Моделист

В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль – и происходит встреча
                                Шарль Бодлер

1

Он был обычным, как принято говорить, нормальным ребёнком. Счастливое детство 60-х, когда основным правилом для всех было – быть как все.

Ясли, детский сад, где он впервые узнал, что «водиться» приходится не только с теми, с кем хочется, но и с такими, от которых лучше держаться подальше.
Знание это закрепилось в начальных классах средней школы №3.

 Учителя же школы, «сея разумное, доброе, вечное», с воодушевлением выпалывали любую поросль неординарности в своих подопечных, не вписывающуюся в рамки спущенных «сверху» методичек и пособий по взращиванию «человека новой формации». 
Начиналось всё с обязательного приёма в октябрята.

К слову сказать, класс, где он учился, принимали в октябрята в Ленинских горках, в помещении, служившем ранее кухней, в которой челядь Вождя мирового пролетариата в свободное от исполнения своих обязанностей время «гоняла чаи», и точила лясы на предмет победы мировой революции.

Приём в пионеры, общественные нагрузки, сбор металлолома и макулатуры, выпуск стенгазеты и всякое разное, торившее дорогу к следующему важному шагу для каждого пионера – вступление в ВЛКСМ.
 
В общем, всё как у всех.
Звали его в то время Вадик  (по счастью, увлечение  именами  Вилорик,  Искра, Джонрид и  прочими  «идиотизмами»  уже почти прошло).

Родители Вадика были людьми образованными, что несколько пренебрежительно именовались тогда интеллигентной прослойкой.

 Папа, Олег Борисович Погодин в своё время окончил Ленинградский гидро-метериологический институт (ЛГМИ). Мама, Елизавета Владимировна отучилась на финансово-экономическом факультете ЛФЭИ.

Познакомились преддипломник  Олег и третьекурсница Лиза на дне открытых дверей одного из ленинградских ВУЗов. Повстречались приличествующее время, и поженились.
После окончания института Лизу распределили в небольшой подмосковный город, где совсем недавно был запущен в эксплуатацию крупный и очень важный для народного хозяйства завод.

Возражения и неудовольствия со стороны Олега никоим образом не проявились – он собирался в свою первую полярную экспедицию.
 На заводе Лизу приняли на должность бухгалтера, и стала она Елизаветой Владимировной.

 Через полтора года появился на свет Вадик, а ещё спустя полгода Елизавета Владимировна получила от завода крохотную двухкомнатную квартирку, в про-стонародье именуемую «хрущёба ухрущённой планировки» (производная от фамилии тогдашнего правителя, хотя идея строительства подобных строений принадлежала Ле Корбюзье).

Вадик по причине малолетства не мог помнить всех «прелестей» проживания в съёмной комнате в коммунальной квартире, а посему в более сознательном возрасте воспринимал собственную отдельную комнату, как нечто само собой разумеющееся, хотя не многие из его сверстников могли похвастаться тем же.

Рос он, как было упомянуто выше, нормальным ребёнком. Переболел стандартным набором детских болезней, в меру капризничал, не слушался, бедокурил, но при этом, благодаря Елизавете Владимировне ещё  до школы выучился бегло читать и кое-как писать. Любовь к чтению также привила ему  Елизавета Владимировна. Правда, после прочтения «Виннипуха», «Карлсона», «Волшебника изумрудного города» и т. п. Вадик пристрастился к чтению книг принадлежавших папе – Олегу Борисовичу.

Он взахлёб читал о путешественниках, первопроходцах, моряках и полярниках.
Особенно нравились Вадику истории о великих морских экспедициях, о кораблях в них участвовавших. Мама дипломатично не вмешивалась в подбор книг для чтения, рассудительно полагая: «Читает ребёнок, ну и хорошо».

Несколько ранее, когда Вадик ещё возился в песочнице, Елизавета Владимировна с удовлетворением отметила, что сын растёт, выражаясь высокопарным «штилем», созидателем. И скорее всего она была права.

 Действительно. Стоит несколько минут понаблюдать за малышнёй, ковыряющейся в песке, с большой долей вероятности можно определить кто из них в будущем созидатель, а кто наоборот разрушитель. Одни старательно пыхтят, делая из песка «куличики», нагружают игрушечные самосвалы «под завязку». А другие? Другие с радостным ожесточением растаптывают эти самые «куличики», пинками переворачивают гружёные песком самосвалы. Что ж, всё ясно. Впрочем, наверное, не следует подобные наблюдения принимать за аксиому. Тем не менее, мама Вадика зафиксировала их на будущее. Пригодятся.

Шло время. Папа Вадика, Олег Борисович, в промежутках между дрейфами на льдинах, арктическими и антарктическими экспедициями изредка приезжал в отпуск.

 Высокий, широкоплечий, жилистый,  с густой светло-русой бородой и копной ещё более светлых, слегка вьющихся волос, он врывался в их маленькую квартирку, от его присутствия казавшуюся ещё меньше, как снежный вихрь.

Не раздеваясь, он вваливался в комнату, взглядом находил жену, бросался к ней, стискивал в медвежьих объятьях и быстро-быстро покрывал её лицо поцелуями. Потом, не отпуская, отстранялся, пристально вглядывался в неё с блуждающей радостной улыбкой узнавания.

Очень осторожно, словно боясь, что та исчезнет, отпускал жену, резко пово-рачивался в сторону Вадика стоявшего разинув рот, наклонялся, широко расставив руки и со «звериным» рёвом хватал за бока, раз, за разом аккуратно подбрасывая его к невысокому потолку, и вопрошая, приговаривал густым с хрипотцой- голосом: «Это какой же богатырь здесь растёт?».

 В такие моменты Вадька чувствовал себя самым счастливым мальчишкой на свете. 
Потом наступало время подарков. Папа виделся Вадику ярлом викингов, про которых читал в книжке, вернувшимся из дальнего набега с богатой добычей.     Отец всегда привозил интересные и необычные вещи.

В этот раз он привез маме серёжки из чешуи рыбы со смешным названием пируруку и браслет из колец кокоса, а Вадику болас. Папа объяснил, что это такое охотничье метательное орудие у индейцев.

В доме было много всяких сувениров привезённых отцом из своих поездок.   На полу в большой комнате лежала огромная шкура белого медведя, стены украшали рога северного оленя, алеутский лук со стрелами в колчане, настоящий шаманский бубен – ярар. Между ними в рамках фотографии северных оленей, королевских пингвинов, белых медведей, китов. На серванте красовался большущий моржовый клык с тонкой резьбой изображающей сцену охоты. Сам сервант был забит мелкими поделками из камня, кости, оленьего меха, дерева.    Мама смеялась: «Вот уедешь, мы с Вадиком здесь музей откроем. Экскурсантов за деньги будем приводить», - а глаза при этом у неё почему-то были грустные.

В один из своих приездов папа привёз табурет, сделанный из кости и поставил его на кухне.
 
За ужином он показал на него маме и что-то прошептал ей на ухо. Мама за-хлебнулась смехом, и шутя, но ощутимо, ударила папу по плечу. Вадик спросил её, почему она смеётся, а папа тоже рассмеялся и сказал, что расскажет, когда Вадик подрастёт.

Очень редко, когда отец приезжал летом, мама брала на заводе отпуск за свой счёт, и они всей семьёй улетали на юг. Там Вадик впервые увидел настоящее море и самые настоящие корабли, и твёрдо решил, что станет моряком. Будет бороздить океаны, открывать неизведанные земли…

А потом папин отпуск кончался. Они возвращались домой, в Подмосковье, а отец улетал на Север. Иногда в Одессу или Ленинград, если командировка была в Антарктиду.

Прощаясь с отцом, Вадик громко плакал, а когда подрос только угрюмо сопел, оттопырив нижнюю губу. Мама не плакала никогда. Её отец – Владимир Николаевич Балашов служил командиром подводной лодки на Балтийском Дважды Краснознамённом флоте. Всю свою жизнь Лиза и её мама Екатерина Фёдоровна  в повседневных хлопотах, решении мелких, и не очень бытовых проблем ждали главного – возвращения отца из похода. А теперь вот муж… 

Вадик успешно перешёл в шестой класс, и Елизавета Владимировна вспомнила о склонности сына к «созиданию». Мальчик уже подрос, и чтобы его не прибрала к рукам дворовая гоп компания, его срочно требовалось чем-то занять.

В то время для детей желающих, или по желанию родителей, с пользой проводить свой досуг существовало множество спортивных секций, кружков рукоделия, рисования, авиа и судомоделизма и т. д. И заметьте, за символическую плату, а то и даром.
После очередного родительского собрания Елизавета Владимировна подошла к классному руководителю Вадика, и попросила список всех секций и кружков в городе, что та незамедлительно и сделала.

Придя домой, Елизавета Владимировна заглянула в комнату сына. Вадик сидел за письменным столом, и увлечённо читал какой-то толстенный фолиант, явно не из школьной программы.

- Отвлекись на минуту, - попросила она.

- А!? Чего?

- Ознакомься, – она положила поверх фолианта листок со списком кружков.

Вадик с явной неохотой заглянул в список. Елизавета Владимировна не хотела неволить сына в выборе, хотя в душе надеялась, что он не выберет спортивную секцию. Она справедливо полагала, что Вадику уроков физкультуры в школе вполне достаточно – сын пошёл в отца. Рослый, не по годам, широкоплечий.

Вадик тем временем без особого интереса просматривал список, пока не наткнулся на строку «студия судомоделизма».

- Вот, – он ткнул пальцем в выбранную строчку. 

Елизавета Владимировна проследила за пальцем сына, и мысленно перевела дух. Всё само собой устроилось так, как ей и хотелось.

Занятия в студии начинались в шесть часов вечера. Вадик, наотрез отказавшись от кортежа в лице Елизаветы Владимировны, сам нашёл студию, располагавшуюся в полуподвальном помещении жилого дома недалеко от центра города.

Войдя в полутемный подъезд он, оглядевшись, заметил несколько ступенек ведущих вниз к двери с аккуратной табличкой, на которой значилось: «Студия судомоделизма «БРИГАНТИНА»».

 Шумно выдохнув, Вадик толкнул дверь, и вошёл внутрь. По дороге сюда он представлял себе, как всё будет выглядеть, но увиденное превзошло самые смелые  его фантазии. Сколько всевозможных кораблей, яхт катеров! Вадик даже в настоящем морском порту, куда отец водил его на экскурсию не видел столько судов.

От  гулко забившегося сердца к голове прилила кровь, по телу пробежали колючие мурашки.

«Вот оно! Это моё», -  искрой вспыхнуло в голове.
 
В нос ударил запах столярного клея, сухой древесины, ткани.  И как будто бы на мгновение Вадик услышал запах моря. Он не мог ошибиться. Да он с раннего детства помнил этот волнующий привкус йода, соли и ещё чего-то едва уловимого.
  
- Ну что? Так и будешь на якоре стоять?
 
Наваждение улетучилось, и Вадик увидел стоящего напротив него невысокого толстяка с густыми тёмными волосами, с заметной сединой на висках, носом картошкой и усами щёточкой тоже прореженных белым. Мужчина с беззлобной улыбкой цепко разглядывал Вадика. Так, наверное, столяр Джузеппе рассматривал знаменитое полено:  «Выйдет из него что-нибудь толковое, или на дрова?».

 На толстяке была самая настоящая тельняшка, уж Вадик-то знал – у его папы точно такая же была, синий рабочий комбинезон без рукавов и самые обычные  домашние шлёпанцы в клетку. И ещё он кого-то очень сильно напоминал, только Вадик от волнения не мог вспомнить кого.

Мужчина, как выяснилось через минуту, был преподавателем в этой студии. Выражаясь его языком, он прочно бросил якорь в этой гавани, и в море больше выходить не собирается. Вадику он сразу понравился.

Позже Вадик узнал, что Николай Иванович, так звали преподавателя, долгое время работал боцманом на судах Черноморского морского пароходства, там же увлёкся судомоделизмом. Несколько лет назад по состоянию здоровья он списался с флота, и переехал с женой сюда, к её матери, у которой был свой дом и небольшой земельный участок в ближайшей от города деревне.

Но не привык Николай Иванович лодыря гонять, вот и надумал он организовать в городе детский судомодельный кружок. А что? Ребята при деле, и балбесничать меньше будут. Глядишь, и увлекутся морем, загодя привяжутся к нему, а уж он-то заинтересует, научит. Это ничего, что кораблики маленькие. Вся снасть на них своё всамделишное имя имеет. И настоящие морские узлы как вязать пацанам покажет. Да что там узлы! Мало ли чему может научить молодую поросль старый морской волк. Всё для пользы дела.

 Ан нет. Уж в какие только кабинеты он не стучался, по каким только коридорам башмаки не стаптывал. До самого 1-го секретаря райкома дошёл. Всё без толку, хоть головой об стену бейся. Решил написать друзьям-черноморцам, так, мол, и так – выручайте братцы!

Вскоре приходит Николаю Ивановичу заказное письмо с флота: мол, не табань Иваныч, учи молодняк морскому делу настоящим образом. А в конверте ещё один конверт. Только адресован он тому самому 1-му секретарю. Николай Иванович к нему. Вот, говорит, письмо на ваше имя от черноморцев. А письмо немного немало самое что ни на есть  официальное. От партийной организации: «Черноморское морское пароходство берёт шефство над детским судомодельным кружком. Куда станки и инструменты отправлять?».

Ну, тут все местные партейцы забегали, запрыгали как воши на сковородке. Конечно, это вам не  боцман – отставной козы барабанщик. Это ЦЕЛОЕ ПАРОХОДСТВО!

Быстренько нашли это вот помещеньеце. Отремонтировали, взяли на баланс, какую - никакую зарплату преподавателю положили, и обозвали не кружком, а студией под красивым названием «БРИГАНТИНА»».

Эту историю Николай Иванович, посмеиваясь, как-то рассказал Вадику, когда тот уже стал заниматься в студии. 
     
Прошло несколько лет. Вадик по прежнему ходил в студию. К окончанию школы, он уже самостоятельно изготавливал самые мелкие детали для выставочных моделей Николая Ивановича (руки у старика с годами потеряли прежнюю чуткость), да так, что тот только головой покачивал.

С некоторых пор, несмотря на возражения Вадика, на табличке «Автор» рядом со своей фамилией он ставил его фамилию, чем Вадим втайне очень гордился.

К десятому классу Вадику пришлось распрощаться с мечтою о профессии моряка. Чтение книг с фонариком под одеялом в раннем детстве, а позже постоянная работа с мелкими деталями моделей в студии значительно подпортило его зрение. Выпускные экзамены Вадим сдавал уже в очках.

С потерей своей мечты, как нередко бывает в юности, он уверился, что жизнь его потеряла всякий смысл, предался меланхолии, забросил студию. Но умудрённый богатым жизненным опытом Николай Иванович сумел-таки растормошить парня.
Как-то раз, бесцельно болтаясь  по городу, Вадим очнулся от своих невесёлых мыслей у дверей «БРИГАНТИНЫ».

Механически открыв дверь, как делал до этого тысячи раз, вошёл в знакомый до мелочей «кубрик» (так всегда называл помещение студии Николай Иванович). Кроме преподавателя здесь никого не было. Вадим тускло поздоровался, и привалившись спиной к стеллажу с готовыми моделями, как бы продолжая начатый разговор уныло спросил:

- Что делать-то, Иваныч?

- Что делать, что делать… - Ворчливо передразнил Вадима Николай Иванович, – нюни не распускать для начала! Ну не случилось. Не ты первый, не ты последний. Возьми себя в руки, тем более они у тебя, откуда нужно растут. Голова опять же на месте. Думаю я, тебе к нам, в Одессу, в институт инженеров морского флота поступать надо. Опять же море рядом. Отучишься, не модели – настоящие корабли строить будешь!

В ночь после разговора с преподавателем Вадим так и не смог заснуть, обдумывая- предложение Иваныча. А на утро, не выспавшийся, но заметно воспрявший духом, помчался в библиотеку, надеясь найти там информацию об  интересующем его институте.
 
Узнав о решении Вадима, мама, очень за него переживавшая, тоже взбодрилась. Она была безмерно благодарна Николаю Ивановичу за дельный совет, о  чём не преминула ему сообщить, навестив его в студии.

2

Вадим без особого труда сдал экзамены в Одесский  институт инженеров морского флота, который двадцатью одним годом ранее закончил известный сатирик Михаил Жванецкий.

В новом коллективе тесных отношений Вадим ни с кем заводить особо не стремился. Свободное от занятий время он предпочитал проводить за книгами. Не забыл он и о своём давнем увлечении судомоделизмом. Руководитель курса обратил внимание на «хобби» студента-первокурсника, посчитав это делом нужным и полезным, особенно для будущего корабела, и устроил его участие в конкурсе судомоделистов. Вадим, сам того не ожидая, занял на конкурсе третье место.

Он заканчивал первый семестр второго курса, когда советское руководство приняло решение о введении в Афганистан ограниченного воинского контингента в помощь афганскому народу в братоубийственной войне.

Каникулы после окончания второго курса пришлись на XXII Летние Олимпийские игры в Москве. Правда, Вадим, спортом особо никогда не интересовавшийся, это грандиозное для страны событие (несмотря на то, что Олимпиаду бойкотировали более пятидесяти стран из-за войны в Афганистане) воспринял довольно равнодушно. Валялся дома на диване с очередной книгой о покорителях просторов Мирового океана, смотрел телевизор. Иногда, уступая напору немногочисленных приятелей, выбирался в ближайшую пивную. Часто наведывался в «БРИГАНТИНУ» к Иванычу, делал кое-какие детали к модели, которую собирал в институте.

 Елизавета Владимировна не могла нарадоваться на сына – заметно выросший, раздавшийся в плечах с гривой светлых, как у отца, слегка вьющихся волос. Выходя с ним в город за покупками, или просто прогуляться она часто замечала заинтересованные, оценивающие взгляды девушек, по одной или стайками попадавшихся им на встречу. Однажды, как бы невзначай, она спросила сына:

- Вадик, а у тебя девушка есть? Ну, там, в Одессе.

- Нет.

- А почему? – Даже как-то обидевшись за сына, спросила Елизавета Владимировна.

- Хлопотно. -  Вадим, как и отец, многословием не отличался.

Больше разговоров на эту тему она с сыном не заводила. Подкармливала его разными вкусностями, которые он молниеносно не глядя, проглатывал,  не отрываясь от чтения очередной книги.

Срывая по утрам очередной пронумерованный листок календаря висевшего на стене в кухне, она с грустью осознавала неизбежность скорого расставания, тоскливого одиночества в пустой квартире. Муж со своими вечными экспедициями тоже не баловал Елизавету Владимировну частыми приездами. «Собаку что ли, завести, или кошку?» - Думала она, в очередной раз, провожая мужа или сына. Но мысли так и не материализовавшись, тонули в болоте повседневности. 

Закончились каникулы. Вадим, уже в коридоре, скупо поцеловав Елизавету Владимировну, уехал учиться, не подозревая, что через две недели он будет стоять в этом же коридоре раздавленный, не понимающий ужаса всего произошедшего, крепко прижимая к груди в голос рыдающую мать.

Обжигающие холодом, отнимающие силу в ногах бездушные, несмотря  на бессмысленные, не читаемые слова соболезнования, казённые строки – « Уважаемая Елизавета Владимировна. С прискорбием сообщаем Вам, что Ваш муж Погодин Олег Борисович погиб во время дрейфа на льдине в районе архипелага Новая Земля. Глубоко сочувствуем Вашему горю. Имярек».

Пустой гроб хоронили на городском кладбище. Не в себе, от так неожиданно  свалившегося на них горя, жена и сын не в состоянии были принять чудовищную реальность происходящего.

Елизавета Владимировна так и не оправилась от потрясения. Заговаривалась, ходила по квартире неприбранная, с блуждающим взглядом.

 Вадим, чувствуя себя не многим лучше, но отдавая себе отчёт в том, что он теперь глава семьи и от его решения зависит судьба матери, должен был незамедлительно что-то предпринять. Он позвонил деду в Ленинград, и предупредил, что везёт её к ним. Старики не были на похоронах зятя так, как Владимиру Николаевичу недавно сделали несложную, но исключающую всякие длительные передвижения операцию.
Вадим привёз маму в ленинградскую родительскую квартиру, и передал её с рук на руки Екатерине Фёдоровне.

Теперь, когда мама находилась под  участливой заботой стариков,  нужно было разобраться в себе. С гибелью отца что-то навсегда надломилось в нём, он это чувствовал. Чтобы продолжать жить дальше, необходимо было как-то примириться с этой непреходящей болью преждевременной потери, как смиряются с потерей зрения, слуха, конечностей. Вспомнился тот давний разговор с Иванычем, когда казалось, что жизнь не состоялась, потеряла будущее. Какой же малозначительной представлялась сейчас та его детская беда перед лицом непоправимого, настоящего горя. Тогда Николай Иванович подсказал выход. Теперь Вадим должен найти его сам. Прежде всего, необходимо твёрдо осознать, что отца больше нет. Это особенно трудно, когда ты не видел мёртвым любимого человека, не попрощался с его телом. Значит первое, что нужно сделать, это узнать как можно больше о его гибели, представить его смерть, мысленно побывать рядом с ним в его последние  минуты жизни, как бы больно ни было. Не распускаться, не дать горю отравить душу безысходностью, безразличием к будущему.

Через пару дней, удостоверившись, что  мама понемногу приходит в себя, Вадим улетел в Одессу. Ещё в полёте он написал письмо в организацию, где работал отец, с просьбой выслать ему всю информацию о гибели отца, попытавшись на бумаге внятно изложить, почему это для него так важно.

Чтобы отогнать мучившие его мысли, он с головой ушёл в учёбу. Засиживал-ся далеко за полночь над моделью сухогруза для кабинета ректора. По утрам, пока сокурсники ещё спали, изматывал себя длительными забегами. Часто звонил матери в Ленинград – она осталась жить у родителей. Вадим понимал, что долго он так не выдержит, но другого способа притупить боль, иссушающую его изнутри, не видел.

Где-то, через месяц, ему пришла объёмистая посылка. Прочитав адрес отправителя, Вадим, с трудом справившись с подступившим головокружением, дрожащими руками вскрыл посылочный ящик. 
 
Он высыпал его содержимое на стол – большой свёрток, повидимому, с одеждой, несколько книг, пачка фотографий и толстый бумажный пакет, крест-накрест перетянутый бечёвкой.

Вадим опустился на стул, потянулся к пакету. Развязал бечёвку, и достал стопку каких-то бумаг.

Сослуживцы отца серьёзно отнеслись к просьбе Вадима. Среди них была морская карта пролива Карские Ворота, на которой кружком было отмечено место, где предположительно погиб отец. Несколько печатных листов с подробным описанием цели экспедиции, ксерокопия отчёта о работе поисково-спасательного отряда, составленного сухим канцелярским языком, опись содержимого посылки и тетрадный листок заполненный текстом написанным мелким скачущим почерком. Вадим сначала бегло, а затем, вчитываясь в каждое слово, вновь и вновь перечитывал написанное.
Полярники писали, что любили его отца, уважали его, как руководителя экспедиции, о его неоценимом вкладе в исследовании Арктики, о том, как они искренне скорбят о его утрате. В конце письма говорилось о причине гибели экспедиции:  «В проливе на дрейфующую льдину двинулся огромный вал торосов. Полярники ничего не успели предпринять. Погибли все участники дрейфа».

Ни тел, ни остатков снаряжения спасатели так и не обнаружили. На обратной стороне листа было с десяток подписей и посткриптум, с предложением любой посильной помощи. Вадим отложил листок, закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Он не знал, сколько так просидел, но судя по часам, не менее получаса. Внутри него как бы ослабила натяжение какая-то пружина. Нет. Боль не ушла, она стала  осмысленной, конечной, как точка в конце текста. Отца больше нет. Нет, и никогда больше не будет. Вадим решил, что никогда не покажет эти бумаги ни матери, ни деду с бабушкой. Пусть тяжесть этого знания лежит только на его плечах. Он это вынесет. Теперь Вадим был в этом уверен.

Он продолжал учиться. Много читал. Строил уже четвёртую модель, правда, не судна, а плавучего дока, как учебное пособие для занятий по просьбе руководителя факультета. Не забросил он и утренние пробежки.

Вадим учился на четвёртом курсе, когда умер Брежнев.
Началась правительственная чехарда –  Андропов, Черненко, Горбачёв.
Окончание института пришлось на начало так называемой «перестройки», «нового мы;шления», «ускорения», и прочей безалкогольной вакханалии, что конечном итоге привело к развалу огромной страны. 

3

Распределение в ВУЗах отменили в 1991 году.
Вадим окончил институт на несколько лет раньше. 
В отличие от сокурсников, которых до обморока пугала перспектива оказаться после распределения где-нибудь в районном центре «Закудыкино», он сам попросился на Север.
 
В Одессе его ничего не держало. Два-три приятеля, да пара ничего не значивших для него интрижек, погоды не делали.
  
Его просьбу, понятно, удовлетворили, и он благополучно «распределился» в город Архангельск на судоремонтный завод «Красная кузница».

Прежде всего, Вадим съездил в Подмосковье, чтобы сдать квартиру внаём. Мать к тому времени окончательно переехала к постаревшим родителям.

По приезду, он перенёс в маленькую комнату некоторые вещи и все привезённые отцом сувениры. Врезал в дверь комнаты замок. Он не хотел, чтобы к вещам, помнившим отца, прикасались чужие руки.

Сдав квартиру, он через восемь часов на «Красной Стреле» прибыл в Ленинград.  
Погостив пару недель у родных, Вадим, по его собственному выражению «свободный как страус в полёте», отбыл к месту распределения с Ладожского ж/д вокзала. 
Причина столь скорого отъезда лежала на поверхности. Мать, оправившись после смерти отца, готовилась повторно выйти замуж. Вадим, по причине ещё не изжитого юношеского эгоизма, не мог простить ей этого «предательства». 

У него случился крайне неприятный разговор с Елизаветой Владимировной, который послужил охлаждению их отношений на долгие годы. Много позже он, уже умудрённый житейским опытом, сожалел об этом, но никто из них так и не сделал первого шага к примирению, слишком долго каждый из них жил своей жизнью.
 
В плацкартном вагоне, где за ним согласно билету числилась верхняя койка, готовились к отъезду еще три пассажира, которых из-за непривычного выговора, он посчитал «аборигенами Севера».

Мужики, явно чем-то расстроенные, перебрасывались короткими фразами. Не дожидаясь отправления поезда,  они разложили на столике нехитрую снедь, выставили бутылку водки. Один из них «сгонял» к проводнице и вернулся с четырьмя стаканами. Старший, кряжистый, с вьющимися светлыми волосами и пронзительными серыми глазами, сноровисто разлил водку. Протянул стакан Вадиму, коротко белозубо улыбнулся, словно лучик из-за тучи мелькнул:

 - За вкус не берусь, а горяченько да мокренько будет. Мужики негромко рассмеялись, и по-свойски «чёкнулись» со слегка опешившим Вадимом. Тот, боясь опростоволоситься перед взрослыми мужчинами,  резко выдохнув, выпил, захрустел кем-то заботливо подсунутым в руку огурцом.

- Как звать-то? – спросил рыжеватый, с ребяческими веснушками на лице парень чуть старше Вадима.

Вадим назвался.

- Пётр Анисимыч, Лексей Иваныч, Пал Игнатич, – показывая кивком, представил спутников рыжеватый, – а меня Николаем кличут. Он назвался без отчества, признавая Вадима за равного, чем того, уже слегка захмелевшего, очень к себе расположил.

Достали вторую бутылку водки.
Вадим, всё ещё немного смущаясь, поднялся, порылся в спортивной сумке. Достал оттуда увесистый пакет с «комдедовским пайком», и высыпал его содержимое на стол.
- Много едали, а такого не видали! – покачав головой, негромко проговорил Павел Игнатьевич, мужчина лет сорока с седыми висками и усами, поглядывая на бутерброды с сервелатом, дырчатым сыром, бужениной, «СА-ВИ-АР»,- прочитал он по слогам, повертев в руках банку с чёрной икрой.
 
Выпили под «барскую» закуску. Пошёл разговор. 
Вадим, осоловевший с непривычки, участия в нём не принимал, но слушал внимательно.

 Северяне, как оказалось, ехали с заработков, «рубили» какому-то хмырю баню. Сработали быстро. А хозяин заартачился – не хочет оговоренные деньги платить и всё тут. Спорили, рядили – ни в какую. Ну, Анисимыч и осерчал, за топор взялся. Хозяин с испугу заверещал чего-то и в дом, а Анисимыч к бане.  Тут Вадим уже начинавший дремать под мягкий говор артельных, чего-то прослу-шал. Понял только, что Пётр Анисимович куда-то там топором ударил, плечом поднаддал, баня-то и «раскатилась», развалилась, значит.

Хозяин из дому на шум выглянул, а Анисимыч ему: «Парься на здоровье, да архангельских мужиков помни». С тем и уехали…

 Что было дальше, Вадим не помнил. Он проснулся, на своей полке с трудом припоминая события вчерашнего дня.

 На прибранном, после вчерашнего, столе уютно парили чаем стаканы в мельхиоровых подстаканниках, лежала распечатанная пачка печенья. По центру стола стояла тарелочка с аккуратно нарезанным лимоном из «комдедовского пайка». По сторонам стола сидели его вчерашние знакомцы – умытые, выбритые, бодрые. Словно и не пили, и не ложились далеко за полночь.

– О! Проснулся,  - кивнул на Вадима Николай.

 – Утречко доброе,- мелькнул улыбкой Пётр Анисимович, – беги, умывайся, чайку с лимончиком попьём. Помогает, - подмигнул он.

 Под чаёк артельные расспросили Вадима, за какой надобностью он едет в Архангельск, надолго ли, есть ли здесь родственники или знакомые. Узнав, что он инженер-судостроитель, сюда едет по распределению, уважительно покивали.
 За разговорами подъехали к Архангельску. Вагонный народ засуетился, начал доставать вещи. 

Попрощавшись с попутчиками, и получив подробную инструкцию, как добраться до Соломбалы, острова, на котором располагался судоремонтный завод, Вадим, подхватив спортивную сумку, вышел через здание вокзала в город.

Архангельск разительно отличался от суетливой, нарядной Одессы, как выходные туфли отличаются от домашних тапочек, таких привычных и уютных.

Со временем Вадим полюбил этот вытянувшийся  почти на шестьдесят километров вдоль Северной Двины город, его летние, не в пример более белые и короткие, нежели питерские ночи. Привык к морозам, многоснежью и метелям. К рано встающей реке, на которой зимовали вмёрзшие в лёд суда, напоминая затерявшиеся в степи хутора, к которым вели отмеченные вешками тропинки, к середине зимы превращающиеся в глубокие, выше пояса, траншеи.

Осенью ему нравился запах прелых листьев и опилок, - мужики, разбившись на пары, двуручными пилами пилили привезённые стволы деревьев на чурбаки, заготавливая дрова на долгую зиму, когда неяркое северное солнце клонилось к закату, а от недальней воды тянуло прохладой и речным духом. Было удивительно тихо, и немного грустно по ушедшему короткому лету.

На заводе Вадим Погодин как-то сразу пришёлся «ко двору». Начальству по-нравился этот серьёзный, «без ветра в голове», неулыбчивый парень, особенно, когда узнали, что он сам попросился «куда-нибудь на Север». «Этот будет работать!» - решили они, и не ошиблись.

Правда, карьерный рост Погодина не интересовал. Он, добросовестно и толково исполняя свои обязанности, сразу после окончания смены, не показывая досады, когда приходилось «авралить», мчался в студию, или добирался до выделенной от завода однокомнатной квартиры, готовил нехитрый ужин, а потом предавался любимому занятию.

Имея доступ к построечным чертежам, Вадим загорелся идеей сделать мо-дели всех головных судов пароходства.

Бо;льшую часть заработка он тратил на инструменты и книги.

Довольно просторную комнату он перегородил на две части. В меньшей, без окон, он оборудовал мастерскую, гордостью которой был настольный токарный станок «made in Switzerland», работающий почти бесшумно, который он по случаю приобрёл за баснословные для него деньги.

Во всю стену жилой комнаты, от пола до потолка, располагались собственноручно изготовленные им стеллажи. Между полок со множеством книг, были встроены застеклённые, подсвеченные витрины, за которыми красовались мастерски выполненные модели лесовозов.

Редкие гости заворожено смотрели на прописавшиеся в этой квартире суда, которые они часто видели на рейде, или у причалов  Двины, а некоторые даже работали на них.

Освоившись на заводе, Погодин без труда убедил профком в полезности для ребятни судомодельной студии.

Ему подыскали подходящее помещение. Работники завода на добровольных началах помогли с ремонтом. В студию завезли станки, инструменты, необходимую мебель.
Расчёт Вадима оказался верен. От детей корабелов и моряков отбоя не было.
Открытие студии, под колоритным названием «Поморский коч», «профкомовские» организовали по высшему разряду. Были речи, алая лента, цветы, принесённые родителями, и подаренные смущающемуся Вадиму, под немного фальшивые, но от души выдуваемые ноты самодеятельного духового оркестра.

