Коляша, или История одиночества

Их в семье четверо было: сестра-брат-сестра-брат…
Между первой и последним десять лет разницы.
А жили они в большом селе под Воронежем, которое было когда-то городом, а потом снова селом стало. Если бывали в тех местах, то вспомните, что хоть и Черноземье, но места некрасивые. Ровные поля, поля всё, изредка залатанные жиденькими пятнами рощиц. Речки и пруды с земляными такими берегами, которые постепенно переходят в грязь, затем в жижу и только потом – в воду. Потому, искупавшись, чистым на берег из воды не выйдешь, ведь опять через грязь и жижу пробираться надо будет.
Жили, как, в сущности, вся страна жила, – бедно и трудно. Коляше, последнему из детей, и полгода не исполнилось, когда от ран военных умер отец. И мать осталась одна с четверыми на руках кулюкать. Осталась в саманном доме, где сразу из сеней попадаешь в одну-единственную комнату, в центре которой стоит печь и делит её на несколько углов. По углам этим запечным и жили. Были это уже пятидесятые годы века минувшего, а голодали, как голодали в тридцатые, и в двадцатые, и в годы гражданской войны.
Уже потом, много позже, почему-то вдруг вспомнил Коляша, как однажды мать посылала старших сестёр в соседнее село к дяде, потому что считался он зажиточным, а у них в доме в тот момент ну вот ни крошки, ни синь пороху не было. Посылала, чтобы хоть какой-нибудь едой разжиться. А те ленятся, пять километров ведь по просёлку.
- Мам, я схожу. Я быстро,- говорит матери Коляша. И лет-то ему пять или шесть, а сообразил, что там, в гостях у дяди, и сам подъестся и то, что домой принесёт, с остальными разделит.
Пошёл к дяде. Лето же. Потому и не скучно было босыми ногами по пыли шлёпать и чибисам подсвистывать. И не страшно, потому что под солнцем блестит земля справа и слева от дороги,  как камень драгоценный. А Коляша воображает, что это алмазы сверкают и все они ему одному принадлежат. И он их собирает и у людей на еду меняет. А когда еды станет много-премного, он и домой её отнесёт, накормит мать, сестёр и брата. Но только чуть-чуть, чтобы много не съели, а ему чтоб мало не осталось.
У дяди поесть не пришлось. Подоспел он прямо к обеду, но тётка, жена дядина, как только увидала над калиткой ручку детскую тоненькую, что шарила в поисках крючка, на который калитка изнутри запиралась, так сразу миски и тарелки с едой сгребла со стола в летней кухне и в дом унесла. Посидели племянник с дядей во дворе под яблоней. Потом дядя поманил его пальцем в сад, там у него пасека из нескольких ульев стояла. Под навесом, из ведра эмалированного достал кусок мёда в сотах, янтарного, поглядел по сторонам, ничего не нашёл. Достал из кармана платок носовой,  нечистый, увязал в него мёд как в узелок, отдал племяннику и через садовую калитку, чтобы жена не видела, вывел на улицу:
- Иди, милый, да матери кланяйся, сестра ведь, как-никак старшая, вынянчила меня.
Идёт Коляша назад теми же полями, а мёд от жара дневного тает и по рукам течёт. Плачет мальчишка, боится, что не донесёт драгоценность до дому, и с рук по локоть мёд тот слизывает. Слизывает и плачет…
А в другой раз, это уже осенью было. На другой год. Пришли во двор какие-то тётеньки, дорого одетые, и стали матери предлагать, чтобы она Нинку, младшую из сестёр, в интернат, здесь же, в их селе, отдала. Ведь она мать-одиночка и с четверыми ей трудно. Нинка-дура – в слёзы, не пойду да не пойду со двора. Стали её уговаривать. А Коляша и тут сообразил, что там, в интернате ведь легче будет, потому что кормят и нет таких забот по дому, потому как отопление там не печное, а от кочегарки. Значит, не нужно будет за топкой ходить.
- Я пойду, меня возьмите. Я слушаться буду и убегать не буду.
Подумали-порешали взрослые и забрали мальчишку.
В интернате и на самом деле куда легче, чем дома было.
