стрекалов александр сергеевич Жанр прозы:

18 марта 2017 Драма

ельно, с вызовом, через пару-тройку секунд, отворачиваясь от него и убирая за спину волосы, при этом груди свои аппетитные, острые, багровые от чужих губ и рук далеко вперёд выставляя, ухажёру и мужу словно бы напоказ. - Зря. Не хочешь со мною нормально жить, как люди живут, - не надо. Живи тогда с родителями и бабушкой. А я найду себе милых на стороне: мне на голодном пайке сидеть неохота, не люблю я этого…
От подобных грязных и грубых Лилькиных слов, всё ещё продолжавшей спокойно сидеть на любовнике и даже пытавшейся вроде как кончить, завершить начатый половой акт, Мальцеву стало не по себе. В душе его всё ощетинилось и вскипело ненавистью против потаскушки-жёнушки.
- Сука ты, Лилька, похотливая грязная сука! Расчётливая и продажная, правильно про тебя говорят! Да только я, дурачок, не верил и никого не слушал! - хрипло произнёс он осипшим от волнения голосом, весь чёрный от горя и унижения, мрачный, суровый, больной. - Забудь теперь про меня, блядина, забудь навсегда. Мы с тобой с этого минуты - люди далёкие и чужие!
После этого он развернулся грозно и решительным шагом пошёл от любимой супруги прочь, в прихожей зло бросив ключи от её квартиры на тумбочку и грязно выругавшись вдогонку. Захлопнув входную дверь за собой и быстро спустившись по лестнице вниз, выскочив из подъезда на улицу, он, воздуха полную грудь набрав и заторопившись к метро, твёрдо решил для себя навсегда расстаться с Розовской. Как бы это горько и тяжело ему не было - от неё отвыкать, от сочного и особо-вкусного её тела… 

38

Неделю после того инцидента Мальцев жил у себя, стараясь не вспоминать про жену, не бередить её сладким, но грязным и пошлым образом душу. И от неё не было ни слуху ни духу, будто она умерла или назад в Одессу вернулась. Обрадованные родители и бабушка Андрея, собравшись однажды на кухне и ситуацию тайно между собой обсудив, даже подумали сдуру, что она решила от сына и внука отстать после всего случившегося, что совесть её, вертихвостку, заела-замучила - и перекрестились дружно.
Но радовались и крестились они рановато, как выяснилось: затаившаяся Розовская не планировала законного мужа так легко от себя отпускать, ничего не получив от него в качестве компенсации за моральный и материальный урон, не окупив издержки, - не того была характера и воспитания дама. 
Ровно через семь календарных дней, во вторник, она сама позвонила Андрею. Но не домой, а в КБ. И, приветливо поздоровавшись и поинтересовавшись, есть ли у него время на разговор, не отвлекает ли она его от работы инженерно-конструкторской, крайне-полезной и важной, спросила кокетливо и жеманно:
- Андрюш, а ты что не собираешься больше со мною жить? ты меня бросил, да?
- Да, именно так, - холодно и решительно ответил Мальцев в трубку, чувствуя по всему телу озноб от какой-то всеохватной ненависти и неприязни к супруге, замешанной на брезгливости и гадливости, и, одновременно… любви. - После всего того, что я видел на прошлой неделе, тебе глупо было бы ждать и надеяться на что-то, на какие-то нежные чувства с моей стороны, возврат в семью.
- Но я ведь законная твоя жена, Андрей, и развода тебе не давала кажется. И в ближайшее время не дам, не жди… Так что ты просто обязан ко мне вернуться и продолжать со мной дальше жить. Думать обо мне и заботиться, во всём поддерживать и помогать, свой супружеский долг исполнять наконец - ты же муж мой, повторяю, законный официальный муж. У меня и документы на руках имеются… И ты не можешь, не имеешь права бросить меня на произвол судьбы, недобрым людям на растерзание. Так такие вещи не делаются, дорогой, - сам, поди, понимаешь. Как понимаешь и то, надеюсь, что порядочные мужья так себя не ведут, так пошло и грубо с любимыми жёнами не поступают.
- А жёны порядочные так поступают? водят к себе кобелей при живом и здоровом муже? - не выдержал и взорвался Мальцев, забыв, что он на работе, и рядом сотрудники его отдела замерли и насторожились, и весь их разговор сидят слушают, чтобы потом по миру разнести. - Чего ты звонишь-то ко мне?! Да на работу ещё! Любовник сбежал, и тебя спать не с кем, оголодала, да?! Другого бычка-рогомёта найди: их в Москве много шляется - только свистни!
Он было хотел и ещё что-то Розовской высказать-прокричать, предельно-колкое и обидное, - но не высказал, не прокричал - сдержался, вовремя вспомнив, что люди вокруг, затаились, притихли и широко уши уже развесили…
На том конце провода установилось гробовое молчание: Розовская отчаянно соображала, видимо, что ей такое ответить и как разговор поудачнее провести, чтобы вечером рядом увидеть опять разозлённого не на шутку мужа, назад его возвернуть - такого обидчивого и злопамятного, как оказалось, сурового и твердокаменного.
-…Ладно, Андрюш, - наконец произнесла она как можно ласковее и спокойнее. - Ты сейчас нервный какой-то, взведённый и злой: не помню, не знаю тебя таким. И ты на работе. Я понимаю, что тебе некогда говорить, что телефон служебный, и вокруг люди… Поэтому, лучше давай приезжай сегодня ко мне: я ужин тебе приготовлю с шампанским и коньяком, ветчину запеку в духовке. И мы с тобой всё тихо и мирно обсудим, что делать и как дальше жить, - в домашней, так сказать, обстановке. Ты коньяку накушаешься с ветчиной - и успокоишься сразу же. И подобреешь. И меня простишь. И опять полюбишь. Сильно-сильно! Как раньше всегда любил свою озорную девочку. Потому что я сама крепко-крепко тебя люблю, дурачок. Тебя, а не любовников, которые одноразовые, не родные, с которыми спишь по глупости, из озорства, поддавшись внезапному чувству. Переспишь - а потом жалеешь, ходишь и мучаешься, что изменила тебе, хорошему, честному, доброму человеку... Так что не суди меня строго, Андрюш, дорогой, не надо! Умоляю тебя! Я - девушка молодая и глупая, наивная и добрая очень, доверчивая: меня легко с толку сбить. Вот ловкие мужики и сбивают, лапши мне навесив на уши, до смерти вином напоив. А пьяная баба себе не хозяйка - факт! - под любого козла залезет… Ты не бросай меня больше, родной, на произвол судьбы - тогда и измен и проблем не будет. Тогда я буду только твоя, другим мужикам недоступная… Ну что, приедешь сегодня ко мне крымский коньяк пить? - выждав паузу, спросила она под конец, - и безумно любить свою девочку? Я для тебя чулочки кружевные специально надену и новую комбинацию.
- