Люба

Рассказывают, что разбойничал прежде где-то в верховьях Кормилы один атаман, которого боялись все, даже члены его шайки. Грабил, насиловал, сжигал сёла он без разбору, со звериной жестокостью, вечно пьяный и хохочущий. На груди атамана красовалась серебряная подвеска в виде птицы: сам он рассказывал, что снял её с «больно бойкого» священника, зарубленного им от плеча до бедра. Однажды он допился до того, что черти стали гоняться за ним. Бегал, говорят, целую ночь, а под утро бросился с высокого берега в реку да и утоп с концами.

  Д. Крылов. «Путевые заметки»

Произошло это в одной небольшой деревеньке Рыбари, стоявшей на берегу реки  Кормилы. Поселение окружал густой лес да холмы, открытые всем ветрам. Жила там одна семья, не бедная, но и не богатая. Всего в ней было шесть человек: мать, отец, дед и трое детей: Гаврила, Лёшек и Люба. Трудолюбивые и отзывчивые люди  – такими их считали деревенские, за это их любили и уважали.

Собрались как-то вечером Лёшек, Гаврила и Люба сходить на речку, искупаться. Гаврила стал переплывать Кормилу от одного берега до другого, то на спине, то брасом; младшие развлекались на свой лад, не тревожа задумчивого брата.

Лёшек нырял и выискивал красивые ракушки и гальки для сестры, которая чиркала ладонью по воде, отчего в воздух взметались огненные брызги, похожие на капли смолы. Впрочем, ничего особенного мальчику не попалось. В последний раз он решил испытать судьбу: доплыл почти до середины, скрылся под водой, хвать горсть песка со дна – и наверх. Какого же было его удивление, когда на ладони, кроме одинаково гладких камешков, осколков раковин и склизких водорослей, обнаружилась сияющая цепочка, на которой висела серебряная птица с человеческой личиной на груди. Лёшек хорошенько промыл подвеску от грязи и только поднёс было её поближе к лицу, как вдруг почувствовал исходящий от фигурки холодный гнетущий ток, отчего по всему телу пробежали мурашки, в ушах тонко зазвенело, к горлу подкатила лёгкая тошнота. Ощущение было неприятно, но не незнакомо мальчику: некоторые вещи вызывали у него нечто подобное, но в куда меньшей степени. Лёшек не мог дать внятного объяснения своему чувству. Он засомневался, оставить украшение или же выкинуть. «Может, это только мне так чудится?» Лёшек кликнул брата; тот подплыл, и мальчик показал ему свою находку.

 - Ты ничего не чувствуешь? – спросил он Гаврилу, рассматривающего подвеску.

 - Нет.

Лёшек задумался.

 - Что вы там нашли? – крикнула Люба.

 - Жди, сейчас покажем, - ответил Лёшек.

Сестре понравилось украшение, и она тоже ответила, что ничего не чувствует. Выходило, что либо это Лёшеку почудилось, либо его чувства были лучше развиты. Он рассказал Любе и Гавриле о своих впечатлениях и предчувствиях относительно подвески; брат задумался, а потом сказал, что, должно быть, это из-за частых ныряний у Лёшека появилось такое неприятное ощущение, или действительно показалось. «Может, и правда: Гаврила глупости не скажет». Он махнул рукой, но как-то неуверенно, и подарил подвеску Любе.

…Проснувшись до зари, Лёшек скорее оделся, прокрался в комнату Любы и присел подле неё на стул. Ему нравилось глядеть на ангельское личико сестры, усеянное веснушками, охранять её сон; так мальчик обычно просиживал до самого её пробуждения.

 - Доброе утро! – ласково зашептал Лёшек, увидев, что Люба приоткрывает свои тёмные глазки. В ответ она слабо улыбнулась. Лицо и губы её были несколько бледнее обычного, под глазами обозначились синеватые тени. – Не выспалась?

Еле заметно кивнув, девочка зевнула, а потом тихо заговорила:

 - У меня ноги всю ночь мёрзли, а ещё сон страшный снился.

 - Какой такой?

 - Я видела много людей: они пытались что-то делать, но всё у них валилось из рук, и они тогда горько-горько заплакали. Хотела побежать к ним на помощь, а ноги не слушались. И говорить не могла, только видеть и слышать.

Девочка погрустнела, замигала глазками, а Лёшек погладил её по голове.

 - Брось, не бери в голову,  это всего лишь сон.

 - А дед говорит, что сны бывают вещие, - возразила Люба вкрадчиво. – Вдруг я скоро тоже стану, как во сне, куклой немой?

 - Не бойся, не станешь. Я слышал, что только сны с четверга на пятницу сбываются. А сегодня – вторник, - успокоил её брат и поцеловал в лоб. Лицо Любы немного просветлело. – Ноги-то до сих пор холодные?

 - Угу.

 - Походи немного, чтоб кровь-то к ногам прилила, а я тебе сейчас одеяло своё принесу.

Люба, позёвывая и потирая кулачком слипающиеся глаза, встала, укуталась в покрывало и начала тихонько пританцовывать, стараясь никого не разбудить. В теле не чувствовалось уверенности, движения его были сонными, вялыми. Тем не менее, кончики пальцев наконец начали ощущать прилив тепла, которое постепенно заполняло всю ступню. Брат, вернувшись с одеялом, сказал сестре, чтоб та ещё поспала, а после оставил её и стал будить домочадцев. Девочка зарылась под тёплые одеяла, точно зверёк в норку, и вскоре забылась.

Лёшек разбудил мать, отца и брата, и закипела в доме жизнь. Женщина пошла доить корову, отец – точить косы, Гаврила занялся готовкой, Лёшек - растопкой печи, и только дед спокойно себе посапывал.

Когда щи сварились, вся семья села за стол. Люба к тому времени чувствовала себя немного лучше и вызвалась разливать ароматное варево по тарелкам. Поблагодарив бога, принялись за еду.

После завтрака девочка стала куда живей и охотно помогала матери в домашних заботах. Мужчины отправились на покос, где трудились до захода солнца, когда на землю опускаются сумерки и густой туман заливает всё кругом. В полдень к ним с обедом прибежала Люба. С удовольствием косари попили молока, поели ржаного хлеба с зелёным луком, с крупной солью. Пока они обедали в тени высокой копны, девочка успела целую прорву ягод насобирать и каждому поровну отсыпала в ладони.

 - Сама-то хоть попробовала? – весело усмехнулся отец, а Люба заулыбалась и помотала головой: «Это вам всё, ешьте на здоровье. Вам надо много сил». Он привлёк девочку к себе, обнял, поцеловал в лоб. – Эх, святая ты душа моя…

Когда девочка вернулась, к ним пожаловала  их соседка, одинокая вдовая старуха, которая частенько обращалась за помощью к семье Любы. Сказала, что спина разболелась, так что ни пол помыть, ни курей накормить нельзя. Девочка, не раздумывая, вызвалась помочь. Быстро и весело расправились они вдвоём с домашними заботами, не заметив, как быстро время пробежало. Старуха нарадоваться не могла, а Любе только одно удовольствие в труде.

С того дня девочка начала всё больше и больше слабеть; веснушки и рыжие волосы теперь сильно выделялись на её бледной коже, конечности были холодны. Только пища ненадолго возвращала жизнь в тело, отказывающееся слушать хозяйку. Скоро Люба не могла даже подниматься с постели, так что приходилось постоянно переворачивать её, чтобы не появлялись пролежни. Старуха-соседка присматривала за девочкой, пока семья работала в поле; она всё качала головой, тяжко вздыхала, глаза у неё не просыхали. «Не плачь, бабушка», - тихо шептала Люба, а старуха умилялась, ласково гладила по волосам её, и слёзы ещё чаще катились по морщинистым щекам. «Тише, милая, побереги силы».

Когда Люба слегла, Лёшеку вспомнилась подвеска, что он две недели назад нашёл в реке. Ещё тогда она показалась ему недоброй, а теперь мальчик и вовсе стал считать именно её причиной болезни, сердцем чуял. Как же он себя теперь корил, что не доверился интуиции и не выбросил украшение куда подальше. Лёшек присел на край сестриной постели, попросил у неё разрешения снять подаренное им украшение и вновь внимательно осмотрел его. Всё так же испытывал он неприятное угнетающее чувство, холод пробегал по всему телу, волосы на голове вставали дыбом.

 - Знаешь, Люб, надо бы выбросить эту подвеску, нехорошая она. Из-за неё ты и слегла, наверное… - Лёшек потупил глаза, бросил подвеску на пол, взял холодную ладошку Любы в свои ладони и дрожащим голосом произнёс: - Прости меня, дурака…  

 - Я тебя прощаю, - тихонько сказала девочка и улыбнулась. – Как ты снял эту подвеску, мне даже как-то легче стало. Можешь выкинуть её, раз считаешь её недоброй.

С чувством благодарности обнял брат Любу.

Завернув подвеску в тряпьё, мальчик ночной порой отправился в лес, чтобы там закопать поглубже свою опасную находку. Бледный свет освещал ему путь; вокруг слышалось совиное уханье и шелест крыльев, с реки неслось приглушённое кваканье. Острым и широким суком принялся Лёшек рыть землю, всё глубже и глубже, пока рука не начала пролезать до середины плеча. Только тогда он осторожно и боязливо кинул свёрток на дно и быстро, тщательно стал засыпать землею, стараясь, чтобы всё выглядело естественно и никто больше не нашёл эту опасную вещицу.

В эти тяжёлые знойные дни Лёшек не мог думать ни о ком и ни о чём, кроме как о бедной сестре. Сердце его рвалось к ней. Как только кончались труды, мальчик стремглав бежал домой, чтобы хоть немного порадовать Любушку. Он играл для неё на дудочке, рассказывал, как прошёл день, уверял, что всё образуется, выходим, - сестра только слабо улыбалась на это. Брат всем сердцем желал скорейшего выздоровления, не верил он в такую глупую смерть. «Даже цветок полевой успевает расцвести, глаз порадовать, семена рассыпать до зимы-то. И Люба тоже сможет. Как же иначе? Чем она хуже? Она ж… милее любого цветка!»

Каждый член семьи по-своему переживал за Любу, каждый молился за неё. Больно, когда умирают молодые…

…После осмотра лекарь не смог определить болезни, сказав лишь, какие травы попить, чем поить-кормить Любу. Впрочем, он прямо заявил, что не жилец девочка и остаётся уповать только на чудо. Лёшек услышал этот разговор краем уха, и горечь наполнила его душу, но он встряхнул головой, сжал зубы и ещё усердней стал молиться за сестру, ещё усердней старался вызвать в ней радостный смех, - всем смертям назло. «Всё будет хорошо, скоро мы тебя на ноги поставим. Доктор столько травок прописал, что мигом здоровёхонькой станешь. Обещаю!»

Как-то вечером, через несколько дней после прихода лекаря, дед с Лёшеком сидел у внучки и развлекал её разными байками. Вот он закончил одну и принялся вспоминать следующую, как вдруг глаза у него сверкнули, расширились, а пальцы принялись поглаживать седую бороду, перебирая волоски.

 - Что я вспомнил-то… - заговорил наконец дед. – Слышал я от одного охотника, - помер он, правда, давно, - что к северо-востоку отсюда нашёл он скалу одну, из которой источник бьёт. Выпил, говорит, воды из него и почувствовал силы небывалые, а наутро так и вовсе будто молодость вернулась былая. Мне интересно стало – страсть, я и спрашиваю: как туда дорогу-то найти? А он внимательный был, всё подмечал. – И принялся рассказывать дед про путь, а Лёшек в душе уже ликовал и думал, как передать всё брату. - Надо тебя, Люба, сводить туда – и мигом здоровёхонькая станешь. Как же раньше-то я не подумал? Эх, старость не радость, совсем голова дырявая, - заулыбался он, почёсывая плешь на темени.

Люба тоже заулыбалась, а брат её весь сиял.

 - Не врёшь? – с жаром спросил он.

 - Хо-хо, а пошто врать-то? Этаким ведь не шутят.

 - А мать-то отпустит?

 - А как же! Гаврилу возьмёшь – и в путь. Известно ведь, мать за дитё беспокоится.

Лёшек крепко обнял деда и немедля побежал к Гавриле, чтобы сообщить радостную весть. Вселить надежду. Старший внимательно выслушал взволнованного младшего, задумался и решил расспросить деда поподробней об источнике; старик с радостью всё пересказал ему, а Гаврила слушал и запоминал

 - Совет завтра соберём, - объявил Гаврила.

 - А что не сегодня? Время-то теряем, - заметил Лёшек.

 - Утро вечера мудренее, - отрезал брат и удалился.

Лёшек несколько помрачнел, но возражать не стал: Гаврила глупости не скажет. Впрочем, однажды он уже доверился так брату, и в итоге Люба заболела. Но мальчик понимал, что всякий может совершить ошибку; куда без них? Так растёт в человеке мудрость.

Гаврила начал раздумывать о пути к источнику, прикидывал, сколько он займёт дней, что взять в дорогу, как уговорить родителей. По зову сердца он хоть сейчас мог помчаться на крыльях к заветной скале, но тут, он понимал, надо было полагаться и на рассудок, иначе и сам пропадёшь, и сестре не поможешь. Неладно получится.

Волновало Гаврилу, как воспримут новость родители, отпустят ли их? Поможет ли вода Любе, успеют ли вылечить? Вопросы эти были до невозможности навязчивы.

На следующее утро, после завтрака, Гаврила попросил родителей остаться за столом, остался и Лёшек; дед ушёл с тарелкой супа к Любе. Юноша рассказал матери и отцу про источник, про свои думы на этот счёт; его слушали со вниманием и серьёзностью.

 - Что ж, дело хорошее, коли не наврал охотник, - сказал отец, когда сын закончил свою речь. – Ружьишко тебе дам, чтоб зверьё не задрало, а насчёт покоса не беспокойся: найдутся люди добрые в деревне, помогут. Так ведь, мать?

 - Ещё как найдутся. Ступайте, родимые, ступайте с Богом, себя берегите только. Сохранит вас Матерь Мира, воистину.

Мать расчувствовалась, порывисто поднялась из-за стола и расцеловала обоих сыновей, крепко к сердцу прижала.

В тот же день пустились в странствие. Путь братьев лежал через густые леса, прямо на северо-восток.

С восхода до заката шли братья вперёд, боясь не успеть, так что к исходу дня сильно уставали, искусанные мошками и комарами, но это не могло остановить их. Однажды им повстречался медведь: впереди путь преграждал широкий лесной ручей, и братья стали собирать ветки кругом, чтобы не промочив ноги перейти на другую сторону; когда переправа была почти готова, справа, где ручей терялся в чаще, вдруг затрещали кусты и сучья; оба обернулись на звуки с тревогой и ожиданием; «Лось?» - думал про себя Гаврила, а его брат воображал, что это косолапый их запах почуял; тут к звукам прибавился рёв, и братья кинулись вперёд, через ручей: вдруг это медведица с потомством; но это пришёл на водопой медведь; он ещё покричал им вслед, но в погоню, к счастью, не пустился.

Все их думы и молитвы были обращены к Любе, даже во снах они видели её. Всей душой желали братья, чтобы сестрёнка продержалась как можно дольше, дождалась их возвращения.

…Гаврила  остановился, глубоко и тяжело вздохнув, снял котомку и присел на поваленный ствол дерева. Его брат, шедший впереди и уверенный в правильности выбранного пути, обернулся, поняв, что идёт один.

 - Ты чего?

 - Тяжело что-то на сердце у меня, сомневаюсь… Может статься, что сбились мы с пути да проглядели скалу: неделю уж, почитай, идём, а её нет как нет. Быть может, зря ещё куда-то идём, а Люба…

В горле у Гаврилы будто комок застрял. Брат прекрасно его понял и без слов.

 - Брось ты это, Гаврила: ведь всё по меткам идём, как деду охотник и рассказывал. Вдруг до скалы уж рукой подать, а?

 - Последняя метка дня два назад была, - печально заметил юноша.

Дух и надежда, что заставили обоих пуститься на поиски, утекали, как вода сквозь пальцы. Лёшек подсел к брату, достал дудочку и вспомнил одну мелодию, которую часто наигрывал сестре. Звуки, издаваемые ею, поначалу полнились печалью, которая невольно пробуждала воспоминания об ушедших днях. Постепенно она перерождалась во что-то более светлое, лучезарное, вея в душу новыми ветрами из-за вечно зелёных холмов; ветрами перемен и надежд, порывы которых подхватывают всё ваше существо и несут, несут... Мальчик играл, а глаза и щеки его заблестели от влаги. Гаврила заслушался восхитительной мелодией, весь погружённый в её переливчатые звуки; душа его трепетала и жадно впитывала в себя каждую нотку. Он нащупал иконку под рубашкой, вынул и пристально вгляделся в неё. Снисходительно и добро, с глубокой верой в больших тёмных глазах, глядела на юношу святая дева, подняв правую руку и сложив пальцы в жесте благословения. «Встань, сын мой, отринь сомненье и отверзни сердце своё огню небес. И Я напитаю его силой. Иди же, и Я за тобой незримо последую», - шептала она ему. Казалось, что вся она сияла неземным светом; волны святости, спокойствия и всеобъемлющей любви щедро изливались на Гаврилу, так что он всем существом своим ощущал, как священный пламень наполняет его грудь; мысли его, как луч, устремлялись в беспредельность, к великому сердцу мира. И воспрял его дух, как феникс нарождается из пепла!

Со сверкающими глазами, пылающим ликом и сердцем Гаврила поднялся на ноги, расправил плечи, точно натянутый лук, и уверенно, бодро двинулся снова в путь. Лёшек глядел на преобразившегося брата с изумлением и восхищением, за ним он теперь был готов идти хоть в пекло. Он быстро спрятал дудочку и припустился вдогонку.

На следующий день, ещё до полудня, братья наконец набрели на ту самую заветную скалу, и из неё правда бил источник. Вокруг высились сосны, источая смолистый дух, звонко щебетали птицы, сновали с дерева на дерево проворные белки.

 - Нашли, Гаврила! нашли! – радостно воскликнул Лёшек и обнял брата что есть мочи.

Они подошли к источнику, омыли свои руки и лица в его прохладной свежей воде, наполнили фляги и отпили из них. Такой воды братья никогда не пробовали: она была кристально чиста, необыкновенно вкусна и дарила лёгкость телу, успокоение раздражённому уму и сердцу. Воистину, это был целебный источник.

Спустя пять дней братья вернулись домой. Как же они обрадовались, когда узнали, что Люба с каждым днём становилась только здоровее и крепче, а не умирает, как они было думали. Вода, принесённая ими, заметно ускорила её выздоровление, так что через пару недель девочка совсем оправилась и забыла о недуге, как о страшном сне.

 Виталий Гаврилов