Ванюшка

Октябрь в этом году случился, ну, вот просто, совершенно… октябрический…
Ласково, сухо, солнечно, и, вдруг,- бац: дождь, дождь, дождь. Да мелкий такой, что и дождём-то ему самому назвать себя было бы стыдно. А всё равно: сразу раскисло, стало холодным и грязным целое пространство вокруг. Зябко везде, даже в тёплом классе. Даже на душе. Не работается, не пишется, не думается. Потому смотрю на детей своих, на учеников, вижу, что и им так же (только маленькие ещё, сами себя понять не могут)… вроде бы и пишут, и работают, но вяло, монотонно и скучно. А я делаю вид, что и не замечаю этого, что всё нормально. Ладно, пусть, потом наверстаем…
… А Иванушка что-то уже несколько дней хандрит, давно ему уже не солнечно на душе. Для пятиклассников такая долгая хандра – редкость. Значит, действительно что-то случилось серьёзное и большое. Надо бы поговорить с ним, призвать после урока под «очи свои светлые». Так называется стул, который стоит у меня в классе прямо напротив моего стола. Они любят, сидя на нём, со мною разговаривать… Надо бы, да октябрь заоконный всю душу выел: хочется тепла и солнца, а не чужих проблем.
Ещё 4 минуты. И – всё. Урок закончится. Они уйдут, а я закурю (прямо в классе, нарушая закон!), посижу. А потом – домой. И буду, наверное, Бунина читать… про его антоновские яблоки, про гулкий сад, про удивительные русские запахи и про простых людей со сложными душами…
Всё. Звонок. Господи, хорошо-то как! Мы все (я и класс) по достоинству оценили его механическую избавительную трель. Зашумели, засобирались, ожили и сразу стали детьми, а не учениками средней школы.
Прощаются и уходят. На свободу. В кислый октябрь. Вот сейчас – последний скажет своё «дысиданя» и закроет дверь… Нет. Иванушка замешкался. Идёт ко мне:
- Можно под «очи светлые»? Поговорить?..
Чёрт возьми, и не Иванушка он вовсе, а Ванька!
- Конечно, Вань, садись, поговорим. Я давно уж вижу, что у тебя что-то важное. Жду вот, когда сам подойдёшь…
- Меня, Валерь Николаич, мама к себе забрать хочет. От баушки… Мы сначала все вместе жили: папа, мама и я. А потом они ругаться стали. Всё чаще и чаще. Иногда даже ночью проснусь и слышу, как они кричат друг на друга. Даже Муська пугалась и лезла ко мне под одеяло. Муська – это кошка наша. Она, хоть и серая и старая, а всё равно боится, когда ругаются, прятаться сразу начинает.
А потом они ругаться перестали. Совсем. Потому что мама ушла. На работу. И не вернулась. И даже ни со мной, ни с Муськой не попрощалась. Мы у папы спрашивали, когда она вернётся. А он всё время молчал и сопеть начинал. А когда он сопеть начинает, мы с Муськой его боимся и уходим к себе в комнату.
Потом уже он сам нам всё рассказал. Пришёл с работы поздно. Я уже и уроки сделал, и картошку почистил. Сидим с Муськой у окна на кухне и ждём его. И даже гулять не хочется, потому что по маме соскучились сильно и думаем: а вдруг они сейчас вдвоём вывернут из-за угла дома и за руки держаться будут.  Зайдут в подъезд, поднимутся на лифте, а тут мы с Мусечкой их ждём. И картошка варится. Я её уже и на плиту поставил, только не включал.
Так мы с Мусей думали, думали и даже не заметили, как папа (один!) в подъезд вошёл. Пришёл и сразу – к нам, на кухню. Сел напротив, Муську у меня с колен взял и говорит:
- Мне, Иван, нужно с тобою серьёзно поговорить…
И молчит, и не говорит ничего. Но я точно знаю: про маму сказать хочет. А Муська смотрит с его колен прямо на меня, и ей ко мне хочется, рвётся, а он её не пускает.
- Короче, мама наша теперь – чужая мама. Решила она начать новую жизнь. А для новой жизни нужно всё новое: новый муж, новые дети и новая квартира. Она, кажется, всё это нашла. Ты мужик уже взрослый и понимаешь, что я один о вас с Муськой заботиться не могу, потому что целыми днями на работе, да и командировки эти. Потому ты пока поживёшь у бабушки. Что? Муська? Ну, конечно, она поедет с тобою, к бабушке. Школа? У бабушки прямо под окном есть школа. Ты туда пойдёшь. А я вас навещать буду. Часто. Как только смогу.
Вот так, Валерь Николаич, я в вашей школе и оказался. Ещё в четвёртом классе, весной.
А папа у нас всего два раза только был, потому что у него работа и командировки. Он не успевает. Но звонит нам с Мусей и бабушкой часто, почти каждую неделю. А мама совсем не звонила. Ни мне,  ни Мусе.
Я спросил бабушку, почему так. Она долго так молчала, только спицы быстрее стучать стали (бабушка вяжет всё время носки для нас для всех), а потом и говорит:
- Они вас с Мусей мне подарили, чтобы было с кем мне старость коротать. Это ведь я тебе, когда ты родился, имя выбрала. А знаешь, как оно переводится? «Благодать Господня». Вот и будешь ты моей Благодатью. Или плохо тебе у меня?
- Нет, нам с Муськой у тебя хорошо. Но почему папа с мамой не хотят, чтобы я и для них был «Благодатью»?
- Они хотят, Иванушка, только сами ещё этого не понимают. Не понимают, что важнее этой Благодати нет ничего в жизни у людей. Потом поймут. Обязательно. Все понимают это рано или поздно. Даже кукушки. Потому и плачут они по лесам, что опамятовались, вспомнили, что деток своих по чужим гнёздам разбросали, вот и зовут их к себе, прощения у них просят. А ты ведь не в чужом гнезде. Ты со мною. Не торопись ты, жди и верь, что обязательно и твои мама с папой «закукуют» и позовут тебя к себе.
А вчера мама позвонила. Я так обрадовался. И сразу бабушкин рассказ про кукушку вспомнил. Мама мне сказала, что хочет забрать меня к себе, что дядя Володя (ну, это мамин муж новый) не против и что там у меня будет младшая сестра. И школа прямо под окном. Только сказала, что Муську с собою брать нельзя, потому что в семье маленький ребёнок, а от кошек у маленьких бывают глисты… Но разрешила мне навещать Муську у бабушки. Иногда. А она старая уже, и «иногда» для неё мало. Ей всегда нужно, чтобы я рядом был, потому что – к кому ж она тогда под одеяло? Если испугается?

Я не знаю, что говорить Иванушке, а потому бормочу что-то невразумительное про то, что, наверное, это правильно, что с мамой ему будет лучше.
Он молчит, сопит так, наверное, как сопит его папа, когда они с Муськой его начинают бояться. А потом и говорит мне:
- А что если вдруг мама меня опять подарить кому-нибудь захочет?..
 

 Олег Букач