Родион

Сейчас он живёт с отцом – суровым, молчаливым стариком с  лицом норманна и впавшими тонкими губами. И после работы торопится домой, потому что Макс Вильямович (так зовут его папу) всегда очень недоволен, когда Родя задерживается. Даже если по делу. Даже если была срочная консультация для какого-нибудь больного или просто зашёл в магазин, чтобы купить еды. Старик может тогда по несколько дней с ним не разговаривать, а Родя переживает очень, каждый день убирает квартиру и печёт для него любимые кнедлики, которые старик ест с молоком, отвернувшись к окну и ставя кружку на подоконник.
Старший Паннер вообще очень странен. Когда Родя решил жениться, старик ушёл из дому. Хотя ходит он плохо, с палочкой. И не было его целых два дня. Вернулся только после того, как сын по телефону сказал, что оставил мысль о женитьбе и что с Леной они расстались.
Леночка, избранница Роди, была очаровательной девочкой. Но старику она не нравилась потому, что при встрече с ним опускала глаза и говорила : «Дрысьте…». После нескольких таких встреч он сказал Роде: «Надеюсь, ты не собираешься привести её в наш дом навсегда? Она способна на одно: ухудшить породу. А это уже чересчур, вполне хватит плебейской крови твоей матери». Старик считал, что евгеника не атавизм.
Когда папа плохо вспоминал маму (а вспоминал он её редко и всегда плохо), Родя хмурил свои светлые брови, замечаний не делал, но разговор как-то всегда сворачивал. Старик умён и наблюдателен, не мог он не видеть, что этим обижает сына, но делал это всегда, как казалось, с каким-то иезуитским наслаждением.
А Роза Сергеевна, Родина мама, была замечательным человеком. Когда я её узнал, она уже болела, а потому лицо всегда было несколько одутловато. Но как только начинала говорить, всё забывалось: речь её была речью высокообразованного человека. Уже потом я узнал, что закончила она Высшее техническое училище им. Н.Э.Баумана. И работала техничкой в школе.
… Потому что Родю родила в 43, так и не выйдя замуж. И с тех пор с ним не расставалась. Когда он пошёл в ясли, а затем в детский сад, она устраивалась туда же нянечкой, уборщицей, лишь бы всегда быть рядом. Пришло время идти Родиону в школу – она пошла вместе с ним. И была страшно благодарна мне за то, что Родиньке нравились мои уроки, в чём я лично очень сомневался. Сидел он за первой партой в среднем ряду. Сидел – это весьма условно. Он нагибался, ронял ручки и карандаши, спихивал учебники соседки, давал советы всем в классе (особенно старался для тех, кто не просил об этом), что-то писал именно тогда, когда надо было слушать. И сидел с полуоткрытым ртом , задумавшись, когда все прилежно осваивали корни с чередованиями. А после урока подходил ко мне:
- Борис Петрович! Я тут вот роман решил написать. Эпопею. Как у Толстого.
- Родя! Ты читал «Войну и мир»? Я сегодня же брошусь под поезд от восхищения.
- Нет. Пока ещё – нет. Но успею. Прочту, когда закончу свою эпопею. Она про жизнь. Вообще про жизнь. Не только на Земле. Но и после смерти.
Подобные абсурдистские диалоги происходили между нами довольно часто на протяжении всего времени, что он учился в нашей школе.
А потом Родя провёл серию неудачных для себя драк с Лёшей Кабановым и засобирался в другую школу. Роза Сергеевна, естественно,  последовала за ним.
Ушёл он из нашей школы, но меня часто навещал. И чаще всего – в самое неподходящее время, когда я особенно был занят, а у него была очередная идея. Все эти самые идеи были такого примерно свойства:
Построить во дворе детскую площадку, чтобы там были ракеты и планеты-карусели, куда можно было бы «приземляться». Чертёж был уже готов. Он приходил обсудить.
На берегу реки начать строительство большого такого корабля, чтобы по воскресеньям все окрестные жители могли бы семьями кататься на том корабле. Макет корабля и чертёж пристани предлагались к обсуждению.
Прорыть под рекой тоннель, чтобы жители его и соседних дворов могли ходить гулять в красивый парк, который располагался на другом берегу реки. Расчёты прилагались.
И, как говорится, т.д. и т.п.
Всё это я выслушивал, рассматривал, задавал вопросы. Но говорить с ним очень тяжело было (лучше бы я 6 уроков дал, чем полчаса разговора с Родионом!). И оттолкнуть тоже не мог, потому что понимал, что мальчишке явно не хватает мужского участия (сам без отца вырос и всю жизнь помнил это). Но иногда нервы сдавали, и я почти кричал:
- Ну что ты ко мне ходишь со своими глупостями! Ушёл в другую школу? Вот там и обсуждай свои шизоидные идеи.
Родя совсем не обижался:
- А там не с кем.
- А со мною, значит, можно?
- Конечно, вы такой же, как я, только старый.
Тут наступала моя очередь не обижаться…
Продолжалась такая у нас с ним дружба года, наверное, два. Ему исполнилось 14. И вдруг он пропал. Надолго. «Вырос, наверное,- решил я для себя,- начал жить своею жизнью». Но вспоминал его часто. И так же вдруг он появился. Так же улыбался, как всегда, только похудел очень, и круги тёмные под глазами появились.
- Приходите сегодня ко мне, Борис Петрович, в 5 часов…
- Ты меня в гости зовёшь?
- Нет, не в гости. У меня мама умерла. Поминки будут.
У Розы Сергеевны была волчанка, кажется. Родион всё сделал сам, с соседями: похоронил, организовал поминки.
Теперь я не мог от него отказаться. Совсем. Потому что кроме меня ну не было у него больше родственников. Про отца я никогда его не спрашивал, знал от самой Розы Сергеевны, что замужем она никогда не была. Всё. Использовала последний шанс.
И начали мы жить. Отдельно. И, в то же время, вместе. Чудом избежали детского дома. Потом милиция к нему пристала. Думаю, что заинтересовала их Родина двухкомнатная недвижимость: говорили, что у Роди притон. После того, как получил повестку, прибежал он ко мне. Ходили. Многократно. Отбились. С питанием проблему решили: я поговорил с нашей школьной поварихой Верой Яковлевной (она ещё помнила Розу Сергеевну), и Родя каждый день, кроме выходных, приходил в школу обедать. За маму получал какую-то пенсию. На то и жил. Иногда я ему подбрасывал.
Жил и учился. В медицинском училище. Потому что мама так хотела. По её завету и жил. Учился он как-то яростно. Звоню ему:
- Родька! Сегодня мы с тобою в театр идём, там в буфете и поедим чего-нибудь.
- Нет, Борис Петрович. Сегодня не могу. Я реферат пишу. Завтра сдавать. Не успеваю.
- Хорошо, тогда театр отменяется. А еда у тебя есть?
- Есть. Я сегодня рис варил. С тушёнкой.
- Тогда я после работы забегу к тебе, заодно и поем вместе с тобой.
- Хорошо, приходите. Я прервусь на время.
Прихожу, приношу сумку. Едим вместе комком слипшийся рис. И то, что я принёс. Вижу, что в квартире чисто. А штаны уже блестят на попе… В следующий раз надо будет подарить под каким-нибудь предлогом. Размер вроде бы знаю.
Дался Родя мне трудно. Человеком рос он непростым. Часто бывали конфликты с преподавателями. Ходил в училище. Разговаривал. Просил.
Фууу… Слава богу, закончили. Да ещё с красным дипломом.
И сразу – с места в карьер: Родион в этом же году поступил в медицинский институт. Ну, тут нам стало полегче. Родька мой вырос, поддежуривал в больницах, где бывал на практике. Начал даже меня лечить. Всякий раз при встрече смотрел мои слизистые, «с учёным видом знатока» щупал мой пульс. В свои 42 я чувствовал себя ужжжасно старым человеком, у которого есть уже совершенно взрослый сын (ну, почти взрослый, хотя, конечно, дурачок ещё совсем!).
И с Леночкой он меня познакомил. Ах, и какая же милая девочка! Училась она двумя курсами Родьки младше. И тоже на педиатра. Маленькая такая, с точёной фигурой, тоненькой длинной шейкой. Рядом с Родей она особенно трогательно выглядела. Считала его очень мудрым, образованным и талантливым врачом. Пожениться они собирались после того, как оба окончат институт. Все трое мы ждали. Оставалось только ждать.

… И однажды пришёл ко мне Родька и сказал…
Сказал, что утром в двери позвонили. На пороге стоял уже старик («Он даже старше вас, Борис Петрович!»).
За утренним чаем Макс Вильямович рассказал, что он отец Роди, что с Родиной мамой пожениться они не могли, потому что у него были обязательства перед другою женщиною. А теперь, когда дети выросли, он оказался как-то вдруг решительно не нужен ни той женщине, ни их общим детям…

- И что ты собираешься делать?- спросил я у Родиона.
- А разве есть варианты, папа?
Я чуть не умер от сердечного приступа: Родя впервые меня назвал папой. Раньше думал, что все эти слова про «сердце, готовое выскочить из груди» - дешёвая литературная придумочка.
А Родион вроде и не заметил, что со мною происходит:
- Что тут думать, папа? Ведь он мой отец…
 

 Олег Букач