ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Дебошир

Автор иконка Редактор
Стоит почитать Стихи к 8 марта для женщин - Поздравляем...

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Дворянский сын

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Адам и Ева. Фантазия на известную библей...

Автор иконка генрих кранц 
Стоит почитать В объятиях Золушки

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Володин Евгений Вл...
Стоит почитать Маме...

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Возможно, это и честней...

Автор иконка  Натали
Стоит почитать Я лишь благодарю

Автор иконка Владимир Котиков
Стоит почитать Ода-хвалилка своему кумиру

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Как с утра тяжелый снег похоронил

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




Немеркнущая звезда


стрекалов александр сергеевич стрекалов александр сергеевич Жанр прозы:

Жанр прозы Драма
2664 просмотров
0 рекомендуют
4 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Немеркнущая звездаРоман-эпопея в 3-х частях. Часть №1. Трагическая судьба молодого советского учёного, попавшего под каток "перестройки".

сти умственные и психологию; кто ежедневно часами простаивал у доски, вдалбливая до хрипоты, до болей головных и мигреней прописные математические истины, а потом пристально вглядывался в лукавые детские очи, пытаясь разгадать в них реакцию на свои объяснения, понять и оценить её; кто мучился бессонницей и угрызениями совести после каждой неудачно написанной контрольной, придумывая долгими бессонными ночами новые способы и более доходчивые пути подачи не пошедшего в классе материала; кто знал, наконец, реальное положение дел в педагогических коллективах страны, реальные способности учителей, в основной массе своей - женщин, на хрупкие плечи которых и должна была лечь в первую очередь вся тяжесть предполагавшихся реформ. Поймут ли они их? потянут ли? - просто обязан был задаться вопросом будущий прогрессист-реформатор. - И как быстро поймут? и все ли? Ведь именно им, провинциальным малограмотным женщинам-педагогам, предстояло в недалёком будущем проводить реформы-новины в жизнь, им выпадала честь, а может и доля горькая, стоять у доски и краснеть перед не прощающими слабостей и невежества учениками.

Таких людей-знатоков было множество: по всем уголкам советской, в светлое будущее устремлённой страны работали тысячи заслуженных и народных учителей, готовых в любую минуту подняться и встать под реформаторские знамёна, сотни научно-исследовательских институтов вовсю занимались тогда проблемами детской психологии и педагогики, проблемами усовершенствования её, обновления и улучшения. Зови их отовсюду, организовывай, заводи, вдохновляй, устраивай между ними конкурсы творческие, симпозиумы, состязания… И направляй потом их усилия коллективные, знания и опыт на святое дело - на просвещение собственной страны, собственных детей и внуков. Результаты от такого Собора педагогического получились бы блестящими! - в этом нечего даже и сомневаться! Соборами Русь, как и Духом святым, с древних времён жива! И вечно жить будет!

Но ничего подобного сделано не было - из того, что необходимо было сделать даже и на первый, поверхностный, взгляд сторонних в вопросах педагогики людей: не позвали опытных и знающих поделиться богатейшим опытом, не кликнули всероссийский клич. Вместо них, по собственной инициативе, вызвались и сорганизовались тогда другие: не знающие, не умеющие, не работавшие… но зато сильно возжелавшие отобрать у педагогов-практиков их насущный хлеб, сделать их многолетние наблюдения и наработки творческие бессмысленными и никому не нужными…

 

Андрей Николаевич Колмогоров, с молодых лет связанный с Московским Университетом, со школою высшей и её проблемами, к школе средней не имел никогда ни малейшего касательства. Его интернат - не в счёт, потому как был он там уже с первого дня этаким праздничным фейерверком или же призрачным сиянием-миражом, кометой ослепительно-яркой как комета Галлея, появлявшимся два-три раза в год на интернатском небосклоне на пару-тройку часов и быстро уносившимся прочь в неведомом направлении. Кто увидел, как говорится, в памяти запечатлел его на небе след - тот счастливчик и молодец! А остальные пусть сидят и горюют, сопли жуют - ждут следующего высочайшего появления.

Ещё он, помимо прочего, основателем (на пару с академиком И.К.Кикоиным) и первым заместителем главного редактором журнала “Квант” с 1970 года числился, - но именно числился: то есть зарплату заоблачную получал, да ставил в преподносимые ему на дом бумаги вельможную подпись. И только. И там, скорее всего (зная его возраст и в Университете и Академии наук загруженность), он этаким “свадебным генералом” был, и там от него требовалось, как теперь представляется, одно только громкое имя и связи.

Но почему-то именно он, академик А.Н.Колмогоров, семидесятилетний дряхлый и ленивый старик (лезший, тем не менее, во все щели и дырки, где пахло деньгами и славой), возглавил тогда группу молодых московских реформаторов, задумавших в первой половине 1970-х годов прошлого века переписать и переделать на собственный лад всю школьную математику Советского Союза, все существовавшие тогда по данному предмету учебники, которые показались им, столичным умникам и гордецам, до смешного простенькими и устаревшими.

Велик был соблазн у членов этой группы прославиться на всю страну, на всю советскую, гремевшую на весь мир державу. Велики были, судя по всему, денежные оклады их, премии и гонорары. К тому же и Колмогоров своим высоким заступничеством обеспечивал им в работе негаснущий зелёный свет, авторитетом громким, незыблемым, на личное тщеславие и прирождённое упрямство помноженным, двери министерств и издательств для своих подопечных как форточки оконные открывал, а учёных недоброжелателей от них как голубей дворовых отпугивал.

Новые книжки писались поэтому весело и споро: на сытый-то желудок чего не писать, сытый, он тебе чего хочешь напишет! Однако ж, свелась та удалая компания, в итоге, к элементарному заимствованию некоторых уже давным-давно готовых кусков из университетских первокурсных программ и банальному перенесению их в среднюю общеобразовательную школу - только и всего! Зачастую даже и без переделок каких-либо, без упрощения и адаптации! Композиция, коммутация, гомотетия; коллинеарность и компланарность векторов, инверсия, конгруэнтность, конформность; аффинная и проективная геометрии, теоремы Дезарга, Паскаля, Брианшона, Шаля и Монжа; бесконечно удалённые точки, прямые, проективная плоскость, - этими и ещё многими-многими другими специфическими определениями и понятиями, доступными ранее лишь специалистам, специалистам-математикам прежде всего, запестрели тогда новые школьные учебники, выходившие из-под борзого пера таких же борзых просветителей. И шло это всё, несомненно, от самого Колмогорова, считавшего, что “существует большой разрыв между математикой, которая преподаётся в средней школе, и наиболее живыми и важными для естествознания и техники разделами современной математической науки”. От мудрёных понятий тех даже и у видавших виды заслуженных и многоопытных учителей вылезали глаза на лоб и волосы трещали на голове как дрова на пожаре, - что уж говорить про несчастных, задавленных колмогоровскими новинами детишек. Для них этот новый математический воз оказался и вовсе неподъёмным…

 

Новая школьная программа под редакцией академика А.Н.Колмогорова наделала в стране много шума. Большую сумятицу и переполох внесла она в устоявшуюся школьную жизнь, заставила непосредственно причастных к ней людей изрядно понервничать, поволноваться... и у доски постоять-покраснеть, когда на вопросы детские не находилось ответов, когда путалось-перемешивалось всё в голове из-за образовавшейся там “каши”.

Про героя нашего, Стеблова Вадика, скажем, что ему здесь некоторым образом повезло: он успел захватить лишь первую часть этой программы, касавшуюся вводимых в среднюю школу начал математического анализа - не самую трудную и путаную её часть. А вот его младшие брат и сестра уже захватили ту программу полностью, во всём её, так сказать, объёме и “блеске”, немало попотели и попыхтели над ней, перейдя волевым столичным министерским решением вместе со всей страной на новые колмогоровские пособия, которые Вадик из интереса читал, о которых даже составил мнение.

И увидел он, к большой математике и науке в некотором роде причастный, научившийся хорошо различать уже там “золото” и “изумруды” диковинные от элементарного и никому не нужного хлама, которого, как оказалось, в науке - горы! - так вот одну лишь гордыню он в пособиях новых увидел, желание удивить, перегнать, перещеголять-переплюнуть прежних советских авторов… А вот искренности было мало: желания научить, образовать, приоткрыть, по-настоящему просветить и приблизить... Университетские курсы, увидел он, с которых те пособия и передирались, были куда доходчивее и понятнее, как ни странно, потому что писались предельно добросовестными людьми; и систему в себе содержали, которая в новых школьных программах напрочь отсутствовала… {2}

4

 

Интернат колмогоровский хотя и назывался физико-математическим - главнейшее и почётнейшее место в нём, вне всякого сомнения, занимала математика. Предмет этот и преподавался вдвое, а то и втрое чаще остальных, и учителей по нему работало несравнимо больше, и даже оценки, получаемые воспитанниками по этой дисциплине, строго копировались и тиражировались потом другими преподавателями, игравшими в спецшколе вместе со своими предметами сугубо декоративную роль.

Три лекции академика-основателя, прочитанные в сентябре и посвящённые началам анализа, элементам высшей алгебры и геометрии, как бы задали направление, или очертили контуры всей будущей образовательной программы девятиклассников. Именно эти три дисциплины, метода преподавания которых была скопирована с университетской, и сделались в дальнейшем основными объектами изучения для новобранцев школы, притянув к себе целиком всё их внимание детское, время и силы. Математика же элементарная, которую в это время в обязательном порядке штудировала вся страна, наоборот, преподавалась в интернате только раз в неделю, преподавалась поверхностно, “на бегу”, с плохо скрываемым презрением. И посвящался ей, основоположнице, всего-то один-единственный урок, проводившийся в последний, самый тяжёлый день - в субботу, когда у основной массы воспитанников из-за накопившейся усталости к учёбе уже всякий интерес пропадал.

Посчитал, наверное, Андрей Николаевич со своей академической высоты (а, может, кто из его окружения, кто эту школу реально и создавал по его приказу), что смышлёные и даровитые провинциалы, в Москву по конкурсу попадавшие, уж такую-то “мелочь”, как математику постоянных величин, обязаны были постигнуть и освоить самостоятельно - при минимальном преподавательском участии. И что даже и делать это они должны были в свободное от плановых уроков время: точно так же, допустим, как умывались все они перед сном, зубы чистили. Так низко оценивал отец-основатель, а за ним - и все преподаватели интернатовские, все завучи во главе с директором существовавшую тогда в стране школьную среднеобразовательную программу, такое пренебрежение выказывали ей - каждый на своём уровне…

 

Далее скажем, что математика в интернате преподавалась через день три раза в неделю, по четыре, по пять уроков одновременно; по три преподавателя-математика были прикреплены к каждому классу, которые и отвечали фактически за данный класс, за его успеваемость и дисциплину. Втроём они приходили и вели занятия, поочерёдно сменяя друг друга, втроём оценивали потом способности и знания каждого вверенного им ученика, выставляли ему два раза в год - зимой и весной - коллективную оценку... Они же обязаны были, согласно уставу, и воспитывать учеников в случае надобности: журить их, расшалившихся и разболтавшихся, к учёбе вдруг охладевших, направлять на путь истинный, наказывать плохими отметками… и даже исключать и домой отправлять, если дело вдруг принимало совсем уж безнадёжный характер. Но на такие крайности чрезвычайные прилежные и хорошо воспитанные дети редко толкали своих московских учителей, проблем и болей головных им не доставляли.

Ещё здесь необходимо сказать, предваряя дальнейшее повествование, что в математические дни никаких других предметов, кроме физкультуры, у интернатовцев не бывало. Все они, предметы, сознательно разбрасывались администрацией по оставшимся трём учебным дням, которые считались у учеников спецшколы, за исключением, может быть, дня, когда преподавалась физика, временем расслабления и отдыха.

Такие были заведены в интернате порядки, такая традиция существовала в нём, - и выдерживалась она, соблюдалась с первого дня всеми неукоснительно…

 

В 9-м классе “Б”, в котором довелось учиться Стеблову, математику преподавали три человека: Дмитрий Дмитриевич Гордиевский (или - Дима, как любил представляться он сам и как, ввиду этого, называли его коллеги-преподаватели, а за ними - и ученики), Мишулин Вячеслав Иванович (Славик, как по молодости лет звал Мишулина весь интернат) и Андрей Александрович Веселов - известный в школе потешник и балагур, с успехом оправдывавший свою фамилию, к которому все с почтением всегда обращались: «Андрей Александрович!». Потому что он был самым старшим по возрасту, самым важным среди троих - и самым среди них хитреньким. Хитрость его заключалась в том уже, что умел он от работы ловко отлынивать, с успехом перекладывать её на других - на плечи товарищей по ремеслу; умел появляться в интернате один раз в неделю на пару-тройку часов и не испытывать при этом ни малейших угрызений совести. Да ещё и зарплату получать наравне со всеми. Что тоже считал нормальным.

Товарищи покорно терпели такие его чудачества, исправно ишачили за него и не роптали вслух. Во всяком случае - при детях. Чувствовалось, что оба они определённо побаивались Веселова, который, по слухам, с Колмогоровым был накоротке, по каким-то делам с ним часто и достаточно тесно общался. Ну и использовал ту “высочайшую” близость для себя самым беззастенчивым образом…

 

Поскольку математика в интернате была дисциплиной привилегированной и приоритетной, как уже говорилось, затенявшей и подминавшей под себя все остальные предметы, и поскольку преподаватели оной вершили в новой школе Вадика фактически все дела, не считая хозяйственно-бытовых, в которых хозяйничали воспитатели, - то нет у автора ни малейшей возможности пройти просто так мимо каждого из них, не уделив московским педагогам-наставникам Стеблова заострённого внимания. Это будет ему и легко и приятно сделать - в удовольствие даже. Уже потому, хотя бы, что личностями все трое являлись замечательнейшими - безо всякого ёрничества и преувеличения с авторской стороны, - были из той когорты людей, каких ещё походить-поискать надобно.

Начать же сие описание необходимо, безусловно, с тех, кто регулярно - изо дня в день, из месяца в месяц - выносил на своих плечах всю тяжесть преподавательской работы: с Гордиевского Дмитрия и товарища его младшего, Мишулина Вячеслава, с Димы и Славика - как запросто называли их в классе ученики. Так их и мы называть станем.

Так вот, Гордиевский к моменту поступления в интернат Стеблова проработал в нём уже 8 лет - считался  среди коллег-преподавателей старожилом. Было ему тогда, как и Христу, 33 года. Но выглядел он старше. Хотя подчёркнуто-либеральным одеянием своим и длинными, до плеч, волосами старался всё время казаться молодым, этаким бесшабашным вечным студентом - как Петя Трофимов у Чехова. Вставные металлические зубы, однако ж, и обильные морщины на лице и шее никак не позволяли этого сделать, увы, беспощадно руша и сводя на нет все его каждодневные нешуточные старания и ухищрения.

Когда-то давным-давно, когда был он по-настоящему молод и свеж, закончил Дима механико-математический факультет Московского государственного Университета, куда поступил, по его рассказам, на спор. Поспорил, якобы, с приятелями по дому и двору (уверявшими, что в МГУ можно поступить только по великому блату), что поступит - и поступил. И даже пять лет отучился потом, с треском на первых курсах не вылетел. Хотя уже на мехмате стал увлекаться живописью, которую впоследствии и сделал своею профессией и судьбой. Живопись - не математику.

И, тем не менее, не будучи целеустремлённым студентом, студентом-отличником, на третьем курсе Дима попадает каким-то непонятным образом под опеку самого профессора и академика Колмогорова, который гремел в Москве и Университете в конце 1950-х, начале 60-х годов и лишь бы кого не брал в ученики, естественно. Надо было ещё походить и покланяться, глазки построить и убедить в собственном выдающемся таланте и профпригодности. Кто учился на мехмате - тот знает и подтвердит, как не просто высокопоставленного научного руководителя студенту найти. Тем более - из числа академиков. Ведь от научного руководителя дальнейшая судьба зависит: чем круче твой наставник-опекун, тем выше ты и взлетишь в итоге: это общеизвестно.

Нашему Диме здесь, однако ж, везёт невероятно: он попадает под крыло первого факультетского светилы, и не последнего человека даже и в Академии наук СССР. Мало того, настолько тесно сближается с академиком-небожителем, что начинает регулярно бывать у того дома, ездить к нему на дачу в Комаровку - якобы задачки решать. И там Андрей Николаевич, уже зная о пристрастиях Гордиевского к живописи, разрешает юному другу пользоваться своей домашней библиотекой. Собранием живописных альбомов, главным образом, до которых и сам академик был большой охотник - старательно их всю жизнь собирал, регулярно мотаясь по свету, тратил огромные деньги.

Отношения седовласого учителя и юного студента, меж тем, день ото дня только крепли на удивление, становились почти что родственными. Настолько, что в 1962 году, когда Гордиевский окончил мехмат и получил диплом на руки, Колмогоров взял его на работу в свою лабораторию, где новоиспечённый математик Дима - по его рассказам, опять-таки, - имел кучу свободного времени. Понимай: не делал ни черта, не работал по специальности, может быть даже и не ходил, - что позволяло ему тогда вовсю заниматься живописью, а от математики уходить всё дальше и дальше, и, соответственно, холодеть к ней.

В 1965 году, когда отработка положенных 3-х распределительных лет закончилась, Колмогоров, зная про художественные пристрастия ученика, разгоравшиеся день ото дня всё ярче, берёт его, тем не менее, работать преподавателем в интернат - зарабатывать на безбедное житьё-бытьё и краски. С чего это, спросим опять, у расчётливого старика, каким по жизни был Колмогоров, такая отеческая забота о нерадивом студенте и никудышном учёном, вознамерившемся, к тому же, бросить профессию в ближайшие годы, чтобы свободным художником стать? На кой ляд он ему - такой! - был нужен?

Ответ здесь простой, как теперь представляется, хотя и нелицеприятный для них обоих - Колмогорова и Гордиевского, имеется в виду. Андрей Николаевич, и про это было известно в Москве и Университете уже и в советские годы, и особенно после них, в перестройку, был гомосексуалистом: на протяжении десятков лет сожительствовал с другим известным академиком-математиком, П.С.Александровым, - эта была у обоих взаимная, пламенная, долгая и устойчивая любовная связь. Оба, хотя и были женаты, но жены лишь были прикрытием, хранительницами очага, и детей не родили им, не смогли - по определению, что называется (у Александрова их вообще не было, а Колмогоров воспитывал пасынка). Академики горячо “любили” друг друга всю жизнь - какие тут могут быть дети?!

Однако же, несмотря на крепкую сердечную привязанность одного к другому, это им не мешало ни сколько иметь интрижки на стороне - “любовников” из молодых студентов, как правило, которых каждый к себе регулярно приманивал и приваживал во время сессий, защит курсовых и дипломов. После чего склонял к сожительству за возможность остаться в аспирантуре и быстро защититься и “остепениться”, на хорошую должность попасть.

И были студенты, которые на это шли. С радостью превеликой. И потом больших высот и постов в математике достигали, важно сидели в высоких президиумах, креслах директорских, по миру разъезжали гордо в составе различных делегаций, с достоинством читали доклады и лекции перед почтенной публикой. В многочисленных биографиях П.С.Александрова и А.Н.Колмогорова теперь в обязательном порядке приводятся длинные списки титулованных учеником, которых они за целую жизнь воспитали и в люди вывели. Всё сплошь профессора, академики и Герои, лауреаты всех премий и члены всех академий, авторы сотен научных открытий и книг. Светила, короче, гиганты Духа! Когда теперь, по прошествии лет, пересматриваешь эти фамилии на досуге, с содроганием пытаешься отгадать: а сколько ж из них, в итоге, перебывали в постелях-то у двух наших гениев-“голубков”, задницы им подставляли?! И задницами же все свои звания и ордена заработали?! Сколько вообще в советской научной и академической среде было людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией, педерастов так называемых, сделавших себе карьеру и имя через мужеложство, через постель. И приходишь в ужас от такого гадания! Сразу начинает тошнить!...

 Не хочется думать, что и Гордиевский Дима прошёл через эту грязь: человек-то он был хороший, в целом, нравственный, честный и добрый с учениками, всё им готовый отдать, до последнего. Да и труженик великий был: картин, если исходить из того, что теперь про него рассказывают в Интернете, написал великое множество. И фактически бесплатно! То есть даром работал парень! - или за гроши, за холсты и кисти... Но всё равно старался, не спал - рассчитывал, что кому-то это всё понравится и пригодиться. Портреты Колмогорова у него вообще замечательные получились, реалистические, один из которых он интернату подарил. И честь ему и хвала за это, рабу Божьему Дмитрию.

Но только… только вот факты его биографии, увы и ах, свидетельствуют об обратном. Открытый и законченный гомосексуалист Колмогоров - и об этом можно громко теперь говорить, во весь голос что называется, не боясь обидеть или оскорбить память усопшего, ибо представители ЛГБТ в “новой” России высоко поднялись, занимают ключевые места в правительстве и Администрации президента и даже кичатся этим, своей нетрадиционной ориентацией, - так вот Колмогоров с ним достаточно долго нянчился и опекал, человеком бесперспективным и никудышным в научном плане. И делал это не бескорыстно, по-видимому, не просто так: просто так, за здорово живёшь, люди ничего не делают. Чем-то ему Дима нравился, чем-то старику угождал. А уж чем? - об этом можно только догадываться и мутные предположения строить, которые строить не хочется ученикам, у них обоих обучавшихся когда-то…

Удивительно, но даже и после того, как Гордиевским в 1979 году был, наконец, оставлен интернат и учительская профессия, он не расстался с Колмогоровым - до последних дней старика (до 20 октября 1987 года) числился у академика-нетрадиционалиста в помощниках, то есть не вылезал от него, прилепился как банный лист к заднице, простите за каламбур. Хотя с математикой давным-давно завязал и как учёный и педагог был Андрею Николаевичу ни с какого бока не нужен и не интересен. Однако же вот постоянно крутился рядом. А для чего? - Бог весть. Думайте сами, читатели, и делайте выводы.

Колмогоров, как думается, платил ему добром за добро: обеспечивал ему рекламу, по-видимому, как талантливому молодому художнику в академической и университетской среде, помогал продавать академикам-толстосумам и богатеньким профессорам свои полотна, которые те покупали от скуки и обильно развешивали на дачах, предпочитая лицезреть исключительно подлинники - не репродукции. Колмогоров же, по всей вероятности, и с Оскаром Рабиным Гордиевского познакомил, через которого Дима и попал в известную группу-объединение “Двадцать московских художников”, регулярно выставлявшуюся в Москве на Малой Грузинской в течение десяти лет (1978-88 гг.) и привлекавшую толпы зевак своей скандальной оппозиционностью в основном, эпатажем и нонконформизмом. Именно в этот период Гордиевский и решается бросить утомительную преподавательскую работу - перейти на заработки свободного художника, которые с голоду ему и его семье уже умереть не давали. И именно поэтому, плюс ко всему, он так крепко держался за высокопоставленного сиониста Колмогорова (награждённого, к слову сказать, Государственной премией Израиля): тот обеспечивал ему протеже в еврейской богемной среде, широкую рекламу и связи…

 

Но мы отвлеклись, читатель, по необходимости забежали далеко вперёд. И надобно назад возвращаться - в студенческие годы Димы, которые мы ненадолго оставили. Итак, уже на старших курсах, по-видимому, студент-ветрогон Гордиевский понял, что математика не для него, математиком он не родился. И надо менять профессию по этой причине, чтобы не быть неудачником, - становиться свободным художником в будущем, любимцем пьяных компаний, молоденьких девочек и экзальтированных дам, нимфоманок так называемых. А если повезёт - и критики, которая на щит подымет.

После чего, когда успех и слава придёт, все проблемы разом решить: и жизни смысл обрести, и капитал сколотить по возможности, и к высокому и прекрасному приобщиться, к Вечности - в полотнах себя увековечить, в анналы Истории попасть, в частные и музейные коллекции. Короче, вознамерился-возмечтал паренёк, примеривая по вечерам костюм талантливого живописца, в недалёком будущем начать жить ярко, мощно и насыщенно, как столичная творческая богема и живёт, - не думать о временном и суетном, о преходящем и тленном.

Профессия художника многое ему, студенту, сулила: она всем подобный вздор на первых порах сулит, как стриптизёрша из бара - любовь до гроба.  Но имела и недостаток, зараза этакая! Один, но весьма существенный, безжалостно перечёркивавший все её умопомрачительные достоинства, а именно - отсутствие к вольному и беззаботному существованию средств. Если не было у тебя на тот момент богатых и сердобольных родственников, готовых тебя, как маленького, поить и кормить, финансово твой талант поддерживать и подпитывать.

У Гордиевского подобной подпитки не нашлось: с золотой ложкой во рту он, увы, не родился, богатых родителей не имел и не получил наследства от бабушки с дедушкой из Израиля. Источником, из которого он вознамерился черпать для себя средства к существованию, к плодотворной работе творческой - до тех пор, по крайней мере, пока новая работа сама не начнёт кормить и поить всласть, - и стал для него колмогоровский специализированный интернат - место для таких людей идеальное.

Идеальным здесь было всё: график работы рваный, некаждодневный; зарплата приличная для Москвы; талантливые, всё на ходу схватывающие и понимающие питомцы. Это уникальное учебное заведение будто бы нарочно создавалось для них - таких вот, как Дима, легкомысленных, легкоязычных и легкокрылых парней, не привыкших к рутине, к изнурительному труду, умственному ли, физическому ли - не важно. В интернате всё было не так, как в обычной школе, всё уже изначально способствовало тому, чтобы максимально облегчить и оттенить работу учителя. Здесь не было ни младших и ни средних, самых тяжёлых и канительных классов; и почти не встречались откровенно слабые в умственном и педагогическом плане дети. Воспитанники школы, в основной массе своей, трудились и образовывались самостоятельно, и палки учительской не требовалось из них никому.

А ещё в интернате никогда не существовало чётко разработанных и расписанных, и кем-то там “наверху” утверждённых планов преподавания математических и физических дисциплин. А, следовательно, - не существовало и прочно-связанных с такими планами контрольных или иных каких проверочных работ, высылаемых из ГорОНО и ОблОНО непрерывным потоком. Здесь не видели никогда и самих представителей этих грозных и всесильных ведомств - людей суровых по должности своей, до крайности высокомерных и строгих, перед которыми трепетали и лебезили преподаватели общеобразовательных школ, которых там все и всегда как огня боялись.

Здесь же уже с первого дня считалось, от самого отца-основателя шло убеждение, превратившееся в защитный и крайне-надёжный от любых проверок и комиссий барьер, что высокообразованным, высоконравственным и высокоинтеллектуальным педагогам-наставникам, преподававшим в спецшколе, никакие педагогические планы, указы и опоры не потребуются, наоборот - вредны будут. Потому что свободы творчества и мысли лишат, главной изюминки интерната, убьют дух либерализма и демократии. Считалось, что каждый талантливый преподаватель - а иных вроде как и не было тут, не должно было быть по определению, - в сугубо индивидуальном порядке найдёт свой подход и способ верный, чтобы в полном объёме донести до воспитанника священный Знания свет, Добра и научной Истины.

Здесь даже тетрадок с домашними заданиями никто никогда не проверял, не таскал их огромными пачками ежедневно домой и обратно. Потому как вся система обучения в основе своей была построена исключительно на работе в классе и на полном, как и в Университете, доверии и уважении к ученику.

- Вы сюда не за тем приехали, чтобы отлёживаться в общежитии на казённых матрацах и откровенно валять дурака, - постоянно внушалось детям. - Всё это вы могли бы с успехом и с большей выгодою для себя делать и в родном дому: для этого не обязательно было в Москву ехать - деньги родительские проедать… А потом… запомните хорошенько, зарубите это на своих носах! - всякий раз глубокомысленно добавляли шибко учёные педагоги, - что нас, наставников, обмануть можно и даже легко обмануть. Себя вот только не обманешь и не проведёшь: поймёте это, когда вырастите…

Убедительными были слова, убедительными были доводы. Справедливость этих и подобных слов основная масса воспитанников интерната худо ли, бедно ли понимала. Потому и трудилась, не покладая рук. Не за страх - за совесть…

 

И, наконец, - и это было, может быть, самым главным и важным для отиравшихся и подъедавшихся здесь художников от науки! - в интернате любой учитель математики  (а про остальных учителей и говорить не приходится: те, строго говоря, по-настоящему никогда и не работали здесь), но даже и учителя математики, профильные и более всех загруженные, в интернате работали всего лишь три дня в неделю, по четыре, по пять часов в день, что уже считалось для них непомерно-большой нагрузкой, соответствующим образом оплачивавшейся. В остальные же дни - а это больше половины недели! - им была предоставлена полная и безоговорочная свобода. И делать они в это время могли всё, что заблагорассудится, могли про школу совсем забыть.

 Чем тебе не рай для свободных, не терпящих социальных пут и оков художников, чем не узаконенная, в ранг возведённая лафа! Морочь себе голову круглый год приехавшим из провинции молодым дарованиям, пихай им туда понемногу университетские образовательные азы, которые сам едва-едва сумел постичь когда-то, - и дуй себе тихонечко в свою дуду, ходи каждый день - посвистывай: наслаждайся вволю райской житухой своей, на удивление блатной и завидной. Ведь ты всегда при делах, всегда при еде и питье, да ещё и в большом почёте…

 

 

 

5

 

Вторым человеком, постоянно преподававшим математику в новом классе Вадика, был Мишулин Вячеслав - 23-летний темноволосый крепыш, накаченный будто бы анаболиками, низкорослый, холёный, медлительный очень. Во всём - в поступках, движениях и разговорах. Да ещё и красневший при каждом удобном случае - так, как краснеет девица юная и непорочная только в компании подвыпивших срамных баб, разговоры про секс с мужиками ведущих.

Про этого парня рассказывать нелегко - уже потому, хотя бы, что был он из тех невзрачных и неприметных молодых людей, которые не очаровывают, не притягивают к себе внимание сразу, с первых минут, - как тот же актёр А.Домогаров, к примеру, или Даня Козловский. К таким, наоборот, нужно долго-долго присматриваться и привыкать, находиться рядом - чтобы вникнуть, понять и оценить по достоинству их неброскую привлекательность и красоту, которые в любом человеке присутствуют, безусловно, немалые способности и достоинства. И даже с удивлением заметить однажды в их прищуренных глазках решительный бесовской огонёк, появляющийся там время от времени и лучше слов говорящий о том, что внутри-то у этих тихих и скромных парней не так уж всё безнадёжно и тускло, как снаружи, и что сила и слава их - впереди, что они ещё всем покажут.

Славик был моложе Гордиевского на десять лет - разница в возрасте огромная. К тому же - был иногородним: приехал учиться в Москву из Кировской области, долгое время жил в общежитии, родственных и дружеских связей почти не имел - до женитьбы на москвичке, по крайней мере. И уже в силу этого (провинциального зависимого статуса своего) вынужден был держаться всё время в тени своего старшего товарища и коллеги по преподавательскому ремеслу, коренного москвича-интеллигента Димы, быть его безропотным покорным помощником и вторым номером на уроках. А с учётом летуна-Веселова - и третьим. Тень Гордиевского настолько плотно заслоняла Мишулина в интернате, подавляла и обезличивала его - и без того-то безликого и невзрачного, - что замечать своего молодого учителя и кое-что узнавать про него Вадик начал только к концу девятого класса, то есть проучившись у того аж целый учебный год.

Он узнал, например, с удивлением, что Мишулин к моменту его, Вадика, поступления в интернат был аспирантом (1972-75 гг.) Математического института имени В.А.Стеклова Академии наук СССР (МИАНа). А до этого в 1965-67 годах учился в колмогоровской спецшколе в 9-м и 10-м классах, и именно у Гордиевского, только-только пришедшего тогда в интернат. Потом Славик обучался на мехмате МГУ (1967-72 гг.), на кафедре высшей алгебры. И научным руководителем у него в Университете и МИАНе был не кто-нибудь, сам Игорь Ростиславович Шафаревич - советский математический вундеркинд и стопроцентный гений, рыцарь в жизни и математике, первый алгебраист страны с середины 1940-х годов до начала 1990-х годов включительно, автор уникальнейшего учебника по алгебре, являющегося библиографической редкостью.

Игорь Ростиславович, для справки, родившийся 3 июня 1923 года в семье профессионального математика Ростислава Степановича Шафаревича, уже в старших классах школы повадился ходить на мехмат и сдавать там экстерном все курсовые экзамены преподавателям. И получилось в итоге так, что по окончанию школы он сразу же был зачислен на последний пятый курс, после чего успешно сдал выпускные экзамены вместе со всеми студентами-математиками и получил красный диплом на руки в 1940-м году. Понимай: с отличием окончил Университет в 17 лет. Причём - сложнейший механико-математический факультет, а не какой-нибудь журфак пустопорожний. Случай невероятный в истории МГУ! Может быть даже - единственный!

