ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка Редактор
Стоит почитать Стихи к 8 марта для женщин - Поздравляем...

Автор иконка Андрей Штин
Стоит почитать История о непослушных выдрятах

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Боль (Из книги "В памяти народной")

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Когда весной поет свирель

Автор иконка Сергей Вольновит
Стоит почитать ДОМ НА ЗЕМЛЕ

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Пробегают облака перебежками

Автор иконка Анастасия Денисова
Стоит почитать Отдавайте любовь 

Автор иконка  Натали
Стоит почитать Женщина любит сердцем

Автор иконка Володин Евгений Вл...
Стоит почитать Маме...

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Возможно, это и честней...

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

СЛУЧАЙНЫЙ ТРУД

Аналитика
Просмотры:  205       Лайки:  0
Автор Владимир Горбачёв

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




Немеркнущая звезда


стрекалов александр сергеевич стрекалов александр сергеевич Жанр прозы:

Жанр прозы Драма
2662 просмотров
0 рекомендуют
4 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Немеркнущая звездаРоман-эпопея в 3-х частях. Часть №1. Трагическая судьба молодого советского учёного, попавшего под каток "перестройки".

е напрасно были потрачены в феврале время и силы. Он поверил в себя не только как бегуна или прыгуна, но уже и как творца-интеллектуала; как человека, умеющего не хуже других в школе аналитически и логически мыслить, задачи самые сложные решать, не хуже других учиться.

Всё это было крайне важно и нужно ему: ведь ещё недавно совсем он едва концы с концами сводил на общеобразовательной среднешкольной ниве, презренным маленьким человечком числился там, почти что изгоем. А тут он вдруг в одночасье, к всеобщему непониманию и изумлению, превратился в первого математика класса, всей школы даже, за спиною которого оказались многие хвалёные отличники-одногодки, ещё каких-то полгода назад даже и не воспринимавшие его всерьёз, на него как на дурочка-недоумка все поголовно смотревшие. Впереди теперь была только Чаплыгина одна, - но та всегда была впереди, все предыдущие семь лет обучения… К этому привыкли и учителя, и ученики. И первенство её долгое и безусловное ни сомнений, ни удивления не вызывало.

Вадик же, наоборот, удивил в восьмом классе всех. Лидером класса он сделался так стремительно и так для учителей и одноклассников неожиданно - что даже и сам толком не понял тогда, как это всё у него, раба Божьего, произошло, как он смог один сотворить такое… Но главное он понял прекрасно - с того момента, по сути, как только первый пакет из Москвы получил и его прочитал от корки до корки и сам за себя порадовался. Он понял, что не имеет права теперь учиться хуже других, хуже того же Лапина Вовки. Уже потому, хотя бы, что, позоря себя плохой успеваемостью, будет автоматически теперь позорить и принявший его в свои ряды Университет. А вместе с ним - и всех тех людей, именитых и безымянных деятелей науки, кто когда-то выросли в его стенах, в его же стенах выучились и воспитались; и трудами своими, бессмертными научными подвигами и открытиями стяжали славу России, духовно возвысили и укрепили её.

Нет, такого позора и унижения достойным университетским людям - академикам, доцентам и профессорам - Вадик допустить уже никак не мог: он не имел на подобные действия никакого морального права… 

3

 

В двадцатых числах сентября, когда самодельной заказной бандеролью только-только была отправлена в Москву первая контрольная работа с решёнными задачами, в жизни восьмиклассника Стеблова произошло ещё одно значительное событие, оставившее не менее заметный след в его дальнейшей жизни и судьбе, чем даже триумфальное поступление в ВЗМШ. У героя нашего появился новый товарищ, Збруев Сашка, - человек, который, на удивление быстро сблизившись с ним, почти-что сроднившись, сделался главным действующим лицом и виновником одновременно тех больших перемен и той драмы, что поочерёдно, с промежутком в один год всего, ожидали Вадика в недалёком будущем.

Збруев этот в их четвёртой школе был личностью легендарной, можно даже сказать - культовой, как живая кинозвезда или космонавт тот же, с которого хоть портреты пиши и на стенку вешай. Не прогадаешь, как говорится, в убытке не окажешься… Так, он был единственным учеником, вероятно, которого у них знали все - и педагоги, и дети, - про которого постоянно говорили и сплетничали после уроков и на переменах. Имя которого, одним словом, было всегда на слуху.

Со стороны это покажется удивительным Вам, дорогой читатель, но уже начиная с пятого класса - времени, когда всех пятиклассников их школы начали регулярно собирать вместе на собрания и “линейки”, на которых традиционно подводились итоги и намечались планы, отмечались юбилейные даты какие-нибудь, праздники, где двоечников прилюдно чихвостили, нарушителей дисциплины, а отличников также прилюдно хвалили (тогда это была обычная педагогическая практика, применяемая во всех школах страны), - так вот с этого момента участвовавший в тех общешкольных сборах Стеблов неизменно слышал от учителей про какую-то неслыханную гениальность этого низкорослого и вертлявого паренька из параллельного «Б» класса, от чего порой даже дух захватывало. А ещё выступавшие говорили с жаром и наперебой про его умопомрачительные образовательные успехи, якобы всесторонние и недюжинные, которые рекламировались и тиражировались работниками школы с таким немыслимым постоянством и такой упорной последовательностью на протяжении последних шести школьных лет, что выглядело это со стороны как-то уж слишком навязчиво и неправдоподобно. Да и чудно и странно одновременно, чтобы в это безоговорочно верилось.

 

 

 

Выступал, к примеру, на какой-нибудь очередной “линейке” директор их школы, суровый безногий мужик-фронтовик, скупой на похвалу и ласки. И обязательно говорил, помимо всего прочего, в конце выступления - как некий заведённый ритуал какой-то, - что есть-де среди присутствующих учеников, ленивцев и бездарей по преимуществу, один на удивление талантливый мальчик, Збруев Саша, который и учится-де блестяще, и в шахматы играет здорово, и так же здорово-де решает все математические задачи без исключения; что при желании мог бы он, такой-то умница-разумница и вундеркинд законченный, стопудовый, и шахматный кружок организовать, и математический; и учил бы, мол, там уму-разуму своих дружков-лоботрясов - на пользу им всем, а руководству школы на радость.

«Ну что, Сашок, друг ты мой разлюбезный, организуешь для своих товарищей кружок какой-нибудь? поучишь их, как жить и учиться надо?» - уже напрямую обращался директор к стоявшему перед ним низкорослому кучерявому парню с густой шевелюрой на голове, которого в тот момент пожирали глазами все присутствовавшие.

«Не знаю, - нескромно и даже развязно как-то хихикал в ответ парень, не тушуясь ни сколько перед директором. - Я подумаю…»

«Надо же! - всегда удивлялся в такие минуты стоявший на “линейке” Стеблов, по-гусиному вытянув вперёд шею и стараясь получше разглядеть через строй юного одногодка-гения. - Такой маленький и такой невзрачный на вид - а такой умный! Сам директор его уже знает! Значит, успел уже где-то прославиться и засветиться, показать себя!»

Образ неказистого “гения” откладывался в голове и запоминался помимо воли. Уже потому хотя бы, что на самого Стеблова директор до восьмого класса включительно как на пустое место смотрел. И даже и в лицо, вероятно, не помнил, не то что по имени и фамилии…

 

Вольно или невольно, но при случае Вадик приглядывался к Сашке на переменах, в столовой школьной, на школьном дворе, стараясь в минуты тех редких в общем-то встреч получше рассмотреть знаменитого сверстника, глазами чуть ли ни в душу к нему залезть - чтобы узнать того повернее, заочно с ним, так сказать, познакомиться. И чем чаще и дольше он за ним наблюдал, исподволь изучал его и внимательно с головы и до ног всякий раз рассматривал, - тем больше не соответствовал складывавшийся в голове Стеблова от мимолётных тех впечатлений портрет сопровождавшему Збруева с первых лет оголтелому пропагандистско-рекламному ореолу.

Уже одним внешним видом своим, своими агрессивно-развязными манерами Збруев негативно воздействовал на не знавших его людей, на Стеблова того же, оставлял у них по себе недобрую и неприятную память. Маленький как сморчок, как недоносок-заморыш неряшливый и невидный, шустрый, вертлявый без меры и крикливо-визгливый одновременно, он был из той породы людей, про которых в народе принято говорить, что люди эти - так себе: ни кожи, ни рожи, а только подлость одна, срам сплошной и мерзость. Где бы ни появлялся он, как успел заметить Вадик, пусть даже и на самое малое время: в коридоре ли, в столовой, в раздевалке или на улице, - везде ему сопутствовали какая-то нескончаемая возня, гогот и грохот, и подчёркнуто-громкий, будто бы на показ, разговор. Во время которого он всем и всегда подчёркивал, что он-де здесь самый умный и самый главный. И поэтому все должны слушать его одного и только им восхищаться.

В классе он был самым низкорослым учеником и самым из всех беспородным, самым непривлекательным. Но на “линейках” почему-то стоял всегда впереди - сразу же за комсоргом класса, - глаза всем мозолил своим телесным уродством и низостью. И это было нонсенсом, пародией на порядок и дисциплину. Это вызывало со стороны одно лишь глухое непонимание с недоумением.

Одноклассники его говорили, приглушая голос и руку прикладывая к губам, по сторонам испуганно озираясь, что был он злой и несдержанный на язык, был ехидный и колкий, можно даже сказать - ядовитый, что мог, не задумываясь, больно обидеть словом кого угодно, прямо в глаза тебе гадостей и дерзостей наговорить; что дружить с ним поэтому тяжело и накладно, что он и не дружит ни с кем - всех презирает. Слышать такое было странно Стеблову, даже чудно, не понимавшему, не бравшему в толк, как это такие карлики-дохляки могут быть ещё и такими злыми и ядовитыми одновременно, как умудряются постоянно и безнаказанно обижать людей. Да любому другому давно бы накостыляли за длинный язык, руки-ноги переломали за издевки насмешливые, подлые. А этот клопик на двух ногах ходит себе живой и здоровый вот уже столько лет - и всё никак не уймётся, всё ему с рук сходит. Отчего? - непонятно!

Нет, не нравился ему Збруев, определённо не нравился. И чем дальше - тем не нравился больше. Он как бы являл собою пародию, или антипод того человека и мужика - мужественного, красивого и статного, порядочного, немногословного и солидного всенепременно, - что с малолетства был для Вадика идеалом, к которому сам он тайно всегда стремился.

«Неужели ж он и вправду такой талантливый и башковитый, как про него говорят? Чудно!... Как-то не очень с ним всё это вяжется, прощелыгою и трепачом таким», - встречаясь с ним раз за разом в школе, вцепляясь в Сашку глазами прищуренными, стойко думал про него Вадик несколько школьных лет - и удивляться при этом, что “гении” могут быть такими вертлявыми до неприличия, такими невзрачными и неприятными.

Не менее поражал Стеблова и такой ещё красноречивый факт: Збруева знали практически все учителя школы и знали довольно близко. Любой из них мог запросто остановить его на перемене и проболтать с ним минут десять просто так, как с равным себе человеком. И Сашка не чувствовал в их присутствии никакой совершенно робости: всё также кривлялся по обыкновению, скалился, гоготал, держался с ними развязно и нагло.

«…Удивительный он всё-таки малый, загадочный и необъяснимый, - наблюдая со стороны всё это и по-обыкновению хмыкая себе под нос, недоумённо итожил Стеблов те свои короткие наблюдения. - Наверное и впрямь вундеркинд. Ну а как иначе ещё объяснить такое его поведение?!...»

 

Секрет “гениальности” Збруева открылся Вадику в восьмом классе, когда он сдружился с Сашкой по воле случая, вошёл в его семью на правах друга и с родителями его познакомился. Тогда-то он и понял всё, и перестал удивляться, голову себе ломать в поисках верной разгадки. Он понял, что насколько мачехою была к Збруеву Сашке на первых порах природа, настолько же матерью - судьба. Ибо родился дружок его новый в знаменитой учительской семье, жил в не менее знаменитом “учительском доме”. Дом этот, надо сказать, в ту пору был одним из самых добротных и красивых в городе. Кирпичный, трёхэтажный, с высокими потолками и просторными квартирами со всеми удобствами. Понимай - с туалетом, ванной и горячей водой, - что было сродни хоромам барским для нищих работяг Стебловых, которые первые несколько после переезда в город лет проживали в гнилом и сыром бараке с общим туалетом на улице на десять семей, с холодной водой из уличной же колонки. А тут такой особняк шикарный с балконами, который построило для своих сотрудников ГорОНО, точнее - главным заказчиком выступило. Оно же и распределяло в том доме квартиры. Попасть туда было ой-как не просто сразу после войны, когда весь город лежал в руинах, и большинство горожан проживало Бог знает где - в землянках и шалашах, в переполненных холодных бараках. Случайных людей туда точно не заселяли.

Родителей Збруева заселили - не за красивые глаза, разумеется, и не за выдающиеся заслуги, измерить которые нелегко, если вообще возможно. Заселили за то, что входили в “круг”, были “избранными”… Чтобы пояснить последнее, скажем (вкратце об этом уже упоминалось ранее), что в городе, куда молодыми переехали на ПМЖ родители Стеблова, сугубо деревенские жители, жители-плебеи, было всего восемь школ. И среди них две, под номерами один и четыре, были элитными: туда отдавала на обучение и воспитание своих избалованных отпрысков вся городская знать - партийные, советские и хозяйственные воротилы. Четвёртая школа обладала даже некоторым преимуществом, потому что территориально располагалась выгоднее, чем первая, - в самом центре города, на его холме, куда добираться детям было гораздо удобнее и приятнее… В двух этих школах, ввиду их особого статуса, было лучшее в городе финансирование и материально-техническое обеспечение, осуществлялся самый тщательный кадровый подбор, проводилась самая жёсткая среди педагогов фильтрация. Учителя, попадавшие туда и там со временем закреплявшиеся, получали повышенные оклады и всевозможные ежемесячные и ежеквартальные надбавки, путёвками обеспечивались ежегодными в дома отдыха и санатории, квартирами, чего были лишены их менее удачливые коллеги из соседних школ. Потому-то и держались они за свои места крепко-крепко, за места и собственные предметы. Процент успеваемости и мастерство у них были очень высокие - куда выше, в целом, чем у преподавателей в других учебных заведениях города. Высока была, соответственно, самоотдача и дисциплина… И, будучи сами людьми грамотными, дисциплинированными и мастеровитыми, они и от ребятишек требовали такого же точно отношения к делу, что, безусловно, сказывалось потом на послешкольной судьбе последних… А ещё, как бы в дополнение к сказанному, заметим, что работать в первой и четвёртой школах было выгодно ещё и потому, что, общаясь плотно в течение нескольких лет через своих юных воспитанников с их высокопоставленными родителями, всесильными и всемогущими по преимуществу, расторопный педагог при желании мог извлечь для себя из такого общения немалую житейскую пользу, какую многие из них и извлекали, вне всякого сомнения.

Так вот, директором первой элитной школы, как оказалось, был Иван Иванович Збруев, отец Сашки, а в четвёртой - родной школе Вадика, куда Стеблов, не имевший знатных родителей, попал по сугубо территориальному признаку, - в четвёртой преподавала математику в старших классах Тамара Самсоновна Збруева - мать “юного гения”…

Ивана Ивановича Вадик увидел первый раз только в середине восьмого класса, да и то мельком, можно сказать - на бегу, не успев даже как следует представиться, и впечатления тот на него не произвёл совсем ввиду своей мелкости и невзрачности. А вот Збруеву Тамару Самсоновну он знал в лицо (не зная при этом имени её и фамилии) едва ли не с первого дня обучения, когда кроме первой учительницы и не знал-то ещё никого, когда со своего первого, “инкубаторского”, этажа только в столовую за чаем спускался.

Её невозможно было не знать, при всём, так сказать, желании, - настолько яркой и колоритной она была дамой. Огромного роста и веса, мощная, физически очень крепкая, с широченными бёдрами невероятных размеров и громовым мужским голосом, она одним своим грозным видом наводила страх на окружавших её людей, подавляла их взглядом властным, требовательным, железной и непреклонной волей. Мировоззрение её было достаточно ясное и простое, абсолютно бесхитростное и недвусмысленное, как это теперь уже, по прошествии многих лет, автору представляется, сравнимое с мировоззрением автомата Калашникова разве что или того же гранатомёта. Сформулировать его можно приблизительно так: всех слизняков и мокриц двуногих надо порабощать и гнобить, превращать в этакий скот рабочий. А кого поработить и скрутить нельзя - того надо уничтожать. Беспощадно! Чтобы не мешали они, козлы, “нормальным людям” спокойно жить и радоваться.

Короче, это была не женщина, а танк живой, вездеход или бронетранспортёр на марше, под который лучше не попадать, который тебя как букашку расплющит и не заметит. Этим она, кстати сказать, актрису Раневскую по виду очень сильно напоминала, да и по характеру тоже, по темпераменту, которые у Фаины Георгиевны хорошо видны в ролях, в каждой абсолютно роли.

Далее непременно надо отметить во ещё что, для полноты картины. Являясь женой директора школы, ногой открывавшего двери в горком партии и ГорОНО, Тамара Самсоновна чувствовала себя на работе не меньшей хозяйкой, чем муж, перед которой трепетали и лебезили все - от уборщиц и лаборанток до самого директора. Она и мужика своего безвольного и слабохарактерного держала в железной узде, и он у неё, недотёпа, был всю жизнь на посылах, на поводу, жил её гибким острым умом, её грандиозными на жизнь планами.

Только одна лишь Мещерякова в четвёртой школе не лебезила и не боялась Збруеву, смотрела на неё свысока и в душе, как казалось со стороны, её презирала. Ну так у той у самой муж в горкоме работал: заведовал промышленным отделом там, делами большими ворочал, в обком еженедельно ездил. Мещерякова Збруевой была не по зубам, Мещерякову Тамара Самсоновна хотя и ненавидела, но опасалась…

В семье Збруевых, как выяснилось, был ещё один сын, Илья, который также когда-то учился в четвёртой школе и которого Вадик помнил как хорошего лыжника, неизменного участника спартакиад, не зная только, что они с Сашкой братья. Ко времени знакомства Вадика с младшим Збруевым Илья был уже студентом второго курса Московского энергетического института, заведения почтенного и уважаемого, гремевшего тогда по стране. Сие немаловажное обстоятельство ещё больше поднимало Сашку в глазах его сверстников, увеличивая и без того высокий его авторитет и славу.

Такова вкратце была семья “юного гения” из восьмого “Б” и таков был он сам - человек, кто в сентябре-месяце буквально ворвался в жизнь нашего героя на правах близкого друга, оттеснив на время всех прежних его друзей…

 

4

 

Знакомство их произошло на первом факультативном занятии, которые в тот год решила организовать для восьмиклассников своей школы Нина Гавриловна Лагутина - бессменная учительница математики восьмого “А”, четвёртый год подряд преподававшая алгебру и геометрию одноклассникам Стеблова и одновременно с этим осуществлявшая общее руководство классом, бывшая их классным руководителем. Предваряя дальнейший рассказ, здесь стоит отметить сразу же, что с учительницей Вадику сильно повезло, как повезло ему, в целом, и с четвёртой школой. Уже потому, хотя бы, что Лагутина - и это надо в первую очередь сказать про неё - была и специалистом и преподавателем, каких поискать, большим знатоком и любителем своего дела… может быть, даже самым большим в их школе, если не во всём городе. Этот вывод авторский не только его личным опытом подтверждается, но и тем, например, что свой диплом учителя она выстрадала и получила не где-нибудь, а в Ленинграде - в знаменитом на всю страну ленинградском педагогическом институте. Она была, таким образом, одним из двух педагогом у них (про первую - рассказ дальше), обучавшимся в высшем учебном заведении с всесоюзным статусом. Другие учителя в школе Вадика в плане качества и глубины знаний были на порядок слабее и проще: в лучшем случае являлись выпускниками их областного пединститута, программа и требования в котором не шли ни в какое сравнение с ленинградским.

Важно отметить ещё, что училась там Нина Гавриловна на дневном отделении - не на вечернем или заочном, тем паче, как другие, получавшие дипломы, дома сидя. Училась сразу же после войны, когда Ленинград только-только начал приходить в себя после страшнейшей трёхлетней блокады, последствия которой этот героический город многие десятилетия преодолевал, раны войны “зализывал”… Суровое ей выпало время, голодное и холодное. Казалось: не до учёбы было, не до математики… Но она хотела учиться, и она это сделать смогла: загорелась, подготовилась, собрала вещи и поехала… И поступила сразу же, в первый же год, и потом выдержала в институте пять тяжеленых лет - и честь ей и хвала за это и низкий от многочисленных учеников поклон, а от Небесного Отца - благодарность! Ведь стремление человека к знаниям, к Свету, к Истине является главнейшей его отличительной чертой, первым признаком “человечности” что ли. Именно знания и формируют, в конечном итоге, личность, расцвечивают и раскрашивают её всевозможными ярчайшими красками, выделяют каждого конкретного индивида из общей бесцветной массы двуногих живых существ, от массы звериной особенно-то и не отличимой. Все другие критерии для определения уникальности человека, его своеобразной и несравнимой ни с чем красоты поверхностны и сомнительны - чтобы там ни говорили по телевизору про толщину кошелька, виллы во Франции и хватку “волчью”, про размеры талии, груди, длину ног, про древнюю культуру тела…

Возвращаясь назад, к Лагутиной, скажем, что внутреннее стремление молодой девушки стать педагогом в точности совпало тогда с нуждами родной страны, разбившей в пух и прах очередного хищного завоевателя-Зверя. Истощённое войной государство, положившее на полях брани миллионы чистых и честных душ и голов светлых, испытывало крайнюю нужду в широко образованных специалистах; в крепких преподавательских кадрах - в особенности. Из уст правительства с генералиссимусом Сталиным во главе набатом прогремели тогда крылатые ленинские слова: “учиться, учиться и учиться”, - и тысячи юношей и девушек во всех концах огромной державы, державы-победительницы, поддавшись призыву, дружно садились за парты, чтобы по прошествии нескольких лет с успехом заменить на трудовых фронтах погибших на фронте родителей.

Таланты поощрялись как никогда, таланты культивировались и оберегались; им были открыты любые двери любых научных учреждений страны, даже самых престижных и засекреченных. Дерзай только, пробуй, думай, изобретай, твори, создавай великое и вечное; стремись к неведомым берегам, высоким космическим далям. Но непременно отдачу давай, давай результат. Иначе грош цена твоему пустому сидению и диплому.

Поблажек не было никому и никаких. Требования были предельно жёсткими. Запад с Америкой во главе развернул против России “холодную войну” - взамен “войны горячей”. И необходимо было либо гнуться и погибать, либо отвечать на смертельный вызов противника. Альтернативы у русских не было никогда: всегда их жизнь балансировала на грани войны и мира.

Русская история, - как нельзя лучше писал по этому поводу замечательный русский мыслитель И.А.Ильин, воспринимавший Родину свою милую через образ вечно осаждённой крепости, - развивалась так, что для неё не было никакого выбора: или надо было сражаться, или быть уничтоженными; вести войну или превратиться в рабов и исчезнуть.” “Со всех сторон доступная, нигде не защищённая, простиралась Россия - своего рода лакомая добыча как для кочевого Востока, так и для осёдлого Запада. Столетия тревоги, военных угроз, переменных успехов и поражений, нового собирания сил, нового чрезмерного напряжения… Такова история России - история длительной национально необходимой обороны…”

Такое положение дел и обстановка внешняя не могли не сказаться, естественно, на качестве обучения, на атмосфере, царившей тогда в российских учебных заведениях, как высших, так и средне-специальных; как не могли не отразиться они, конечно же, и на настрое самих студентов, на их самоотдаче невиданной, непостижимом энтузиазме! Нина Гавриловна рассказывала иногда на уроках про учёбу в северной столице, ознаменованную единым творческим для всех порывом, пытаясь рассказами этими ребятишек зажечь. Про тяжёлые институтские сессии рассказывала, во время которых подруги её истощённые частенько падали в обморок от переутомления, и преподаватели откачивали их нашатырем; про выпускные ответственейшие экзамены, во время которых у неё самой без конца текла из носа кровь и кружилась голова от усталости и перенапряжения; про то, наконец, как рыдала она в деканате от счастья, получая на руки тёмно-синий диплом, как целовала его при всех многократно, давая клятву не опозорить высокого звания Учитель. Наверное, всё оно так и было. И классная руководительница Вадика вряд ли сильно сгущала краски, преувеличивая пережитое. Потому как была она в школе, повторимся, на голову выше многих своих коллег-преподавателей и по знаниям математическим, довольно обширным и глубоким, и по преподавательскому мастерству, всем им всегда помогала, подсказывала, консультировала, задачки решала особо сложные, которые те самостоятельно решить не могли... И уроки свои она стремилась проводить так, чтобы были они понятны и двоечникам, и отличникам - как можно честнее и проще то есть, без самолюбования и выпендрежа, до которого немало педагогов охочи. И это ей удавалось, как правило: классы, которые она вела, по среднестатистическим показателям были всегда впереди. Что и подтверждали проверочные рейды представителей различных надзорных ведомств, проходившие с успехом.

Казалось бы, что такой солидный диплом, богатые познания и мастерство педагога просто обязаны были положительно повлиять на её судьбу, служебное положение и карьеру - в плане её продвижения и роста. Однако ж вот не повлияли ни сколько, даже и самую малость не помогли. И уже с первых месяцев своей работы стала Лагутина в школе этакой ломовой лошадью, бессловесной и безотказной, на которую и наваливали больше всех, и чаще других запрягали; а кормили ровно настолько, чтобы с голода, бедная, не умерла, сколько требуется для физического выживания. Слава и почёт, во всяком случае, и всяческие там награды и поощрения всё время доставались другим - таким, к примеру, как Збруева Тамара Самсоновна, которая жирный и сладкий кусок могла из чужой глотки запросто вырвать, чтобы в свою запихнуть. А трудягу и тихоню-Лагутину на голодной диете оставить. Участь которой была с первого дня незавидной, увы. Это - и горы непроверенных тетрадей, и максимальное количество часов; да ещё и постоянные подмены и работы внеурочные, дополнительные.

Нина Гавриловна не роптала - ни разу: бунт и революция не были её стезёй. Покорно и бесстрастно тянула она свой педагогический воз, и даже и не пыталась сопротивляться. И поделать тут было ничего нельзя: такой уж был у неё абсолютно не бойцовский характер…

Немало поспособствовало этому и неудачное её замужество, от которого очень скоро остались только пометка в паспорте да чужая, противная ей фамилия, да ещё два крохотных живых существа, два мальчика с промежутком рождения в один год, которых уже ей одной пришлось растить и вытягивать в итоге, выводить, что называется, в люди. Как это всё тяжело и во всех отношениях обременительно! - объяснять не надо! Кто бабье одиночество испытал, кто самолично прошёл через такое - тот знает и так: по чём она - безмужняя бабья доля!

Рассказывали, что она даже и алиментов не требовала и в суд не обращалась ни разу, когда её бывший супруг, по белу свету странствовавший, по много месяцев кряду денег ей на мальчиков не высылал - толи по забывчивости, толи сознательно. Тут тоже характер её выступал, проявлялся отчётливо: ей, тихоне “беззубой” и слабохарактерной, легче было полуголодной с детьми сидеть, чем по судам мотаться, деньги из кого-то трясти-вышибать, с кем-то сутяжничать и бодаться, недобрую славу себе в глазах людей составлять, сквалыгою прозываться. Активный жизненный путь, с мирским борением связанный, с бунтом, был ей с рождения глубоко чужд… и глубоко противен был, вероятно, всему её душевному складу.

Про Лагутину важно ещё сказать, что, оставшись одна после кратковременного замужества, она не загуляла, не запила, не опустилась до “грязи” и бытового распутства, чем обыкновенно славны молодые одинокие женщины, женщины-разведёнки. Никогда не видели её в школе истерзанной и помятой после бессонных бурных ночей, опухшей, отёчной, одетой неряшливо; как не тянулась за ней длинным шлейфом и дурная по школе слава. Чистой и ухоженной всегда была - и внешне, и внутренне, - причесанной, по форме одетой; и детей одевала чистенько, чтобы не выглядели хуже других, не ощущали себя ущемлёнными.

Чувствовалось только - по глазам её грустным и чёрным, по нервным жестам и репликам, - что уж больно одинокой она себя ощущает, бесправной и беззащитной; что безрадостна и бесприютна нынешняя её жизнь.

Но тут уж вины её не было никакой, - ибо тоску душевную, страх перед будущим помадою не затрёшь и раскалённым утюгом не загладишь!…

 

Когда Нина Гавриловна впервые появилась в пятом “А” классе, как только его переступила порог, представилась и познакомилась, первый урок провела, одноклассники Стеблова уже и тогда  почувствовали, что из этой слабохарактерной одинокой женщины можно любые “верёвки вить” и садиться на шею при всяком удобном случае, что с учительницей им повезло несказанно. У неё они не перетрудятся - это точно. Потому что она - добрая, она - демократ…

И так оно всё и случилось - одноклассники здесь не ошиблись. Они действительно “вили верёвки” все последующие шесть лет - и на шее сидели, и сибаритствовали по настроению. И ничегошеньки Лагутина с этим поделать не могла, а точнее будет сказать - не очень-то и пыталась. И здесь ей было легче и проще молча терпеть и утираться, безропотно уступать, поддаваться классу - чем огрызаться, ставить на место всех, бунтовать, принуждать, своевольничать. Толстовское знаменитое «непротивление злу насилием» было сознательной её политикой, которая, как уже было сказано, в целом давала хорошие результаты: классы её по успеваемости были в числе первых в школе, а ученики - на ведущих ролях.

«Кто хочет учиться, кто старается изо всех сил и кому моя математика нравится и будет нужна в будущем - тому я обязательно помогу, отдам тому все знания и всю душу, - вероятно, решила она для себя с первого же своего самостоятельного урока. - А с лоботрясами и двоечниками ругаться, заставлять их внимательно себя слушать и чему-то силком учить, всех этих слесарей и сантехников будущих, уборщиц, учётчиц и шоферов, - нет, это дело пустое и безнадёжное. Себе дороже выйдет»… И, наверное, это было правильно, такая её негласная политика и метода…

Была у Нины Гавриловны в школе одна отдушина - Чаплыгина Ольга, красавица, праведница, большая умница и эрудит, отличница с первого дня обучения, общественница и работяга. Всё то время, покуда Лагутина руководила классом Стеблова и вела у них математику, а происходило это в продолжение шести долгих лет, с пятого и по десятый класс включительно, она души не чаяла в ней, считала эту кроткую и прилежную, очень воспитанную и трудолюбивую девочку самой умной и самой способной ученицей в школе, что было истинной правдой, истинной, не всем, однако же, нравившейся.

Они были очень похожи, учительница и ученица, - и лицами своими круглыми и широкими, и огромными неженскими лбами, и тёмными прядями волос на голове, заколотыми сзади в пучок; похожи они были и характерами, и темпераментом, и отношением с людьми, но главное - склонностью к точным наукам, среди которых на первый план обе ставили математику. Неудивительно поэтому, что довольно быстро у них сложились тёплые дружеские отношения, на взаимном уважении и доверии друг к другу основанные, которые все школьные годы неоднократно давали повод ко всяческим сплетням и пересудам, и к тайной непримиримой зависти - как со стороны самих учеников, так и со стороны их родителей… Но Чаплыгину Лагутина не бросала несмотря ни на что, своих симпатий к ней ни от кого не прятала, не скрывала чувств; наоборот - усиленно пропагандировала и превозносила их, как и многочисленные достоинства своей любимицы. И все девять лет стояла за неё горой - как за дочку родную! - что было ей, тихоне, совсем не свойственно. В десятом классе только она не смогла её уберечь от одной злыдни, - но и там винить её особенно-то нельзя: злыдня попалась уж больно напористая и ядовитая! 

Что же касается других воспитанников, то их Нина Гавриловна не воспринимала всерьёз - ни как математиков, ни как личностей. И хотя и ставила половине класса отличные по своему предмету отметки, всегда подчёркивала при этом, что на твёрдую пятёрку математику у них знает одна Ольга, что только за неё одну она не будет краснеть и опасаться на выпускных экзаменах.

То же самое можно сказать и про героя нашего, Стеблова Вадика. Долгое время Нина Гавриловна относилась в нему довольно прохладно, если не сказать - пренебрежительно, считая его, по-видимому, совершенно бесперспективным и безнадёжным по своей части, шалопаем ветреным, дурачком или упёртым спортсменом-лыжником на худой конец, что было по её мнению одно и то же. И всё это несмотря на то, что математика, как уже говорилась, была единственным после физкультуры предметом в школе, который Стеблов уважал и по которому не опускался даже и в самые смутные времена (шестой и первая половина седьмого класса) ниже хороших отметок.

Трудно сказать, что являлось причиной такого нелестного и, в целом, неверного мнения о нём со стороны хорошей учительницы. Несходство ли характеров и темперамента было тому виной: для спокойной и флегматичной Лагутиной ураганистый Стеблов был, вероятно, на первых порах слишком не обуздан и дик, шумлив, вертляв, непоседлив. Или же социальное положение Вадика, самое низкое в классе. А может, плохая успеваемость по другим предметам играла свою негативную роль, о которой Лагутина, как классный руководитель, была осведомлена прекрасно. Или же то и другое вместе… Но только факт остаётся фактом: учительница математики Стеблова не жаловала с первого дня и плохо скрывала своё к нему нерасположение.

Посильную лепту в это регулярно вносил и прохиндей-Макаревич, паренек хороший и добрый, в целом, но чрезвычайно хитренький. Ему, неплохо учившемуся по другим предметам, почему-то совсем не давалась математика: он не понимал никогда элементарных её основ, не обладал способностью дедуктивно мыслить. Поэтому он, на правах давнего друга Вадика и соседа по парте, всё время списывал у Стеблова все, без исключения, контрольные работы, предлагавшиеся на уроках Лагутиной… Списывал он, а Лагутина подозревала обратное, потому как по остальным предметам Макаревич учился лучше, да и нравился ей, вероятно, больше, был более её женскому сердцу мил.

«Никак не могу понять: кто из вас двоих кому помогает? - всякий раз язвительно обращалась она к сидевшим на передней парте друзьям после очередной контрольной, сознательно глядя при этом на одного только Вадика, и как бы именно его пытаясь вывести на чистую воду, заставить честно правду открыть и прилюдно покаяться. - У вас даже орфография в работах одинаковая, не говоря уж про всё остальное».

«Да мы по очереди: то он мне, то я ему», - мгновенно реагировал на неприятный вопрос хитрый и говорливый Серёжка, и таким ответом ложным и подленьким ловко выгораживая себя и полностью подставляя друга.

«Во-о-о-н оно что! - качала головой учительница, с укоризной поглядывая прищуренными глазами на покрасневшего и притихшего Вадика, презрением обдавая того. - Ну-ну!»

Что она думала после таких ответов, можно только догадываться. Отношения её к Стеблову, во всяком случае, они не улучшали…

 Сам же Вадик в такие минуты только краснел и терялся, и всегда упорно молчал, не желая рассказывать всем правду, дружка бестолкового выдавать! А во время следующей контрольной простодушно пододвигал толкавшему его в бок Макаревичу свою тетрадь, давая Лагутиной повод на следующий день лишний раз заподозрить себя в никчёмности и плагиате, а дружка своего, наоборот, - превознести…

Даже и поступление в ВЗМШ не изменило поначалу мнения учительницы о нём. Узнав об этом, она как-то сразу, ни секунды не сомневаясь, подумала, что Вадику просто-напросто кто-то все задачи решил. А он, прохиндей, их только переписал старательно и отослал в Москву под своим подлым именем, как проделывал-де он похожее и с её контрольными не раз; подумала, что он не продержится в этой школе более одного месяца.

Такое мнение о Стеблове - нелестное и неправильное, повторимся, а для классного руководителя и вовсе непростительное, - держалось у Лагутиной аж до конца восьмого класса включительно. До той поры, понимай, когда уже и первые выпускные экзамены были на носу, и со всеми воспитанниками было всё более-менее ясно: кто из них чего стоил и годен на что, или наоборот - не годен. Только в этот момент, когда математические успехи Вадика стали совсем уже очевидными и бесспорными, Нина Гавриловна - к своему немалому изумлению! - обнаружила, что долгое время так необоснованно плохо думала про одного из своих учеников, так несправедливо, оказывается, его всегда подозревала и унижала.

Но даже и после этого - внутренне! - она осталась к Вадику холодна. Он не был героем её романа, увы! не был ей мил, симпатичен…

 

5

 

Но мы отвлеклись, читатель, свернули далеко в сторону с нужного нам пути, на который теперь необходимо вернуться.

Итак, в конце сентября преподавательница математики и классный руководитель восьмого “А”, Лагутина Нина Гавриловна, проводила в школе первое факультативное занятие по своему предмету, на которое она пригласила всех желающих: именно так было написано в объявлении возле учительской её рукой. Проводился факультатив сразу же после занятий в кабинете математики на третьем этаже, обустройством и оформлением которого в своё время сама же Нина Гавриловна и занималась, за который впоследствии и отвечала.

Стеблов, сбегавший перед факультативом домой, сестрёнку заболевшую накормить и напоить лекарствами по наказу матери, на первое занятие опоздал - и сильно. Когда он, запыхавшийся, переступил порог математического кабинета, Лагутина уже минут двадцать как рассказывала ученикам первую тему и успела исписать за это время почти всю доску.

Народу на факультативе набралось много, не менее двадцати человек, так что свободными оказались только последние парты. Больше половины присутствующих, как сразу же отметил для себя Вадик, были чужаки из параллельных восьмых “Б” и “В” классов…

Увидев занятым своё привычное место на первом от учительского стола ряду и “предателя”-Серёжку, усевшегося уже с кем-то другим за парту и оживлённо с новым соседом болтавшего, Вадик растерялся от неожиданности, не зная тогда, что делать и куда садиться.

- Ну, что застыл посередине класса, Стеблов? Проходи, усаживайся, раз пришёл, не маячь у двери,- недовольно выговорила ему Лагутина. - Макаревич пусть отдохнёт от тебя немного, а ты иди вон к Збруеву Саше, с ним посиди. Он мальчик хороший: глядишь - уму-разуму тебя научит.

Збруев сидел на предпоследней парте центрального ряда, сидел один. И Вадику ничего не оставалось делать, как последовать указаниям учительницы и сесть рядом с ним.

Так, совершенно неожиданно для себя, он оказался на одной парте с их школьной знаменитостью, Збруевым Сашкой, про которого уже столько слышал до этого, о котором успел составить некоторое нелестное мнение - именно так. Но которого видел прежде только издали и мельком и с которым даже и шапочно не был знаком…

 

Два часа, помнится, длился первый факультатив, полтора из которых Вадик молча просидел рядом с Сашкой, постоянно искоса наблюдая за ним, ощущая своим плечом тепло его щуплого тела. Он многое успел подметить за это время, многое разглядеть, и всё, что подмечал и разглядывал, было не в пользу соседа, психологически не приближало Збруева к нему, наоборот - отталкивало и отдаляло. Не вызывали симпатий к Сашке его короткие кривые пальцы обеих рук с ногтями неровными и неухоженными (про которые любой добросовестный хиромант-дерматоглифик сказал бы, наверное, о его природном коварстве, хитрости и лицемерии), немытые волосы на голове, пиджак потрепанный и помятый. И даже тетрадка Сашкина коробила Вадика, портфелем и партой затёртая до невозможности, в которую Збруев неряшливо и небрежно, будто бы с вызовом даже, неохотно заносил предлагавшийся Лагутиной материал, язвительно при этом дёргаясь и носом шмыгая, кривляясь и гримасничая беспрестанно. Да ещё и тихо, одними губами что-то пренебрежительное шепча - заслуженную учительницу, похоже, держа за какую-то дурочку необразованную, за пустомелю.

Всё это, вместе взятое, вкупе с природной Сашкиной немощью и недоразвитостью, не могло не сказаться на настроении Вадика, на душевном расположении его, комфорте. Проснувшееся чувство давней к их школьному “гению” неприязни росло в его сердце как на дрожжах, так что к концу факультатива он сильно жалел уже, что опоздал, что заняли его привычное возле Серёжки Макаревича место… А ещё он твёрдо решил для себя, от соседа строптивого всё дальше и дальше отодвигаясь, что не сядет больше с этим самонадеянным коротышкой ни при каких обстоятельствах. И в следующий раз, если опять опоздает, он лучше сядет на последнюю парту и будет сидеть один…

Так бы оно всё в дальнейшем, скорее всего, и произошло, и Стеблов намерение своё осуществил непременно: огородил бы себя от неприятного и нежелательного во всех смыслах соседства, - если б на исходе второго часа упорно до того молчавший и чему-то беспрестанно ухмылявшийся Збруев самолично не нарушил воцарившейся на их парте тишины.

- Ерунда всё это, лажа сплошная, рутина и серятина, - вдруг сказал он, вполоборота поворачиваясь к Вадику и показывая тому глазами в сторону стоявшей у доски Лагутиной, которая выводила последние в тот вечер формулы. - Правильно моя мать предупреждала, что эти занятия дополнительные рассчитаны на середнячков и ничему по-настоящему научить не могут… Самому надо заниматься, темы и задачи самому выбирать - по своим способностям и уровню развития. Тогда пользы во сто крат больше будет.

Сказавши это, он нагнулся к стоявшему возле парты портфелю и вытащил из него большую толстую книгу в твёрдой обложке, не единожды, как сразу же заметил Стеблов, читанную.

“Московские математические олимпиады”, - успел прочесть Вадик название до того, как Сашка, положив книгу перед собой, раскрыл её на первой странице.

- Вот какие задачи нужно решать, - самодовольно ухмыльнулся он, в другой раз хитро посмотрев на ошарашенного соседа. - Они куда больше принесут пользы, чем все эти факультативы дурацкие!

Книгу он тогда сознательно положил так, чтобы сосед смог хорошо рассмотреть её содержимое и при желании прочесть его, что сосед, разумеется, и сделал.

“Задачи, предлагавшиеся на олимпиаде в 19** году в городе Москве ученикам восьмых классов,” - краем глаза стал читать Стеблов начало первой страницы, за которым под номерами шли уже сами задачи - много-много напечатан было задач, самых разных и самых диковинных.

Книжку Збруев не передвигал, не загораживал руками, не вредничал - видел, что сосед заинтересовался. Польщённый и довольный, Сашка возгордился этим и решил соседа по-максимуму заинтриговать - задачник всё ближе ему подсовывал: на, мол, читай и учись, запоминай, какие бывают книжки. И не стесняемый ничем Стеблов невольно стал читать условия. Первое прочитал - поразился; второе, третье… Остановился на секунду, чтобы перевести дух, и потом, лишь мельком взглянув на довольством сияющего хозяина «сборника», стал медленно читать дальше… И чем дольше он их читал, те внезапно возникшие перед ним московские олимпиадные задачи, - тем ближе пододвигался к книге, не замечая при этом, что сталкивает Сашку на пол, и тем ярче разгорались его удивлённо расширившиеся глаза, от которых не отставало отзывчивое на всё новое и великое сердце.

Задачи Сашкины были прелесть как хороши! - на порядок сложнее и интереснее тех даже, что месяц назад прислали ему из ВЗМШ в первой контрольной работе. Поэтому и покорили Стеблова сразу же. И целиком. А всё потому, что он становился жаден до хороших умных задач - и готов был уже ежедневно и ежеминутно “лакомиться” ими как гурман заправский…

- Откуда у тебя это? - подавляя душевную дрожь и неприязнь недавнюю, спросил он, наконец, поднимая голову, когда была прочитана до конца вся первая страница.

- Из дома, - продолжая скалить неровные жёлтые зубы, ответил сияющий счастьем Збруев, чрезвычайно довольный, видимо, произведённым на соседа эффектом. - У моей матери таких книг много.

- У матери?! А кто у тебя мать? И откуда у неё такие ценные книжки? - не понял Вадик, услышав странный ответ.

- Тамара Самсоновна Збруева, - засмеялся Сашка, с удивление на соседа по парте поглядывая. - Она в нашей школе работает, математику преподаёт. Ты чего, не знаешь её что ли?! Она тут давно работает.

-…Знаю! - ответил опешивший и растерявшийся Вадик, выпячивая глаза. - Только я не знал никогда, что она - твоя мать. Вот это новость так новость!...

Наступила пауза в разговоре, во время которой оторопевший от услышанного Стеблов напряженно морщился, брови супил… усиленно что-то соображал.

-…А ты-ы-ы… можешь… одолжить мне эту книгу до завтра? - наконец неуверенно спросил он через секунду-другую, при этом просительно и по-собачьи жалостно посмотрев на Сашку, чего и сам от себя не ожидал. - А завтра утром я её тебе верну; просмотрю всю дома внимательно - и верну.

- Бери, - ответил Сашка с охотой, сильно тогда подкупившей Вадика. - Я подожду: мне не к спеху.

Улыбка не сходила с его лица - худого, конопатого, самодовольного…

 

Прибежавший после факультатива домой и наотрез отказавшийся от ужина Вадик, находившийся в крайней степени возбуждения, сразу же сел за письменный стол в надежде за оставшееся до утра время успеть просмотреть диковинную Сашкину книгу и переписать из неё к себе в тетрадь наиболее понравившиеся задачи. Но, пролистав тогда книгу из конца в конец, просмотрев внимательно её содержимое, он быстро осознал бессмысленность своей затеи и вздорность её полнейшую: только для восьмиклассников там было представлено по различным темам двести двадцать задач. А ведь там были ещё задачи для девятых и десятых классов - около семисот в общей сложности.

Вернувшись после просмотра в начало книги, и пробежав ещё раз глазами разделы своей возрастной группы, наш герой заводной, горячий, духом совсем упал. Оттого, что каждая задача, какую ни погляди, была настолько умна, глубока и неповторима, настолько притягивала к себе внимание и не отпускала быстро, самой важной и лучшей казалась при первом прочтении, - что выбрать из них из всех десяток-другой наиболее интересных и стоящих не представлялось возможным. Тем более - в предельно-короткий срок…

А на часах уже было начало девятого вечера: до утра оставалось всего-то ничего.

«…Ладно, - решил тогда для себя раскрасневшийся и раздувшийся Вадик, растерявшийся, но не сломленный, охоту к книге не потерявший. - Девятые и десятые классы мне пока не нужны: до них далеко ещё, - а вот задачи для восьмиклассников нужно переписать - все! Тут все хороши и полезны… Сколько успею, сегодня перепишу: до завтра ещё время много. А завтра упрошу Сашку дать мне на это дело ещё один день. За целый день, надеюсь, можно вполне успеть - если и на уроках тайком переписывать… Пока не перепишу всё - книгу я ему не отдам. Подождёт, я думаю, если у него, как говорит, таких задачников много».

Так тогда всё решив и рассудив красиво, выработав для себя план действий, без которого он даже и в детстве ни одного дела пустяшного не начинал, Стеблов после этого с жаром принялся за работу и к двенадцати часам ночи успел переписать условия шестидесяти восьми задач… Далее переписывать сил уже не было: слипались глаза, не слушались руки, - и остальное он отложил до утра, намереваясь проснуться пораньше.

Но сделать этого не удалось: элементарно сил не хватило. И крайне расстроенный и раздосадованный Вадик пошёл с Сашкиной книгой в школу, обдумывая по дороге свой предстоящий со Збруевым разговор, который он намеревался оттянуть до конца занятий: чтобы времени побольше выгадать, которое прямо-таки тенью от него убегало, что было и не догнать…

Однако уже на первой перемене в дверях их класса показалась кучерявая Сашкина голова, Стеблова в классе глазами искавшая. Делать было нечего: надо было выходить - объясняться.

- Привет, Сань! - как давнему знакомому помахал ему Вадик рукой, вставая и вылезая из-за парты. - Сейчас я выйду.

Спрятав в портфель драгоценную книгу, которую, крадучись, переписывал весь первый урок, он вышел в коридор к Збруеву.

- Сань! - затараторил с ходу, с порога что называется, как пулемётной очередью словами страстными Сашку всего забросав. - Дай мне книжицу ещё на день, прошу тебя! Там такие классные задачи! - с ума можно сойти! Я никогда не встречал ещё таких интересных задач! никогда! Мне очень хочется их все переписать и иметь при себе, мне это очень важно и нужно!… Я уже восемьдесят задач переписал: сто сорок осталось. За сегодняшний день и за вечер я их все обязательно перепишу! слово даю! клянусь чем хочешь!… Договорились, Сань?!

Стеблов говорил всё это так жарко и так убедительно, так просительно и подобострастно на Збруева тогда смотрел, что тому ничего не оставалось другого, как согласиться. Тем более, что книжка эта ему и вправду не очень-то была нужна.

- Спасибо, Сань! - изо всей силы, в знак благодарности, сжал его руку Вадик, что Збруев поморщился даже. - Ты друг настоящий! верный! Завтра утром я верну тебе её в целости и сохранности, обязательно верну! - ты не волнуйся только! Хорошо?!…

На том они и расстались.

Но как ни старался Вадик, как ни подстёгивал и ни рвал себя целый день, - переписать условия оставшихся ста сорока задач ему не удалось и на этот раз. И к следующему утру у него осталось не переписанными из книги ещё тридцать пять задачек.

- Сань! - опять просительно обратился он к Збруеву, когда тот на первой перемене вторично заглянул к ним в класс. - Я ещё не всё успел: тридцать пять задач мне осталось… Я уж и так вчера весь день переписывал - не отдохнул ни разу. Голова гудит, рука, вон, правая совсем не слушается. Дай, пожалуйста, свою книжку ещё на день, будь другом! Уж очень хочется мне задачи эти у себя иметь, страшно хочется! Я их чем больше читаю и переписываю, тем они больше нравятся мне! Честное слово!… Сегодня, точно, я всё перепишу и завтра утром отдам тебе книжку.

- А зачем их переписывать-то, не пойму? - выслушав Вадика, неожиданно спросил тогда Збруев, у которого, видимо, ещё дома созрел некий план в голове. - Если задачи понравились тебе, как ты говоришь, - так и давай их вместе решать, оставаться после уроков - и решать. В процессе решения ты их все и запомнишь, и перепишешь.

- Где решать? - не понял Вадик, оторопело взглянув на Сашку.

- Да здесь, в школе. Будем оставаться с тобой после занятий, запираться в каком-нибудь классе - и спокойно себе решать. И тебе польза будет, и мне. И на факультативы дурацкие тогда ходить не надо, от которых никакого толку нет, а лишь напрасная трата времени… Ну что? - согласен?

Сашка в упор внимательно смотрел на Вадика, улыбался, ответа ждал.

-…Согласен, - пожал плечами совсем уж растерявшийся Стеблов, толком и не понимавший ещё, что предлагают ему и что может получиться, в итоге, из такой неожиданной и чудной во всех смыслах затеи…

 

6

 

На второй перемене Стеблов со Збруевым встретились вновь - уже просто так, как друзья закадычные, - и перво-наперво договорились, опять же с подачи Сашки, что Вадик попросит у Нины Гавриловны ключ от её математического кабинета, в котором, по Сашкиному замыслу, они и должны будут проводить свои индивидуальные занятия.

- Я бы мог подключить к этому делу мать, - разъяснял тогда Сашка свою позицию, - чтобы она с ней переговорила. Но ты же понимаешь, что ей это будет не совсем удобно: в наши с тобой личные дела вмешиваться.

- Конечно, Сань! - добродушно соглашался с доводами счастливый Вадик, польщённый сделанным ему предложением, как, в целом, и самим вниманием збруевским, которого он никак не ожидал. - Зачем твою маму сюда втягивать и подключать! Я сам попрошу; думаю, что Нина Гавриловна не откажет.

Но Лагутиной, столько сил в своё время отдавшей на обустройство и оснащение кабинета, трясшейся потом над каждым его предметом, каждым учебным пособием и плакатом, которых за несколько лет работы достаточно уже набралось, Лагутиной неожиданная просьба Стеблова категорически пришлась не по душе, покоробила даже.

- Зачем тебе ключ? - холодно и даже резко отреагировала она на его странное обращение.

Тон учительницы смутил Вадика, нарушил, а потом и испортил совсем его приподнятое настроение.

- Да мы с Сашей Збруевым из восьмого “Б” решили после уроков оставаться в школе и вместе решать задачи. Ну-у-у, чтобы математику получше изучить, - краснея густо, ответил он, оробев, предчувствуя недоброе.

- А вы что, уже подружились с ним что ли?! - удивилась Лагутина.

-…Да, - после некоторого замешательства неуверенно ответил Вадик.

- Быстро! Чем ты его подкупил-то, интересно знать?!

Учительница недоверчиво покачала головой, задумалась и напряглась, под ноги себе посмотрела, сурово сжатые губы при этом то и дело покусывая. Ей совсем не понравилась - по лицу видно было - эта ребяческая затея с внеурочными занятиями, и ключ отдавать категорически не хотелось. Тем более - Стеблову… Скорее всего, она бы и не отдала - если б не Збруев Сашка, который путал ей в тот момент все карты, по рукам и ногам будто её вязал. Отказать ему - значило самой Тамаре Самсоновне отказать. А с Тамарой Самсоновной связываться, пусть и опосредованно, через сына, Лагутиной совсем не хотелось, врага такого нешуточного и непростого в школе себе наживать…

-…А когда вы с ним оставаться-то собираетесь? - спросила она, наконец, недобро взглянув на Вадика, создавшего ей проблему.

- Да сегодня уже хотели бы остаться… ну-у-у, если можно, конечно.

И опять пауза в разговоре, опять раздумья - тяжёлые, мучительные.

-…Ладно, - продумав с минуту, промучившись, сомнениями себя болезненными потерзав, решилась под конец Лагутина и полезла в карман жакета. - Дам я вам ключ… Но только смотри, Стеблов, чтобы без глупостей у меня и без хулиганства; и чтобы кроме вас двоих никого больше в моём кабинете не было… Если узнаю, что будете после уроков там дурака валять - отберу ключ немедленно…

 

Таким вот странным, почти чудесным образом Вадик получил в свои руки ключ от школьного математического кабинета. И уже в тот же день, когда отзвенел последний предупредительный звонок первой учебной смены и стихли голоса разошедшихся по домам учеников, они заперлись в нём вдвоём со Збруевым, чтобы вместе в тиши его постигать премудрость классических математических наук. Усевшись за первую парту, за которой всегда Вадик сидел, они с жаром и независимо друг от друга принялись за решение первой по списку задачи из мудрёной Сашкиной книги, склонив в напряжении головы над столом и тихо сопя при этом.

Но уже минут через десять, когда Стеблов только-только осмыслил условие, когда понял, наконец, чего от него хотят и напрягся было в раздумье, Сашка вдруг с шумом выпрямился, отодвинул от себя тетрадь, после чего встал и из-за парты вышел.

- Ты чего, Сань? - удивился Вадик.

- Всё! Решил! - ухмыльнулся Збруев в ответ.

- Как решил?! Так быстро?!

Вадик опешил, поражённый.

- Да ты решай, не волнуйся, - ответил ему Сашка с улыбкой, взглянув на ошалелое лицо товарища. - Я просто эту задачу уже решал дома полгода назад и сейчас вспомнил решение. А ты сиди и соображай давай - на меня не смотри, не обращай внимание.

- А-а-а! Вон оно что, - с облегчением выдохнул Вадик, успокаиваясь. - А я-то думал…

Он тоже отодвинул от себя тетрадку, выпрямился на парте.

-…Ну, если ты решал уже эту задачу, и тебе она не интересна, - давай тогда решать другую, - предложил Сашке.

Но Сашка отмахнулся от этого.

- Не смотри на меня, повторяю, - решай, - сказал твёрдо. - Я уж тут полкнижки почти что перерешал: так что отдохну пока… А ты давай догоняй меня веселее: чтобы потом вровень идти.

- Ну смотри, как хочешь, - Вадик пожал плечами, подвинул к себе тетрадь, после чего склонился в раздумье над нерешённой пока задачей, а Сашка в этот момент стал прохаживаться взад-вперёд по заставленному партами кабинету…

Через какое-то время за спиной задумавшегося Стеблова вдруг послышался характерный деревянный скрежет, перешедший в протяжный стон. Испуганно вздрогнув и обернувшись, все мысли враз растеряв, он увидел позади себя распахнутую настежь дверь одного из четырёх трехъярусных шкафов, которыми была сплошь заставлена задняя стена кабинета и в которых Лагутина хранила всевозможные приспособления к урокам: циркули, транспортиры, пластмассовые линейки и треугольники, кубы бумажные и пирамиды и ещё многое-многое другое, чьего назначения Стеблов пока что даже и не знал. И там, в центральном шкафу, забравшийся с ногами на заднюю парту Збруев уже шуровал вовсю, с любопытством разглядывая его содержимое.

- Не надо, Сань, закрой шкаф. А то Нина Гавриловна заругается, - заволновался Вадик, вставая и направляясь к Сашке, останавливаясь возле него.

- Да я просто хочу посмотреть, что тут у неё, чумички нашей, припрятано, - раздался из глубины шкафа глухой збруевский голос. - Не бойся.

Покопавшись внутри с минуту, пособиями там погромыхав, Сашка нашёл на внутренних полках два небольших бумажных шара, ярко раскрашенных прежними учениками, повертел их в руке, ухмыльнулся чему-то.

- Хочешь, фокус тебе покажу? - спрыгнув с парты на пол, обратился он, довольный, к Стеблову, шарами поигрывая перед ним.

Вадик утвердительно кивнул головой, и Сашка, для удобства пиджак расстегнув, начал ловко жонглировать шарами: сначала - одной рукой, потом - двумя. У него неплохо это всё получалось, такое жонглирование цирковое, что вызвало у его друга нового немалое удивление и восхищение.

- Сможешь так? - остановившись, обратился он к Вадику, ухмыляясь.

- Не знаю, - неуверенно пожал тот плечами.

- А ты попробуй.

Сашка протянул ему шары и принялся с жаром учить взявшего их Вадика искусству жонглирования: сначала двумя шарами, потом тремя, четырьмя, благо что шаров в шкафах оказалось много. С шаров они перешли на кубы; с кубов - на призмы и пирамиды… Про задачи они, естественно, позабыли и вспомнили про них только тогда, когда в семь часов вечера постучала уборщица в дверь и попросила их освободить помещение…

Такая же точно картина повторилась у них и на второй день занятий, и на третий; и на четвёртый было всё то же самое. Их совместных творческих усилий хватало на одну, максимум - на две задачи. А потом у них начинались игры и доверительные дружеские беседы, которые мало чего давали каждому в образовательном плане, но зато крепко соединяли их молодые, жадные до любви и дружбы сердца, всего за неделю какую-то сделав Вадика с Сашкой самыми близкими в школе людьми, почти что родными братьями.

Давнишняя устойчивая неприязнь к Збруеву быстро сменилась в сердце Стеблова глубокой и такой же устойчивой симпатией к нему. И Вадик только диву давался порой, отчего это он так долго и совершенно незаслуженно и несправедливо - как теперь становилось ясно, - плохо о Сашке думал?! Отчего о Сашке вообще так нелестно отзываются за глаза многие его одноклассники?! Он незаметно для себя привык и к Сашкиному щупленькому сложению, и к неказистой внешности его - и не обращал на это уже никакого внимания. Как не обращал он внимания и на Сашкин “длинный язык”, и его оскорбительные высказывания по адресу учителей и некоторых учеников, сильно ему не нравившихся. Вадик просто не поддерживал этих высказываний, никогда не развивал их, воли им не давал. И они сами собой утихали и исчезали в Сашкиной потаённой душе, в язвительном Сашкином сердце.

Во всём же остальном Збруев оказался нормальным сговорчивым парнем - весёлым, живым, компанейским, неглупым и ненавязчивым, самостоятельным и целеустремлённым, с неким стержнем внутри, умевшим и анекдот смешной рассказать, и про учёбу, про школу поговорить со знанием дела. Вадику было не скучно с ним и совсем не тягостно. Его ежедневное присутствие рядом Стеблова не угнетало - в первые после знакомства месяцы, во всяком случае, что стали прямо-таки “медовыми” для них… А если прибавить к этому Сашкину к математике склонность, его несомненные способности в ней, да помножить эту склонность и эти способности на обилие диковинной и редкой для их провинциального города литературы по этому интереснейшему предмету, что имелась у Сашкином матери в личной библиотеке и находилась в полном его распоряжении, - то станут понятными и та любовь, и тот восторг неподдельный, безудержный, что испытывал Вадик весь восьмой класс от нового своего друга…

 

Возвращаясь теперь назад - к вечерним совместным занятиям, - скажем, что длился тот их самодеятельный факультатив ровно девять дней, после чего он быстро и бесславно закончился. Причиной сему послужила неприличная выходка двух наших доморощенных математиков, которой они отплатили Лагутиной за оказанное им доверие, которой “отблагодарили” её, сами того не желая. Баловство с жонглированием учебными экспонатами, всё разраставшееся день ото дня, кончилось элементарной кражей, которую Вадик с Сашкой совершили тогда просто так, безо всякой для себя надобности, просматривая и исследуя в очередной раз содержимое шкафов в кабинете математики. Обнаружив на верхней полке крайнего к окну шкафа целую связку новых пластмассовых треугольников с большими удобными ручками - прямоугольных, красивых таких, добротно сделанных, - они, не сговариваясь, решили взять себе по одному - на память.

«Вон их тут сколько, - легкомысленно подумали они, засовывая конфискованные у Нины Гавриловны треугольники в свои портфели. - Всё равно она не заметит».

Но Лагутина заметила: предчувствовала будто, что этим всё дело и кончится. Уже на другой день, утром, она подозвала к себе Стеблова и, не говоря ничего, ничего не расспрашивая и не объясняя, отобрала у него ключ от своего кабинета, при этом только особенно холодно, почти что враждебно взглянув на него, с какой-то неведомой прежде брезгливостью даже, граничившей с неприязнью.

Вадик всё понял сразу - всю мерзость и тяжесть содеянного - и объяснений не спрашивал, не открывал рта. Вместо этого он молча отдал ключ, не глядя в глаза учительские, развернулся и, подавленный, побрёл в класс, испытывая в тот момент одно лишь гадливое чувство. Их отношения с Лагутиной после этого совсем испортились и оставались таковыми вплоть до окончания школы, до последнего школьного звонка. Хотя виду они и не подавали оба, что находятся в ссоре, и старались держаться друг с другом внешне вполне корректно…

А бестолково украденный треугольник без пользы валялся потом у Вадика в нижнем ящике письменного стола, куда он спрятал его от родителей, и валяется там, по-видимому, до сих пор, так и не найдя себе вне школьных стен достойного применения…

 

Но службу свою треугольник всё-таки сослужил, причём - позитивную службу. Не случись так быстро тогда та злополучная кража, и не отбери у них Лагутина ключ, - кто знает, как долго бы ещё валяли дурака Вадик с Сашкой после уроков, понапрасну транжиря драгоценное время своё, глупостями его убивая. Теперь же они вынуждены были расстаться и начать заниматься математикой уже каждый самостоятельно - в тиши родных домов, - что было для них во всех отношениях лучше, полезнее и плодотворнее…

 

7

 

Отобравшая ключ учительница чуть расстроила, но не разлучила их, дружбы их молодой, скороспелой не загубила. Не имея больше возможности оставаться в школе после уроков, время свободное вдвоём проводить и по душам взахлёб часами беседовать, оконфуженные друзья взамен этого ежедневно стали видеться на всех без исключения переменах, что превратилось у них в традицию, ритуал, в священное обоюдоприятное действо. Как только звенел по школе возвещавший перемену звонок, они вскакивали оба с места как угорелые, выбегали из классов и неслись навстречу друг другу по коридору как голубки влюблённые, стараясь не упустить драгоценных, отпущенных на свиданье минут.

Чувства и настроение Збруева в моменты встреч описывать не станем: они не ведомы нам. Про Стеблова же Вадика скажем, не погрешив против истины, что было ему и лестно и почётно до крайности, плебею нищему и беспородному, что у него появился вдруг такой знаменитый друг. Или товарищ, точнее, с которым он запросто, на глазах всей школы, разгуливал по коридору, с которым болтал без устали на разные темы, как учебного, так и личного характера, не испытывая робости и стеснения… Немало тешил его самолюбие и такой, например, примечательный факт, что с некоторых пор с ним вдруг начала здороваться кивком головы сама Тамара Самсоновна, негласный школьный правитель, всегда при встречах пристально вглядывавшаяся Вадику в глаза, как будто бы его изучавшая досконально, с пристрастием, и пытавшаяся определить: подходит он её сыну или же нет, ровня он ему или не ровня, прекратить их дружбу или пока оставить.

А однажды, когда Вадик столкнулся с ней лицом к лицу в раздевалке и, испугавшись её по привычке, хотел уже было в сторону свернуть и раствориться в толпе, он услышал в ответ на своё приветствие оглушительное: «Здравствуй, Вадик!» - что поразило его тогда похлеще грома и молнии. Не много было в их школе ребят даже и из выпускных классов, кого высокомерная Тамара Самсоновна при встречах называла по имени, что было у неё выражением величайшей милости, основанной на симпатии к данному ученику. Других ребятишек из школы она что называется и в упор не видела, не знала и не желала знать, не выделяла их никого из общей ученической массы - очень шумной, по правде сказать, вертлявой и надоедливой.

Такое внимание со стороны грозной Збруевой, больше даже на одолжение смахивавшее, было страшно приятно Вадику, страшно! - который после той встречи памятной стал дорожить Сашкиной дружбой пуще прежнего, дорожить и гордиться ею. И, не задумываясь, готов был душу за дружбу с Сашкой отдать - куда уж, казалось бы, больше!

Не удивительно, что весь восьмой класс он просмотрел на друга восторженно-влюблённым взглядом, каким обычно почтительный младший брат смотрит на брата старшего. Весь год старательно слушал его наставления и поучения, не стесняясь и не ленясь, обильную информацию от него черпал, ума-разума набирался; а главное - домашней Сашкиной библиотекой пользовался. Поначалу, правда, не напрямую, а через его руки.

Сашка также тянулся к Вадику, что было, в общем-то, делом странным - потому как ничем особенным со своей стороны заинтересовать Збруева Вадик не мог - ни родовитостью собственной, ни талантом, ни шикарной библиотекой, тем паче, которой не было. И, тем не менее, чем-то он Збруеву приглянулся, за сердце зацепил. А вот чем? - разобраться сложно... Может, характером своим покорил, покладистым и незлобивым, рассудительной добротой, прямотой, верностью слову. А может, богатырским на тот период жизни здоровьем - всем тем, одним словом, чего так заметно не хватало самому Сашке - пареньку языкатому, колючему, неуживчивому, где-то даже и ядовитому и потому одинокому, наделённому с малых лет очевидной физической немощью.

А может, страстной влюблённостью в Знание Вадик его очаровал-одурманил с первых же дней - в Знание вообще и в математику в частности. Ибо на любую информацию, какую сообщал ему Збруев, на любую книгу, брошюру, задачу, какие он ему приносил, Вадик бросался с такой неподдельной жадностью, таким интересом жгучим и, одновременно, с такой почтительной благодарностью на лице, - что всё это, вместе взятое, не могло не нравиться крайне самолюбивому и тщеславному Сашке, не подкупать и не прельщать его. Он, их школьный “гений-всезнайка”, в присутствие Вадика, вероятно, благодетелем-просветителем себя весь г... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17


15 июля 2017

4 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«Немеркнущая звезда»

Нет отзывов и рецензий
Хотите стать первым?


Просмотр всех рецензий и отзывов (0) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер