то иду по одной из центральных улиц, время — часов одиннадцать, разгар трудового дня (не подумайте, чего такого, я был на бюллетени), смотрю, припижоненный Тараторкин раскованно толкует с фарцовочного вида типом. Какая-нибудь очередная шпакля-макля, нехорошо, подумал я, впрочем, он не мальчик, и до его нравственности — мне, как говорят, по барабану. Подойти, не подойти?.. Подхожу, здороваюсь за руку. Антон знакомит меня со своим собеседником, тот вежливо представляется. Я обычно подобные уличные знакомства в расчет не беру: кто, чего, откуда — тут же и забыл. Тараторкин тотчас начал оправдываться передо мной, якобы он сейчас же вернется на работу, отошел на часок по личным делам. Мне лестно, и я доволен, приятно все-таки, когда на людях тебя почитают за начальника. Стараясь говорить должным тоном, я перебиваю его излияния, поясняю, что на больничном, и мне абсолютно до фенечки, где Тараторкин изволит гулять. Засим прощаюсь...
      
      
      
       Глава 8
      
       С наступлением календарного лета Тараторкина стали редко замечать в отделе на рабочем месте. Видимо, случай с вымышленными актами переполнил чашу его терпения, и он на все махнул рукой или — забил... по-нашему. А тут благословенная пора! Лето есть лето, гораздо приятнее наслаждаться его дарами, нежели прозябать в нашпигованных микробами кабинетах. Неужели молодому парню мариновать себя в архивной пыли, когда кругом такая благодать? Ах, лето красное!.. Не только я, но и работники других служб и отделов встречали Тараторкина, разгуливающего по городу в рабочее время. Они, естественно, наивно интересовались у Рогожина, мол, что Тараторкин стал частным лицом? Ах, нет! Странно?..
       Справедливо спросить тех доносчиков, а где они сами были в то время, впрочем, зачем попросту тратить время — выкрутятся, как ужи, скажут, ходили к зубному протезисту или еще нечто уважительное, и все дела. К Рогожину по многим каналам стала стекаться, точнее, сливаться, информация о прогульных похождениях Тараторкина. Но Александр Сергеевич терпеливый малый, на мякине его не проведешь. Под прогулы Тараторкина он решил подвести прочную, документировано обработанную базу.
       Лед тронулся, господа присяжные заседатели, хотя в разгаре лето, но лед тронулся... Отболев, я, признаться, без особого удивления узнал, что Рогожин стал действовать крайне напористо — потребовал от Антона объяснительные записки по каждому факту его отмеченного отсутствия, опоздания, самовольного оставления рабочего места. Параллельно Рогожин настрочил соответственную докладную в отдел кадров завода.
       Колесо завертелось. Кто кого! Как не странно, Тараторкин не отчаивался, не унывал. Он приносил начальству заверенные печатями больничные листы, повестки в военкомат и милицию, справки из домоуправления о протечке водяных труб, короче, оставался невинен и непогрешим, чист аки херувим.
       Доказав Рогожину, что с бумажкой он вовсе «не какашка», Антон все же не стал перегибать палку, прекратил наглые шатания по городу. Теперь он целыми часами сидел на телефоне и как-то наедине сознался мне, что тот «кент» в заграничных шмотках, с которым я как-то их повстречал, обещал подыскать ему приличную работенку. Теперь вы, надеюсь, понимаете, какую работу Тараторкин подразумевал приличной? И вот Антон по нескольку раз на день названивал тому приятелю, тот же диктовал парню какие-то адреса, телефоны. Опять в нашем отделе развернулась кипучая деятельность. Как теперь-то мне называть ее? Назову кодовым именем — «превращение в частное лицо». Тараторкин определенно поменял свой имидж, он свободен как птах, он ищет новую работу... И даже стал надоедать мне своими дурацкими советами вроде того, что:
       — Эх, Мишка-Мишка, какого черта ты здесь торчишь, давно бы подыскал подходящее местечко... Я давно присматриваюсь к тебе, парень ты грамотный, тебя везде только так... с грабушками возьмут. Ну кто ты здесь, в этой шараге? Разве это зарплата — так, курам на смех!
       Начав с критики моей зарплаты, он мог зайти куда дальше и обидней. Но я своевременно предупредил его потуги, отреагировал тем, что счастье заключается не в деньгах, конечно, заработок основное, но еще не все, что нужно нормальному человеку. Тут он подступил с другого конца.
       — Что это за работа такая? Целый день чухаешься, чухаешься, а толку нет! Как не вертись, хоть расшибись в доску, все равно тут мил не станешь. Вот у меня раньше... — и он предложил мне помочь устроиться на свое прежнее место, правда зарплата там чуть поменьше, но зато весь день в твоем личном распоряжении. Ну уж он хватил явно через край — бить баклуши еще, куда не шло но бесплатно бить баклуши — увольте меня, пожалуйста.