Жил там Коляша осторожненько так, аккуратно жил. Друзей близких у него не было, а вот любимый учитель появился. Учитель труда. Коляша всякий раз после урока оставался и стружки-опилки с пола в мастерской подметал. За послушание и любил своего ученика Николай Иванович. И за то ещё, что были они с тем учеником полными тёзками. Об этом ему сам Коляша и сказал. Ни для кого другого любимым учеником не смог бы он стать, потому как учился трудно и посредственно. Для попивающего же Николая Ивановича этих двух обстоятельств было довольно. А когда пришло время из интерната уходить, «получать путёвку в жизнь», как тогда говорили, то трудовик Николай Иванович лично хлопотал за Коляшу, чтобы тому дали направление в станкостроительный техникум для льготного поступления. Были ребята, которые посильнее учились. А у Коляши не было никаких склонностей к технике. Уже потом признался кому-то из приятелей, что от техникума того только и осталось знаний: «правая бабка станка – левая бабка станка». Но тогда опять смекнул Коляша, что образование, любое, какое уж подвернулось, может в жизни пригодиться. Мало ли что. Так и получил среднетехническое образование. Которое всё равно потом не пригодилось.
Перед тем, как идти в армию, похоронил Коляша мать – изработалась, высохла, умирала она трудно. Вернее,- побывал на похоронах, потому что жил тогда в общежитии в Воронеже, а хоронили её те, кто были рядом,- старшие его брат и сёстры. Ехал он на похороны с тревогою: а вдруг денег попросят. Скопил он немножко из стипендий и того, что платили на заводе во время практики. Но деньги те положил на книжку. Ведь, когда вернётся из армии, самому  понадобятся. Но не попросили старшие,  со всем справились, не знали, видно, про Коляшины сбережения. Да и как бы узнали? Он же никому про то не докладывал.
А потому с лёгким сердцем ехал он с похорон. Нет, конечно, мать было жаль, она хорошая была. Но  мысль о том, что сберёг по крупинкам собранное, грела, хотя за окном вагона, увозившего его к месту службы, хлюпал и стыл русский ноябрь, с его дождём-снегом-ветром-раскисшими дорогами и воздухом, таким же раскисшим.
Армия прошла легко и быстро. Служил Коляша не в казарме, а на точке, где их только четверо было – поддерживали в исправном состоянии сигнальные огни на антенном поле. Жили в вагончике. Нормально жили. Особо не дружили, но и не ссорились. Но когда демобилизовались, то, как всегда в таких случаях, клялись в вечной армейской дружбе и верности. Обменялись адресами. Вернулся Коляша к себе в село. А в доме родительском живёт уже старшая сестра Галя с мужем и двумя детьми (это уже потом она ещё четверых нарожала). Из дому, конечно, не гнала, но сам понимал солдат демобилизованный, что нет ему здесь места. Да и работы в селе тоже нет такой, которая бы ему подходила. Отоспался на деревенском воздухе и в тишине две недели, а потом списался с армейским приятелем Мишкой - москвичом и к нему в Москву перебрался.
Приняли Коляшу радушно, места в большой четырёхкомнатной квартире всем хватило, и Мишкиным родителям, и сестре, и Коляше. 
Через несколько дней пошёл да и устроился на работу в милицию, тем более что там сразу же и комнату в общежитии дали. Но в комнате той и не жил практически, потому что на худенького, востроносенького и черноглазого Коляшу, красиво певшего мягким баритоном  народные  песни за праздничным столом, положила глаз сестра Мишкина – девушка на выданье, что называется.
И опять тогда смекнул Коляша, что родство с Мишкиной семьёй очень даже удобным оказывается. Родители Мишкины оба врачи, сам он собирается поступать в медицинский, а сестра, Маша, уже на третьем курсе в финансово-экономическом.
Всё. Через полгода – свадьба. Ещё через год квартира отдельная для них с женою. И дочку завели, чтобы родственники не сомневались в серьёзности Коляшиных намерений. Учиться дальше он не мог да и не хотел, благо дело, что дочь – серьёзный аргумент (должен же кто-то семью кормить). Тесть устроил на спокойную, нетрудную и вполне прилично оплачиваемую работу в какой-то ИВЦ оператором по обслуживанию ЭВМ – гигантских таких допотопных компьютеров, которые тогда так ещё не назывались.
Можно было уже и о чём-то для души подумать. А душа Коляшина с детства ещё рвалась к сцене и песне. Уже в интернате был солистом в хоре, ездили даже в Воронеж выступать на конкурс и заняли там третье место.
- А что если… - иногда думалось Коляше. Но разум тут же все «если» вычёркивал из рукописи его жизни. И пел он для души, за семейным столом. Пока семья была…
Но долго ведь человек притворяться не может. Тем более – любящим. А Маша оказалось человеком достаточно тонким и лет через пять уже поняла, что ни она мужа, ни он её не любят. По инерции прожили ещё пять лет. И когда дочери Ольге было уже восемь, тихо, спокойно, без истерик развелись. И квартиру разменяли: однокомнатная для Маши с Олей и комната в коммуналке для Коляши. А это значило, что появилась у него вновь понятная цель. Превратить ту комнату в отдельную квартиру. И превратил. Года через два. Как ни странно, помогал ему в этом Мишка – бывший родственник и армейский товарищ. И работу несколько раз уже менял Коляша, всё искал, чтобы не очень обременительно и хоть что-то для души. Был кассиром в театральных кассах, администратором в театре, завхозом в подмосковном санатории. А когда начались мутные девяностые, был снабженцем на частной фирме. Там научился водить автомобиль, убедил фирму, что она должна купить ему права, и как только те права получил, с фирмой той простился. На собранные во время работы  денежки прикупил подержанную «шестёрку» и занялся частным извозом. Но когда его чуть  не убили сутенёры двух проституток, которых он подвозил на Ленинградку и потребовал с них денег за проезд, решил с этим больше не экспериментировать.
Обратился к ещё одному армейскому приятелю Анатолию Ильичу, и тот пристроил Коляшу на набиравший тогда обороты Черкизон, позднее ставший одной из одиозных достопримечательностей Москвы.
Через месяц стояния продавцом чужих товаров Коляша сориентировался, взял у своей любовницы стартовый капитал (взаймы, разумеется), нашёл себе такого же, как и сам, не пристроенного компаньона и открыл собственное дело. Стал торговать в контейнере на Черкизовском рынке. И здесь Коляшина дальновидность пригодилась. Всё совместное с компаньоном дело оформил на себя и постепенно,так уж получилось, что компаньон стал работать  у него за зарплату. Потом и компаньон был уже не нужен. Уличил в нечестности и избавился.
Дело разрасталось и набирало обороты. Черкизово покинул ровно за два месяца до того, как его существование прекратили власти.
Два магазина в торговых центрах, хорошая машина, уютная, отремонтированная квартира.
Так что же ещё-то для счастья нужно? Жениться? Ни в коем случае, уже пробовал. Да и не
прилично это: уже дочь замужем, две внучки растут…

… И как-то так получилось, что снова 19 сентября, день рождения. И уже 55. Хороший возраст. Не старость ещё, но кое-какие итоги подводить можно. За окном – красота и благодать нашей осени. Тепло, жёлто, сухо. И небо такое высокое и бледное. Река неспешно катит свои воды к Кремлю, сиятельные купола которого видны из окна. А в доме – ещё лучше. Шикарный стол со свечами и заморскими вкусностями, привезёнными из ресторана приличного. Дорогие напитки. Ради такого случая нанял в том ресторане даже официанта, чтобы всё было на высшем уровне.
Кого ждёт Коляша? А сам даже не знает. Звонил многим, приглашал. Сестёр, брата с семьями. Вспомнил даже бывшего партнёра по бизнесу, с которым несколько лет уже не виделись. Дочь с мужем и внучками – обязательно. Мишку, старинного приятеля, тоже не забыл. Подумывал даже, не пригласить ли бывшую жену, по-доброму ведь расстались, без скандала… Ещё кого-то…
Ждал всех к семи. Уже девятый…
Десятый…
Полночь.
 
И такая картинка:
Длинный сверкающий стол, обильно уставленный блюдами, некоторые из которых уже чуть обветрили. Тихо. И во главе стола сидит маааленький такой человечек.
И -  ждёт…
 

 Олег Букач