Синдром

СИНДРОМ

Рассказ

– Люсик! – Валеркин голос был по-мужски грубоватым и немного сиплым от дешёвых сигарет, но когда Валерка звал свою дочку, девочку шести лет, он приобретал неожиданную теплоту и мягкость.

– Я умываюсь! – слышалось из ванной. А через минуту оттуда выбегала худенькая девочка с большими темнокарими глазами.

– Расчеши мне волосы, – просила она, хитрющая, словно знала, что это простое действие доставляло Валерке скрытое удовольствие.

– Большая уже, а всё просишь, – для порядку ворчал он, аккуратно двигая гребешком.

– И косу заплети! Ну, пожалуйста!

И Валерка послушно заплетал нетолстую косичку, в конце неловко орудуя резинкой.

– Дай, я сама!

• Ну, сама, так сама… – Валерка прислушивался, не разбудили ли они деда с бабушкой. Люсина бабушка, Валеркина мать, кажется, уже гремела чем-то на кухне, готовя завтрак. Люсин дед и, естественно, Валеркин отец, ещё лежал на своём диване.

Каждое лето приезжали сюда погостить Люсик, Валерка и его жена, тоже Людмила. И первое лето приехали без Людмилы. И первое лето они приехали без неё. Случилось это почти год назад, перед началом школьных занятий (Людмила работала в школе, учила детей русскому языку и литературе). «Улица полна неожиданностей» – горько шутил Валерка, когда его спрашивали, что случилось. Неожиданностью был пьяный подросток, угнавший чью-то «девятку» и въехавший на полной скорости в остановку, где кроме Людмилы в ожидании автобуса стояло ещё несколько старушек. Валерка часто ночами не спал — ну почему так: все старушки остались живы, ни царапины, а его Люда погибла на месте. Потом, засыпая, начинал думать, что эти старушки — тоже чьи-то бабушки, матери, и что Люда спасла их невольно, приняв удар на себя, да ещё и угловая опора согнулась от удара, поэтому крыша остановки упала на землю так, что отделила тех старушек от Люды, отделила живых — от мёртвой...

На похоронах ни Валерка, ни Люсик не плакали. Валерка вспоминал Афганистан, разведывательные рейды его батальона по кишлакам, которые кишели, как они считали, «духами». И трупы, трупы, трупы... Трупы этих несчастных стариков, скалившихся на солнце сквозь редкие бороды. И пыль, пыль, пыль... Она накрывала и эти трупы, и трупы его друзей, солдат его батальона, попавшего в засаду без надежды из неё выбраться, и пикирующие в неразберихе вертолёты, свои же — своих же, вместе со всей этой прóклятой бесплодной и не землёй даже, а так — каменистой рваной поверхностью, называемой в газетах «зоной наших интересов».

А Люсик не плакала, потому что всё произошло так неожиданно, и она не видела маму в гробу (он был закрыт по просьбе Валерки), и девочка всё думала, что ничего, всё обойдётся, пройдёт какое-то время, неделя, ну, другая, и мама оживёт, выйдет из больницы, куда её увезли, а гроб — это так, понарошку, ведь от этого она ещё больше будет любить свою маму.

За год рана от потери зарубцевалась, и вспоминался тот прохладный август всё реже и реже, и лишь наворачивались слёзы на Валеркины глаза, когда, заглянув к дочке в комнату, он заставал её тихо сидящей на кровати и перебирающей мамины фотографии...

— Идите завтракать! — послышался бабушкин голос.

— Вот и дедуля встал! — Люсик подбежала к деду, он нагнулся, и они неловко чмокнули друг друга в щёки.

• У тебя, вижу, и палка новая, — сказал Валерка.

• Дед у меня совсем щёголем стал, — проворчала бабушка, — без палки он теперь никуда.

• Так ведь пятый этаж: пока спустишься, пока поднимешься...

Теперь, утром, Валерка разглядел наконец родителей, увидел, как они постарели: их тоже, видать, подкосила смерть Людмилы, которую они когда-то приняли сразу: не всякий рискнёт связать свою судьбу с инвалидом-афганцем, да ещё и родить ему такую дочку.

• Ты ещё не хвасталась, Люсик? — Валерка подмигнул дочке.