Через год Погодину удалось уговорить руководство завода перевести его, даже с понижением оклада, в профком, на должность преподавателя в студию судомоделизма, бывшую на балансе завода, мотивируя свой перевод большим количеством детей, желающих у него заниматься, что требовало перехода студии в двухсменный режим работы.

Начальство, скрепя сердце, согласилось. Тогда выражение «Дети наше будущее» не было, как сейчас, пустым сотрясением воздуха делягами от политики, или одним из способов лишний раз «попиариться».

Для Вадима наступили счастливые времена. Он, наконец-то ни на что не отвлекаясь, занялся любимым делом.

 Он отлично ладил с детьми. Помимо занятий в студии, иногда устраивал им экскурсии в краеведческий музей, в «Малые Корелы», раз даже уговорил «профкомовских» раскошелиться на  двухдневный круиз на Соловецкие острова на т/х «Татария».

Стоит ли говорить, что ребята были в восторге от поездки.
Вадим и сам радовался, как мальчишка. Он никогда, даже живя в Одессе, так «далеко и надолго» не выходил в море.

На Соловках они побывали в ботаническом саду, на шлюпках ходили по каналам и озёрам, побродили в стенах ещё не действовавшего тогда монастыря, постояли у памятника Соловецким юнгам, одним из которых был в последующем известный писатель Валентин Пикуль.

Вадим во время экскурсии с трудом сдерживал смех. Из двух экскурсоводов которые их поочерёдно сопровождали, один заметно заикался, а другой не вы-говаривал едва не половину букв. Хорошо, что ребята, увлечённые их рассказа-ми, этого не замечали.

Еще его повеселило объявление на дверях местного «сельпо», с содержанием которого он ознакомился, возвращаясь на теплоход. На неровно оборванном клочке серой обёрточной бумаги печатными буквами, рукой, не ведавшей уроков каллиграфии, был начертан текст:

«ВНИМАНИЕ!
ПРОДАЖА ОДЕКОЛОНА
ОСУЩЕСТЛЯЕТЬСЯ
С 14.00».

«Вот они, гримасы антиалкогольной компании», - ещё подумал тогда Вадим, - «Глупая была затея, нужно было инициаторам этого мероприятия книг побольше читать, что ли, глядишь, и поумнее бы стали.

Как лаконично и доходчиво Бернард Шоу высказался на сей счёт: «Алкоголь – это наркоз, под которым происходит операция под названием  Жизнь»».

Вадим часто размышлял над тем, как ему повезло: «С удовольствием уходить утром на работу, а потом с не меньшим удовольствием возвращаться домой… Это ли не счастье? Сколько людей, вынужденных  в поте лица добывать хлеб свой насущный, могут похвастаться тем, что занимаются любимым делом? А ведь большую часть жизни, до заслуженной пенсии, они вынуждены проводить на работе.

«Все профессии нужны, все профессии важны!». Никто и не оспаривает это утверждение, в стихотворной форме изложенное Маршаком…

Но все ли виды деятельности приносят радость, или хотя бы удовлетворение? Что-то сомнительно»».

Ему вспомнился давний анекдот про сантехника:

«К мастеру своего дела «прикрепили» стажёра-практиканта ПТУшника. По вызову они прибыли на аварию, необходимо было перекрыть вентиль в колодце, доверху заполненном фекалиями.

Сантехник говорит стажёру: «Ну, ныряй. Практикуйся!». На что стажёр отвечает: «НИ-ЗА-ЧТО!».
 
Со словами «Эх, ты!» сантехник ныряет в колодец. Через некоторое время он показывается на поверхности, и требует подать ему разводной ключ. Практикант подаёт. Когда стажёр уже начинает беспокоиться за мастера, тот выныривает из колодца со словами: «Учись, студент! А то так и будешь всю жизнь ключи подавать!».

Ну, и что? Этот бедолага в восторге от своей работы? Она архиважна в современном густонаселённом мире, с его мегаполисами и домами-муравейниками. Возможно, он даже осознаёт свою необходимость, но вряд ли он в восторге от своей работы, и уж тем более гордится ей». 

А вот Вадим любил свою работу, своих учеников, свою студию. 

Он был так занят, что не находил времени для того, чтобы устроить свою личную жизнь, довольствуясь непродолжительными, ни к чему не обязывающими связями.
Но всё хорошее, как и плохое, когда-нибудь заканчивается.
На страну обрушились девяностые…

Одной из первых сняли с баланса студию Погодина. 
Его тогда не было в городе, он ездил на похороны своего единственного деда (отец воспитывался в детдоме).

 Сердце старика отозвалось на развал Союза инфарктом, а последующая политическая вакханалия в стране свела Владимира Константиновича в могилу.
 
На похоронах Вадим наконец-то познакомился со своим «отчимом».
 
Вадим не виделся с матерью восемь лет. Его приятно поразило то, как хорошо она выглядела для своего возраста. Она сохранила фигуру, стильно одевалась, этакая business lady из зарубежного фильма.

Общее горе послужило некоторому, пока ещё осторожному сближению. Деликатность и видимое участие в матери её нового мужа немало этому способствовали.

По возвращении в Архангельск, узнав, что дело, которому он посвятил несколько лет своей жизни уничтожено одним росчерком пера какого-то бюрократа, Вадим пришел в отчаянье. Его наивная попытка достучаться до городского руководства с треском провалилась.
 
«Браткам» понравилось помещение, и они открыли там бильярдную, в которую кроме них самих, мало кто отваживался заходить. Порвав спьяну сукно на столах, и переломав о чугунные головы друг друга кии, братки продали бывшую детскую студию под кафе, которое тоже долго не просуществовало по причине непомерных поборов со стороны всевозможных чинуш, и этих же самых «братков».

Судоремонтный завод захирел, пароходство начали «пилить» на части. Многие из судов, принадлежавших теперь мелким частным компаниям, почасту стояли арестованными в иностранных портах за неуплату за стоянку у причала, топливо, лоцмана, и т.д, и т.п.

Началась вакханалия дикого капитализма. 
Погодин, обнаружив в себе коммерческую жилку, о наличии которой даже не предполагал,  с болью в сердце,  «влёт» продал все свои модели за очень приличные деньги, помотавшись по офисам новоявленных судовладельцев.

Разобрав перегородку в квартире, он сколотил из неё ящики, упаковал в них станок, внушительную библиотеку, и отправил домой, в Подмосковье, до востребования. 
Месяцем раньше Вадим позвонил квартирантам, назвав срок, к которому те должны были съехать. 
  
Квартиру, потерявшую своё очарование без «лесовозов» и нарядных корешков книг, он продал вместе с немудрёной мебелью.

 Купив билет на поезд до Москвы, Вадим с кем лично, а с кем-то по телефону попрощался с сослуживцами и приятелями, постоял на набережной Двины, на память, глубоко вдыхая речной запах.

Архангельск навсегда запомнится ему как город, где он прожил, пожалуй, самые безоблачные годы своей жизни.  

4

В плацкартном вагоне поезда Вадиму досталось боковое место возле ватер-клозета. 
Его соседом по неудачному месту оказался дочерна загорелый, коротко стриженый мужчина, лет сорока. Он сидел, положив сцепленные в замок кисти рук на столик, и смотрел в окно. Вадиму сразу бросился в глаза белеющий  неровный шрам на крепкой шее с цепочкой в виде шариков, теряющейся в вырезе чёрной футболки.

Погодин поздоровался, закинул чемодан и сумку на верхнюю полку. Сел на свободное место напротив попутчика. 
Поезд тронулся.

- Дрянь места, но уж больно домой хочется, - первым заговорил сосед.

- В командировке были, или в отпуске? – включился в беседу Вадим, намекая на загар.

- В командировке. Меня Сергей зовут, - протянул руку визави.
-Вадим.

По вагону прошла проводница, собирая билеты.

- Пьёшь? – Сергей испытующе посмотрел на Вадима отливающими стальным блеском глазами.

- Выпиваю иногда…

- Пошли, - сосед выудил из-под столика полиэтиленовый пакет, частично принявший очертания предмета исключающего любые, кроме одной, догадки о его содержимом.

Они вышли в тамбур. За окном мелькали частные дома окраины, с небогатыми огородиками, переезды, с полосатыми шлагбаумами и застывшими за ними вереницами машин.
Сергей достал из пакета бутылку водки и пластиковые стаканчики.
Выпили. Захрустели разломленным пополам выуженным из того же пакета яблоком.

- Чем занимаешься? – спросил Сергей закуривая.

Вадим тоже закурил:

- Сейчас ничем, а раньше судомодельный кружок вёл. А ты?

- Военный. На Ближнем Востоке служил.

- М-м, - Вадим понимающе покивал головой, - расскажешь, или военная тайна?

- Да какие сейчас, на…, тайны! Всё продали гниды… Вот попомни моё слово, нам всё это б… ещё ох, как аукнется! - Сергей разлил водку по стаканчикам, не дожидаясь Вадима, зло выпил.

Из его рассказа Погодин узнал, что гвардии подполковник ВДВ Сергей Овчинников, воевал в Афганистане. После вывода войск был направлен военспецом в одну ближневосточную страну, которую «сдали» наши «козлы». Что теперь хочет послать всё на…, и выращивать розы-мимозы под Ялтой, где жена получила в наследство домик у моря, и чтоб ни одна… А эти все чтоб… Ну и так далее.

Позже они купили у проводницы ещё бутылку водки, а потом ещё…

После второй бутылки Вадим окончательно потерял нить разговора, помнил только, что часто ходили курить в тамбур, и как он поддакивал говорившему о наболевшем, кипящему от негодования не пьянеющему Сергею.

Нашёл он себя в сидячем положении, уткнувшим голову в скрещенные на столике руки. Подняв чугунную голову, он огляделся. Было светло, вагонный народ сновал в туалет на утренние процедуры, собирал вещи. Его визави спал, опустив на грудь голову с серебряным  ёжиком волос.

Узнав у проходившей мимо проводницы, что они подъезжают, он растолкал Сергея.
Вчера, когда Вадим ещё был в состоянии давать отчёт своим поступкам, узнав, что Сергей, оформляя документы на увольнение из армии, какое-то время должен пробыть в Москве, и понятия не имеет, где устроиться, предложил тому погостить у него. Овчинников, готовившийся провести несколько суток чуть ли не на вокзале, в благодарность,  под расслабляющим воздействием алкоголя, поклялся Вадиму в вечной дружбе.

По приезду, оставив вещи в камере хранения, они прошлись по ближайшим магазинам с полупустыми прилавками, в поисках, не требующих серьёзных кулинарных способностей в приготовлении, продуктов.

Затарившись, и прикупив из-под полы несколько бутылок водки по спекулятивной цене, они на пригородной электричке поехали к Вадиму. 

Через час с небольшим, скрасив поездку распитием одной из приобретённых бутылок, они приехали в небольшой подмосковный город, где тридцать лет назад появился на свет маленький Вадик.

5

Пройдя с километр по знакомым, почти не изменившимся за восемь лет улицам, Вадим привёл Сергея к утопавшей в зелени хрущёвке.

Они поднялись на третий этаж. Вадим позвонил в одну из квартир, дверь открыла маленькая опрятная старушка.

- Здравствуйте Александра Ивановна! – Вадим расплылся в улыбке.

Старушка некоторое время неуверенно всматривалась в его лицо, затем глаза её оживились узнаванием:

- Вадик! Возмужал-то как. Насилу узнала.

- Вам ключи оставляли?

- Да-да… -  Александра Ивановна, оставив дверь открытой,  торопливо засеменила вглубь квартиры.
 
На площадку вальяжно вышел большой рыжий кот «дворянской» породы. Он индифферентно мазнул по людям крыжовинами глаз, на секунду заинтересовавшись ботинками Сергея.
 
Вадим присел на корточки, потрепал кота по загривку:

- Ну, здорово, Тимофей. Вырос-то как!
 
Кот, проигнорировав амикошонство, развернулся, и прошествовал в квартиру. Вернулась  Александра Ивановна, принесла ключи:

- Надолго вернулся-то?

Вадим взял ключи с сухонькой ладони старушки:

- Надо полагать, навсегда… Спасибо,  Александра Ивановна.

Вадим вспомнил разговор с матерью перед своим отъездом, после похорон деда. 
Мать, ещё робея перед возмужавшим вдали от неё сыном, до щемящей боли с годами всё больше походившим на отца, осторожно, подбирая слова, предложила ему переехать в Ленинград, то есть, в Санкт-Петербург.

Елизавета Владимировна говорила, что бабушка хорошо держится, но ей будет одиноко в большой квартире (мать жила у мужа), что жильё во второй столице ни в какое сравнение не идёт с «хрущёбой» в Подмосковье, что Вадим без труда найдёт здесь работу по специальности.
Тогда он не стал объяснять матери почему он не хочет жить в Питере, отго-ворившись пословицей: «Где родился, там и сгодился».
 
Как в нескольких словах можно было дать понять ей, коренной ленинградке (петербурженке), что этот город можно не любить?
 
Нет, Вадим восхищался архитектурой, стремительностью проспектов и изгибами каналов, перечёркнутых линиями мостов и строптивой Невой, не всегда сдерживаемой гранитными берегами…

Его воображение будоражило от мысли, что через всего лишь привычно-небрежное прикосновение к металлу перил Аничкова моста,  можно было приобщиться к величию истории всё ещё огромной страны, несмотря на недавний позорный «развод» с бывшими своими республиками, а ныне в большинстве своём опереточными «независимыми» государствами.

Как убедить дочь потомственного военного моряка, что вмёрзшие в двинский лёд суда ему ближе и роднее, чем легендарная «Аврора», стоящая на вечном приколе? Что для него от приходящих в Архангельск после долгой зимы лесовозов более волнующе, отчётливее веет дальними морями и странами, чем от балтийских сухогрузов и «пассажиров».

С Архангельском не сложилось, но и безвестный, один из многих, подмосковный городок, в котором он родился и вырос, ему дороже Северной Пальмиры.

Открыв дверь, Вадим, пропустив гостя вперёд, протиснулся в крохотную прихожую  квартиры, несмотря на устоявшиеся за много лет запахи чужой жизни, он ощутил себя вновь обретшим свой  дом.
  
Опустив вещи на пол, Вадим прошёл в комнату.

Жильцы, съезжая, сделали уборку, расставили оставленную им мебель на прежние места. Стены были оклеены, и наверное уже не в первый раз, за восемь-то лет, приятными глазу обоями. Комната выглядела вполне жилой.
 
- Не царские хоромы… - в комнату просочился Сергей.

- Даже не «вокзальные», - для порядка обиделся Вадим.

- Да ладно, не рефлексируй. Мне за армейскую жизнь и не в таких палатах доводилось жить, - не приведи Господь! - «сгладил» невольную бестактность Сергей.
 Потом он достал из армейского баула полотенце, смену белья, и поставив Вадима в известность, что идёт смывать «верблюжий дух», удалился в ванную.

Распахнув настежь окно и балконную дверь, Вадим принялся распаковывать вещи.
К моменту возвращения отмытого до блеска Сергея, он подключил холодильник, закинул в него продукты, поставил кипятить чайник.

- Ну, и где тут у нас, после баньки? – Овчинников, потирая ладони, уселся у стола на допотопный табурет.

Вадим достал из холодильника бутылку водки, комнатной температуры, банку кильки в томате, положив перед Сергеем консервный нож, нарезал хлеб, и достал из навесного шкафчика стопки.
Вторую допивали уже в комнате, под телевизор.

- Не, ну ты посмотри на них! – слегка осоловевший от выпитого, Сергей кивнул на экран.

Вадим послушно посмотрел. По телевизору шёл какой-то концерт. Шеренга ирландских девушек в коротких юбочках, лихо отплясывали джигу:

- Ну, и?...

- Что «ну, и…»! Ты когда-нибудь видел столько стройных ног и лошадиных физиономий одновременно? А отплясывают знатно, по-военному, - Сергей одобрительно покивал головой.

Подобное времяпровождение длилось около недели.
Утром, как ни в чём ни бывало, подполковник Овчинников отмытый и побритый, в извлечённой из недр армейского баула, и безупречно отглаженной форме уезжал в Москву.

Вадим же, непривычный к подобным водочным марафонам, бесцельно послонявшись по квартире, тащился в пивную, дабы поправить пошатнувшееся от каждодневных возлияний здоровье.

В пивной, несмотря на будний день, было шумно. Разномастные компашки, сгрудившись между столиков, прихлёбывали из кружек щедро приправленное водой пиво.

Пару дней назад Погодин стал свидетелем курьёзного случая.
Страждущий по пиву народ возбуждённо роился у почему-то закрытой пивной. Из разговоров мужчин и немногочисленных, непрезентабельного вида девиц, он уловил суть проблемы, - привезли пиво, перекачивают в ёмкости, потому и закрыто.

Где-то, через полчаса, с момента прихода Вадима, опорожненная «бочка» уехала. Народ потянулся ко входу. Из приоткрытой двери высунулась нагловатая физиономия продавца:

- Мужики! Пиво свежак! Решайте сами, - разбавлять, или не доливать…

«Вече» единогласно проорало: «Не доливать!», и ломанулось внутрь.

Позже, когда счастливцы первыми пробившиеся к стойке, среди которых случайно оказался и Вадим, смаковали неразбавленное пиво, он «подслушал» диалог соседей по столику.

Два интеллигентного вида, но явно не вписавшихся в нарождающийся свободный рынок индивидуума, не злоупотребляя ненормативной лексикой, вели неспешную беседу.
 
- При коммунистах такого безобразия не было. ОБХСС быстро бы порядок в этом гадючнике навёл, - худощавый мужчина лет сорока, с седыми висками, отёр с губ пивную пену.

- Где ты безобразие увидел? Тебе, электорату, вполне демократический выбор предложили: «Разбавлять, или не доливать», а ты ещё рыло воротишь, - пышноусый крепыш весело подмигнул Вадиму.

- При коммунистах порядок был, всё ворьё по струнке ходило, да в подворотнях пряталось. Партия, она везде… - упорствовал в убеждениях приятель усатого. Тот, наслаждаясь «праведным гневом» адепта компартии, всё же поспешил прервать, обещавший надолго затянуться монолог:

- Ладно, пей, про  решающую роль КПСС в крещении Руси и организацию ос-вободительного движения против татаро-монгольского ига, ты мне потом расскажешь…
По дороге домой Вадим, без особой надежды заглядывал в «Универсам», в надежде разжиться чем-нибудь съестным. На этот раз повезло. Отстояв минут двадцать в очереди, он стал счастливым обладателем двух бело-красных коробок пельменей.
Если бы не обязательные каждодневные выпивоны, присутствие Сергея его нисколько не напрягало. Напротив, за это время они, если и не подружились, то приятелями точно стали. Вадиму нравился этот уверенный в себе человек, со своеобразным армейским чувством юмора.

- Слышь, Вадь, а ты что-нибудь покрупнее, чем модельки строить можешь? – спросил как-то в одно из «застолий» Сергей, хрустя дефицитным маринованным огурчиком.

- А что надо?

- Да «домушку» построить надо. Давно собирался. Материал завёз, всё руки не доходили. Ты, как я помню, в ближайшее время на работу устраиваться не собираешься?

- Да нет, вроде… - Вадим ещё не понял, чего задумал приятель.

- Вот, и ладненько. Через месяц ко мне приедешь, поможешь. Стол, дом, море – гарантирую. Я там кое-чего подкуплю, ну с жёнушкой то да сё… сам понимаешь, почитай год не виделись, а там… Ну, как предложение? До моря пять минут крабьего ходу. Вино своё, фрукты!

Прельщать было излишне. Вадим уже согласился. Можно сказать с Крайнего Севера, и в Ялту! Красота.

На том и порешили.

Пришло время прощаться. По выражению Сергея, тот «дожал-таки штабных г…едов, и уволился вчистую».
 
Сергей оставил Вадиму свой адрес, взял его, обещал позвонить, или дать те-леграмму, когда нужно будет выезжать.

Погодин остался один, самое время начинать приводить квартиру в порядок.

6

Михаил Жванецкий, окончивший в своё время тот же институт, что и Погодин, некогда озвучил наблюдение: «Ремонт нельзя закончить, его можно только прекратить!», но прежде ремонт нужно было начать.

Вадим, определив для себя приоритеты, начал обустраивать свой дом с оборудования мастерской. Он покрасил стены водоэмульсионной краской, положил на пол фанеру, покрыв её плотным линолеумом, разместил на стенах полки и шкафчики. 

В завершение работы, Вадим установил рабочий стол, и утвердил в мастерской гордость своего инструментария – швейцарский токарный станок. 
 
Освободившись от пут принудительного оболванивания сознания непомерным количеством алкоголя, в лице отбывшего по месту жительства Сергея, Вадим, ведущий в основном затворнический образ жизни, вернулся к ставшим привычкой размышлениям на чем-то привлекшую его в данный момент тему.

Прерывая работу по оборудованию мастерской, он выходил в другую комнату к включённому для фона телевизору, выпивал стакан пива из трёхлитровой банки, которую наполнял живительным напитком всё в той же пивной, закуривал сигарету, и отдыхая от трудов праведных, таращился в экран, не вникая особо в суть происходящего. 
Правда, в этот раз увиденное привлекло его внимание. Шёл гайдаевский фильм по мотивам пьесы Булгакова «Иван Васильевич меняет профессию».

Вадим с детства помнил эту комедию, видел её не единожды, и знал её сюжет наизусть.

Есть такие фильмы с завидной судьбой, которые раз полюбившись зрителям, неизменно вызывая положительные эмоции, заставляют смотреть их от начала до конца бесчисленное количество раз. Да вот, к примеру, «Ирония судьбы, или с лёгким паром» Рязанова, на долгие годы ставший традиционным фильмом новогодних праздников.

Вадим застал момент, когда хор группы гудочников и гусляров затянул ораторию о итальянском самодержце: «…То не сильные громы грянули, сюда едет собака римский царь. Собака!…». Тут Яковлев, в роли Бунша переодетого в царские «шмотки», неоднократно вскакивает с места, и возмущённо вопрошает: «Какая это собака?!».
«Действительно, причём здесь собака?», - мысли Вадима, набирая обороты, двинулись в непроизвольно выбранном направлении:

«Люди часто прибегают к сравнению не симпатичных им представителей человеческого рода с животными: осёл, баран, овца, гамадрил, козёл, и т. д.
Но какое отношение, ко всем этим представителям фауны, с приписываемыми им негативными чертами характера, имеет собака?

Чем это бесконечно преданное человеку животное, им не угодило? 
Довольно часто фраза о собачьей преданности, и ей подобные, произносится с пренебрежением, даже брезгливостью: «Предан ему, как собака», «Её цепной пёс», et cetera.

А что собственно плохого в безоглядной преданности? Глупо? 
Разумеется, разбегающиеся при первом выстреле телохранители выглядят более разумными и практичными, чем их коллега прикрывший собой хозяина, - своя рубаха ближе к телу.

Бесспорно, разумно уйти от человека не в состоянии удовлетворять материальные запросы партнёра, по какой бы то ни было причине, включая потерю трудоспособности «кормильцем», и найти себе более успешного спонсора. Сдаться на милость превосходящим силам противника, выгодно продать честь и совесть, - категории нематериальные, а посему выражения в денежном эквиваленте не имеющие.

Ну и чем, мыслящие подобными категориями индивиды привлекательней пресловутой собаки, которую спас от голодной смерти, поделившись с ней последним куском хлеба бомж, и за что та благодарна своему спасителю до конца своей собачьей жизни, не продаст за сытный кусок и тёплую конуру, и безоглядно встанет на его защиту?
Как-то дико, нецивилизованно?

Продавать и предавать на каждом шагу, конечно же, цивилизованней, вот только совесть, собака, мешает. 

Может в связи с этим бездумно, по случаю и без, цитируется афоризм: «Лучше быть мёртвым львом, чем живой собакой!».

 А кто-нибудь хоть раз задумывался, чем ленивая, эгоистичная, дохлая кошка лучше преданного пса?

 Нужно понимать в другом контексте? В каком? 
Кто может аргументировано обвинить собаку в подлости, предательстве, жлобстве?
Собака с незапамятных времён считала человека своим другом, и была другом ему. А лев? Человек для него в лучшем случае враг, а в худшем, - еда.

Получается, другими словами, лучше быть трупом человеконенавистника-людоеда, чем живым, преданным и любящим другом.

 Бред какой-то», - Погодин затушил сигарету в пепельнице, глотнул пива, и вернулся к «своим баранам», то есть к работе.

Он уже закончил ремонт на кухне, в которой ему работники одного из мебельных предприятий, плодившихся тогда в Подмосковье, как грибы, установи-ли угловой кухонный гарнитур, изготовленный на заказ, когда ему пришла телеграмма из Ялты: «Вылетай ближайшим рейсом тчк жду тчк Сергей».

Вадим «враз» прекратив ремонт на неопределённый срок, начал собираться в Крым, куда много лет назад его, по-детски бесконечно счастливого, возили отец и мама. Время, когда ему казалось, что он вечен, а состояние неизбывной радости бытия непреходяще.

