Лончаковцы

Степан Лопатин родился в небогатой казачьей семье. Дед его, Иван Силантьевич, сам из казаков-забайкальцев, с домочадцами, как и многие другие семьи в конце пятидесятых  был переселён на Амур, а через год на реку Уссури. Там, на правом её берегу при впадении в неё реки Шивки, несколько семей под началом казачьего урядника Лончакова обозначили станицу, да его именем обозвали – Лончаково. С тех пор в этих местах Лопатины и обосновались.

Отец Степана, Трофим, уже коренной лончаковец, женился на односельчанке, а на другой год у них родился Стёпка. Когда пришёл срок, Тимофея призвали на службу, сторожить границу от хунхузов.

Рос Стёпка, как придорожная трава. Бегал с другими ребятами села в лес, купался, ловил рыбу в Шивке.
 
Поселковый священник, отец Макарий, учил ребятню грамоте и счёту. Сорванцов батюшка сам никогда не наказывал, передавал с провинившимися же записки родителям, не ленился проверить, исполнено ли вразумление.
 
На этих-то занятиях Степан и сдружился с Матвейкой, их и других ребят из небогатых и вовсе бедных семей задирали мальчишки, чьи отцы были поудачливее да побогаче, обзывали голодранцами и босяками.

Какие дети помалкивали, а Матвейка, - первый в драку. Глядя на него, и Стёпка огрызаться начал. Потом уж спиной к спине отбиваться от обидчиков стали. На том и сошлись.

В один из годов, под конец осени, Стёпка с Матвейкой под лёд на Шивке провалились, насилу друг дружку вытащили. На ледяном ветру чуть живые до ближайшего дома добежали.

С тех пор во всех делах и затеях они не разлей вода были, а как время подоспело, так и служить вместе пошли.

Довелось им и в Китайском походе поучаствовать.

При ратном-то деле Матвей со Степаном ещё крепче подружились, почитай побратимами стали.

Другое, что служба их ладилась по-разному.

Степану военное дело нравилось. Дисциплина там, уставной порядок, учения всякие.
Матвей же, будучи толковым в деле, командирам дерзил, устав нарушал, за что неоднократно был наказан. Раз даже до позора добузился, Круг к порке приговорил.

Словом, к концу службы Степан носил лычки старшего урядника, а Матвей голым погоном светил.

В то время в станице Лончаково жителей было уже с полтысячи. Была своя церквушка,  хлебозапасный магазин, несколько водяных и конных мельниц, открыта одноклассная школа, были ещё пара торговых лавок и питейное заведение.

Вот в последнее-то казаки и наведывались чаще всего. Не то, чтобы зелена вина испить, а так, стариков послушать, редко доходящие до этих мест новости обсудить. 
Ближе к концу следующего, после возвращения друзей со службы года, вести стали всё отчётливее пахнуть порохом грядущей войны с Японией, хотя мало кто из казаков в это верил.

- Дык куда им супротив Рассеи! – сдвинув форменную фуражку с жёлтым околышем на затылок, изумлялся рябоватый, с рыжими усами казак, - видел я в войсковом штабе енту Японию, подхорунжий мне показал. Плевок на карте да и только, а не держава!

- Навряд сунутся, - кивали головами старики.

А всё же «сунулись», да ещё как. Не объявляя войны, в ночь на 27 января японский флот обстрелял русские корабли, стоявшие на внешнем рейде Порт-Артура, нанеся им серьёзный урон.

Об этом лончаковцы узнали от примчавшегося в станицу, на взмыленном коне казака с красным флажком на пике, - война.

Казаки станицы Лончаково состояли в Уссурийском казачьем Войске, весь личный состав которого мобилизовали на войну с Японией.

Над станичной площадью висел многоголосый шум. Бабий крик мешался с переливами гармошек.

В ожидании построения перед отправкой казаки, разбившись на группки курили, говорили, конечно же, о войне.

К одной из таких групп примкнули и Степан с Матвеем.

Они-то с дружком пороху понюхали ещё во время Китайского похода, поэтому на болтовню молодёжи Степан только ухмылялся в усы, а Матвей всё же не стерпел, встрял в разговор:

 - Да ладно, казаки, не робей, что те косоглазые, что энти. Китайцев бивали, и этих побьём. Китаец-то поросле;й японца будет. А энти так, тьфу, мелкота.

- И гдей-то ты китайцев бил? – ехидно поинтересовался один из парней с форсоватым рыжим чубом.
 
- А тебе, чай, про китайскую войну услыхать недосуг было, всё поди чуб охо-рашивал.
 
Казаки засмеялись, а Матвей пояснил:

- Заваруха там у них в Китае случилась. Тамошним «эхтуяням» не занравилось, что много стало иноземцев в ихнем Китае хозяйничать, ну вот они и всполошились. Нашим там тоже досталось. Миссии пожгли, православные церквы попалили, священник с одной миссии насилу живым утёк. Вот нас туда под началом нашего генерал-губернатора Чичагова и послали, вроде как к порядку китаёзов присилить…

Над площадью на голоса разнеслась команда: «По коням!», казаки, похватав снаряжение, разобрались по своим взводам.

По приезду к месту дислокации  в станицу Гродеково Приморской области, отряд лончаковцев вошёл в сформированный,  по мере прибытия казаков из других  мест, шестисотенный Уссурийский конный  полк. Полк передали под начало генерал-майора Мищенко, тогдашнего командира отдельной Забайкальской казачьей бригады.

- Ну казаки, будет дело! – поделился Степан радостью с сослуживцами, -  мы под командой Павла Ивановича в Китай ходили, он тогда ещё полковником был. Толковый командир. Помнишь его, Матвей?

- Забудешь тута … спина он, до сих пор зудит, - зло прищурился товарищ.
 
Впервые с японцами лончаковцы столкнулись в Корее.
    
В самом начале марта казачьи разъезды, подойдя близко к Анчжу, заметили, что на левом берегу Чин-Чин-Гана против города возведены неприятельские окопы. В Йонгбене неприятеля еще не было.
 
Предполагалось, что в Анчжу находится одна дивизия, в Пеньяне – остальная часть первой армии.

Получив сведения о прибытии в Пакчен двух эскадронов японцев, туда был направлен отряд из двух сотен казаков, которые должны были помешать японцам переправиться через реку Пакченган. На левом берегу три неприятельских эскадрона, завидев отряд, боя не приняли, и отошли к Анчжу, где японцы заготовили материал для наводки мостов через реку.

Серьёзных стычек с японцами ещё ни разу не было. Постреливали случалось, а так, разъезды больше сведения о противнике собирали.

Степан со своим взводом, под командованием хорунжия Лоншакова и другими разъездами заночевали в двенадцати верстах от Пеньяна.

Казаки выставили дозор, разожгли костры, и приготовили ужин.

Перекусив, лончаковцы уселись вокруг костра.

- Говорят завтрева на Пеньян пойдём, - взглянул на Степана один из казаков, - что там хорунжий говорит?

- Да ничего не говорит, - Степан потянулся прикурить за угольком.

- Не война, а одна тягомотина! – сплюнул в костёр  седоусый казак с нашивками урядника на погонах и двумя «Георгиями» на груди, - их бы не днём, а ночью брать. Пока спят. Но это дело аккуратности требует, знания особого.

- Да какое уж тут особливое знание надоть, спящих резать! – белозубо оскалился молодой казак.

- Ты не зубоскаль, а лучше послушай, что тебе старшие говорят, ежели на будущее выжить хочешь. Сам-то я на эту войну охотником пошёл. Всё одно шашку мою в могилу поломают. Сначала брать не хотели: «Куда прёшься, старый!», а как прознали, что я в турецкую пластуном был, - враз записали. Мне почитай полвека, а я вам соплякам ещё форы дам, - говоривший огладил усы, - Здесь я, в Приморье, годов тринадцать, а раньше на Кубани службу нёс. Оттуда и в турецкую компанию попал.

Так вот. У османов башибузуки воевали, не приведи Господь… зверьё. Такому человека зарезать, что тебе комара придавить. Сколько наших сонными побили!
А делали они вот как. Часовых поснимают, и по спящим. Человек, он что, ежели его сонным убивать будешь, он всё одно какой не то шум поднимет, а то и закричит. Вот башибузуки энти, сначала спящего тихохонько так прибудят, а когда тот только глаза откроет, уже не спит, но ещё толком не проснулся, вот тогда его ножом и бьют, - никто не пикнет даже. Проверено. Сами так делали, - пожилой казак вынул из ножен, закреплённых на ремне, недобро блеснувший в свете костра длинный, в две пяди, острый клинок. - Вот, с той войны храню.
    
Притихшие казаки заворожено уставились на нож.

- Дядь. И многих ты этим ножом того?… - озвучил волновавший всех вопрос всё тот же молодой казак.

- Да поболе полдюжины приголубил, - седоусый убрал клинок в ножны.
 
Наутро, при подходе к Пеньяну хорунжий Лоншаков со Степаном, Матвеем и ещё одним казаком, наткнулись на японский офицерский разъезд. Японцев было семеро, но хорунжий приказал атаковать. Бестолково помахав шашками, ка-заки, тем не менее, заставили неприятеля пуститься в бегство.

Увидев русских со стен города, японские стрелки открыли беспорядочный огонь.
Казаки отъехали на безопасное расстояние.

- Правильно кубанец сказал, - не война, а тягомотина! – Матвей зло бросил шашку в ножны.

- Погоди, ещё навоюешься, - пообещал другу Степан.

Семнадцатого марта уссурийцы отметили войсковой праздник, день памяти Алексия, человека Божьего.

Первое серьёзное сухопутное сражение произошло в приграничье в конце апреля, на реке Ялу, в котором русские потерпели поражение, потеряв более двух тысяч солдат, и пятьдесят пять офицеров.

Степан со своим взводом в этом бою не участвовал, ходил в разъезды. Случались, правда стычки с японцами, но без потерь со стороны казаков.
 
А к маю 1904 года война докатилась до Маньчжурии. Предстояли сражения за не осажденный с суши, но блокированный с моря Порт-Артур и южную часть Маньчжурии.

Из-за бездарного, граничащего с преступным, командования бывшего военного министра генерал-адъютанта Куропаткина, русская армия, несмотря на стойкость готовых сражаться солдат и офицеров, терпя поражение за поражением, отступала.

Отряд генерала Мищенко занимался в основном разведкой, добывая сведения о передвижении неприятеля. Вся тяжесть боёв легла на плечи пехоты и артиллерии.

Впервые у Степана и его взвода серьёзное столкновение с неприятелем произошло в бою за сопку Высокую. Их конный отряд спешившись, успешно отбивал фланговые атаки императорской гвардейской дивизии. Японцы вынуждены были отступить на исходные позиции.

С наступлением темноты, согласно приказу, генерал Мищенко отвёл отряд к северу.

Степан оказался прав, обещав Матвею ещё повоевать.

В августе конный отряд генерал-адъютанта Мищенко был преобразован в Сводный кавалерийский корпус под его же командованием. Начальником штаба корпуса был назначен полковник Деникин.

Корпусу было поручено провести рейд с целью разрушения железной дороги и железнодорожных мостов, на участке Ляоян – Ташичао – Дальни.

По пути следования корпуса к порту Инкоу случались частые стычки и перестрелки с японцами и хунхузами.
 
Во время атаки на город были подожжены армейские склады. Конную атаку корпуса японцы отбили плотным прицельным огнём. В том бою погибло более двухсот человек. Среди них шестеро казаков лончаковцев из Степанова взвода.

При попытке наступления, в январе пятого года, было сражение за селение Сандепу, потом отход через реку Хуньхэ, и наконец, битва под городом Мукденом, которая длилась более трёх недель.
 
Много позже, после войны, Степан с удивлением узнал, что вальс «На сопках Маньчжурии», под граммофонные звуки которого ветераны лончаковцы роняли не всегда трезвые слёзы в питейном заведении станицы, был написан капельмейстером Мокшанского полка Шатровым, под стенами Мукдена.
 
В этом сражении русские понесли огромные потери, одних генералов восемнадцать душ.
Когда русские войска от Мукдена двигались к Сыпингаю, из Санкт-Петербурга пришел  приказ о смещении Куропаткина с должности главнокомандующего.

Первого июля взвод Степана участвовал  в последнем серьезном бою этой войны. Конный отряд генерал-лейтенанта Мищенко под деревней Санвайзой взял штурмом опорный пункт японцев, который защищал левый фланг позиции, и уничтожил батальон вражеской пехоты.В этом бою Степан потерял трёх своих станичников.

23 августа 1905 года в американском городе Портсмуте председатель Совета министров Витте подписал с японцами мирный договор.

Война закончилась.

Степан с Матвеем оконь ехали впереди возвращавшихся домой лончаковцев  по знакомой, вьющейся меж невысоких, расцвеченных ранней осенью сопок дороге, редко перебрасываясь незначащим словом. Радость от скорой встречи с родными омрачала горечь от незаслуженного поражения, невозвратной потери девяти товарищей, сложивших головы в чужой земле. Что сказать вдовам и сиротам, как решиться глянуть в глаза старикам, ранее столько раз приходивших домой с победой и заслуженными наградами.

«Вона у нас с Матвейкой, тоже по «кресту», а едем, как псы побитые. Аники-воины, -  срам один…», - размышлял Степан.

Поздно вечером въехали в засыпающую станицу, растеклись по куреням.

Ну да горя не принять, добра не видать. За делами к скорой зиме горечь от поражения осела, досада поостыла.

Зиму казаки пережили охотой, да какой не то работой по хозяйству, а по весне за пахотой, а там и за севом, война стала понемногу забываться. Летом дел невпроворот, а по осени и свадьбы загуляли.

Степан ещё до войны с одной молодкой крутил, на ней и женился.

Матвей, тот о женитьбе не думал, раз  недели в две с ночёвкой в Бикин ездил, дружок там у него на строительстве пилорамного завода объявился. Поговаривали, что вроде ссыльный какой-то, но Степан в дела друга не вникал, с молодой женой занятий хватало, ну а дальше и дети пошли, свой дом отстроил, скотину завёл, вышел в «крепкие» казаки.

О том, что полжизни пролетело, вспомнил, когда второй раз казака с красным флажком на пике в станице увидел.

И десяти лет не прошло, как снова война, теперь с германцем.

В питейной, кто помоложе хорохорились: «Немчуру к зиме разобьём!».

Степан с Матвеем, хотя и отдалившиеся за годы, но дружбы не забывавшие, «смирновку» пили призадумавшись, Япония ещё по сю пору отрыжкой помнилась.

На фронт Степан Лопатин отбыл уже в звании вахмистра.
 
Германская война давалась много тяжелее японской. Уссурийское казачье Войско к началу войны выставило шестисотенный  полк, а позже полк вошёл в Уссурийскую дивизию.

Досталось лончаковским казакам повоевать на фронтах от Рижского залива, до Румынии. Казаки, словно мстя за отнятую победу в войне с самураями, австрияков с немцами били нещадно.

Как-то раз, стоя на роздыхе под Варшавой, Степан, обходя сотню, грешным делом заглянул через плечо казаку, который по-детски высунув язык, огрызком карандаша выводил письмо домой, «…Немцы нас называют маньчжурские казаки. Проходилось нам ходить на германскую кавалерию в атаку, так они убегают, и на пехоту приходилось идти в атаку, как догонишь, то они сейчас же бросают винтовки и кричат "казак"...». Степан ухмыльнувшись, и потрепав парня по плечу, пошёл дальше:  «Так и есть»… 

Позже, сам командующий дивизией генерал Врангель отмечал:  “Уссурийская дивизия, составленная из отличных солдат, одинаково хорошо дерущихся как на коне, так и в пешем строю, успела приобрести себе в армии заслуженную славу”.
Слава, не слава, а и здесь не сложилось,- в Петрограде бузу затеяли. В войсках раздрай пошёл.

Степану, смолоду почитавшему дисциплину, вся эта свистопляска, ну как серпом… 
Благо у казаков порядок ещё был, да и то… Нет-нет, кто-нибудь огрызнётся.
Особенно Матвейка колобродил.

Уже не в первый раз, построив сотню, вахмистр Степан Лопатин устраивал казакам «разагитацию»:

- Станичники! Ежели от кого про Советы какие, али депутатов, каких не то солдатских услышу, - будь то односельчане, или даже друзья, - при этом Степан выразительно смотрел на кривящего лицо в недоброй ухмылке Матвея, - не обижайтесь опосля. Из мордасов лично наваристый кулеш изготовлю…
 
В одной из стычек Матвея тяжело ранило.

Степан с шестью казаками был в разведке. Уже возвращаясь назад, они наткнулись на германский разъезд. Немцев было раза в два больше. Нестройно пальнув по ним, казаки с места в карьер рванули, продолжая отстреливаться, к недальнему леску. Осмелевшие в последнее время немцы, бросились в погоню.

Заметно оторвавшись, уже на опушке леса казаки, по команде Степана, одновременно повалили коней меж редких деревьев, и оперев карабины о сёдла, дали залп по потерявшему их из виду противнику. Пятеро из преследователей повалились с лошадей, а остальные, выстрелив наугад, повернули вспять.
 
Разгорячённые боем казаки не сразу заметили, что Матвей так и остался лежать, уткнувшись лицом в прошлогоднюю жухлую траву. Поднявшийся на ноги конь, тыкался длинной мордой в топорщившуюся горбом шинель.

Степан по-бабьи охнув, бросился к другу, перевернул на спину.
 
Матвей с надрывным хрипом втягивал воздух, на губах пузырилась розовая пена. Лёгкое. Подбежавшие следом казаки помогли перевязать раненого, затем осторожно усадили на коня, подвязав так, чтобы тот на скаку не упал.

Скоро, вдруг германцы с подмогой вернутся, двинулись в сторону русских окопов. Степан сам вёл в поводу коня с Матвеем в седле.

У своих Степан сам же свёз Матвея в лазарет.

Свидеться друзьям довелось уже дома, в Лончаково, летом 1920 года.
 
В самом конце зимы восемнадцатого года Уссурийский полк и трёхсотный дивизион, также входивший в Уссурийскую дивизию, вернулись в Приморье.

Даже не верилось, что за эту войну уссурийцы понесли сравнительно небольшие потери.
 
Лончаковцы, так все вернулись домой, кроме Матвея, который по слухам шёл на поправку в госпитале.

Но мирной жизни так и не случилось, началась гражданская война.

Чехи захватили Транссибирскую магистраль, во Владивостоке высадились японцы и американский экспедиционный корпус.

Уже в марте Степан, и ещё с дюжину лончаковских казаков записались в Особый Уссурийский казачий отряд атамана Калмыкова.

Степан, насмотревшись на большевистских провокаторов, мутивших армию, чуждый их лозунгам «Землю крестьянам, фабрики рабочим, власть Советам!», не поверил в революцию.

Ещё на фронте, заметив казаков своей сотни, столпившихся вокруг что-то вы-крикивающего солдата без ремня, в расстёгнутой шинели без погон, Степан, растолкав толпу конём, ухватил агитатора за ворот.

Солдат, беспомощно затрепыхался, нелепо размахивая руками.

- Ты чего здесь раззявился, гнида?! – Степан, резко наклонившись с седла, звякнув тремя «Георгиями», посмотрел в бегающие, плещущие ненавистью глаза, - царя скинули, в армии смуту сеете. Чего ещё-то надо! Кто державой теперь править будет?

- Народ! – солдату удалось высвободиться из крепкой Степановой хватки.

- Кто это, народ?

- Все! – агитатор широким жестом обвёл молча стоявших казаков.

- Все-е… Все, это значит никто! Не будет из этого толку. А ну пошёл отсюдова…

Солдат не заставил себя упрашивать. Он уже сделал несколько шагов, когда Степан догнал его, и высвободив ногу из стремени, отвесил тому увесистый пинок:
 
- Ещё раз в моей сотне увижу, пристрелю.

- Зря ты так, Степан Трофимыч! Он верно говорит! – выкрикнули из толпы.

- Верно?! – Степан подал конём на казаков.
 
- Да что с вами, казаки! – не без таких вот, что в пятом годе в России бучу уст-роили, мы японцам войну пр… рали. Эту тоже хотите? «Землю крестьянам…». Вам что, земли в Приморье мало, или кому-то фабрика понадобилась? Эх, вы…

Позже, до боли переживая за армию, по его мнению, превратившуюся в сущий сброд, виня во всём большевиков, подписавших позорный Брестский мир, когда ещё немного, и разбили бы германца, Степан о выборе стороны не думал.
  
Единственное, чего он теперь хотел, так это сохранить привычный вековой уклад, защитить его и свою семью от горлопанов, взбаламутивших огромную, от моря до моря страну.

К апрелю у Калмыкова было уже пятьсот сабель.
  
Со своим отрядом атаман выступил против красных частей Хабаровского Дальсовнаркома.

 В начале июля казаки заняли станицу Гродеково, а в сентябре, объединившись с чехами генерала Дитерихса, при поддержке японцев осели в Хабаровске.

В Омске засел Верховным правителем России адмирал Колчак.

 Атаман Калмыков примкнул к нему в марте девятнадцатого года.
 
  В двадцатом году атаман Калмыков стал заметной фигурой, командовал Сводной уссурийской отдельной дивизией, его части контролировали Транссиб от Никольска-Уссурийского до Хабаровска.
 
Атаман в своем правлении ставил на японцев, что Степану и его казакам, воевавшим с самураями, мало сказать, не нравилось. А зверства некоторых из Калмыковцев над мирными жителями, заставили их и вовсе усомниться в правоте их дела.
 
В одну из январских ночей Степан поднял лончаковцев, и увёл их сначала в Хэган, а потом в Харбин.

В феврале двадцатого красные разбили Колчака, американцы с японцами оставили Приморье.

До Степана и его людей дошли слухи, что Калмыков бежал в Маньчжурию, где был схвачен китайскими жандармами и расстрелян в Гирине.

- Ну, вот и всё, казаки. Ноне я вам больше не начальник, думайте дальше сами, что делать будете, - подвёл итог Степан.

- Сам-то, что думаешь? – спросил старший из односельчан.

- А что мне думать? Я у Калмыкова не последним человеком был. Хоть мы с вами кровью крестьянской не омылись, меня красные навряд помилуют. Вас, другое дело.
Здесь останусь. Об одном только попрошу, кто домой вернётся, Анне, жене моей, шепните, что приеду за ними, чтоб готова была.

Со Степаном остались один бессемейный казак, да урядник, с рано поседевшим, некогда лихим рыжим чубом, что в японскую в Степановом взводе воевал.

Устроившись на новом месте, в начале лета Степан засобирался за семьёй.

Взяв в повод двух позаимствованных лошадей, он отправился за кордон.

Солнце клонилось к закату, когда привязав лошадей в лесочке неподалёку, Степан хоронясь, огородами пробирался к своему дому: «Как тать за чужим добром крадусь. Ну, жисть… мать её ети».
 
- А ты бы по-пластунски, как к германцам ползал… - услышал он за спиной насмешливый голос.

Степан, нашарив в кармане шаровар наган, взвёл курок, и медленно обернулся.
Матвей, в остроконечной шапке, с большой синей тряпичной звездой и гимнастерке с синими же поперечными полосами, нашитыми на груди, усмехнулся:

- Ты руку-то из штанов убери, а то стрельнешь ещё с испугу.

Степан, сняв курок с боевого взвода, медленно вытянув вмиг вспотевшую ладонь из кармана, замер, молча глядя в глаза другу (врагу?).

- А я, как дороги просохли, тебя караулю. Знал, что придёшь, - продолжил Матвей, цепко оглядывая Степана.

- Сказал кто?… 

- Да ты на казаков не греши, сам дотумкал, зря что ль, с детства твой характер знаю, любое дело до конца доводишь, - не то похвалил, не то подосадовал Матвей.

- И что теперь? – Степан закашлялся, в горле вдруг стало сухо.

А ничего… поговорим. Не боись, агитировать не буду, - Матвей кивком головы пригласил отойти.

За огородом они присели на спиленное дерево, закурили. 

- Чего молчишь? – чуть погодя спросил Матвей.

- А чего говорить?

- Правильно. Говорить тебе нечего. И так знаю. Лютый враг ты нашей власти, Степан. 

- Убьёшь? – Степан поднял глаза на бывшего товарища.

Матвей, словно не услышав вопроса, продолжал:

- А ещё я знаю, что у Калмыкова ты сам не зверствовал, и другим старался не давать. Знаю, что вы атаманов приказ с нашими лончаковскими не выполнили, а отпустили семьи партизан, пальнув на воздух. А больше всего я знаю, что не было у меня в жизни друга лучше, чем ты, Стёпа. Я и поджидал-то тебя, чтобы проститься, да Анну с детьми помочь из станицы вывести.

Степан ожидал чего угодно, а тут… даже глаза намокли.

- К старикам не ходи, заметит кто. Сам им потом всё скажу. Здесь жди, я твоих приведу, - Матвей легонько похлопав Степана по спине, ушёл.

Уже при луне, усадив восьмилетнюю дочь на своего коня, а по остальным рассадив жену и сына подростка, Степан стоял напротив товарища:

- Спасибо тебе, Матвей. Не поминай лихом.

- Эх, Стёпушка, не ведаешь ты, какую новую жизнь на чужбину меняешь!

Они крепко пожали друг другу руки, потом, не сдержавшись, обнялись.

Степан поднялся в седло, устроил поудобнее дочку. 

Многие годы спустя он вспоминал ту далёкую летнюю ночь, как тронув в путь свой маленький отряд, оглянулся назад. 
Призрачный в лунном свете силуэт, в диковинной остроконечной шапке, помахал ему рукой, словно его прежняя непростая жизнь, отпуская, прощалась с ним навсегда.  
 

 Андрей Григорович

x

Иллюстрация к: Лончаковцы