• Ну, ну, рассказывай, рассказывай! — дед с бабушкой оживились.

• Пап, лучше ты, я стесняюсь... — дочка умоляюще взглянула на отца.

• Солисткой её выбрали в хоре, — Валерка посмотрел на зарумянившееся личико дочери, — На фестивале они выступали... — Дочка всё ниже клонила голову, — Так её песня первое место заняла! — с удовольствием закончил Валерка, и Люсик благодарно шмыгнула носом в сторону отца.

• Ну, а чего ж вы не написали ничего? - всполошились старики, потом, спохватившись, начали наперебой поздравлять внучку.

• Какую песню-то, внучка?

• Да вы её знаете, Сенчина её ещё пела, «Золушка» называется... — и увидев заполошенные лица, Валерка напел: «Вы поверьте, вы проверьте...»

• Да, да, да, знаем, — старики обрадовались своей памяти, — Ты нам споёшь её сегодня, а, Люсик?

• Вечером, вечером, а сейчас отдохнём и гулять. — Валерка встал из=за стола. — Мам, помочь?

• Идите уж, я сама, посидите в комнате, — бабушка начала убирать со стола.

В большой комнате всё было по-прежнему: тот же письменный стол отца, та же кровать, тот же диван, на который уселись все втроём.

• Ну как тут у вас?

• Матери вот пенсию давно не платили, если бы не моя ветеранская, не знаю, как жили бы...

— Ну вот, опять о политике! — заскучала Люсик.

— А ты иди пока к себе, почитай, а мы поговорим, потом гулять пойдём все вместе. — Валерка посмотрел вслед дочке. — Смотри, как выросла, худенькая только.

— Ничего, ещё обрастёт мясом-то, мама-то была не худая, — дед понурил голову. — У тебя-то как?

— Да слесарничаю помаленьку, иномарки освоил, так что не пропаду.

— Хоть ты и автослесарь хороший, на пенсии так не заработаешь, нужно устраиваться постоянно где-нибудь.

— Так у меня же клиентура. И потом, пап, пенсия у меня уже есть. — Глаза у Валерки словно остекленели.

— Вспоминаешь? — старик дотронулся до плеча сына.

— Да забыть бы всё скорее, как убивал, как меня убивали, как таскали потом по всяким там: ты, мол, молчи, что свои же уничтожили... А, — Валерка махнул рукой, — знают давно все. Спасибо, хоть вывезли после той мясорубки. Ладно, что об этом... Ты скажи, сосед у тебя, разбогател что ли: дверь как у буржуя! Он ведь такой же бедолага, как ты.

Старик встрепенулся:

— Да помер он с полгода. Не знаю уж как, но там теперь какое-то охранное бюро, такие, как ты, только после Чечни, работают... Странные они какие-то... Как меня увидят, тáк смотрят, будто я их туда послал... Так и ждёшь, что сзади по башке треснут...

— Да ты бы показал им пугач свой, сказал бы, от кого получил...

— Ты про наградной с войны? Мне всё талдычат: товарищ майор, вы когда боёк сточите? А мне жалко... Если бы не первая бумажка с подписью будущего маршала, давно бы отобрали... Соберусь вот, сдам: ну его к чёрту! А бумажку оставлю. На память.

Валерка знал, что наградное оружие заперто в нижнем ящике письменного стола, но никогда не говорил отцу, что не раз держал опасную игрушку в руках, преодолевая искушение снять с предохранителя и нажать на курок. Отец и не знал, что заднюю дощечку нижнего ящика стола можно было сдвинуть... А может быть, он и не заряжен?

— Не помню уж, когда его в руки брал, — ответил отец: Валерка не заметил, как последний вопрос он сказал вслух. — Может быть. Пули в том же ящике. Как положено.

Валерка вспомнил о дочке.

— Люсик, одевайся, сейчас пойдём гулять!

— Втроём? Я мигом.

Бабушка была на кухне. Дочка зашла на дорожку в туалет. Дед с палкой стоял позади Валерки. Валерка подошёл к двери. Слышались крики на лестничной площадке.

— Что это там? — Валерка прислушался.

— Так вроде тренируются. Иногда побаиваемся и выходить, — у деда задрожали губы.

Что-то ударилось о входную дверь, и крики оборвались матом.

