Ягода брусника

(Из цикла рассказов под общим названием «Рассказы Ивана Петровича)

     Первые дни сентября. Обеденный перерыв.

     Наскоро пообедав в заводской столовой, я вышел в палисадник, распола - гавшийся рядом с основным административным корпусом завода, и сел на одну из установленных здесь скамеек, вытянув ноги, расслабившись и закрыв глаза. Лёгкий и немного прохладный ветерок слегка ворошил мои волосы, и по нему чувствовалось, что солнце стало заметно меньше ласкать лицо и тело своим теплом.

- Уф-ф!.. Подвинься немного – развалился тут,.. – услышал я рядом с собой слегка насмешливый, но уже давно знакомый голос, произнесённый с выдохом садящегося на скамью человека.

Я открыл глаза: рядом со мной садился мой старый хороший товарищ Иван Петрович.

- А-а, Петрович… Ну садись, садись... – тоже решил подышать свежим воздухом? – ответил я и немного отодвинулся к краю скамьи.

- Что? – спишь или мечтаешь?

- Да так,.. просто расслабился…

- Слушай, а ты отпуск весь отгулял или что осталось? – вдруг поинтересовался Иван Петрович, неожиданно сменив направление разговора.

- Да, в основном отпуск я отгулял, но ещё с недельку вместе с отгулами у меня в запасе есть. А что?

- У меня вот тоже несколько отгулов есть… - давай махнём к моим родственникам за брусникой, а?..

Я несколько опешил от такого нежданно-негаданного предложения, но зная, что у Петровича действительно есть родственники, живущие в одном из селений близ тайги и что действительно наступает период сбора брусники, подумав, согласился.

- Тогда давай через недельку съездим – я ещё с ними созвонюсь, уточню когда лучше, и съездим… Договорились? Только чтобы наверняка, - уточнил Петрович.

- Давай-давай,.. я тоже со своими постараюсь уладить этот вопрос, - заверил я, - обещаю…

Немного посидев на скамье и поговорив «о том-о сём», мы разошлись по своим рабочим местам.

Дня через три Петрович сообщил, что все вопросы решены и можно брать билеты на поезд. Одновременно он дал мне несколько советов по предварительной экипировке, что, кстати, в дальнейшем мне хорошо пригодилось (особенно сапоги и крем от комаров!).

Итак, уже в следующую субботу мы были на месте. Родственники Петровича приняли нас радушно, а сам Фёдор Александрович – глава семейства – предложил нам свои услуги: «подбросить» нас на «Ниве» до известных ему мест, где, как он уверял, довольно быстро можно было набрать брусники – «уж много – не много, а по ведру – это точно…».

Утром следующего дня мы ехали по довольно укатанной гравийной дороге в сторону лесоповала. Навстречу нам то часто, то редко, пыхтя и выбрасывая облака выхлопных газов, шли лесовозы, гружённые «под завязку» длинномерным добротным лесом.

- Скоро и то тайги-то ничего не останется – вон сколько леса вывозят, - как бы между прочим вслух заметил я, провожая взглядом очередной лесовоз.

- Ничего, на наш век хватит, - в тон мне возразил Фёдор Александрович. – Сейчас более культурно хоть стали лес рубить и строго по границам отведённых участков – не то, что раньше…

Вдруг я заметил, что впереди от основной дороги появилось как бы ответвление в виде колеи с примятой колёсами машин травой.

Фёдор Александрович притормозил «Ниву», и мы, вписавшись в поворот, уже медленно, изредка подпрыгивая на кочках и мало заметных ямах, стали углубляться в гущу леса.

Колея уводила нас всё дальше и дальше от основной дороги, путаясь между возникающими то слева, то справа высокими, мощными деревьями. Вот она стала полого спускаться вниз и как-то сразу вместо привычных уже глазу высоких деревьев появились редко растущие, низкорослые, между которыми разросся кустарник и высокая трава.

Вдруг перед нами всё расступилось – впереди открылся вид на довольно ровную низину, покрытую также высокой, с жёлтыми отливами травой и редкими «копнами» кустарника.

Фёдор Александрович остановил машину и, выйдя из кабины и пройдя метров пятнадцать вперёд, остановился, озабоченно посматривая то вдаль, то под ноги.

Немного подождав, я тоже вылез из машины и подошёл к нему.

- Что, дальше хода нет? – дружески спросил я.

- Да вот, похоже, ливневые потоки промыли тут себе русло. Оно хоть и неширокое, но под ногами почва «ходит», - спокойно ответил Фёдор Александрович, - как бы не трясина здесь образовалась да нам бы не «вляпаться»…

Я прошёлся по месту, указанному Фёдором Александровичем, туда-сюда. Действительно, в нескольких местах почва под ногами «гуляла», как пружинный матрац.

- Ну а что? – нам именно туда надо?..

- Да хотелось бы – за низиной и несколько влево опять начинается тайга и там много было раньше брусники. Вот туда нам и надо бы попасть, - пояснил он. – Пешком-то далековато будет…

Мы ещё немного постояли, каждый думая о возникшей проблеме и вариантах её решения.

- Ладно, попробуем потихоньку. Я смотрю: кто-то уже не так давно проезжал здесь – следы от машины вон остались… Давай, садись в машину – попробуем проскочить.

Мы сели в машину и Фёдор Александрович, включив передачу переднего привода, осторожно повёл машину вперёд. К счастью, машина преодолела опасное место без осложнений, и мы где-то через полчаса уже собирали кто руками, а кто, как наш «гид-проводник», совком (в некоторых местах его ещё называют «комбайном») крупную, сочную ягоду.

Мне раньше никогда не приходилось собирать ягоду, тем более, в лесу, в тайге, поэтому моё ведёрко набиралось крайне медленно, и я с завистью нет-нет, да и поглядывал на ведро Петровича при переходе от одного места к другому или просто отдыхая от наклонной рабочей позы и наседавших комаров – у него «дело» шло гораздо быстрей. Фёдор Александрович же, практически бросив нас, «убежал» в другие, хорошо ему знакомые места.

- Слушай, Петрович, а тут медведи не могут бродить? Что-то мне как-то не очень, не по себе,.. да и вон Александрович твой куда-то «умотал», - озвучил я одну из многих беспокоивших меня мыслей, которые, я уверен, посещают каждого человека, впервые оказавшегося в незнакомом месте, тем более, в тайге.

- Ну, вообще-то, вполне вероятно, - каким-то безразличным голосом отозвался Петрович. – Вот что: давай отдохнём да водички попьём с хлебушком – всё как-то веселей будет!..

Я согласился и, подняв своё ведёрко, подошёл к нему. Мы сели рядом, попили из взятых с собой бутылок воды, пожевали кое-что из прихваченной еды и, откинувшись спиной на траву, затихли, думая каждый о своём.

По времени было уже ближе к четырём часам дня. По небу плыли белыми клубами облака, то соединяясь и образуя причудливые формы, то, наоборот, разбегаясь друг от друга в разные стороны. Даже при небольшой фантазии можно было видеть, как облака составляли то какие-то причудливые контуры гигантских птиц, то слонов или чудовищ, то замков или даже мостов…

- И что вы тут разлеглись? – вдруг раздался голос Фёдора Александровича, невесть откуда появившегося. – Как ваши успехи? – набрали что?.. О-о, я смотрю: не густо! Давайте-ка ещё с пол часика пособираем, да надо домой двигать – вон та тучка дальняя что-то мне совсем не нравится.

Мы с Петровичем быстро поднялись и, не сговариваясь, уставились на вёдра, полные ягодой, которые Фёдор Александрович держал в обеих руках.

- Ну вы даёте!.. – только и мог с восхищением выдавить я из себя.

- А я шёл уже к вам – слышу: от меня так это, поодаль, в кустарнике кто-то шуршит. Ну, думаю: это медведь… Мне приходилось и раньше, хоть и не вплотную, правда, встречаться с медведем, но всё же… Я притих, встал на цыпочки и давай наблюдать – точно медведь, хоть и не из крупных – видно тоже ягодкой невдалеке баловался, - начал, было, рассказывать нам о своих наблюдениях Фёдор Александрович, но, взглянув на нас и прочитав на наших лицах неподдельный испуг, успокоил:

- Да они обычно в это время людей обходят стороной, не нападают на них – они сыты и готовятся к спячке. Так что не бойтесь – я вон даже ружьё с собой не взял, только нож охотничий.

Едва мы «примостились» каждый на своей «делянке» подсобрать ещё ягоды, как налетел ветер и почти сразу же за ним заморосил дождь. Не сговариваясь, мы побежали к машине и через считанные минуты все втроём уже сидели в кабине и возбуждённо обсуждали «реалии текущего момента».

Между тем дождь усиливался.

- Да, не к добру это – как бы нам не пришлось здесь «куковать», - озабоченно проговорил Фёдор Александрович, завёл машину, и мы тронулись в обратный путь.

Подъехав к «трясинному» месту, Фёдор Александрович остановил машину, не выключая двигатель, и обратился к нам:

- Ну как: либо сходу попытаться проскочить или «ползком»? Что скажете, «гвардейцы», а?..

Мы с Петровичем переглянулись, но сказать, посоветовать вряд ли что мы могли и только лишь пожали плечами.

- Ладно: будь что будет,.. – резко сказал Фёдор Александрович и, сдав на несколько метров назад, а затем разогнав машину, направил её на злосчастный участок, пытаясь преодолеть его сходу.

Вначале машина шла уверенно, но потом заюлила на проскальзывающих колёсах, а затем и вовсе остановилась, зарывшись в зыбкий грунт.

- Всё, «трандец»!.. – отрывая руки от рулевого колеса и резко взмахнув ими, ругнулся Фёдор Александрович. Затем он обратился к нам:

- Что, заготовщики, вылазим из кабины и будем пытаться как-то отсюда выбираться.

Усилившийся дождь застучал крупными каплями по кузову машины, но потом, как бы передумав, стал затихать и через минуту – две прекратился совсем.

Мы осторожно вылезли из машины и оценивающим взглядом оглядели её и место, куда только что угодили. Да, положение было, как говорят, «аховое»: машина полностью лежала днищем на грунте, выступившая из грунта вода едва не доставала до порога кабины.

…Провозились с машиной мы часа полтора – два, пытаясь высвободить её из «плена»: и подкопы делали, и ветки под колёса подкладывали, и толкали вперёд и назад – никакого толка это всё не дало. Наконец, Фёдор Александрович принял решение:

- Дело к ночи… Залезайте в кабину и отдыхайте, а я пойду за подмогой – без трактора или большой машины делать, похоже, нечего – сами мы не вылезем.

- Фёдор, уже совсем скоро темно будет, а до основной дороги, пожалуй, километра два, а то и больше… - это ж всё-таки тайга, – попытался остановить Фёдора Александровича Петрович, но тот махнул рукой и быстро зашагал в сторону основной дороги.

- Да, отчаянный мужик,.. – как бы между прочим протянул Петрович, когда мы умостились на своих сидениях и я уже одной рукой закидывал в рот сочные, слегка кисловатые и приятные на вкус ягоды, предварительно поставив рядом своё ведро. – А какую жизнь сложную прожил он – особо не позавидуешь, - продолжал Петрович, не обращая на меня никакого внимания. Я его перебил:

- А сколько ему лет? Так, с виду, шустрый ещё мужичок – твой родственничек-то…

- Сколько, сколько… Да уж постарше меня лет на десять, пожалуй, будет. Да не в годах дело…  Он мне как-то про свою жизнь немного рассказывал – это когда я к своей двоюродной сестре на юбилей приезжал. Первый день, как водится, поздравления, застолье, песни и прочее, а на второй день мы с ним что-то разговорились по душам на летней кухне за бутылочкой – вот он мне много чего рассказал… А так, до этого, я его и про него толком ничего не знал – ну муж сестры да и муж, живут – ну и пусть себе живут…

- А что такого интересного-то он тебе поведал? Может что и мне расскажешь – всё равно время коротать как-то надо.

Петрович немного помолчал, как бы раздумывая: стоит мне что-то рассказывать или нет. Потом начал свой рассказ.

- Он-то сам с запада – в деревушке под Курском родился ещё до войны. А тут война…

Петрович снова замолчал, о чём-то вспоминая, потом тоном сомневающегося человека спросил:

- Я могу, конечно, тебе кое-что рассказать из его жизни, раз интересуешься, но это длинная история – стоит ли?

- Давай-давай, - я слушаю.

- Мне, - как он рассказывал, -где-то лет шесть было, когда фронт стал быстро приближаться к нашей деревни. Многие, кто мог, конечно, бросились бежать на восток, куда, как думали, война не докатится. Колонны беженцев одна за другой проходили через нашу деревню и шли дальше.

Засобирались и наши. Мой дед, мама и я, собрав наспех кое-что из пожитков и еды, поехали ранним утром следом за своими соседями – отец-то мой сразу, ещё в самом начале войны, был призван в армию и где-то воевал – мы толком-то и сами ничего о нём не знали.

Ну вот, отъехали мы километров там, пожалуй, двадцать – двадцать пять от своей деревни, как налетела фашистская авиация и давай расстреливать нашу колонну. Наши соседи тут же погибли, а мы успели как-то отвернуть в сторону и уцелели. Потом ещё налётов два-три было. Уже глубокой ночью мы въехали в неизвестную мне деревню и остановились на ночлег.

Утром следующего дня дед, осматривая телегу перед дальнейшим переходом, обнаружил, что одна из осей телеги перебита и колёса едва-едва на ней держатся. С досады он махнул рукой:

- Всё, дальше никуда не едем – будь что будет…

В это время я, уяснив, что всем сейчас не до меня и все заняты своими заботами и делами, вышел на сельскую дорогу и пошёл по ней, как выяснилось потом, в обратную сторону, то есть по направлению к своему селу. Через какое-то время меня догнал грузовичок «Захар», который направлялся с грузом в сторону линии фронта. Из окна кабины высунулась голова шофёра, который, притормозив, поинтересовался:

- Эй, мальчик, ты куда это один идёшь?..

- Домой, в Злыхино, - ответил я.

- Тогда давай, садись – мне в ту же сторону, я подвезу.

Машина остановилась, открылась боковая дверца, и шофёр, схватив меня за поданную мною руку, втащил меня в кабину. По пути он меня о чём-то расспрашивал, что-то говорил и улыбался, но я уже не помню о чём – меня в тот момент больше завораживало то, как шофёр крутит «баранку» и переключает передачи, а так же то, как быстро мелькали за окном кабины деревья, люди, гнавшие скот, отдельные большие и маленькие колонны беженцев и прочее.

Впереди показались сельские постройки.

- Вот и твоя деревня – вылазь и иди к своим… Да больше сам никуда один не ходи, ни-ни… Понял? Сейчас это очень опасно! – напутствовал шофёр, помогая мне открыть дверцу и широко улыбаясь.

Машина ушла. Я без особого труда отыскал свой брошенный дом, но потом решил идти к своей тёте, жившей по другую сторону деревни и отказавшуюся от эвакуации, решив, что с её больными ногами далеко не уйдёшь.

Увидев меня, тётя всплеснула руками:

- Да откуда ж ты взялся?..  А где все?..

- Оттуда,.. – пояснил я, махнув рукой в сторону, откуда привёз меня сердобольный солдат-шофёр.

Так я и остался у своей тёти. Однако через два дня домой возвратилась моя мама с дедушкой, но без телеги и без лошади. Впереди всех нас ожидали дни оккупации, о которой я рассказывать ничего не буду – об этом итак и написано и рассказано довольно много и правдиво.

… Военная жизнь прошла. Отца моего убили на фронте, дедушка умер, не дождавшись окончания войны. Мы с мамой остались одни. В деревне возродилась колхозная жизнь, и мама практически каждый день с утра и до позднего вечера пропадала на работе. Я был предоставлен сам себе, если не считать того времени, когда находился в школе.

Мне очень не хватало отца. В разговорах на эту тему мама обычно начинала горько плакать, чувствовалось, что она переживает за меня, боится за мою дальнейшую судьбу.

Где-то через год уже после Победы мама познакомилась с одним фронтовиком, мы стали жить вместе. Он относился ко мне ровно, спокойно, и я даже смирился с тем, что этот фронтовик занял место моего отца.

Прошло определённое время, и мама родила девочку – общего ребёнка, мою, как получалось, сестрёнку. Назвали её Яной (Яночкой). Счастье, казалось, наконец, улыбнулось нашей семье!

Но… Как потом выяснилось, мой отчим всё это время разыскивал свою бывшую семью, которая где-то затерялась в тяжёлое время бомбёжек и эвакуаций. И вот, к счастью отчима, семья его нашлась, и он, срочно собравшись, уехал к ней, бросив и маму, и общую дочку и… - про себя я уже не говорю.

Сейчас я его, конечно, понимаю и почти не осуждаю. Но тогда – тогда это был серьёзный удар по всем нам, особенно по матери – намаялась она с нами в то тяжёлое голодное время: дочка маленькая, я, собственно, подросток, за которым глаз, совет да контроль нужен, а поесть чего, одеть в доме практически было нечего.

Прошло где-то около двух-трёх месяцев после отъезда отчима, и мама как-то неожиданно, как это обычно и бывает, заболела да так, что лежала «пластом», практически не вставая с постели. Все, кто её знал, думали, что она вот-вот умрёт. Это ещё хорошо, что соседи, знакомые нас не бросали – то еду какую принесут, то просто помогут там что поменять, постирать… - а так всё: и мы бы с сестрой подохли… Я им всем до сих пор благодарен да Мишке - другу моему, тоже сироте. Мы с ним, с Мишкой, часто уходили подальше от села на речку - там какую рыбёшку поймать к обеду. Правда, не всегда уловы хорошие были, но были. А рыба-то тоже, знаешь: сегодня рыба весь день да завтра рыба… Вот Мишка как-то и предложил рыбу сдавать в магазин – мол, там её продадут, а нам денежки кое-какие за неё дадут – на них и купить что-нибудь другое можно.

Предложение мне показалось дельным. Дня через два мы наловили где-то две трети ведёрка рыбы и понесли в магазин. А продавщица ни в какую – гонит, и всё. Ну Мишка ей и пригрозил:

- Возьми, тётя Соня, а то плохо будет – вдруг у тебя недостача какая будет и тебя в тюрьму посадят… Лучше возьми рыбу, а нам денежек немного дай – мы вон Федькиной маме купим что покушать, чтоб скорей выздоровела.

И что ты думаешь? - взяла продавщица у нас рыбу, а нам сколько-то дала денег, – я уж и не помню сколько, но немного, - мы были рады и тому.

Буквально через три дня приезжает милиция и забирает Мишку по заявлению той продавщицы, что, якобы, у неё из магазина после нашего к ней «визита» пропали продукты на приличную сумму и в этом она подозревает Мишку и меня, как соучастника. Со мной провели «воспитательную беседу», а Мишку увезли с собой. Так Мишка, как мы узнали позже, попал в какую-то колонию.

… Как-то плывём мы ещё с двумя моими товарищами на лодке-плоскодонке, - она одному из них принадлежала, - по речке, ближе к противоположному берегу. Вдруг слышим – из зарослей кустарника кто-то нас зовёт. Мы причалили и видим, что из кустов вылазит и идёт к нам… наш Мишка! Оказалось, что он из колонии сбежал, добрался до речки, а через перевоз попасть домой побоялся. Ну мы его домой «перебросили». Он сутки прожил в сарае, а на другой день вечером мы с ним встретились. Он и говорит:

- Шакальё, как бы мне напиться, чтоб забыться?!..

Мы ему: это, мол, не возможно – тут всё везде под контролем. Он достал махорку, свернул цигарку, закурил и так это, презрительно нам:

- Тоже мне, шакалы… Я тут кое-что уже придумал…

Ночью, взяв двоих напарников, он с ними подпёр двери в доме у одного «кладовщика», - хозяин дома кладовщиком работал, не знаю уж где, - и вынесли всё, что можно было, в том числе и самогон из его погреба и пристроенной кладовой, и потом всей «кодлой» «праздновали» Мишкин «отпуск» на берегу реки подальше то села.

Да-а, шустрый был паренёк, этот Мишка! А смекалистый какой – жуть!.. И вот сгинул ни за что – я его больше никогда не встречал и ничего о нём не знаю, но благодарен ему за всё по гроб жизни. Как легко можно было покалечить жизнь и себе и людям, особенно в то время!..

Да, а с матерью-то – совсем забыл про неё тут… Хочешь верь – хочешь нет! .. Как-то она, уже совсем-совсем плохая, говорит мне:

- Сынок, мне привиделось вот, что соседка принесла мне крынку холодной-холодной простокваши, и я её прямо с такой жадностью пью, пью – напиться не могу. Как бы я хотела хоть бы глоточек простокваши…

Я сходил к одной соседке, к другой, третьей – ни у кого ни молока ни простокваши нет. Когда к вечеру одна девочка приносит нам не полную крынку простокваши – это была девочка дальней родственницы нашей соседки. Мама с трудом выпила, сколько смогла, этой простокваши, а остатки ночью допила. На другой день к ночи она самостоятельно села на кровати, а дня через два-три стала ходить! Вот и не верь разным там снам или видениям!..

А время шло. Вскоре по совету хороших знакомых да, собственно, и с их помощью я уехал в город и поступил учиться в речное училище – тогда оно речным техникумом называлось. Учился я неплохо, но после первого года обучения хотел даже бросить учёбу – летом нас «распихали» в качестве практикантов-маслёнщиков по разным судёнышкам, и я попал на речной буксир «Хасан». А там как: вахта – сон, вахта – сон, вахта – сон,.. да и кормёжка была всего два раза в сутки. «Ну и что это за жизнь такая у меня пошла сейчас? Неужели и в будущем такая же «светит»?», – задавал я всё чаще себе такие вопросы и не находил на них удовлетворяющего меня ответа.

Здесь надо бы правду сказать: наш капитан Симонов Юрий Петрович всё же ухитрялся довольно часто по три раза команду кормить, а не два, как у других. Спрашиваешь, как? Как… Мы тогда на втором участке работали: вверх по реке ходили и возили дрова, уголь, горючку другим всяким судёнышкам, черпалкам – они где-либо вверху работают, а мы им возим. А когда туда идём, по пути по мелочам «проворачивали»: то какому председателю уголька подбросим, а он нам, смотришь, тёлочку или бычка на обмен, то у одного охотника, - он в верховье жил, - на горючку диких козочек выменивали, то где-либо всей командой брёвна грузили или ещё какую работу делали. Помню: один колхоз в половодье водой заливало, и мы целое стадо коров на другую сторону переправляли – за это нам председатель одну плохо доящуюся корову отдал. В общем, всякое бывало… Кончилось всё это плохо, правда: когда об этом начальство узнало, то капитану влетело будь-будь – целый червонец лет присудили с отправкой куда-то на север. Тогда здорово «шерстили»: чуть что – под суд, чуть что – под суд!..