       — Почему ты сам оттуда схилял? — зло подколов, спросил я его, Антон не замедлил оправдаться, якобы там не светило с квартирой, а так работенка была вполне по нему. Дали бы жилье, он-де ни за что оттуда не ушел, а со временем утряс бы проблему и с зарплатой. Как я понял, речь шла о какой-то строительной подрядной организации непонятно какой формы собственности. Определенно там все было построено на жульнических отношениях, ловчить и шельмовать по крупному я еще не научился, да и не собираюсь учиться, да и не к чему, не хватало мне еще загреметь под фанфары...
       Но вот, кажется, у Тараторкина наклюнулось стоящее местечко, обещали квартиру, вполне приличный оклад, да и работка не пыльная. Однако организация не ахти какая... Я даже не понял Антона, почему он туда уходит, как можно похоронить себя на этой, простите за выражение — мудышкиной фабрике, неужели у него вовсе нет самолюбия? Вот спросит кто-нибудь — где работаешь? Что ты ему ответишь?! Порядочный человек ухмыльнется и перестанет расспрашивать, а другой так просто плюнет и отойдет в сторону.
       Впрочем, и я тогда был еще дурачок неопытный, еще не понимал очевидных вещей, что не место красит человека, а он то самое место. И еще одну совсем прописную истину — в тихом месте сомы водятся. Тараторкин же был начинающим соменком, он уже давно рассчитал свою жизненную стезю и видел себя в перспективе вполне респектабельным крупным сомом. Все к нему с почтением, с поклоном, он предвкушал пышные банкеты, черные лимузины и апофеоз всего и вся — толстые пачки денежных купюр, которые не сложить вдвое, разве лишь свернуть в рулон.
       И чего ему так хотелось: перекрестить меня в свою веру, заставить поклоняться мамоне или золотому тельцу, кому из тех названий, что больше нравится — смысл один?.. Но слава Всевышнему — я устоял, хотя думал всякое. Чем объяснить его навязчивую заинтересованность в моей судьбе: искренним желанием помочь неплохому парню, присутствием каких-то особых видов на меня, охотой насолить Рогожину, умыкнув меня из отдела, оставив службу главного механика без ведущего инженера, или просто низким чувством — насрать мне по полной программе? Однако его ухищрения остались напрасны — я не ушел с завода.
       Тут внезапно вышел довольно жесткий приказ директора — от нашего отдела одного человека направить на курсы повышение квалификации в межзональный центр сроком на три месяца. Рогожин, быстренько оценив ситуацию, спешно вписал Тараторкина. Ну а тот, столь же быстро осознав возникшую интригу, не хватало ему еще скитаться по общагам, незамедлительно настрочил заявление об увольнении. Рогожин, не мешкая, подмахнул бумаженцию.
       Как принято говорить в таких случаях — будь здоров и не кашляй, всего доброго и вперед с песней! Таким образом. Тараторкин отработался в нашем отделе...
       Александр Сергеевич как-то, находясь в добром расположении духа, поведал мне свой прощальный разговор с Антоном. Я, как назло, оказался в трехдневной командировке и пропустил последние дни Тараторкина на заводе. Итак... послушаем Рогожина:
       — Сей хлюст, видать, подпил напоследок, затесался ко мне в кабинет и давай выпендриваться. Мол, вы знаете, почему да отчего я тут работаю, да кто меня устраивал сюда? Я ему в ответ, мол — не знаю и знать не хочу! Тут он взялся меня запугивать, якобы стоит ему захотеть, так меня в два счета вышибут с завода! Ну, разумеется, скандалить с этим стервецом я не стал, так, посмеялся, сделав вид, что он рассмешил меня своей наивной фантазией. Ну и наглец, однако, на его месте — благодарить меня должен, что статью ему не влепил за его художества. А стоило бы, пусть помыкался бы с тридцать третьей, узнал бы говнюк кузькину мать.
       Я ведь говорил с директором, просто разобрал меня, так сказать, спортивный интерес — кто его к нам воткнул? Борман как услышал, что за хлюст этот Тараторкин, какие кренделя он отмачивает со справками, так сразу велел — гони его, чтоб духу его у нас не было. Так-то вот...
       Да ты знаешь, что этот негодяй отмочил напоследок, уж на что я ушлый мужик, но такой подлянки не ожидал? Вовремя я спохватился, бог оберег. Глянул в его стол, а папок с документацией по грузоподъемным механизмам нет. Ну, думаю, гаденыш, я тебе устрою!.. Звоню в кадры и велю не отдавать Тараторкину трудовую книжку. Смотрю, приходит ко мне деляга, не солоно нахлебавши. Я ему — где папки? Он, сука, передернулся весь, засуетился, чуть не крестится. «Не знаю», — говорит. А я ему: «Как хочешь?! Пока папки не будут лежать у меня на столе, ты не то что трудовую не получишь, ты под суд пойдешь у меня как саботажник, как вредитель. Я тебя как врага народа посажу, стоит мне только в органы позвонить». Он аж позеленел от страха, обещал посмотреть дома, может, впопыхах захватил документы. «Ладно, — думаю, — иди, урод, смотри...» Ишь ты — листок какой, промокашку домой нечаянно упер, там, поди, три кило бумаг будет. Ну и как должно быть, на следующее утро приносит паспорта, говорит — дома доделывал, ну и в последней горячке забыл о них. Ищи дурака?! Решил щенок мне лапшу на уши навесить... Я не то что пожалел его?.. Просто решил не связываться с говном. Знаешь сам пословицу: не тронь — не воняет. Отдал ему трудовую, пусть катится на все четыре стороны...
       Вот какие, Михайла, работнички-то бывают... Оно и наши не лучше. Один третьи сутки в КПЗ сидит, алкаш несчастный, подрался где-то по пьяни — это он про снабженца Никульшина. Другой вторую неделю носа не кажет — это он про Полуйко, инженер решил отдохнуть, по интеллигентному взял больничный лист. От Дуба (кивок в сторону Павла Васильевича Дубовика) толку ноль, его бульдозером с места не сдвинешь. С кем работать, черт знает с кем, одни дебилы кругом?..
       Да, товарищ Рогожин, Александр Сергеевич, вам не позавидуешь... Право сказать, ну как работать с такими подчиненными, по себе знаю, одна морока?..
       Наши женщины встретили меня радостной трескотней. Главным рефреном в их щебете звучало, конечно, увольнение Тараторкина:
       — Что тут было, что тут было! Он напился пьяным и ругался с Сергеем Александровичем. Нагрубил всем нам, обзывал нас «шестерками». Мы даже сказали начальнику, что нужно вызвать милицию, пусть заберут хулигана в вытрезвитель. Ну и фрукт, ну и фрукт, видали мы всяческих наглецов, но такое хамье еще не встречали...
       — Да чего он все-таки натворил-то? — нарочно притворился я непонятливым.
       — Ну как что? Будто ты, Миша, не знаешь о его делах? — и загалдели все разом: — Дык, у него денег куры не клюют! Дык, он самый настоящий спекулянт! Дык, он мне доллары показывал, настоящие американские! — произнесла с придыханием копировальщица Любаша.
       И понесло, и поехало! Чего я только не наслушался про хитрющего упыря Тараторкина, место которому на Колыме, а его друзьям в Магадане. В конце концов мне пришлось заткнуть уши и позорно бежать от наших милых женщин, превратившихся от ненависти в злобных мегер.
       Оказавшись на лестничной площадке, закуриваю сигарету, тут подходит Павел Васильевич и просит закурить. Странно как-то — Дубовик не курил?.. Сделав затяжку, пожевав губами, должно собираясь с мыслями, Павел Васильевич выказал свое мнение, в корне отличное от женской половины отдела:
       А он парень-то не плохой... Не пойму, чего это Рогожин на него взъелся? — и недоуменно пожал плечами (но я-то распрекрасно знал, что Дуб считал Рогожина выскочкой). — Ну и чего, что зарплату ему большую положили, ничего плохого тут нет, ты дай ему работу, загрузи по полной, пускай отрабатывает. А Антон, он грамотный, мы с ним ходили в управление, так он там при начальстве толково изъяснялся, я сразу определяю людей... Сразу вижу, каков человек, стоит тому слово сказать, и особенно «на ковре». А он ничего, все по полочкам разложил, он парень с головой, далеко пойдет... — Помусолив сигарету, продолжил. — А они (это он о наших женщинах) — торгаш, спекулянт... Сами они спекулянтки, так и торчат на рынке. Послушать их разговоры (Дуб постоянно их слушает) так они все больше про наряды бабские всякие, да тряпки разные импортные болтают. Так, профурсетки безмозглые, прости Господи...
       Вот, пожалуй, и все. Уж зачем Павел Васильевич излился столь разгоряченной тирадой в защиту Тараторкина, я так и не понял. Должно, хотел подольститься ко мне, считая приятелем Антона, а там Бог его знает...
       Замечу, только вчера у нас объявился новый начальник отдела, да вы его знаете — старший мастер механического цеха Чернышев был произведен в главные механики. Занудливый, по правде сказать, мужик. Только появился, собрал всех нас и говорит:
       — Товарищи, давайте разберемся... Чем каждый из вас занимается? Начнем с тебя, Михаил Николаевич... Какие твои обязанности?
      
      
      
       P.S.
      
       Где-то в начале лихих девяностых я случайно встретил Тараторкина на вещевом рынке. В каком-то закутке, обклеенном упаковочным картоном, он торговал цветастыми книжками и сопутствующим канцелярским товаром. Поздоровались. Он прятал глаза. Я у него ничего не купил. Книги были так себе...
      
      
      

 Валерий Рябых

19 октября 2017