Его математическая карьера развивалась стремительно, как вспышка молнии над головой. В 1942 году (в 19 лет) он защищает кандидатскую диссертацию; в 1946-м (в 23 года) - докторскую. И сразу же его принимают на работу в престижный МИАН; а с 1944 года он преподаёт на мехмате. В 1958 году (в 35 лет) его избирают членом-корреспондентом Академии наук СССР, а через год (1959) он удостаивается высшей награды страны - Ленинской премии за фундаментальные работы по теории разрешимых групп. То есть Игорь Ростиславович повторяет стремительный, феерический творческий путь по сути своего тогдашнего кумира и обожателя Э.Галуа, гениального французского математика, идеи и мысли которого (теорию Галуа) он потом развивал и продолжал долгие годы и многого на этом пути добился. И если бы в это время он не связал судьбу с диссидентами (Солженицыным, Сахаровым и другими), не стал бы писать и подписывать коллективных писем протеста (в 1968 году, например, подписал известное “Письмо 99-ти” в поддержку А.Есенина-Вольпина) и не попал по этой причине в опалу, - к 40 годам он запросто стал бы академиком (в Академию наук СССР его избрали лишь в декабре 1991 года, в момент крушения Советского Союза, хотя к тому времени он был уже членом десятка иностранных академий наук).

Понятно, что математики уровня Шафаревича не берут в ученики пустых и случайных людей - отбирают студентов тщательно и пристрастно, на перспективу. Перед тем как взять - предлагают попробовать решить задачи и проблемы высшей сложности, на которых проверяют способности кандидатов к плодотворной творческой самостоятельной деятельности, базовый уровень их, математическую подготовку и культуру; а главное - желание быть на передовых рубежах, этакими маршалами-маяками науки. К ним попадают лучшие, безусловно, которые оставляют заметный след в отечественной и мировой математике… И если Славик попал, если прошёл отбор и приглянулся Игорю Ростиславовичу, - значит на то были весомые причины. Это понятно, повторимся.

Удивительно здесь было другое: 23-летний преподаватель интерната Мишулин своего очевидного математического таланта на уроках перед учениками никак не проявлял. Совершенно! Можно даже сказать, не погрешив против истины, что он свой талант учёного старательно ото всех прятал. Поэтому и выглядел со стороны чуть ли не дурачком, этаким студентом-двоечником, случайно оказавшимся на мехмате, случайно же его закончившим. Это если не знать (что и случилось со Стебловым) про его тесные и достаточно близкие отношения с И.Р.Шафаревичем, который его ещё на третьем курсе мехмата выделил из толпы и взял под свою опеку. И не ошибся, в итоге, если судить теперь, по прошествии лет, на выдающиеся результаты деятельности Славика как учёного…

 

Видимых целей, которые преследовал аспирант-Мишулин, связав на время свою судьбу с колмогоровской спецшколой, было две, как теперь представляется: пополнение хорошими интернатовскими заработками девяносторублёвой аспирантской стипендии, которой женившемуся в аспирантуре Славику конечно же не хватало; а также - и было это для него может быть даже важнее денег - обретение прочных навыков публичной преподавательской деятельности, которые у него, робкого и косноязычного от природы, совершенно почему-то отсутствовали.

Славик, хотя и проучился пять лет в Университете, в аспирантуру потом поступил, хорошим студентом и аспирантом числился, - но при этом совсем не умел говорить на людях, у доски выступать не умел, чётко и ясно мысли при всех высказывать, знания и наработки немалые. Поднимаясь всякий раз на подиум или кафедру университетскую, он до неприличия густо краснел, терялся, покрывался потом, путаться начинал, запинаться и заикаться, “в карман за словом лезть”, - отчего производил на слушателей на первых порах впечатление жалкое и неприятное, и чрезвычайно для себя невыгодное.

А поскольку дальнейшую жизнь и судьбу он твёрдо связал с наукой и карьерой академической, где без ораторских навыков - никуда, - то интернат и призван был, по его разумению, ликвидировать имевшуюся у него к робости склонность и косноязычию…

 

6

 

Третьего московского учителя Вадика, Веселова Андрея Александровича, не взялся бы живописать, наверное, ни один даже самый грамотный и искусный рассказчик - настолько тот был неуловим, непредсказуем и импульсивен. Характером своим взрывным, неуправляемо-буйным он напоминал ураган или смерч филиппинский, что огромными тёмными грозовыми массами появляется вдруг на небе и уже в следующий миг страшной мощью своей сметает всё на пути. Пошумит, покуражится над землёй такая силища разрушительная, ветряная, наведёт страху на всех, наломает дров, строений и крыш жилищных, воды повсюду намутит, - а через секунду умчится прочь, как ни в чём не бывало, оставляя по себе лишь жуткие, но чрезвычайно уважительные воспоминания.

Так же вот точно “налетал” на девятый “Б” и ураганистый Веселов, так же крушил и сметал установившуюся там без него идиллию… И так же озорно и самодовольно уносился потом по своим делам в не ведомом никому направлении, никому не докладываясь и не отчитываясь ни перед кем, провожаемый смущёнными взорами учителей и восхищёнными детскими взглядами…

 

Личную жизнь Веселова и его биографию в интернате Колмогорова доподлинно не знал никто, включая сюда и директора - маленького серого человечка, тихоню, угодника и труса, сильно его, пронырливого еврея со связями, побаивавшегося и потому с ним почти не общавшегося. Как, впрочем, мало общался малообразованный директор и с другими преподавателями-математиками, на которых он как на богов смотрел… Да и сам Веселов, из-за возраста, почти ни с кем из молодых коллег-преподавателей не дружил, пищи для пересудов и сплетен им не давал. И те скудные и редкие о нём сведения, что всё же просачивались по разным каналам в спецшколу, картину являли отрывочную и поверхностную.

Что было известно про него наверняка, о чём написать можно? Что закончил Андрей Александрович мехмат - являлся профессиональным математиком, то есть; там же, на мехмате, был потом аспирантом, диссертацию защитил, стал кандидатом наук; что было ему в то время, когда Стеблов поступил, далеко за тридцать, был он давно женат и работал в интернате со дня основания, с осени 1963 года… Ещё о нём знали доподлинно, что интернат не являлся единственным его местом службы: работал он также и в ВЗМШ, и в популярных научно-познавательных советских журналах “Квант” (для юношества) и “Математическое просвещение” (для учителей); состоял в оргкомитетах и жюри Московской городской и Всесоюзной математической олимпиад, проводившихся в столице и других городах страны ежегодно; в Москве - в несколько туров… Числился он, кроме этого, и ещё в двух-трёх блатных каких-то местах - теплых, хлебных, необременительных, - все их регулярно “пятого и двадцатого” оббегал, везде получал зарплату - и нигде, ни в одном из них, не работал толком: так умел выгодно поставить себя, шельмец, таким был скользким и ловким на удивление.

В “Кванте”, между прочим, он занимал должность заведующего математическим отделом со дня основания (с января 1970 года) и члена редакционной коллегии, что давало ему беспрепятственную возможность регулярно печатать там разного рода статейки про Евклида с Архимедом и Гаусса, про удивительные свойства чисел е и Пи. Статейки те незатейливыми и мало-утомительными для автора были, никого и ни к чему не обязывающими, можно сказать - смешными. Зато оплачивались, по-видимому, хорошо (ещё бы! ведь Андрей Александрович сам себе там зарплату платил и навряд ли себя обсчитывал!), регулярно принося Веселову в карман приличные дивиденды…

Но главное, что его в интернате из толпы выделяло и выгодно возвышало над всеми - и учениками, и преподавателями, и администрацией школьной, - так это какая-то по-особому близкая и доверительная с академиком Колмогоровым связь, что многое ему позволяла делать такого, что не дозволялось более никому. Даже и Гордиевскому. Андрей Александрович так вольно и бесшабашно, и так безответственно себя в интернате вёл, по-хозяйски прямо-таки, по-барски, что создавалось впечатление со стороны, что это не он, учитель простой и безвестный, зависит от основателя школы и её куратора, всесильного советского учёного-просветителя, - а пожилой Андрей Николаевич, тёзка его, висит у него на крючке по какой-то непонятной причине. И позволяет ему ввиду этого вытворять в школе всё, что заблагорассудится…

 

Что ещё можно было бы про Веселова сказать, добавить к его обрывочному и до обидного скудному описанию-портрету? Что был он толстеньким, кругленьким, шустреньким мужичком с густой кучерявой шапкой каштановых волос на голове, носил очки роговые с толстыми стёклами. А ещё он был оптимист прирождённый, законченный, большой весельчак и балагур. Может быть - и кутилка. Любил народные анекдоты, знал их бессчётное множество, собирал везде и мог рассказывать, не стесняясь, даже и на уроках. Рассказывая анекдот, он так самозабвенно и так искренне, порой, хохотал, что одним только смехом своим заражал весь класс, заставлял всех радоваться и веселиться.