7

В Симферополе Вадим вернулся в уже прожитый в Подмосковье июль.

- Эх! Прокачу! – встретил его слоганом застрельщика частного автоизвоза Каземира Козлевича Сергей, и отобрав чемодан, потащил к «волге-универсалу» фермерского вида, без декоративных дисков на колёсах, со снятыми задними сиденьями, и робко тянущейся к свету поросли ржавчины на дверцах и «крыльях».

- Вас обманули! Это не «лорен-дитрих», это немногим лучше, - «обрадовал» товарища Вадим, увидев гордость советского автопрома, - не развалится?

- Никак нет! Машина зверь, руля слушает, - бодро отрапортовал Овчинников.
Вадим наслаждался поездкой.
 
В пол уха слушая Сергея, подробно излагавшего план предстоящих работ он, пониже сползши с сиденья, чтобы увеличить обзор, смотрел по сторонам, изредка кивая головой, или издавая «невнятно-согласные» звуки.

Справа тянулись отвесные Петровские скалы, слева Салгир.
Проехали Петровскую слободку. Заметив промелькнувший справа каменный столб с табличкой, Погодин удивился тому, что вспомнил его. Когда ему было восемь лет, он с родителями ехал этой дорогой на такси, тоже «волге», но как в фильме «Берегись автомобиля!», и отец, показав на столб, рассказал, что он установлен в 1826 году в память постройки шоссе, по которому они сейчас едут.
 
Интересная, всё-таки вещь, память. Иногда она способна вытолкнуть из своих глубин на поверхность такую информацию, об обладании которой её владелец  даже не подозревал. Помни люди всё то, о чём они когда-то прочитали, или услышали за свою жизнь, пожалуй, каждый мог бы считаться энциклопедистом.

Сергей сказал, что отсюда до Алушты пятьдесят километров.

Вдали завиднелась гора Чатырдаг.
Километров через десять-одиннадцать они въехали на Ангарский перевал. Чатырдаг уже не впереди, а справа, слева гора Демерджи, а впереди… Море!

Вадима захлестнула волна однородных в своём позитиве эмоций и воспоминаний, от которых затруднилось дыхание, и не больно защемило сердце.

Шоссе крутыми изгибами потекло вниз в русле из деревьев и кустарника.
Широко раздувая ноздри, как лошадь вдыхающая запах овса,  Вадим в открытое окно ловил непередаваемый словами аромат воздуха Крыма, запахи уже недальнего моря, нагретой щедрым солнцем зелени.

Проехали Кутузовский фонтан, на этом месте Кутузов в 1774 году был ранен в глаз, об этом Погодин знал так же из рассказа отца.
 
Вот и Алушта. Шоссе вышло к самому морю. Вадим чуть не по пояс высунулся из окна. 
Сергей, наконец-то поняв, что всё время поездки он мог рассказывать о том, как они будут возводить на его участке копию Вавилонской башни, и не услышать по этому поводу ни одного вопроса, по-доброму усмехнулся, и замолчал.
 
Дорога начала уходить вправо, поднимаясь в горы.

После перевала Вадим узнал запомнившийся с детства силуэт Аюдаг, Медведь-горы.
Мыс Плака, с готическим замком и кипарисовой рощей, крутые повороты шоссе, и внизу слева Артек, Суук-Су. После моста через балку начинается спуск в Гурзуф. Кругом виноградники, до самого Ай-Даниля.

Проехали деревню Никита с Никитским ботаническим садом, отсюда уже была видна Ялта.

Не заезжая в город, Сергей съехал с шоссе, и повёз Вадима дорогой в сторону моря, и уходящей вправо.
 
Проехав какой-то посёлок, они свернули на грунтовую дорогу, и через некоторое время «волга», скрежетнув своими железными внутренностями, остановилась у ворот сваренных из металлического профиля, и забранных панцирной сеткой.

- Приехали. Выгружайся, - Сергей вышел из машины, и с хрустом потянулся.
 
По дорожке, выложенной кирпичом, они пошли в сторону полутороэтажного каменного дома с ломаной крышей, увитого хмелем.

- Солидно, - уважительно покачал головой гость.

-А то… - хозяин не скрывал удовольствия от реакции Вадима.

Навстречу им вышла светловолосая женщина, чем-то неуловимо напоминающая актрису Федосееву-Шукшину.

- Вот. Это Вадим, а это моя царица Тамара, - познакомил их Сергей.

Переодевшись в отведённой ему комнате в потёртые джинсы, футболку, надев резиновые шлёпанцы на босу ногу, и умывшись с дороги, Вадим вышел к столу, накрытому в саду, под крышей из винограда.

За обедом, рассказав по просьбе Тамары кое-что о себе, «попробовав» с Сергеем двухлитровую банку домашнего вина и поблагодарив хозяйку за угощение, Вадим попросил Сергея отвести его на море.

Пройдя несколько участков с прячущимися в зелени садов домами, они спустились к берегу сплошь покрытому мелкой серой галькой. Маленькие ленивые волны, пенясь, с тихим шорохом накатывали на кромку пляжа. Катящееся к закату солнце, остужало в море расплавленную платину.

Они присели на планширь одной из вытащенных на берег лодок, закурили.
 
-Красота-а… - протянул Вадим.

- Мгм-му, - только вот принадлежит эта красота, почему-то хохлам, - не поддержал его восторга Сергей. Я бы этого козла, сам знаешь какого, лично бы в этом самом море утопил!
     
- Я сам до сих пор в шоке. С детства сюда с родителями приезжал. И вдруг на тебе… заграница! – тоже посетовал Вадим.

- Курица не птица, хохляндия не заграница, - Овчинников презрительно сплюнул.

Утром он привёл Вадима на место предстоящего строительства.

- Вот, - показал Сергей обозначенный бечёвкой участок, расчищенный от растительности.

 Дальше, у забора, лежали стройматериалы, накрытые полиэтиленовой плёнкой, прижатой кирпичами.

Неделю они рыли траншею под фундамент, делали опалубку, вязали арматуру. 
Выходные Вадим провёл на пляже, загорая, и купаясь в море.

В понедельник приехал «миксер», и они залили опалубку бетоном. Сергей объявил выходной:

- Ну, Вадька, самую мутоту мы закончили! Надо это дело отметить.

На следующий день Овчинников показал план будущего строения.

Погодин, с детства имеющий дело с построечными чертежами, только крякнул. Попросив лист бумаги и карандаш, он за полчаса, не отступая от сути идеи, профессионально набросал чертёж, почти полностью перепланировав внутреннее расположение помещений. Сергей только глазами хлопал.

- Голова! – похвалил он Вадима, я бы до такого ни в жизнь не додумался.

- Это тебе не укрепрайоны строить, - посчитав похвалу недостаточной, съязвил Вадим.

Дальше дело пошло веселее. Работать с деревом Вадиму нравилось. Как-то само собой получилось, что «начальником строительства» стал он, а Овчинников перешёл в разряд подсобного рабочего, беспрекословно выполняя распоряжения «массы Вадима». 
За три недели они подняли каркас, поставили оконные рамы, покрыли шифером крышу, настелили пол.

На перекур Вадим не ленился, если находился внизу, подниматься на второй этаж, чтобы посмотреть на море.
 
Приходила понаблюдать за их работой Тамара, довольно покачивая головой:

- Ай, да молодцы…
 
К началу дождей они успели обшить постройку вагонкой, вставить в рамы стёкла, провести электричество. Дом получился на загляденье.

- Да ко мне как в «Hilton Hotels» отдыхающие места бронировать будут! – ра-довался Сергей.

К ноябрю в основном закончили внутреннюю отделку, осталось кое-что по мелочи.
Вадим засобирался домой: 

- Остальное сам доделаешь, чтобы зимой было чем-то, кроме возлияний заниматься.
- Ну, спасибо тебе, дружище! – Сергей от «чуйств-с», ощутимо  приложил Вадима по плечу, - приезжай в любое время, будем рады.

- Обязательно приеду, даже не сомневайся, - пообещал Вадим, потирая ушибленное плечо.

8

В начале ноября Погодин прилетел в промозглую, готовящуюся к долгой и нудной зиме Москву. 

Кляня себя словами не совместимыми с понятием о нормативной лексике за то, что не озаботился взять тёплые вещи он, по приезду домой, первым делом залез в горячую ванную.

Именно тогда, отмокая в тёплой воде, и вспоминая такое недавнее приветливое море, он впервые понял, где бы он хотел прожить всё последующее, отведённое ему в этой жизн... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3