А капитана мы своего любили – справедливый, заботливый был человек: всё в «общий котёл», домой ничего себе не брал. А когда его судили, что мы могли сделать – ничего, тем более в те свирепые годы…

Или вот ещё было. Наш механик как-то отпросился домой сходить, пока мы грузились. Он ушёл, а тут капитан получил приказ погрузку отставить, взять возле судоверфи баржу, гружёную горючим, и срочно идти вверх по реке к одному посёлку – там аэродром стоял и надо было туда срочно бензин доставить. Мы-то баржу прицепили, а не отбываем – механика-то нет. Уже час ждём, второй. Наконец он появляется – на ногах еле стоит: пьяный. Ну мы скорей, как только он на палубу ступил, «давай ходу»!.. Шли вроде ничего – тихо, похоже, что всё утряслось и осталось не замеченным. Не тут-то было!.. Нам по пути надо было в одной деревушке что-то там передать из документов – что именно никто не знал. И вот, только мы пристали к причалу, подходит офицер с тремя солдатами и нашего механика без особых объяснений уводят с собой…

Судили его прямо на нашем судне и тоже «вляпали» червонец лет, но с отсрочкой исполнения приговора до завершения навигации. Вот так выдавали тогда «червонцы» - запросто!.. Правда, механик наш ещё «счастливо» отделался: как-то в затоне произошёл пожар и оказавшийся там случайно наш механик, рискуя жизнью, предотвратил взрыв, получив при этом кое-какие ожоги – за это, а также за то, что мы все хорошо отработали навигацию, с него судимость сняли – хоть так «повезло» человеку!..

Да я тогда сам чуть было не «загремел». А случилось вот что: стою я у генератора и лью масло в такие специальные маслёнки – их там много было, - а тут горячий конденсат на руку кап,.. кап… Я от неожиданности и боли руку-то отдёрнул, а банка с маслом вылетела из неё и на коллектор генератора… Боже мой, что было! – всё как затрещит, везде свет «вырубило», а я стою, ничего не видно, не знаю, что делать – растерялся. Вдруг чья-то рука меня как оттолкнёт – я аж отлетел в сторону… Потом я узнал, что это наш механик был. Ох, меня и костерили за этот случай – Боже мой! – но ничего: всё обошлось и всё «замяли»…

Где-то в середине моей учёбы в город переехала и моя мама с Янкой, так как в деревне из-за неурожая и, к тому же ещё, из-за домогательств женатого председателя, зачастившего к ней, стало жить совсем невыносимо. В городе на квартиру взяла их к себе пожилая женщина, знавшая мою мать при каких-то обстоятельствах ещё до войны – я особо в этот вопрос не вникал.

Устроилась мама на работу в наше же училище уборщицей или, как сейчас бы назвали, «техничкой». Месяца через четыре нам была выделена отдельная служебная небольшая комната в бывшей прачечной училища. Теперь, конечно же, о моём уходе из училища не могло быть и речи, и я закончил учёбу даже с похвальной грамотой. На работу меня направили в наш же речной порт, где я и стал работать мотористом на сухогрузе «Витязь». Всё пошло по жизни вроде бы неплохо.

…Как-то иду я по двору училища и случайно становлюсь свидетелем такой сценки… Да, надо сказать ещё до этого, что в довольно большом дворе училища, несколько поодаль от основного учебного корпуса и мастерских стояли четыре деревянных дома, построенных в своё время для преподавательского состава, причём дома такие: каждый на две, а то и на три семьи, а один – директорский – для одной семьи. В одном доме, в его «половинке», жила молодая одинокая женщина Ольга. Её привёз из Москвы преподаватель Михеев – он был на курсах повышения знаний от училища и там, в Москве, познакомился с Ольгой - они официально поженились. После окончания курсов Михеев привёз Ольгу как бы к себе домой, в свою квартиру. А тут объявилась другая молодая женщина - Валентина, с которой Михеев, как выяснилось, дружил давно и обещал на ней жениться. Вот эта Валентина и пришла выяснять отношения уже «с животом» - на седьмом месяце беременности. После довольно громкого скандала Михеев ушёл жить к Валентине, а Ольга осталась одна. Она поступила в институт и всем заявила, что пока институт не окончит, из квартиры никуда не уйдёт. А на квартиру, как обычно в таких случаях, уже «положили глаз» и всячески пытались Ольгу выжить.

Так вот, я про сценку… Иду я, значит, по двору и вижу: на своём крыльце сидит Ольга на табуретке и что-то штопает. А день такой – солнечный, тёплый!.. У заборчика стоит директорская жена, возле ног которой поставлено ведро с водой – видно за водой ходила. А в доме рядом соседка Надька вышла тоже на крыльцо и подметает. И вот «директорша» орёт:

- Надя, Надя!.. Ты слышишь, как ваш Пират лает и наш Барсик тоже? Видно сучку Ольгу зачуяли…

Надька с расплывшейся во весь рот улыбкой поддержала «директоршу»:

- А, вот оно что! А я-то думаю, что это так Пират разволновался…

Обе женщины раскатисто рассмеялись.

Ольга, промолчав и лишь кинув презрительный взгляд на «директоршу», встала и быстро скрылась за дверью.

- Смотри-ка, и сказать-то нечего, - продолжала «директорша», всё ещё язвительно смеясь и не двигаясь с места.

Где-то через минуту Ольга снова появилась на крыльце с намерением забрать табуретку.

- Я сегодня же напишу на вас обоих жалобу в милицию за постоянные оскорбления, - резко сказала Ольга, - а свидетелем укажу вот Фёдора… Федя, ты подтвердишь сегодняшние оскорбления в мой адрес? – обратилась она ко мне.

- Да, конечно, - громко сказал я и для убедительности кивнул головой в знак согласия. – Я считаю, что соседки твои перешли черту дозволенности…

От моих слов «директорша» застыла на месте с отвисшей челюстью и провожала меня злым взглядом до тех пор, пока я не зашёл за угол, направляясь домой. Надьку, я заметил, моментально «сдуло» с крыльца. Уже за спиной я слышал, как «директорша» громко «возмущалась»:

- Смотри, уже и заступничка молоденького себе, похоже, пригрела… Ха-ха, жалобу… К милиционеру когда пойдёшь, сучка, сейчас или вечерком? – вечерком удобнее… А с тобой, сопляк, мы ещё разберёмся…

С тех пор мать моя заметила, что к ней по работе вместо бывших частых похвал пошли какие-то придирки: то тут плохо убрала, мол, то там, то графин с водой не туда поставила… Особенно старался один из преподавателей по фамилии Кавун: каждый день прежде чем начать занятия в аудитории он своим носовым платком, а то и принесённой ваткой протирал все углы пола и подоконников, классную доску и при наличии даже малых следов пыли тут же бежал к директору с жалобой на плохую уборку. Мою мать раза два вызывал директор и тоже отчитывал, ссылаясь на поступавшие к нему доклады с жалобами на плохую уборку помещений училища.

Однажды мама пришла с работы и, присев возле печи, зарыдала от обиды на несправедливость. Но сделать что-либо ни она ни я ничего не могли – просто некуда было податься. А тут прошёл слух, что в порт приходил вербовщик и агитировал многих на переезд на Дальний Восток: там и работа, мол, есть, и жильё предоставят, и подъёмные приличные переселенцам причитаются, да и сам переезд бесплатный. Я нашёл этого вербовщика и уточнил кое-какие возникшие вопросы. Вечером в семейном кругу мы обсудили «что», «как» и «когда», и решились на переезд.

Так мы оказались на Дальнем Востоке, в одном из сёл Амурской области. Нам дали небольшой, но отдельный пустовавший дом, мою мать поставили работать приёмщицей молока на молочно-товарную ферму, сестрёнка Яна стала ходить в школу здесь же - в селе, а меня взяли на работу слесарем по ремонту сельскохозяйственной техники.

Через некоторое время мы стали «расправлять крылья»: в доме появился достаток, по двору стали бегать куры, в стайке захрюкал кабанчик, на окнах появились шторы…

Подошло время служить, и меня призвали на армейскую службу. Так как я по образованию речник, то попал служить на тихоокеанский флот не на корабль, конечно, сразу, а в учебный гарнизон.

Уже заканчивалась учёба и нас должны были распределять по кораблям, как приехали «покупатели» из Краснознамённой Амурской военно-речной базы Тихоокеанского флота – такая «база» была в то время создана вместо расформированной Амурской флотилии. Меня и ещё несколько парней отобрали для службы у них – так я попал служить, можно сказать, почти что домой. Рад был очень!..

Где-то на втором году службы мой командир решил наградить меня внеочередным отпуском на трое суток «за хорошее выполнение сложного задания». Он, конечно, знал, что отца у меня нет, а мать с сестрёнкой остались дома одни, и мой хоть и кратковременный приезд их ободрит, вселит добрые надежды. А командир у нас был такой: сказал – сделал…

Вот я на перекладных приезжаю в село уже так это - в сумерках. Подхожу к дому – дверь в сенцах распахнута, в окнах везде свет горит. Захожу, а тут как бы на кухне, у стола двое мужиков каких-то сидят в полуобнимку, на столе бутылка самогона, закуска кое-какая, сами еле языками ворочают. Я остановился в нерешительности, ничего не понимая, потом прошёл дальше, в зальчик, а из него в комнатку за печкой - это обычная такая планировка в то время практиковалась в небольших сельских домах. Когда вижу: на кровати сидят мама с Янкой и решают какую-то школьную задачку – Янкино домашнее задание. Они меня увидели – обрадовались, на шею бросились, обнимают, целуют, плачут.

Из сбивчивого объяснения я понял, что эти двое не работающих «ханыг», представляя из себя «крутых», терроризируют не только мою маму, но и других, вымогают деньги, часто приходят пьянствовать к кому хотят и когда хотят, и никто ничего не может с ними сделать. Мама сказала, что она обращалась к председателю, писала заявление с жалобой участковому – вроде бы с ними проводили какие-то беседы, а толку так и нет.

- У нас участковый-то на четыре деревни и сам он живёт не тут – что я сделаю, - говорила мне мама, плача, - а вон Яночка у меня вся аж трясётся, когда эти вот приходят…

Тут уж ты меня поймёшь, я думаю: бросил я на кровать кое-какие скромные подарки, которые привёз маме и Яне, и к эти двоим. Один из них практически спал, уронив голову на стол, а второй что-то чванливо смоктал. Я начал, было, ещё сдержанно их выгонять, когда тот, что спал, проснулся, видно слегка протрезвел и давай с матюгами ко мне подступать, размахивая пустой бутылкой. Тут уж я рассвирепел и одним приёмом его хвать и… - не рассчитал немного – он башкой о косяк двери - бац!.. и стал оседать на пол, потом ногой дёрнул и затих – оказалось, что навечно. Второй на меня в это время с ножом бросился – едва я успел отвернуться, но всё же достал он меня: руку рассёк и по животу немного скользнул…

Да, судили меня, конечно. Дали три года «за превышение самообороны» - смягчило то, что второй меня ножом поранил. Вот так пришлось «дослуживать» в тюрьме «на северах» нежданно-негаданно. Но я ни о чём не жалею, единственное – это перед своим командиром как-то совестно, что ли: он из-за меня, конечно же, пострадал. Но пусть меня простит – всё получилось случайно!..

«Отмотал» я от звонка до звонка.  В армии и флоте в это время очередные сокращения прошли, так что дослуживать мне не пришлось. А домой я после «отсидки» не поехал, а заключил договор здесь вот с леспромхозом, тут и остался. Потом уже, после женитьбы на твоей двоюродной сестре, как оказалось, и мать сюда перевёз. Янка, сестрёнка моя, уже позже в институт культуры поступила в Хабаровске, а сейчас уже «дама со стажем» - замужем, живут вроде бы нормально.

- Вот так, Петрович, я здесь и оказался, такая у меня судьба, - подытожил свой рассказ Фёдор или, как ты его величаешь – Фёдор Александрович…

Петрович замолчал и долго сидел в одной позе, почти не шевелясь. Потом он дружеским тоном обратился ко мне:

- Ну что, заготовщик брусники, заинтересовал тебя мой рассказ о Фёдоре, вернее, о Фёдоре Александровиче?.. О-о, да ты, похоже, спишь –ладно-ладно, спи…

- Да не сплю я, а просто думаю,.. – отозвался я.

- Ну думай, думай – не буду мешать…

В это время послышался звук приближающегося мотоцикла, а затем между деревьев замелькал свет от его фары.

- О, это наш Фёдор едет – смотри, смотри! - вдруг с нотками радости в голосе сказал Петрович и как бы шутя хлопнул меня по плечу.

Да, действительно, минут через несколько перед нами метрах в десяти остановился мотоцикл и раздался голос Фёдора Александровича:

- Эй, вы, на корме… Медведь тут вас не сожрал ещё? Спите?..

Петрович включил зажигание у машины и пару раз «моргнул» фарами, показывая, что всё у нас в порядке и мы его видим.

Подошёл Фёдор Александрович.

- Вот что: я с Пашкой – трактористом договорился – он утром сюда подъедет, а вы садитесь на мой «Ижак» и «чешите» домой да отдыхайте там – мы тут сами без вас справимся – не «впервой». Я специально на мотоцикле приехал – ты-то, Петрович, я знаю, мотоцикл водить умеешь – доберётесь! Давайте, а я тут до утра прикорну… Давайте, давайте – вперёд!..

Особо уговаривать нас Фёдору Александровичу не пришлось – Петрович завёл мотоцикл, я сел сзади, и мы «потихоньку» стали удаляться от «треклятого» места.

На другой день Фёдор Александрович приехал на «Ниве» где-то около двенадцати часов. Пообедав, мы перебрали на деревянном лотке всю собранную ягоду, очистили от мусора, Фёдор Александрович дополнил до верха наши вёдра, сверху натянул на них марлю, и мы были готовы к вечернему поезду для возвращения домой.

                                              _______________________________

 Сергей Вольновит