Вот, пожалуй, и всё, что было известно про третьего учителя математики девятого класса "Б", что можно было бы рассказать про него, как на духу поведать: ничего другого про этого человека в памяти авторской не сохранилось. Так что придётся нам с Вами, читатель, здесь остановиться вынужденно и, обречённо вздохнув, жирную точку в рассказе поставить. И довольствоваться в дальнейшем повествовании только лишь этими сведениями, до смешного скудными и короткими...

 

7

 

Система  преподавания математических дисциплин в классе Стеблова сложилась и оформилась ещё до Вадика - из опыта прежней совместной работы Гордиевского и Мишулина, к которым Веселов лишь изредка примыкал, внося бардак и сумятицу. Без особых споров и разногласий оформленная, она, система, повторялась потом изо дня в день, из месяца в месяц, из четверти в четверть - и никогда, практически, не менялась.

Происходило всё это так. После второго предупредительного звонка в аудиторию Дима со Славиком важно вваливались, здоровались с учениками по очереди, уже с порога придирчиво осматривали класс на предмет отсутствия кого-либо, выясняли причину отсутствия (скорее - любопытства ради, нежели для принятия административных мер), после чего Мишулин, пройдя к окну, портфель положив на подоконник, почтительно становился возле задней стены, а Гордиевский вразвалочку, не торопясь, направлялся на преподавательский подиум - открывать очередное занятие. Проведя урок-полтора у доски и наговорившись всласть, по-колмогоровски густо мелом вымазавшись, он уступал место заждавшемуся товарищу, а сам в это время, засунув руки в задние карманы джинсов или техасов, начинал вальяжно прохаживаться по классу - отдыхать и перед молоденькими ученицами форсить-козыриться, при этом по-художнически цепко впиваясь глазами в каждую, как потенциальных моделей-натурщиц их оценивая и изучая, точно так. Ходит, бывало, глубокомысленно усмехается себе под нос, девочкам глазки строит, а то и рожицы, и, одновременно, чутко прислушивается к корявым объяснениям Славика, изредка поправляет и уточняет их, вносит по ходу какие-то коррективы... Когда же и Славик, в свою очередь, после проведённого у доски урока, слова начинал “глотать”, хрипеть и кашлять, запинаться на каждом слове, пену с губ вытирать, Гордиевский менял его, раскрасневшегося, возвращался на своё излюбленное место на подиуме - и уже не отходил от доски потом до окончания занятий.

Между двумя этими людьми, по-видимому, уже с первых дней существовала устная договорённость по вопросу разделения преподаваемых в классе предметов, которая на памяти Вадика никогда не нарушалась. По договорённости той Гордиевский отвечал за математический анализ и элементарную математику, Мишулин же, как будущий учёный-алгебраист, - за алгебру и геометрию, что было естественно и понятно.

Так они всю дорогу потом и работали: если у доски стоял Дима - значит, с уверенностью можно было сказать, что преподавались воспитанникам спецшколы либо элементы дифференциального и интегрального исчисления, либо какая-нибудь тригонометрия школьная; если же на подиум выходил Славик - то, наоборот, доска покрывалась сплошь символами высшей алгебры или аналитической геометрии: всевозможными матрицами и определителями, и многомерными квадратичными формами, задающими метрики математических поверхностей и пространств.

В целом же, если говорить о самом качестве преподавания, то было оно у обоих, увы, совсем-совсем невысокое. Даже и притом, что Гордиевский, в силу возраста своего и опыта, а также в силу природных артистических способностей, и смотрелся у доски куда выгоднее и предпочтительнее Славика, куда основательнее и подготовленнее того. Но даже и он, коли уж судить по большому счёту, преподавателем был слабеньким, если не сказать - плохим. Хотя и брался всегда за вещи тяжёлые, неподъёмные, требовавшие и знаний немалых, и кругозора математического, таланта; а также полной мобилизации внимания внутреннего, способностей, сил…

 

В основании математического анализа, для справки, который имел честь преподавать в интернате Дима, в котором он большим специалистом считался, лежит фундаментальное понятие предела, непростое и неочевидное совсем. Которое опирается, в свою очередь, на аксиомы Дедекинда и Кантора… или методы, как их ещё называют (тоже, кстати сказать, неочевидные), для определения континуума действительных чисел. Числовой же континуум, или непрерывность математическая, “движение”, - это основа основ математики, вещи невероятно сложные, тонкие, мало кому по-настоящему открывающиеся и поддающиеся. Ещё со времён Зенона и его парадоксов древних все попытки дать точную математическую формулировку интуитивному физическому понятию непрерывного движения были и беспомощными и безуспешными, потому как на числовой оси точки расположены всюду плотно, и не существует точки, “следующей” за данной. Попробуй опиши поэтому или грамотно растолкуй, логически безупречно то есть, что какая-то переменная “х” к чему-то там “непрерывно стремится”. Людей, кто в полной мере всё это осознал - всю глубину и важность для математики подобных краеугольных фундаментальных вопросов, - на Земле можно легко перечесть по пальцам: они в анналы исторические все вошли… И не случайно, наверное, Д.Гильберт, обобщив на рубеже XIX и XX веков весь тысячелетний путь развития мировой математической мысли, выделив в нём наиболее ключевые, наиболее уязвимые и значимые проблемы, как шпалы лежащие поперёк естественнонаучной магистрали прогресса и препятствующие дальнейшему победоносному математическому шествию к вершинам мирового Духа, на первое место в списке своих знаменитых проблем поставил именно проблему континуума, которая не решена до сих пор и навряд ли будет решена в обозримом будущем…

В Московском Университете, всенепременно отметим здесь, анализ бесконечно малых для будущих профессиональных математиков всегда преподавали люди талантливые, знающие и многоопытные, обязательно - профессора! То есть люди, которые знали прекрасно все наиболее тонкие, логически уязвимые места своего предмета - “собаку на этом съели”, - и которые умели грамотно их обходить, доходчиво объяснять слушателям всё их коварство скрытое, их невероятную глубину и сложность. Они посвящали этому делу всю свою жизнь - без остатка! - всё время свободное, силы, знания богатейшие, опыт. И зарплату получали не даром, не зря назывались профессорами механико-математического ф-та МГУ. Они были настоящими доками!

Поэтому-то, доходя в своих лекциях до основ анализа, они “не плавали”, не путались в них, “не буксовали” сами - и не заставляли плавать и путаться, и паниковать других, безусых студентов, в первую очередь, студентов-первокурсников. И лекции выходили у них без преувеличения сказочные - доходчивые и увлекательные, в высшей степени аргументированные и качественные…

 

Гордиевский Дмитрий профессором не был, как не был он уже давным-давно и просто математиком - человеком то есть, полностью живущим в мире чисел и знаков, абстрактных образов, формул и теорем, замысловатых математических понятий, определений и аксиом, плоскостных и пространственных кривых, фигур и объектов. И, соответственно, не был тому миру фанатично предан, всё больше и больше переключаясь с годами на художественное ремесло. То, что он смог ухватить и запомнить когда-то на университетских общеобразовательных лекциях, было поверхностно, неясно, неглубоко, было ему не близко уже, не родно, не дорого. А с годами в нём это всё и вовсе притупилось, перепуталось и потускнело.

И вот эту мешанину тусклую и непотребную, ещё оставшуюся в голове, ещё не стёртую окончательно из его памяти художественными задумками и фантазиями, он и выплёскивал всякий раз с грехом пополам на бедных учеников, их головы и нервы перегружая, детскую память и психику; забивая их молодые и неокрепшие ещё мозги своим потускневшим от времени дилетантским хламом.

