Немеркнущая звезда

Как бы то ни было на самом деле и сколько бы мы тут ни гадали с Вами, читатель, - но только факт остаётся фактом. Довольно быстро у двух юных героев наших образовался тесный дружеский союз, которым оба они трепетно тогда дорожили и который день ото дня только расцвечивался всеми красками радуги и укреплялся.

Приблизительно через месяц их доверительные отношения переросли рамки скоротечных школьных встреч, и скучающие друг без друга парни регулярно стали встречаться уже и после уроков - в городской парк принялись вдвоём наведываться, гулять часами по парку, беседовать, воздухом свежим дышать, дружбою и общением наслаждаться. Беседы их одинокие, тихие принимали день ото дня всё более естественный и непринуждённый характер, честнее делались по отношению друг к другу и откровеннее; всё меньше оставалось между ними закрытых тем и тайн.

Из бесед тех ежедневных и долгих довольно подробно узнал Стеблов про знаменитую Сашкину семью: про отца и мать его, старшего и единственного брата, - и не только узнал, но уже как бы и познакомился с ними со всеми, за глаза подружился, разом всех полюбил. Последующие очные знакомства с семейством Збруевых только усилили те его первые чувства, довели их до предельной величины.

А ещё с удивлением узнал Вадик из тех доверительных в парке бесед, что полгода назад, оказывается, Сашка вместе со всеми поступал в ВЗМШ, решил тогда все двенадцать конкурсных задач, - но его почему-то не приняли.

- Наверное, потому, я думаю, - высказывал он Вадику свои догадки, - что в анкете вступительной я, по дурости, написал, что мать моя учительницей математики работает. Они там, видать, прочитали это - и не приняли. Подумали, наверное, что это она мне всё решила, дурачки!

- Да, скорее всего так оно всё и было, - соглашался с другом Стеблов. - Я вон всего девять из двенадцати решил и отослал, - и то меня приняли…

В октябре-месяце Сашка впервые побывал у Вадика дома, познакомился с его семьёй. Приняли его там радушно, по всем законам русского природного гостеприимства, и Сашка после этого стал бывать у Стебловых часто, почти каждый день. Делать это ему было тем более легко и необходимо даже, что дом Стебловых стоял возле самого пруда, за которым располагался парк. Поэтому-то, отправляясь туда на прогулки, живший вдалеке и от пруда и от парка Сашка волей-неволей вынужден был заходить за Вадиком; а после прогулок - как девочку - домой его провожать.

В начале января, во время зимних каникул, Стеблов, по приглашению Сашки, посетил его дом. Точнее, шикарную квартиру Збруевых, где и состоялось его очное знакомство с Сашкиными родителями. Ивана Ивановича, правда, он в дверях застал и успел лишь поздороваться с ним, после чего тот быстро ушёл на работу, пожелав ему всего наилучшего. А вот Тамара Самсоновна была дома весь день: “важного гостя” ждала, - и встретила Вадика очень хорошо и радушно, закатив им двоим настоящий праздничный обед по случаю Нового года - со множеством всяческих блюд, конфетами, чаем, тортом. Она же сама и прислуживала им в качестве официантки - разносила, раскладывала, посуду грязную убирала, - чем немало смутила не привыкшего к подобному обхождению отрока-Стеблова, несказанно польстила ему.

Объевшийся в гостях Вадик был вне себя от счастья, гордости и любви безграничной и к своему новому лучшему другу, и к хлебосольной матери его, суровой и неприступной с виду Тамаре Самсоновне - грозе их школы, - на деле оказавшейся такой заботливой и такой милой. Вернувшись после той вечеринки сладкой к себе домой, он всё это в подробностях рассказал уже своей матушке и чуть ли не в приказном порядке велел ей закатить им с Сашкой в ближайшее время точно такой же пир на весь мир. Чем поверг бедную женщину - аскетку суровую и великую постницу, строгой правильной жизни блюстительницу, не любившую и не умевшую никогда сытно и вкусно готовить, державшую с первого дня семью на полусухом пайке, - в совершеннейший ужас, панику и тоску… Пир Антонина Николаевна закатила, всё же. Но стоило ей это немалого количества сил… и средств финансовых, главное, столь необходимых во все времена в их скудном семейном бюджете…

В начале мая, когда с улиц города сошла последняя грязь вперемешку со снегом, подсохли и затвердели городские и парковые стёжки-дорожки, - друзья решили, по совету Сашкиного отца, перейти от пассивных вечерних прогулок к каждодневным пробежкам утренним. Это, по мнению Ивана Ивановича, было куда полезнее их бесцельного и утомительного хождения. К тому же, входило в моду тогда. Утренними пробежками и сам отец Збруев активно и давно занимался. Вот друзья и последовали его примеру, решив добавить бодрости и здоровья себе перед выпускными экзаменами.

Тяжеловато было в первые дни маленькому и физически плохо развитому Сашке угнаться за быстроногим крепышом Стебловым, пусть даже и на четверть имевшихся мощностей и скоростей не включавшим. Но Сашка старался изо всех сил: не останавливался, не отставал, не просил прекратить их пустую и бессмысленную в целом затею.

Пробегали они таким образом до середины июня, когда для восьмиклассников школы, сдававших выпускные экзамены, прозвенел последний звонок. Получив после этого полную свободу, Сашка с Вадиком с жаром принялись осуществлять другую свою мальчишескую затею по созданию «общества любителей спорта», сокращённо - ОЛС. В него они договорились включить брата Вадика, который хотя и был моложе их на два года, развитием физическим и ростом Збруеву не уступал, а также соседа Стебловых по дому, Чурбанова Толика, учившегося со Збруевым в одном классе и потому хорошо Сашку знавшего.

Получив от Толика согласие и деньги, четвёрка новоявленных спортсменов сразу же побежала в магазин - покупать себе футболки и трусы одинаковой расцветки и формы, что являлось по их общему мнению непременным атрибутом любого спортивного сообщества, фирменным знаком его и, одновременно, очень надёжной скрепой. Потом все четверо сели за выработку устава; договорились, что футбол, баскетбол, бег и лыжи (ФББЛ - как тут же, в традициях времени, окрестил это всё Збруев Сашка) будут для них главными видами спорта, коим предполагалось уделять наибольшее количество времени и сил. Всё остальное шло у них как дополнение, как факультатив.

Единогласно принятый устав большими красными буквами ОЛС и ФББЛ, отпечатанными нитрокраской по трафарету, лёг каждому участнику на спину и на грудь. И простенькие до того голубые трикотажные футболки с белыми манжетами и воротничками в одночасье превратились вдруг в настоящую спортивную форму, в какой спортсмены-мастера выступали по телевизору, в какой они соревновались и побеждали. Купив после этого в складчину шнурованный футбольный мяч, гождавшийся и для баскетбола, четвёрка юных спортсменов, экипированных по последней моде, в расписной раскрашенной форме ранним июньским утром дружно убежала в парк, который до конца августа стал для них четверых вторым домом, по важности своей, влиянию всестороннему далеко обогнавшим дом первый, родительский…

В то восьмое по счёту школьное лето отношения между Збруевым и Стебловым достигли предельной величины, максимального душевного градуса. Их разлучали тогда только завтраки да ужины, да шальная тёмная ночь - такая короткая в июле и августе, и такая звёздная. Утром же Сашка опять нёсся к Вадику со всех ног, и соскучившиеся за ночь друзья целый день уже были вместе: неразлучно играли во все игры подряд, дурачились, купались, загорали, совместные обоюдовыгодные планы на жизнь строили.

Они сроднились и сблизились за лето так, что уже казалось обоим, с полным правом казалось, что не существует на свете силы - даже и в зародыше, даже и в чьих-то мыслях чёрных и злых! - которая в будущем может их разлучить. Тем более - в пух и прах рассорить…

8

В середине февраля, в день своего рождения, восьмиклассник Стеблов получил из Москвы, из ВЗМШ, очередной пакет с заданием на следующий месяц. В пакете том, помимо привычной уже методической литературы и новой контрольной, лежала тоненькая брошюра уменьшенного формата с чёрным профилем Университета наверху - отличительным знаком всей печатной продукции, выходящей из университетской типографии.

“Краткие сведения для поступающих в физико-математическую школу-интернат при МГУ”, - было выведено на её обложке; и далее, в самом низу, под жирной чёрной чертой стояло привычное: “Издательство московского Университета”.

Заволновалось сердечко Вадика, сладко затрепетало опять, когда он заветную книжицу в руки взял и осторожно раскрыл её на первой странице. Что-то подсказывало ему, что не простой, не пустяшной окажется для него та брошюра. Равно как и школа сама, про которую в ней написано.

“О нашей физико-математической школе”, - прочёл он название вступительной статьи, под которым, вне всяких правил, было сразу же выведено имя автора: “академик А.Н.Колмогоров”.

“Физико-математическая школа-интернат при Московском Университете работает на тех же началах, что и аналогичные школы при Киевском, Ленинградском и Новосибирском университетах, - говорилось в статье. - Задача этих школ состоит в том, чтобы подросткам, живущим вдалеке от больших научных центров, предоставить те же возможности выдвижения в науку, что и ученикам лучших школ Москвы и других университетских городов”.

“В ФМШ учиться нелегко, - гласил второй абзац. - Стоит туда пытаться поступить тем, кто имеет горячее желание работать в области физико-математических наук и их применений, обладает хорошими способностями и, главное, готов много и упорно трудиться”.

«Я готов!» - моментально мысленно среагировал Вадик, от прочитанного душой воспылав; и широкая ясная улыбка раздвинула его пухлые губки.

Далее в статье говорилось о высоком проценте поступления выпускников школы в различные вузы страны, в том числе - непосредственно в Московский государственный Университет; однако тут же особо подчёркивалось, что школа не является курсами по подготовке в вузы, что главная, стратегическая, цель создания при Университете физико-математического интерната - это дать его ученикам такую подготовку по физике и математике, “которая позволила бы им уже на первых курсах Университета или любого другого вуза страны работать более сознательно, с широкой перспективой, и рано включиться в самостоятельную научную работу”. “Для этого, - писал автор, заслуженный советский академик, - в нашем физико-математическом интернате созданы все условия: для учащихся девятых и десятых классов регулярно читают лекции профессора и доценты Московского Университета, которые затем закрепляются практическими занятиями в классах, разделённых на небольшие группы, кружках, лабораториях; по физике имеются специальные лаборатории по механике, молекулярной физике, электричеству, оптике, акустике, радиофизике; в вечернее время учащиеся обеспечиваются консультациями; занятия по математике и физике ведут как опытные преподаватели МГУ, так и аспиранты и студенты - в значительной части из наших же выпускников”.

«Надо же!» - затаив дыхание, без меры восхищался податливый на пропаганду Вадик, читая такие рекламные наживки-манки, повторяя прочитанное по нескольку раз и  чувствуя, как схватывает судорогой низ живота от очередного прочтения. И следом, волна за волной, накатывает на него нервное, невыразимо-сладостное возбуждение, готовое закипеть и взорваться внутри, и радостным воплем уже и наружу вырваться, криком истошным огласить отчий дом и всю округу.

А как, скажите, ему по-другому: спокойно, буднично и равнодушно, - можно было прочитанное воспринимать?! как, безнадежному идеалисту-мечтателю, не дрожать, не радоваться и не волноваться от слов академика?! - когда все его надежды и желания были сосредоточены здесь, на первой книжной странице, все устремления жизненные! Всё, о чём грезилось ему по ночам весь последний год: Университет, профессора, большая наука, лаборатории, лекции и кружки, - всё до единого вступление в себе содержало! И ничего большего к сказанному уже и добавить-то было нельзя! - большее было бы уже запредельно и неправдоподобно!...

А автор, меж тем, всё поддавал жару, всё подливал и подливал пропагандистского масла в огонь.

“Впрочем, - писал он далее, - мы рассчитываем на самостоятельность и сознательность учащихся. Например, в отличие от режима обычных школ-интернатов, у нас отсутствуют часы “самоподготовки” с сидением в классах под наблюдением воспитателей. После лекций и уроков заниматься можно в классе, библиотеке, лаборатории или в своей комнате по собственному расписанию. Только, - и это учёный автор подчёркивал особо, - повторяю ещё раз: заниматься приходится значительно больше, чем в обычной школе. Нужны и хорошее здоровье и большая организованность…”

Последние слова про сознательность и организованность мягко и гармонично ложились Стеблову на сердце, были удивительно созвучны его собственным взглядам на жизнь, правилами внутренним и установкам, которые с возрастом не менялись. Один лишь восторг немой и безудержный вызывали они внутри - именно так! - и неописуемое блаженство…

Заканчивалась же статья и вовсе блестяще и грамотно с точки зрения искусной профессиональной агитации и пропаганды - искромётным вдохновенным призывом, столь эффективным и действенным на юные дарования, живущие вдалеке от Москвы, от её многочисленных институтов и академий, огромных книгохранилищ и библиотек. Не имея дома ничего из этого, одарённые, но обделённые и оттого ущербные провинциалы уже изначально как бы придавлены и порабощены мощью столичного духовного потенциала и образовательными возможностями, с молодых лет заворожены и покорены ими - и поэтому тайно или явно к ним стремятся как мотыльки на свет. Их, гениев деревенских, только пальчиком помани и укажи дверку. От желающих перебраться в Москву отбою не будет - лишь успевай отсеивать и выбирать… На то и рассчитывал автор, академик Колмогоров А.Н. Или те люди, кто ему текст готовил.

«На экзамены к нам ежегодно приходят несколько тысяч человек, - с замиранием сердца читал Вадик конец вступительной статьи. - Естественно, что мы не можем принять их всех. Но очень советую приходить на них без излишней мнительности. Нашей стране крайне нужны большие учёные и более скромные работники науки. Не лишайте нас возможности найти для их подготовки возможно лучших кандидатов…»

Так вот умно, красноречиво и тонко, и оптимистично, главное, заканчивалась вступительная статья, занявшая под себя ровно одну страничку. Дочитав её до конца, порозовевший Стеблов замер на стуле, задумался, затрепетал душой и как перед стартом ответственным заволновался. Устойчиво горевший внутри него огонёк, ровно год назад Москвой и Университетом зажженный, так ослепительно ярко вдруг вспыхнул тогда в его отзывчивом сердце, многократно увеличиваясь в размере, - будто его вдруг прибавил кто всесильной властной рукой, ещё шире будто бы открыл заслонку.

Статья поразила Вадика - что и говорить! - содержанием своим, лаконичностью, информацией позитивной, каждый элемент которой в его молодой душе одну лишь зависть белую, безграничную, вызывал и такой же восторг безмерный… И непременное и немедленное желание испробовать это всё, самому пережить, в атмосфере интернатовской повариться.

Отдельные её фрагменты - про выравнивание возможностей выдвижения в науку и большой процент поступления в вузы, священную мечту, повторимся, для многих провинциальных юношей и девушек того времени; про лекции, наконец, которые будут читать профессора МГУ, лаборатории и библиотеки, - устроили в голове Стеблова настоящую круговерть, праздничный карнавал московский, волнуя и возбуждая его предельно. Но пуще всего, конечно же, взволновали и возбудили Вадика последние слова статьи о крайней нужде в его родной стране на больших учёных и более скромных работников науки. Они, последние слова академика, были для сугубого патриота-Стеблова, на чувстве безоговорочной и безусловной любви к Родине с малолетства воспитанного, более чем священны. Они были сродни приказу немедленному и решительному, обязательному для исполнения…

На следующей странице брошюры были напечатаны мнения первых людей МГУ об идее создания интерната: мнение ректора, секретарей парткома и профкома, мнения некоторых видных учёных и преподавателей, фамилии которых сопровождались громкими титулами и должностями - всё сплошь академики, лауреаты, Герои, проректоры, деканы и профессора. Их отзывы о школе были под стать их титулам и должностям - красноречивыми и высокопарными. Помноженные на содержание вступительной статьи, её патриотизм и пафос, они действовали на психику Вадика как керосин на пламя - именно так! - доводя его возбуждение до крайней черты, почти до экстаза. Мало того, они пуще прежнего зомбировали и заряжали его, настраивали мысли, чувства и поведение, а в целом - и всю дальнейшую жизнь на определённую волну, на соответствующую - единственную! - программу, категорически исключавшую любые другие варианты существования и развития.

Московский государственный Университет, и без того уже год как не дававший ему покоя, магнитом притягивавший к себе, горы счастья, мира и благоденствия обещавший, в другой раз смилостивился будто бы и ещё на шаг самолично приблизился к нему, сделался уже совсем близко - в одном лишь махе победном, прыжке. И, очередную весточку ему прислав, ещё жарче и настойчивее поманил к себе бумажно-брошюрным пальцем.

Как можно было проигнорировать и не откликнуться на этот зов, всем существом взбудораженным не поддаться?! - если Университет один с некоторых пор заменял Вадику все радости и всех друзей, все отроческие увлечения и привязанности. Самой жизнью становился он для него - единственной и желанной! Восьмиклассник-Стеблов, сам того не ведая и не осознавая, в стопроцентного фанатика превращался, или живую клокочущую машину, заряженную одной мечтой, одной идеей, одним маниакальным устремлением - поступить на мехмат МГУ, кроме которого он ничего не знал уже и знать не желал. Всё остальное было на порядок мельче, пошлее и неинтереснее…

После хвалебных слов университетских руководителей шёл раздел, посвящённый правилам приёма в школу. Из него Вадик узнал, в частности, что московская специализированная школа-интернат №18 физико-математического профиля (ФМШ), созданная при МГУ советским академиком-математиком Колмогоровым Андреем Николаевичем, ежегодно проводит приём учащихся на двухгодичный и одногодичный потоки: для восьмиклассников и девятиклассников соответственно; узнал, что приём осуществляется на основании результатов конкурсных экзаменов по математике и физике, двум главным дисциплинам в школе. Экзамены эти проводятся одновременно с областными математическими олимпиадами в марте-месяце, во время весенних каникул, в областных и краевых центрах европейской части России; проводятся аспирантами Московского Университета обычно на следующий после проведения областной олимпиады день… А ещё Вадик узнал, повторно внимательно прочтя раздел, что учащиеся, успешно сдавшие вступительные экзамены и показавшие на них хорошие способности и хорошие знания, зачисляются в интернат сразу, без дополнительных проволочек; учащиеся же, показавшие на экзаменах неплохие способности, но недостаточно подготовленные в силу разных причин по одному из двух профилирующих предметов, будут в индивидуальном порядке приглашаться на летние месячные сборы в подмосковное Пущино, на которых и решится их последующая судьба... Заканчивался раздел перечислением необходимых для поступления в интернат справок и формальностями, связанными с деньгами: обучение в интернате было платным…

Последней в брошюре была глава, посвящённая разбору задач, предлагавшихся на экзаменах в ФМШ в прошлые годы… Внимательно проглядев тогда все задачи и даже попытавшись при чтении мысленно вникнуть в условия их, Вадик не испугался как год назад, в седьмом классе, не скис, круглым дурачком и неучем себя не почувствовал. Наоборот, он уже почувствовал себя к подобным задачам вполне готовым; почувствовал, что уровень их не превышает по сложности уровень задач заочной математической школы, к которым он стал уже привыкать и с которыми неплохо справлялся. Некоторые из них он готов был решить сразу же, в один присест: у него уже вертелись стаями в голове нужные для них алгоритмы.

Это польстило его самолюбию и, одновременно, обрадовало.

«Такие задачи я бы решил - если бы мне их, к примеру, московские экзаменаторы предложили», - помнится, усмехнулся он чуть заметно, на секунду от брошюры отрываясь и задумчиво в окно посмотрев, мысленно будто бы переносясь уже на очередные весенние в интернат экзамены. И предположение это воодушевило его, над самим собою возвысило - и родило мысль отчаянную, бесстрашную, что надо непременно ехать и поступать. А там будь что будет…

После просмотра задачек он вернулся на первую страницу - к вступительной статье академика Колмогорова, которого совсем не знал, фамилию которого никогда не слышал ранее, и ещё раз внимательно прочёл статью, особенно - последнюю вдохновенно-зазывную её часть, более всего поразившую. После чего, чувствуя крайнее возбуждение, не дававшее на месте спокойно сидеть, он поднялся из-за стола и нервно и решительно стал расхаживать взад-вперёд по квартире.

Лицо его горело ярким румянцем, дико горели глаза. Как и сам он горел с головы до пят, объятый духовным пламенем. Прежнего его было уже не узнать: он буквально на глазах поменялся. Настолько, что даже и родителей видом своим поразил, вернувшихся вечером с работы. Родители только дивились на сына, что-то задумавшего опять, Бога за него всю ночь усердно и дружно молили.

«Нечего гадать и трусить, сопли сидеть, жевать. Нужно ехать и поступать в эту школу, непременно ехать, - между тем, уже твёрдо и бесповоротно решил для себя их сын, с час расхаживавший по квартире, возбуждение этим привычно гася. - Там уже настоящая учёба начнётся… и настоящая наука - не то что теперь…»

Всесоюзная заочная математическая школа - священное для него место ещё даже и день назад, - в которой он уже полгода учился и которой доволен был, к правилам которой привык, набрал темп приличный, - как-то сразу в его глазах потерялась, на задний план отошла. А потом и вовсе ничтожной и мелкой сделалась, неинтересной, чем в точности повторила судьбу лыжной спортивной школы. Очная школа затмила её, заочницу, - сразу и бесповоротно.

Даже и предполагаемая разлука с домом не омрачала колмогоровский интернат, разлука с прежней беззаботно-тепличной жизнью, какою жил себе, поживал наш “заводной” герой вот уже пятнадцать лет под надёжным крылом родительским.

«Это уже почти Университет, - в угаре только и думал он, мысленно стараясь представить себе идиллическую картину жизни и учёбы в спецшколе, навеянную прочитанными только что хвалебными отзывами академиков. - Там точно такие же лекции и семинары, как в МГУ, точно такие же преподаватели… Может, и сама школа эта находится на территории Университета? - так что и учиться, может, будем рядом со студентами, рядом с ними и отдыхать».

Подобная перспектива предполагаемой в будущем жизни дух захватывала как никогда, как крапива ядрёная нервы ему будоражила. Вадику живо представлялось уже, как сидит он, воспитанник школы, в своей маленькой, чистенькой, уютной комнатке в одном из корпусов добротного университетского общежития, в полной тиши и одиночестве, окружённый стопками книг, конспектов мудрых, журналов - как Ломоносов прямо-таки. Сидит и работает денно и нощно без устали и отдыха, стараясь всё на свете запомнить, прочитать и узнать, всё самое новое и передовое для себя уяснить, назубок и навечно выучить. А в перерывах подходит к окну и подолгу зачарованно на Москву смотрит, на знаменитую панораму столицы с не менее знаменитых Ленинских гор, и взору его величественный пейзаж открывается, виденный один раз на открытке.

«…Наверное, можно будет с доцентом каким-нибудь там познакомиться, или даже профессором, - мечтательно думал он. - На занятия к ним ходить, за помощью, если что, консультацией обращаться… Можно даже, при желании, и к самому Колмогорову этому попасть в ученики - вот бы здорово было! От него ведь столько всего можно узнать! столько драгоценных сведений выудить! Живой академик! - это ж ходячая энциклопедия, кладезь знаний, ума. Или словарь самый большой, математический!...»

Так или почти так распалял-накручивал сам себя наш перевозбуждённый герой, фантазёр прирождённый, законченный, наивный идеалист-мечтатель, такими придумками сказочными и надеждами, - и делал это до тех пор, пока не устал, последних сил не лишился. Намечтавшись и надумавшись вволю, ноги беспрерывным хождением по квартире намяв, он тогда опять к столу подошёл, где уже с час как дожидалась его присланная из Москвы брошюра. Пододвинув её к себе поближе, он вперился в неё горящими зрачками глаз, едва сквозь плотный прищур приметными… и надолго замер опять, задумался, разглядывая пристально обложку...

Когда улеглись последние страсти и успокоилась, остыла и утихла душа, из себя весь горячий пар выпустив, - очнувшийся, наконец, Вадик глубоко и счастливо вздохнул, озорно тряхнул головой, ладонями рук глаза вытер; после чего решительно подошёл к телефону и позвонил дружку Сашке - договорился о немедленной встрече…

9

- Посмотри, что мне сегодня прислали, - протянул он ему полученную утром брошюру, лишь только Збруев показался в дверях и едва-едва успел раздеться и пройти в комнату.

Сашка взял брошюру в руки, небрежно её повертел, полистал из конца в конец, задержался глазами на вступительной статье известного в стране академика.

-…Я знаю про эту школу, - наконец сказал вяло и скучно, бесстрастно посмотрев на Вадика. - Мой Илья в своё время пробовал туда поступить.

- Твой брат туда поступал?! - изумился Вадик. - Когда?!

- Когда в школе учился: в восьмом классе, как мы.

И снова изумился Стеблов, тараща глаза на друга.

- А что же ты мне ни разу про это не рассказывал?! - про школу саму, про поступление!

- А чего рассказывать-то? - пожал плечами Сашка. - Он же не поступил туда…

У Стеблова после всего услышанного остывшая было голова опять пошла кругом, мысли смешались и перепутались: Сашкин брат Илья, оказывается, уже поступал в интернат, знал про него то есть, а Сашка почему-то молчал про это, ни словом никогда не обмолвился. Странно!

-…Я-я-я одного только понять не могу, Сань, - затряс он головой со всей силы, сбрасывая оцепенение. - Эта школа что, давно уже существует что ли?

- Лет десять уже существует, наверное, - неуверенно ответил Збруев. - По крайней мере, когда Илюшка ещё учился в восьмом классе, она уже была… А восьмиклассником он был пять лет назад, как ты знаешь.

Наступила пауза в разговоре, во время которой Стеблов ушёл в себя и, казалось, совсем забыл про гостя.

-…А почему Илья туда не поступил-то? - очнувшись, спросил он, наконец. - Я тут бегло просмотрел их конкурсные задачи за прошлые годы - в конце этой книжки они напечатаны: задачи вполне решаемы, по-моему.

- Ну, это по-твоему! - хмыкнув себе под нос, мгновенно и зло отреагировал Збруев, глаза как азиат сощурив, за брата горою встав. -…Не так-то это всё просто, дружок, как тебе кажется, дома на диване сидя, - подумав, добавил потом, уже добрее. - Туда со всей России съезжаются на экзамены… и съезжаются лучшие… И среди них после этого, заметь себе, выбирают самых достойных, самых по математике подготовленных!… Так что ты не распаляйся сильно-то на счёт этой школы, губы не раскатывай: её выпускников, как мне мать рассказывала, в Университет зачисляют почти что автоматически. Туда из-за одного этого не прорвёшься: в Университет-то каждому хочется попасть…

Внимательно выслушав всё, Вадик опять замолчал, опять задумался, губы в улыбке скривив недоверчиво и небоязливо. Лицо его после этого не напряглось, не потемнело к Сашкиному неудовольствию, сомнениями и страхами не перекосилось. Наоборот, ещё светлей и веселей стало, мужественней и целеустремлённей. Суровая Сашкина отповедь, как и его безрадостные предупреждения произвели в душе Стеблова совершенно обратный эффект - не тот, на который рассчитывал Збруев. Збруев-то хотел его напугать, унизить по полной программе и попутно мордою в грязь ударить. Но дружок его сиволапый тот подлый удар сдержал - вот уж диво так диво! И только крепче и бодрее стал, сильнее и жарче школою загорелся.

Особенно сильно поразило Вадика сообщение о чуть ли не автоматическом зачислении воспитанников колмогоровского интерната в Университет, что было для него с недавней поры самой высшей и самой желанной наградой.

-…Слушай Сань, - будто с небес спустившийся и силы и веры будто бы там зачерпнувший, желанной на будущее  надежды, поднял он тогда на Збруева счастьем заискрившиеся глаза, - а кто такой этот академик Колмогоров, не знаешь?

Услыхав подобное, Збруев прыснул от смеха.

- А ты что, ни разу не слышал про него что ли?! - искренне удивился он.

- Не слышал, - краснея, замотал головой Стеблов.

- Да ты обалдел, парень! - вылупился на него изумлённый Сашка. - Это же первый математик у нас в стране, а может даже и в мире. Он эту школу и основал, и сейчас там лекции своим ученикам читает… Он и в Университете, по моим сведениям, очень высоко котируется, - переведя дух, продолжил тараторить он, - симпозиумы всякие там возглавляет, отделения, конгрессы, кучу книжек по математике написал. У моей матери есть какая-то одна его книга по функциональному анализу, да только сложная она больно: не понимает в ней мать ни хрена.

- Сань! - перебил его Вадик на полуслове, тронув дружка за рукав и посмотрев на него просяще. - Давай с тобой попробуем поступить в эту школу, а! Вдвоём-то нам и поступать легче будет, и учиться!

Сообщённые Збруевым сведения так его тогда возбудили и распалили, что он готов был немедленно в школу новую отправляться, про мартовские конкурсные испытания позабыв… Но Збруева предложение это не вдохновило и не обрадовало, и никаких положительных первых чувств не вызвало. Чувства скорее были отрицательными, что и отразилось на Сашкином кислом лице.

- А как мы туда поступим-то? - холодно спросил он, нахмурившись.

- Что значит: как поступим? - удивился Вадик вопросу. - Как все поступают, так и мы с тобой будем поступать. Вот тут написаны правила приёма: возьми, почитай.

Он выхватил у квёлого Сашки брошюру, раскрыл её на нужной странице и вслух стал зачитывать напечатанные там правила.

- На другой день после областной олимпиады по математике, - с выражением подчёркнуто громко читал он, - проводятся вступительные экзамены в нашу школу… Приглашаем на них всех желающих! Слышишь, Сань, всех! Без ограничения!… Надо ехать смело - и поступать. А сомневаться и трусить не надо.

- Ехать! поступать! - с ехидцею передразнил его Сашка. - А на областную олимпиаду мы как с тобой попадём? - когда ты даже на нашу школьную в январе идти не захотел. Сказал, что не умеешь решать задачи на время…

Последние слова друга - справедливые, надо сказать, - чуть-чуть остудили Вадика, но решимости поступать в Москву в нём ни сколько не поубавили.

- Так тут не сказано, что непременно нужно участником олимпиады быть, - тихо, но твёрдо возразил он Сашке. -Тут сказано только, что рекомендации в школе необходимо взять от учителя физики или математики… Их, я надеюсь, мы возьмём. А большего от нас ничего и не требуется… ОблОНО ещё нужно будет найти, но и его найдём, я думаю: приедем туда пораньше и найдём… Поехали, Сань, очень тебя прошу! - просящим елейным голосом обратился он к дружку неазартному, нерасторопному, и даже за руку того взял: намереваясь на экзамены за собой потянуть будто бы.

Но дружок согласия давать не спешил, напряжённо о чём-то думал. Лицо его было холодным и бледным как у деда древнего, высохшего: ни жизни, ни радость не чувствовалось в нём; как не чувствовалось в нём и восторга.

-…Ну ладно, хорошо. Допустим, что поедем мы, сдадим экзамены и поступим, к примеру, в эту школу, - наконец, медленно и осторожно выговорил он свои сомнения. - Ты не побоишься потом в Москву ехать и жить там один, без родителей?

- Нет, не побоюсь, - улыбнувшись, быстро ответил Вадик, и в голосе его бодром и твёрдом действительно не чувствовалось испуга; ни испуга, ни сомнения маломальского. - Мы же с тобой не одни в Москве будем: с товарищами, друзьями.

- С товарищами! друзьями! - вторично зло тогда его Сашка передразнил. - Да ты не знаешь ещё, не изведал, что есть такое общага, и какие там процветают порядки. Брат, вон, приезжает - рассказывает, что у них там по вечерам делается, какие страсти-мордасти кипят. Не поспишь спокойно, не почитаешь, ни домашним заданием не позанимаешься, если захочешь: непременно в читалку надо идти, вечно переполненную. И в столовой кормят чёрте чем, так что изжоги и гастриты у всех поголовно… С домом родительским, во всяком случае, не сравнишь никогда, с питанием материнским.

- Так всё равно уезжать-то придётся, Сань! - рано или поздно! Всю жизнь с родителями не просидишь, за материнскую юбку не спрячешься. Учиться нужно будет где-то, потом - работать, а в нашем городе институтов и университетов нет… Вон Илья-то твой уехал же, не смотря ни на что. Не испугался.

-…Всё это, конечно, так, - кусая губы, ответил Збруев, поморщившись. - Только по мне уж лучше попозже бы. Из дома, во всяком случае, мне пока уезжать что-то совсем не хочется - без опеки родительской оставаться, помощи.

- Да не трусь ты, Сань, не трусь! - умоляюще вплотную подступил к нему Вадик; потом нагнулся, по-собачьи просяще заглянул Сашке в глаза, в самую их середину, после чего обнял того за плечи и прижал к себе. - Годом раньше, годом позже - но с домом и детством, с родителями расставаться придётся, - заговорил быстро-быстро, боясь нужные слова потерять, которыми Сашку растормошить-разбудить пытался, разум и силу в того вселить, веру, стойкость и мужество. - От судьбы своей, Сань, не уйдёшь и не спрячешься, за печкой до старости не просидишь: жизнь тебя везде найдёт и везде достанет… А тут, посмотри, какая сказочная картина вырисовывается: Судьба словно сама в гости пришла и протягивает нам с тобой руку.

- На вот, посмотри, почитай повнимательнее ещё разок, какая школа дивная существует в Москве! какие там условия, учителя! - вторично протянул он дружку брошюру, которую тот, впрочем, не взял, на которую посмотрел с недоверием. - Сам академик Колмогоров будет нам лекции приезжать и читать, профессора университетские, доценты! Нам - пацанам сопливым! Кому рассказать про это - не поверят люди! на смех поднимут! в глаза наплюют! лжецами и фанфаронами обзовут напоследок! А ведь это - чистая правда, пойми, так оно всё и есть на самом деле, ежели этой брошюре верить, и людям, которые её составили и издали, - заслуженным, известным учёным, академикам мировым. Им-то чего нам с тобою врать, лапшу на уши вешать?! Какой смысл?!… Одних лабораторий там сколько, как пишут, библиотек! Жуть просто! Не то что в нашей дыре вонючей, где путной книжки или журнала днём с огнём не найдёшь. Неужели ж тебе не хочется поучиться в лучшей школе страны, да ещё и возле самого МГУ расположенной?! Странно это, честное слово! Чудно! И совсем-совсем непонятно!...

- Такое ведь раз в жизни бывает, Сань! - пойми ты это, чудак! Только раз выпадает человеку шанс! - теряя терпение и силы, привёл разгорячённый Стеблов последний свой аргумент, самый на его взгляд убийственный и неотразимый. - Упустишь его - всё, конец: более такого шанса и подарка царского нам с тобой не представится! Судьба человеку шанс только раз даёт, только раз ему, глупцу неразумному, помогает! Оттолкнёшь Её - пропадёшь: Она такой дерзости и неблагодарности не прощает!… Локти себе оба будем потом кусать, но вернуть назад потерянного уже не удастся!...

-…Ну-у-у, не знаю, не знаю, - недовольно сквозь зубы процедил Збруев, нос свой усиленно теребя. - Надо подумать мне, хорошенько подумать.

- Чего думать-то, Сань?! чего думать?! - воскликнул недоумённый Вадик, поражённый таким упорством. - Бросай ты эту свою меланхолию и пессимизм дурацкий! Сдались они тебе! Давай с тобой лучше к экзаменам готовиться начинать, план подготовки строить. Поедем в Москву, не поедем - это дело десятое, как говорится. А вот экзамены в эту школу надо попробовать сдать, обязательно надо! - чтоб хоть силы свои проверить! способности математические оценить и всё остальное! А до экзаменов тех месяц всего и остался…

Выговорив всё это на одном дыхании, он вдруг затих, вспомнив про ОблОНО, где и должны будут будущие в интернат экзамены проводиться, но местонахождения которого он не знал. Про это как раз и планировал расспросить Сашку при встрече.

- Ты, кстати, был когда-нибудь в нашем областном центре? - спросил гостя.

Тот утвердительно кивнул головой, посматривая на Вадика грустно и недовольно.

- А знаешь, где там ОблОНО находится?

- Нет, - сухо ответил Збруев, - не знаю.

Стеблов напряженно поморщился, потупил взор. Сам-то он в областном центре был всего один раз: с классом в цирк в седьмом классе ездил; запомнить там ничего не запомнил и про ОблОНО, естественно, ничего не знал.

-…А ты-ы-ы… можешь подключить к этому делу мать? - помявшись, тихо и неуверенно спросил он Сашку, чувство некоторой неловкости при этом испытывая, которое испытывал всегда, когда принуждён был к кому-либо за помощью обращаться, кого-то о чём-то просить. - Ну-у-у… чтобы она разузнала поподробнее, как там всё это дело происходит? - и где? Она же у тебя учительница, всё-таки: ей-то это легко сделать будет.

- Могу, - утвердительно кивнул головой Збруев, при этом кислым видом своим ни малейшего энтузиазма не выказывая, готовности поступать. - Поговорю с ней сегодня вечером, с ней и с отцом - что они мне на это скажут…

10

Родители Збруева, узнав про очередной в колмогоровский интернат набор и намерение сына с другом попробовать поступить в него, загорелись оба московской спецшколою не на шутку, максимальное стимулирующее влияние на своего трусливого сынка оказав. Особенно преуспела здесь Тамара Самсоновна, которая не только убедила Сашку в необходимости поучаствовать в столь ответственном и престижном мероприятии, как конкурсные экзамены в лучшую школу страны, попробовать там свои силы, - но и сделала всё, используя обширные связи, чтобы проложить ему, сомневающемуся, прямую и гладкую дорожку к областному экзаменационному столу. Тем паче, что и стоило-то ей это всё не дорого: пару-тройку звонков всего... Прицепила она к этому делу и Вадика - за компанию, что называется, и исключительно из-за сына: чтобы тому веселее и спокойнее было по огромной Туле несколько дней мотаться, в гостинице тамошней проживать.

Итог её волевых организационных усилий был таков, что в конце марта, на третий день весенних школьных каникул, друзьям утром раненько нужно было только проснуться, собраться и вовремя подойти к зданию местного ГорОНО на улице Ленина. Там их уже поджидал спецавтобус, который и умчал через десять минут двух наших не выспавшихся героев вместе с членами сборной команды юных математиков города на областную математическую олимпиаду. Не участвовавшие в олимпиаде городской, друзья однако ж были зачислены в команду на равных с победителями правах, так что по прибытии на место им, как полноправным участникам, были предоставлены две законные койки в ведомственной гостинице ОблОНО, за которые ни копейки не нужно было платить, да плюс к этому были выданы талоны на такое же бесплатное трёхразовое питание как у всех в течение трёх последующих дней, когда поочерёдно должны были проводиться олимпиада и конкурсные в интернат экзамены.

Тамара Самсоновна, таким образом, сделала всё, что только могла и должна была сделать, что непосредственно зависело от неё, - и дело теперь оставалось за малым. Сашке с Вадиком оставалось только сесть за парту в нужный день и нужное время, когда их пригласят экзаменаторы, и правильно решить те задачи, что будут предложены им, на что они оба, собственно, и настраивались. Сначала - дома в течение месяца с лишним, потом - в гостинице пару дней.

Разместившись по приезду в гостиничном люксе на пятом этаже, просторном, светлом, хорошо обставленном, и наскоро пообедав в столовой вместе со всеми, они до вечера после этого просидели в номере за столом: дружно решали привезённые с собой задачи, которыми их в избытке снабдила заботливая Тамара Самсоновна.

Решать-то они решали, - но на олимпиаду на следующий день всё-таки не пошли: испугались оба.

- Хочешь - иди, а я не пойду, - сказал перед сном Вадик Сашке. - Всё равно никакого места там не займу - опозорюсь только и время потрачу… А день за здорово живёшь терять мне не хочется. Я лучше к вступительным экзаменам буду готовиться - это для меня важнее…

Збруев подумал-подумал - и согласился: и он задачи на скорость слабо решал.

- Я завтра тоже тогда никуда не пойду, - сказал он, раздеваясь и в казённую постель укладываясь, белоснежными крахмальными простынями застланную. - Эта олимпиада всё равно ничего не даёт. К тому же, нас с тобой даже и в команде нет. Так что ты прав: давай лучше завтра весь день сидеть и задачи решать, спокойно на экзамены настраиваться …

С такими мыслями они и уснули, умиротворённые, и крепко проспали всю ночь. А утром следующего дня, в девять часов ровно, в просторных и светлых кабинетах института усовершенствования учителей проводилась областная олимпиада школьников по математике, которую наши друзья благополучно тогда пропустили.

Ещё один день на подведение итогов ушёл и разбор задач, что на олимпиаде той предлагались, и торжественное награждение победителей. И только на третий день, в тех же самых аудиториях, начались уже приёмные экзамены в колмогоровскую спецшколу, которые по важности и накалу, и нешуточному эмоциональному напряжению олимпиаде мало чем уступали. Тут нечего даже и говорить…

11

Как ни храбрились Стеблов со Збруевым прошедшие два дня, как ни настраивали, ни уговаривали себя, что ожидаемые экзамены - ерунда, и бояться их, в сущности, нечего; что главное для них - не поступить, главное - поучаствовать, - однако же утром третьего дня оба проснулись как эскимосы бледные, с такими же, как и у тех, пергаментно-жёлтыми лицами. Тяжела была для обоих третья по счёту ночь, тяжела и тревожна. И пробуждение не развеяло мрак, не сбросило с детских слабеньких душ с вечера обосновавшиеся там панику и уныние.

-…Ты пойдёшь завтракать-то? - машинально натягивая на себя рубаху, сухо спросил Збруев дружка, что на соседней койке сидел неживой, скукошенный и предельно-растерянный.

-…Да нет, наверное, - так же сухо и отрешённо ответил Стеблов, в себя с головой ушедший; и потом тихо и обречённо добавил: - Не до еды сейчас.

-…Я что-то тоже есть не хочу, - помолчав, угрюмо сказал Сашка, рубашку с грехом пополам натянувший и застывший на койке как приведенье. - Сдадим экзамены, тогда уж и позавтракаем, и пообедаем сразу…

В восемь часов ровно у всех приехавших на олимпиаду школьников был получасовой завтрак. И во время завтрака два не на шутку перетрусивших парня, в команду попавшие со стороны, “блатными” в команде числившиеся, лихорадочно перелистывали у себя в номере привезённые из дома пособия, напоследок пытаясь запомнить то, что не запомнили раньше, что проглядели, может быть, второпях, упустили или не правильно поняли. Потом всех желающих поступать в интернат, среди которых Вадик с Сашкой уже присутствовали, собрали в вестибюле в группу, вывели на улицу и повели в соседнее здание через дорогу, где располагался областной институт усовершенствования учителей, старинное сооружение из красного кирпича с огромными фигурными окнами.

Из гостиницы друзья выходили как на расстрел, с перекошенными от страха лицами. Они совсем растерялись и упали духом, когда их внутрь самого института первый раз завели (в отличие от других, участников прошедшей олимпиады, уже там вполне за два дня освоившихся) и подвели там к заранее подготовленным аудиториям на втором этаже, где через несколько минут им предстояло держать свой первый в жизни экзамен. Да ещё какой! И кому!…

Народу в коридоре набралось много: человек шестьдесят. И люди всё подходили и подходили. Желавшие попытать лихого московского счастья восьмиклассники плотной взволнованной массой сгрудились на небольшом пятачке возле двух экзаменационных комнат, что указала им женщина-распорядитель, - стояли и терпеливо ждали начала, при этом тихо переговаривались между собой, или под нос что-то усердно шептали. Всё формулы вспоминали и повторяли, недоросли сопливые, пока позволяло время, известные соотношения и теоремы, - отчего в пустом и холодном до того коридоре сделалось шумно и жарко.

Там же, неподалёку от Сашки с Вадиком, стояла и Чаплыгина Ольга, прелестная одноклассница Стеблова. Она-то приехала в Тулу и жила в гостинице на законных правах - как победительница школьной и городской олимпиады. К тому же, получила вчера за выступление на областной почётный похвальный отзыв, что было совсем не плохо.

Ольга, как ученица ВЗМШ, тоже была приглашена поучаствовать в конкурсных экзаменах в интернат. Поэтому и пришла вместе со всеми к аудиториям, решив не уезжать домой, а испробовать свои силы. Замерев у окошка метрах в пяти от Вадика, она о чём-то напряжённо думала, что-то соображала и прикидывала в уме. Отчего её симпатичное личико чуть-чуть раздулось даже, багрово-красным сделалось, - но прелести не потеряло ничуть…

Герой наш, впрочем, мало кого различал и также плохо соображал что-либо. Он даже и Збруева Сашку, помнится, “потерял”, хотя тот всё время рядом с ним находился; и даже что-то шептал на ухо, спрашивал о чём-то, что-то хотел выяснить и уточнить. Не переставая, напоминал о себе, короче… Когда же в коридоре аспиранты механико-математического факультета МГУ наконец показались, приехавшие проводить набор, - живые и настоящие, впервые в жизни лицом к лицу увиденные! - он и вовсе поехал умом от нахлынувших острых чувств, что обильно к страху тогда добавились и заметно усилили и огранили страх, безграничным восторгом его разбавили. Все москвичи, как один, небожителями ему показались, точно так! которым не то что экзамены сдавать, - сесть с которыми рядом до ужаса жутко было…

Аспиранты шли по коридору неторопливо и важно, вразвалочку, как и должно славным мехматовским деятелям везде ходить, медленно приближаясь к моментально притихшим и остолбеневшим ученикам. По дороге они что-то рассказывали друг другу, шутили, смеялись, озорно толкались плечами, мало кого замечая вокруг по московской своей привычке, - а Стеблов смотрел на них во все глаза, трясущийся, набегавшие слюни раз за разом глотал, и всё пытался запомнить каждого до мелочей, как стихи любимые - вызубрить.

Цепким горящим взором он схватывал манеры этих великих людей - а по-другому он их и не определил бы, - усталые взгляды, походки, повадки солидные; накрепко запоминал столичные причёски каждого, одежды, галстуки, обувь. И всё это для того только, чтобы потом, обратно домой воротившись, без устали начать копировать там и воспроизводить подмеченные и запомненные особенности у учёных посланцев столицы. И делать это с таким же точно упрямством ребяческим, как копировал он до этого манеры и привычки выдающихся спортсменов страны, по телевизору мельком увиденных…

В толпе прошедших мимо него экзаменаторов, экзаменаторов-мужчин, Вадик сразу же выделил и лучше всех разглядел стройную миловидную блондинку среднего роста с добрыми и необычайно умными глазами зеленовато-серого цвета, державшуюся в мужской компании особняком, в разговоре почти не участвовавшую.

«Надо же, какая красавица! и какая умница одновременно! - помнится, подумал он, провожая девушку-аспирантку искрящимся, предельно-восхищённым взглядом, успев даже и её ладненькую фигурку по достоинству оценить, точёные ровные ножки в дорогих туфельках. - Вот бы к кому хорошо попасть! С такой беседовать - одно удовольствие!»

Он подумал так - и забыл про это, подчиняясь всеобщей панике и лихорадке, что царили вокруг. И каково же было его изумление, когда, вызванный через полчаса по очереди в одну из двух аудиторий для сдачи первого по счёту экзамена, экзамена по математике, он вдруг лицом к лицу оказался с так поразившей его в коридоре красавицей.

- Вы Стеблов? - спросила она приветливо, поджидавшая Вадика возле двери, тоном своим и видом вселяя уверенность в абитуриента.

- Я, - ответил взволнованный и раскрасневшийся Вадик, закрывая за собой дверь и в упор, с полуметра взглянув на ухоженную и хорошо одетую московскую гостью, вторично тогда поразившись красотой её удивительно-умных глаз, дыхание даже её почувствовав, запах чудесных духов.

- Проходите, садитесь вон за тот стол, - девушка повелительно указала холёной белой рукой на пустующую на среднем ряду парту. - Экзамены будете сдавать мне, Ирине Бадешко. Вы не против?

- Нет! что вы! - отчаянно замотал головой Стеблов, поражённый вопросом, и уже в следующую секунду быстрым шагом на указанное ему место направился, успев даже порадоваться по дороге выпавшей ему удаче; и, одновременно, безотчётной любовью и уважением воспылать к белокурой мехматовской аспирантке…

Ну а потом начался уже сам экзамен, во время которого девушка подсела к Стеблову за парту, всего его запахом чудесных цветочных духов обдав, терпких и невероятно нежных, перемешанных с запахом её горячего тела, и на фирменном листе бумаги, принесённом с собой, стала рисовать ему три отрезка одинаковой длины, выходящих из одной точки.

- Вот, смотрите, - рисуя, рассказывала она. - Даны три равные по величине отрезка, веером выходящие из одной точки. Противоположные концы этих отрезков соединены между собой двумя прямыми линиями, также выходящими веером из конца первого отрезка и опирающимися на концы двух других. Известен угол между двумя последними отрезками, на которые опираются прямые: он равен условной величине “альфа”, - девушка соединила жирной дугой середины отрезков под номерами два и три и вывела над ней знакомую латинскую букву. - Требуется определить, - закончила она после этого, - чему будет равен угол между двумя указанными прямыми, соединяющими между собой концы первоначальных отрезков… Вам ясно условие задачи?

Она повернула голову и с ясной и девственно-чистой улыбкой взглянула на застывшего рядом ученика, красного, вспухшего от напряжения.

- Да не волнуйтесь Вы так, - засмеялась она, разглядывая набычившегося абитуриента. - Задачи я Вам буду давать несложные; над каждой нужно только подумать немного, сообразить - и Вы их без труда решите… Не волнуйтесь, - девушка опять улыбнулась ласково и, легонько тронув Стеблова за руку, встала из-за стола, оставляя его одного - думать.

Ободряющие слова экзаменаторши, её улыбка приветливая, как у матери добрая, и такое же доброе прикосновение подействовали на Вадика самым чудесным образом, как действует на человека адреналин. Ему вдруг страшно захотелось понравиться этой яркой столичной красавице, Ире Бадешко, грациозно расхаживавшей по аудитории, не ударить в грязь лицом перед ней: он был тогда хоть и маленький, но всё же мужчина! А чтобы понравиться, понял он, что было и дураку ясно, ему позарез необходимо было как можно скорей решить предложенную задачу.

И он бросился на неё очертя голову, не думая, не анализируя и не выбирая пути (как когда-то бросался отчаянно, с первых секунд, будучи спортсменом-лыжником, на дистанцию и на соперников), быстро-быстро начав выписывать на листке с чертежом все известные ему на тот период жизни формулы, преобразовывать их по ходу и подгонять… Но как ни старался он, сколько бумаги ни изводил, как ни напрягал, ни взнуздывал свою ёмкую память и логику, - все его длиннющие и громоздкие выкладки приводили в итоге к тривиальному тождеству: единица равняется единице, - которое было хотя и правильно, однако ничего не давало для получения результата, который можно было бы предъявить.

Исписав таким образом весь оставленный ему лист и ничего не добившись, Вадик поднял голову от стола, ища глазами озадачившую его девушку.

- Вам что-нибудь нужно? - услышал он над собой её тихий голос… и вздрогнул от неожиданности, не заметив совсем, что его зеленоглазая экзаменаторша Ира стоит позади него и с любопытством и жалостью нескрываемой наблюдает, как кипит и множится на столе его холостая умственная работа.

- У меня бумага закончилась: можно ещё пару листов взять? - смутившись, спросил он её хрипло, машинально закрывая ладонями черновики; ему неприятно было, что девушка тайно, из-за спины, наблюдает за его творческой кухней, не совсем успешной к тому же.

- Пожалуйста, возьмите, - Бадешко протянула ему несколько чистых листов, что наготове уже держала… и потом, помедлив, сказала: -…Только я Вам ещё раз хочу повторить: не спешите, не спешите Вы выписывать на бумаге все известные Вам на сегодняшний день аналитические соотношения в тригонометрии; подумайте получше, посмотрите повнимательнее на чертёж: может статься, что они Вам здесь совсем даже и не понадобятся.

Сказавши это, она лукаво и многозначительно так взглянула на своего не в меру раскрасневшегося подопечного, глазами будто бы что-то подсказывая ему и намекая, после чего развернулась неторопливо и пошла себе бродить по просторной и светлой аудитории, оставив удивлённого Вадика в совершеннейшем смятении.

«Что значит: формулы не нужны? - недоумевал он после её ухода, шумно вздыхая и ерзая за партой, внимательно вглядываясь в первоначальный чертёж. - А как же решать такую задачу без формул?! Здесь же один угол задан вполне конкретной величиной - величиной “альфа”. Значит и искомый угол должен иметь такое же конкретное значение. А значит, обязательно формулы нужны… Непонятно!…»

Голова его под тяжестью таких мыслей сама собой стала клониться вперёд, к парте поближе. Подставив под гудевшую голову руку и плотно зажмурившись, Вадик тогда что есть силы память свою напряг, пытаясь вытащить из её кладовых все решённые прежде задачи. Чтобы отыскать среди них хоть одну, похожую на эту: с чем бы можно было потом сравнить, на что опереться. Вспоминал он, вспоминал, мучился-мучился, даже и взмок, бедняга, от напряжения, - но по-настоящему полезного для себя так ничего и не вспомнил. Не решал он никогда ранее подобных задач! Не решал! Ни в обычной школе, ни в заочной математической…

«Как же это без формул-то можно её решить? - расстроившись, подумал он опять, возвращаясь к подсказке экзаменовавшей его аспирантки. - Может, здесь дополнительно достроить что-нибудь надо?!»

Подумав так, он воспроизвёл на новом листе копию первоначального чертежа и затем лихорадочно и бессистемно стал пристраивать к трём исходным отрезкам задачи прямоугольники и ромбы всевозможных конфигураций, пытаясь с помощью вспомогательных построений определить требуемое по условию соотношение двух вышеозначенных углов. Исчеркав таким манером ещё один казённый лист и окончательно запутавшись в собственных рисунках - нервных, неряшливых, перегруженных, на удивление бесформенных из-за спешки, - Стеблов оставил свою затею…

Всё это подействовало на него самым плачевным и негативным образом - такое метание безрезультатное и перенапряжение: он быстро стал уставать, нервничать, терять присутствие духа. Глаза его, яркие и огненно-жгучие до того, упорные и волевые, вдруг затуманились тоскливо-болезненной поволокой, а голова в это время уже гудела и стенала так, что трещали и болели барабанные перепонки, глухим металлическим звоном своим ещё больше напрягая голову. 

«…Ну что делать-то, а?» - растерялся он, безвольно разглядывая оба листа, черновыми набросками плотно исписанные. Проглядывая первые варианты, почему-то ему в тот момент наиболее предпочтительными показавшиеся, он машинально стал повторять их заново на оставшейся части бумаги, пытаясь в другой раз аналитическим путём попробовать выудить для себя такое необходимое ему решение. Одну формулу написал, другую, третью, известными алгебраическими операциями стал их упрощать и преобразовывать, соединять друг с другом, - пока не упёрся опять в злополучное бесплодное тождество: единица равняется единице… И никакого просвета впереди, ни одной, даже самой захудалой, мыслишки. Пустота, безысходность и безвольность полнейшая - и только усиливавшаяся боль в висках и ужасный шум в голове, становившийся нестерпимым… Ему впору было вещи складывать-собирать, тихо подниматься из-за стола и также тихо покидать зал, пониже опустив при этом свою пустую и никчёмную голову…

После этого у Стеблова началась уже настоящая паника, с психозом, истерикой лёгкой граничившая. Холодный обильный пот крупными прозрачными каплями выступил у него на лбу и щеках, на шее тонкой и, собираясь в густые струйки - ядовито-солёные, кожу ему разъедающие, - быстро потёк вниз, заползая Вадику в рот, оседая на губах распухших. Вадик морщился, головой время от времени тряс - но струйки с лица не стирал: тихо сидел за партой - бледный, мокрый, беспомощный! - и не знал совсем, что теперь делать ему, как поступить дальше… Воля и разум покинули его: на него было больно смотреть, стыдно находиться рядом…

- Ну что, придумали что-нибудь? - услышал он в этот критический для себя момент бархатный голос экзаменаторши, который, как громкий звонок над ухом, вывел его из шокового состояния.

Очнувшийся горе-абитуриент стыдливо поднял голову и опять, уже в третий раз за утро, почти в упор с проницательным взглядом девушки-аспирантки столкнулся, что пристально смотрела на него и так его, чудака, в коридоре ещё поразила. Столичная пышноволосая красавица, которой ему что есть мочи хотелось понравиться, очаровать которую захотелось, именно так, на этот раз стояла уже перед ним - улыбалась, ждала ответа.

- Нет, не придумал, - тихим упавшим голосом ответил Вадик, которому стыдно сделалось за себя и своё совершеннейшее ничтожество, обнаружившееся так некстати. Он уже дёрнулся было собирать вещи и с позором уходить с экзамена, уезжать в одиночку домой, как вдруг услышал строгий вопрос, непосредственно к нему обращённый:

- Вы опять всё исписали тригонометрическими формулами?! Зачем?! Я же сказала Вам, что они здесь не помогут! - почему Вы меня не слушаете-то?!

Холодный и суровый тон москвички-экзаменаторши, ещё минуту назад бывшей такой приветливой и такой доброй, неприятно поразил Стеблова, приземлил и отрезвил его. Он и предположить-представить  не мог, в её ангельские глазки глядя, что такие красавицы в жизни столь строгими и холодными могут быть, и деловито-жёсткими одновременно. Не сочетались в его понимании деловитость, строгость и красота, совсем не сочетались. Деловитость портила красоту, как дёготь горький портит мёд сладкий.

-…Я не знаю, как эту задачу решить без формул, - растеряно пожал он плечами, стараясь уже не глядеть совсем на экзаменовавшую его аспирантку. Меж ними тогда начала уже было лёгкая неприязнь возникать, после которой людям необходимо быстрей расставаться.

- Ну-ка, подвиньтесь, - строго приказала Бадешко, присаживаясь с ним рядом за парту. - Вот смотрите, - она вплотную пододвинула к нему первоначальный лист, на котором располагался её чертёж, - в условии задачи было сказано, что три отрезка в точности равны между собой, и что выходят они из одной точки, из одного общего центра. Значит, что можно сделать в этом случае?

Она властно и требовательно, теряя терпение, смотрела на доставшегося ей ученика, что упрям и своеволен был как баран, и как вылупившийся цыплёнок мокрый, - ответа от него ждала.

-…Провести вокруг них окружность можно, - тихо и неуверенно ответил Вадик… и сам тогда поразился, помнится, ответу своему, вырвавшемуся помимо воли.

- Так почему же Вы до сих пор её не провели-то?! - взорвалась негодованием аспирантка Ира. - Все листы вон исписали формулами дурацкими и ромбами с прямоугольниками, никому здесь не нужными!

Голос её всё жёстче становился, всё напористей; в нём появился мужской “металл”, окончательно её испортивший.

- Не знаю, - пожал плечами Вадик, смущённый и подавленный окончательно, с толку сбитый; после чего развернул поудобнее лист с чертежом и машинально нарисовал на нём окружность так, что три веером разбегавшиеся отрезка оказались радиусами той окружности…

Решение после этого высветилось само собой: известный по условию задачи угол “альфа” оказался центральным углом, а опирающийся на него искомый угол был, соответственно, углом вписанным и равнялся половине центрального угла, на который он опирался.

- Искомый угол равен величине “альфа”, делённое пополам, - едва не закричал Стеблов, в момент распрямившийся и просиявший. - Он же вписанный!

- Правильно, - в свою очередь улыбнулась тогда и его соседка, опять доброй и ласковой становясь, какой и была вначале. - Вот видите, как всё просто здесь оказалось… и как легко. Не нужно только спешить и не нужно нервничать. Ни к чему хорошему, запомните это, спешка и истерика никогда Вас не приведут. Математика не терпит нервозности и суеты. Как и наука в целом…

После этого дела у Стеблова покатились так, как блины катаются по сковороде - до бела разогретой, растительным маслом смазанной. Решив свою первую на экзамене задачу - красиво решив, можно сказать - изящно, пусть даже и с небольшой подсказкой, - он воспарил и окреп душой, уверенность в себе почувствовал, кураж и ухарство молодецкое, жажду жизни, борьбы… И девушку Иру он опять полюбил, красотой и умом её пуще прежнего очаровываясь, надёжный контакт быстро наладил с ней, без которого их дальнейшее общение превратилось бы для обоих в пытку.

На том экзамене ему было предложено ещё четыре задачи, и все четыре успокоившийся и уже по уши влюблённый в свою экзаменаторшу Вадик, наученный горьким опытом задачи под номером один, решил, что называется, на ура, за двадцать-тридцать минут каких-то. В каждой из них, как и в первой, была хитро спрятана своя невидимая простым глазом “окружность”, заключавшая в себе всю силу задачи, весь её тайный смысл, которую одну и искал Стеблов, уже сознательно и солидно, и которую находил, в итоге.

- Ну что ж, хорошо, - сказала довольная аспирантка (Ирой Бадешко которую звали и которую благодарный автор помнил потом всю жизнь), выслушав его соображения по поводу решения пятой, последней по счёту, задачи; и потом, подумав, спросила напоследок, листая его документы - характеристику из школы, свидетельство о рождении, учётную карточку с фотографией: - Вас Вадик зовут?

- Да, - ответил смущённый и немного уставший абитуриент, вначале чуть-чуть перенервничавший.

- Я что Вам хочу сказать, Вадик: экзамен, в целом, Вы сдали неплохо, только… - девушка медлила, подбирала слова. -…Поскольку, я думаю, - не спеша продолжила она далее говорить, - экзамен этот не станет в Вашей жизни последним, - хочу Вам под конец дать небольшой совет. Парень Вы, как мне кажется, хороший и думать умеете: с логикой и дедукцией у Вас всё в порядке. Знания у Вас тоже есть, и приличные, как я заметила. Только… будьте чуть-чуть поспокойнее на экзаменах, посолиднее что ли; знайте себе цену, короче, учитесь держать себя, владеть собой - это Вам в будущем сильно поможет. Вы, на мой взгляд, излишне подвижный и нервный какой-то: ненужных эмоций много у Вас как у плохого актёра, которые Вас захлёстывают и мешают… А на экзаменах так нельзя, как и в науке той же, в которую Вы стремитесь. Тут надо степенным и солидным быть, предельно спокойным и сдержанным. Иначе всем вашим знаниям и способностям - грош-цена: никто их не заметит и не оценит, если Вы будете вот так же вот вечно дёргаться и истерить, как сегодня вначале нашей с Вами работы… Вы меня поняли, надеюсь? - серьёзно и как-то по-особому ласково спросила она, подчёркнуто внимательно взглянув тогда на Стеблова.

- Понял! - ответил сияющий счастьем Стеблов, исполненный благодарности.

- Ну вот и хорошо, - улыбнулась девушка на прощание, одаривая обезумевшего от восторга парня изумительной белозубой улыбкой. - А теперь идите и настраивайтесь получше на второй экзамен. Ни пуха Вам, ни пера…

12

Героем-триумфатором выбегал в коридор Стеблов - счастливым до крайности, сияющим, гордым - и сразу же бросился разыскивать там дружка Сашку, в суете оставленного и забытого, чтобы поделиться с ним радостью от сданного только что экзамена. Но Сашки в коридоре не оказалось. Исчез куда-то дружок.

«Где же это он? - растерялся Вадик, продираясь сквозь плотную толпу ожидавших экзаменов земляков. - Может, в туалет зашёл - освежиться?…»

Но Сашки не было и в туалете…

Совсем уже сбитый с толку, Вадик вернулся назад и, тихонечко приоткрыв дверь, заглянул ещё раз в аудиторию, из которой только что вышел.

Предположение его оказалось верным: дружок его кучерявый сидел на второй парте дальнего от двери ряда и что-то с жаром объяснял в тот момент лысоватому полному аспиранту - бригадиру приехавших москвичей. Через парту от него Стеблов заметил и Чаплыгину Ольгу, склонившуюся на задачей.

«Когда же это они успели зайти-то? - про себя подивился он, дверь за собой заслоняя. - Ни Ольгу я не заметил, входившую, ни Сашку».

Бурный послеэкзаменационный восторг его, без пользы перебродив в душе, потихонечку пошёл на убыль, вздыбленные чувства гася. Мысленно пожелав обоим своим товарищам лёгких задач и приветливых и добросовестных экзаменаторов, успокоившийся от пережитого Вадик стал настраивать себя уже на следующее плановое испытание - экзамен по физике, который он намеревался сдать не менее успешно.

Ждать ему недолго пришлось: уже минут через десять его пригласили в соседнюю аудиторию, где два молоденьких аспиранта-первогодка физического факультета МГУ проводили с поступавшими в спецшколу школьниками собеседование по своей специальности. Это было именно собеседование, дружеское и непринуждённое, с каждым абитуриентом - без формул, цифр и задач, без карандашей и бумаги даже, - во время которого выяснялись самые общие представления экзаменуемого о строении окружающего мира, знание глобальных законов его, основ существования и развития. Ничего другого от желторотых восьмиклассников требовать было нельзя - при всём, так сказать, желании. Ибо настоящей физики, кроме разве что первых беглых знакомств с основами классической механики, им к тому времени в школе и объяснить-то как следует не успели.

Пригласив Стеблова в аудиторию, экзаменаторы посадили его между собой и поочерёдно стали задавать различной сложности вопросы как два заправских следователя: то что-нибудь про строение Земли спросят, то перейдут на Космос; то опять вернутся на Землю - к расположению её в структуре Солнечной системы, соседям ближайшим и спутникам… Потом его спросили совсем уж простенькое: о соударяющихся шарах различной массы, скоростях и траекториях их разлёта после предполагаемого столкновения. Вадик быстро и уверенно начал что-то там отвечать, но потом, после уточняющего вопроса, не верно им понятого, запутался, занервничал по привычке. Ну и давай нести парням какую-то непотребную околесицу.

Естественно, что ребята-экзаменаторы остановили его, справедливо попросили не спешить с ответом, а лучше попросили вспомнить для начала третий закон Ньютона, напрямую касавшийся данного вопроса, - после чего наш Вадик совсем замолк, словно воды в рот набравши. Он усиленно стал вспоминать третий закон динамики, который сов... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17