Валерка открыл дверь и выглянул. На лестничной площадке два молодых парня, в полосатых майках десантников, потные и злые, стояли друг против друга. Один, чернявый, нос в горбинку, с короткими вьющимися волосами и редкой чёрной щетиной на подбородке, наступал на другого, белобрысого, с большим кадыком на длинной шее и веснушчатым серым лицом.

— Ты, Серый, смотри, как работать надо на ограниченном пространстве... А ты, Димыч, снимай, учиться потом будешь...

Третий стоял позади первого с видеокамерой в руках:

— Хан, ты мне камеру не задень.

Валерка, потянув носом и увидев расширенные зрачки чернявого, сразу всё понял: обкурились. Сердце ухнуло куда-то вниз:

— Ребята, вы бы на улице потренировались... Здесь живут.

Чернявый повернулся к нему:

— А тебе чего надо?

Он пошёл на Валерку, набычив голову.

— Пап, звон в милицию!

Чернявый осклабился:

— Я сам из милиции! Серый, режь провод...

С кадыком вытащил нож.

Чернявый втиснул Валерку в дверной проём. От неожиданности тот сам отступил в квартиру. С кадыком полоснул ножом по проводам, идущим в квартиру.

У Валерки заныло где-то под сердцем:

— Вы что, мужики?

«Опять убивать?» — мелькнуло в голове. Но чернявый уже стоял над ним, неожиданно свалив ударом с ног:

— Что, падла, добить? А ты снимай, Димыч, снимай, как мы с фраером тут...

Валерка молился о дочке «только бы она не вышла, только бы не вышла...» Перекатившись в комнату, он слышал крик матери и стук её тела о пол. Вслед за этим рядом с ним упал отец, ударившись головой об угол стола. У Валеркиной щеки конвульсивно дёргалась отцова нога, и он понял, что это конец.

Чернявый и с кадыком, сопровождаемые третьим с камерой, что-то били в комнате. Сквозь звон стекла Валерка вдруг услышал вопль своей девочки: «папочка!»

«Всё, теперь я буду убивать» — подумал Валерка и, нащупав палку отца, неожиданно тренированно вскочил и очутился перед Серым...

От проникающего удара палкой потный кадык вошёл в горло, голова парня надломилась вперёд, и обмякшее тело осело около дивана. Тут же Валерка принял на себя удар сзади и, как-то неловко повернувшись лицом к удару, упал, ударившись с размаху своего роста о батарею. Теряя сознание, он слышал только: «папочка!», «папочка!»

Он не знал, сколько он был без сознания. Очнувшись, он сразу услышал пыхтение чернявого и с пола увидел под ним тельце своей девочки. Он лежал около стола, рука автоматически сдвинула знакомую дощечку. Чернявый и с камерой были увлечены происходящим на диване.

И когда рука почувствовала в себе знакомую с детства рукоять, сняв предохранитель, он думал только об одном: «хоть бы он был заряжен, ну пусть он будет заряжен...»

Валерка успел сделать два выстрела и провалился в чёрную пропасть небытия.

__________

Дело быстро замяли.

Видеокамера, которая могла обо всём рассказать, исчезла сразу, как только оказалась у следователя.

В некрологе о двух смертях своих сотрудников было сказано, что они погибли «при исполнении служебных обязанностей». Хоронили, правда, без почестей. Чернявого Валерка убил наповал, в голову. Надругаться над девочкой тот не успел. Димыч отделался тем, что до конца своих дней проведёт во мраке: он ослеп.

Отец Валерки умер от кровоизлияния в мозг, вызванный ударом в висок. Валерка умер, не приходя в сознание, в результате черепно-мозговой травмы и травмы позвоночника. Никто не мог понять, как он смог придти в сознание, хоть и ненадолго, после такого удара о батарею.

Бабушка прожила со сломанной шейкой бедра недолго, она умерла, после чего все в больнице вздохнули с облегчением: разум её померк, когда ей сообщили о случившемся.

В той же больнице, в детском отделении, есть небольшая палата, в которой лежит девочка с большущими чёрными глазами. Люсик с тех пор не говорит. Когда к ней заходит кто-нибудь, она смотрит на вошедшего, потом понимает что-то про себя.

И молчит.

 Александр Тимофеичев