О-малые, О-большие, бесконечно близкие приближения и бесконечно малые величины; окрестности ε, δ, предельные точки последовательностей - эти и многие-многие другие не менее диковинные математические понятия беспрерывно сыпались на головы дуревших с непривычки учеников, производя в них жуткий переполох, смятения чувств немалые. А если принять во внимание, что рассказывались все эти тонкости на языке предикатов и кванторов - новом и ещё непривычном для Вадика и его московских товарищей языке, - то станет более или менее понятным, что творилось в душах и умах приехавших в интернат за мудростью провинциальных пятнадцатилетних пансионеров…

Здесь попутно скажем ещё, время у читателей отнимая, что современное ε-δ-определение предела, данное миру Коши, при помощи которого только и могут быть определены такие важнейшие понятия анализа как производная и интеграл, - определение это есть результат многовековых блужданий, вся сложность которого уже в том состоит, что оно - статическое, и переменные в нём физически ни к чему не стремятся. Это тяжело понять без предварительной подготовки, но только таким хитрым образом, таким подходом диковинным и стало возможным многие естественнонаучные парадоксы разрешить, примирить интуицию с логикой, непрерывность математическую и физическую, мир реальный, естественный, с миром абстрактным, миром образов и идей, как примирил в своё время физиков принцип дополнительности Нильса Бора…

Глубина понимания Гордиевским данных фундаментальных вопросов была, скорое всего, незначительной, потому как он, до предметных тонкостей доходя, до основ, без конца спотыкался там, “плавал”, путался безнадежно, лазил за помощью в свои конспекты на глазах всего класса. Но, как и всякий дилетант, раз за разом непроизвольно попадался на один и тот же “крючок”, наступал на “старые грабли” - очертя голову, в основания математики лез, в бездонное нутро анализа, куда ему носа совать не следовало бы. И уж тем более, категорически не следовало заводить туда, как проводнику-вредителю, своих учеников - незрелых, не подготовленных предварительно, до таких вещей в основной массе своей не доросших.

Увязнув в очередной раз в непролазных математических дебрях, не умея логически непротиворечиво выбраться из них без посторонней помощи, он густо краснел и нервничал, начинал у доски пошло дёргаться и суетиться и, оконфуженный, за помощью к Славику обращался: давай, мол, помогай, ядрёна мать! Чего стоишь и молчишь, ухмыляешься?! Ведь ты же как-никак аспирант: какой год уже за партой сидишь безвылазно, за учебниками, штаны протираешь… Но тот тоже краснел как девушка, не умея быстро соображать, да и в анализе сильно не разбираясь; экспромтом в ответ что-то мямлил невразумительное - и неубедительное, естественно, что положения не спасало.

И тогда преподавателю-дилетанту Диме ничего не оставалось другого, предварительно выругавшись про себя, как доставать из портфеля толстую, потрёпанную временем тетрадь с давнишними университетскими лекциями и прямо у доски, наспех, пытаться разыскать в ней спасительную для себя подсказку.

Но подсказки нужные на виду не валялись, естественно: быстро он их, как правило, не находил. И оттого он краснел ещё больше, больше прежнего нервничал, суетился.

И, в итоге, кончалась у него такая “комедия”, такая “потеха” весёлая тем, что он махал на проблему рукой безнадежно, быстро стирал с доски написанные там каракули, после чего с чистым сердцем и облегчением отсылал обескураженных и ошалелых воспитанников к Фихтенгольцу - автору фундаментального университетского учебника по дифференциальному и интегральному исчислению, состоящему из трёх довольно-таки пухлых томов.

«Почитайте начало первого тома сами: там об этом обо всём хорошо написано, - было неизменной его отговоркой. - Вам это нужно больше, чем мне, - так что изучайте и пыхтите самостоятельно, ежели учёными собираетесь стать - как наш Славик...»

Но не только уважаемого Фихтенгольца рекомендовал регулярно почитывать воспитанникам интерната Дима, - он рекомендовал им ещё и Шилова - автора крайне-сложного и путанного, трудно даже и студентами МГУ усвояемого, и Понтрягина с Курантом, Зорича. Да ещё и сборник задач Демидовича всенепременно советовал приобрести и прорешать на досуге, по которому не один десяток лет занимался, набирался практического опыта весь мехмат. А Мишулин Вячеслав, не желая отставать от него, диктовал ребятам и своих любимых и уважаемых авторов. Он называл им учебники Мальцева, Куроша, Александрова, книги Шафаревича и Ленга, входившие тогда в моду в научных кругах; а к ним добавлял ещё и Моденова с Поспеловым, и Погорелова с Постниковым, и того же академика Понтрягина (преуспевшего, несмотря на свою слепоту, практически во всех областях, след там заметный оставившего). Рекомендовал всё сплошь авторов мудрых, высокообразованных и крутолобых, стоявших на передовых рубежах, на недосягаемых научных позициях… Они и книги писали соответствующие, необъятные и неподъёмные новичкам, которые брался изучать ещё и не каждый студент, не каждый аспирант мехмата.

А воспитанники интерната брались. Брались с жаром, брались за всё! Буквально! Они ведь были ещё очень молоды тогда, наивны, доверчивы и глупы… и очень жадные были - до знаний новых, до книг. Потому что мечтали стать академиками через одного! учёными настоящими!

А ещё у них было в ту пору много-много сил и детского нерастраченного задора, который звал их вперёд неумолчно, толкал на самые отчаянные, самые необдуманные свершения и поступки, как комсомольцев 1930-х и 40-х годов. Они готовы были штудировать что угодно и сколько угодно! Готовы в небо были взлететь безоглядно и безрассудно! - только команду дай, позови, предложи, сагитируй!

Преподаватели интерната видели это, ежедневно воочию могли наблюдать не прекращавшийся ни на минуту своих питомцев душевный страстный порыв; дивились ему про себя, втайне очень завидовали - и безжалостно эксплуатировали его, безбожно на нём выезжали…

 

Про Мишулина Вячеслава и его уроки алгебры и геометрии долго нам говорить не придётся, потому как были они и невыразительными и неинтересными. Совсем. Славик, повторимся, выступать только ещё учился, только ещё постигал азы непростого преподавательского ремесла, как и основы алгебры самой под началом И.Р.Шафаревича. И потому рассчитывать при его объяснениях на что-то крайне-полезное и значимое на будущее ученикам спецшколы не приходилось... Наш герой Стеблов, во всяком случае, Славика вообще не понимал, ни единой из его выступлений мыслишки не схватывал - настолько Мишулин тихо, невнятно и неуверенно, а порой и вовсе сумбурно и путанно преподносил материал.

Записав необходимые главы поэтому из названных и рекомендованных им на уроках книг, алгоритмы решений типовых задач старательно законспектировав, он потом только дожидался вечера, чтобы уже самому, в спокойной, так сказать, обстановке, сидеть и разбираться в предложенном материале, без посторонней помощи постигать его - если ума хватало. А если нет - материал так и оставался непонятым и непознанным. Увы. Обращаться за помощью было не к кому. Консультации внеурочные Славик давал, - но основывались они, в основном, на его личных к ученикам симпатиях. И только симпатиями определялось количество и качество их.

Стеблову Славик не симпатизировал никогда. И потому и не замечал его в классе и школе. И не помогал, соответственно…

 

С домашними заданиями по математике картина в классе Вадика была следующая. Задавали в конце уроков Гордиевский с Мишулиным ученикам список задач по соответствующим темам из Демидовича или того же Моденова, а в начале следующего учебного дня они, не начиная занятий, проводили беглый опрос по поводу возникших при решении домашних задач трудностей. Понимай: копировали точь-в-точь университетскую семинарную систему, работали по ней оба. Товарищи Вадика наперебой называли не получившиеся у них номера из учебников, после чего весь 9 "Б" вместе с преподавателями пытался общими усилиями отыскать решение. Или хотя бы только наметить пути к нему, что тоже было порою не просто.

В классе Стеблова, надо сказать, достаточно собралось в ту пору на удивление ярких и талантливых ребятишек, хватавших всё на лету, задачи как семечки щёлкавших. Были среди них и призёры, и даже победители Всесоюзной математической олимпиады - скороспелые и стопроцентные гении-самородки, бесценный творческий генофонд страны. Они-то, как правило, и трудились за всех: искали, подсказывали, решали. И в первую очередь, конечно же, они трудились за никудышных своих педагогов, осиливая иногда такие задачи, к которым ни Гордиевский, ни даже аспирант-Мишулин и близко подойти-подступиться не могли, не имея на то элементарных природных способностей. Они, юные гении класса, частенько выручали своих учителей, спасали их от стыда и позора великого, были надёжей и опорой обоим в ежедневных утомительных в интернате трудах, к которым у Димы со Славиком не было особой тяги… Именно они объясняли и разрешали, в итоге, менее даровитым товарищам и подругам многие сомнения и вопросы попутные, возникавшие у тех в процессе обучения; именно они задавали в классе высочайший образовательный уровень, тон.

Не будь их - добровольных и бескорыстных помощников и подсказчиков! - учебные дела в интернате были бы, наверное, и вовсе плохи…

 

8

 

Вторым  профилирующим  предметом в спецшколе была, как  нетрудно догадаться,  физика, которая преподавалась в интернате два дня в неделю по два урока в день: в начале недели - двухчасовая лекция, в конце - закрепляющий её двухчасовой семинар; система - в точности университетская.

Лекции приезжал читать тридцатитрёхлетний доцент физического факультета МГУ по фамилии Скрынников - тихий, интеллигентный, благообразного вида мужчина в огромных роговых очках, закрывавших половину лица его, излишне-полноватый, медлительный и уже заметно лысеющий. И читал он лекции для новобранцев интересным образом - так, будто бы перед ним сидели не желторотые пятнадцатилетние юнцы, только-только ещё начавшие знакомиться в стенах новой школы с мудрёной университетской математической грамотой, лежащей в основе классической физики, а уже полноправные оперившиеся студенты, с успехом прошедшие в Университете начальный курс исчисления бесконечно малых. Современные физические теории: будь то механика или гидродинамика, теория упругости или статика, - уже с первого дня излагались им, как и на родном физфаке, с полномасштабным использованием дифференциалов и интегралов, суть и значение которых тогда только начали объяснять вновь набранным в интернат девятиклассникам школьные педагоги-математики, до которых они в первой четверти ещё даже и не дошли - на пределах застряли… Лектор, таким образом, разговаривал на языке, слушателям не знакомом, что было недопустимо с его стороны - и в высшей степени некорректно. Формализмом веяло от этого всего - и безразличием полным. И наплевательским отношением к делу ещё, о котором не болит душа, к которому не лежит сердце.

Не удивительно поэтому, что большую часть физических лекций Стеблов с товарищами просиживали, выпучивши глаза и в жутком перенапряжении головного мозга, механически занося в тетрадки мудрёные формулы и знаки, значение которых в тот момент они понимали смутно, если понимали вообще... Пользы от таких выступлений, понятное дело, даже если они и делались доцентом МГУ, было мало, а то и не было совсем. И потому они не оставили в памяти Вадика ни малейшего следа, за исключением, может быть, нескольких громких фамилий да не менее громких изобретений прошлого, полные знания о которых впоследствии Стеблов добывал и вырабатывал уже самостоятельно - без чьей-либо сторонней помощи…

 

Физические семинары в новом классе Вадика проходили ещё более "увлекательно", чем даже сами лекции, потому как призваны были, по замыслу их ведущих, готовить исключительно одних лишь гениев - не больше, но и не меньше того. Других учащихся в рассмотрение они не брали и рассчитаны на них, убогих и сирых, не были: “посредственность” могла на физику не ходить, время не отнимать у преподавателей.

Вёл семинары в девятом "Б" пожилой высокомерный еврей по фамилии Гринберг - огромного роста седой представительный мужчина с печатью усталой скуки и избранности на лице (по виду очень похожий на поэта-песенника И.Резника), которому помогала некрасивая прыщавая девушка-аспирантка с полными на ногах бёдрами и икрами, и холодными водянистыми глазами на лице, тоже еврейка по виду, учившаяся в то время (первая половина 1970-х) на физическом факультете Московского областного пединститута. Про Гринберга этого скажем вкратце, по причине отсутствия информации, что был он из породы людей, чьё выпирающее отовсюду высокомерие, помноженное на его природную патологическую брезгливость, больно стебали по глазам и самолюбию каждого, входившего с ним в сношения, даже и мимолётно-краткие, вызывали в людях немую ответную агрессию вперемешку с яростью, как и устойчивую и плохо скрываемую неприязнь. Всю жизнь проработав учителем в средней школе (в молодости, по слухам, он закончил какой-то пединститут, только-то и всего, как говорится) и ничего не добившись там, ничего из себя, в сущности, не представляя ни в творческом, ни в педагогическом, ни в научном планах, этот человек, однако ж, держался со всеми так, будто бы именно он - и никто другой! - нёс на своих плечах всю славную советскую физическую науку. И будто бы ему одному - единственному и неповторимому! - принадлежат все свершённые в физике в советский период истории наработки и изобретения. Академики Басов с Прохоровым, во всяком случае, - нобелевские лауреаты! - ему и в подмётки бы драные “не годились”, Курчатов с Капицей и Сахаровым! Так он себя самого высоко и важно всегда держал! Так круто себя оценивал!

Он и занятия строил именно так: я, дескать, - гений, я - титан, я - пуп Вселенной и самый большой прыщ на заднице! Кто видит это и верит, кто в этом не сомневается, тот - за мной, к вершинам мудрости и славы человеческой. Такого человека я буду учить, буду помогать и опекать всемерно. Остальные же не получат от меня ничего, остальным - презрение полное и под нос кукиш с маслом…

Такое поведение вызывающе-гротесковое было непонятно и неприемлемо никому: даже и учеников-первогодков оно коробило и оскорбляло!... Про коллег-преподавателей и говорить не приходится: Гринберга они переносили с трудом и по возможности старались с ним не общаться. Как и он с ними…

Ещё про Гринберга надо сказать, что, помимо работы в колмогоровском интернате, он являлся также деятельным членом Оргкомитета по подготовке и проведению Всесоюзных физических олимпиад (был в близких отношениях с академиком И.К.Кикоином, их отцом-основателем) и потому был хорошо знаком, естественно, с предлагавшимися на тех олимпиадах задачами. Автором их он, безусловно, не был: “калибр” его был не тот, масштаб личности, не смотря на саморекламу. Их придумывали и присылали в Оргкомитет другие - безымянные студенты и аспиранты, как правило, элитных московских вузов, для которых физика не была профессией, для которых физика была судьбой. Но он умел так лихо и быстро сродняться с чужими, блистательно поставленными и сформулированными задачами, так красочно их потом описывать и так живо рассказывать всем про них, то и дело вставляя в рассказы местоимение "я": “по механике я предложил Оргкомитету вынести на конкурс в прошлом году такую-то, мол, задачу, по электричеству - такую-то”, или, наоборот: “я подумал-подумал… и решил такую-то задачу по статике на прошлой олимпиаде десятиклассникам не предлагать, потому как посчитал её слишком уж сложной”, - что непосвящённому человеку казалось со стороны, что заинтересованный и пламенный представитель всех этих диковинных задачек-головоломок, товарищ Гринберг то есть, и впрямь является их единственным автором и разработчиком.

Задачи Всесоюзных олимпиад, будь то физических или математических, были традиционно сложны, глубокомысленны и неприступны - и поддавались не многим (недаром же десятиклассников-победителей в советские годы зачисляли в МГУ, МФТИ и МИФИ без экзаменов, делали это с радостью и не разочаровывались потом). Они, задачи, всенепременно требовали кругозора широкого, прозорливости, смекалки научной; плюс к этому, требовали специальной усиленной подготовки и специфически устроенных мозгов. Уже одними постановками своими они выводили приобщавшихся к ним людей на передовые научные рубежи, на вершину современной физической (как и математической) науки, где они и рождались, собственно, откуда и сходили в мир.

Поэтому-то знание подобного рода задач, близкое знакомство с ними сильно кружило голову таким вот самовлюблённым и тщеславным личностям, как Гринберг, создавало иллюзию у них у всех собственной значимости и избранности, которую они и... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17


15 июля 2017

4 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«Немеркнущая звезда»

Нет отзывов и рецензий
Хотите стать первым?


Просмотр всех рецензий и отзывов (0) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер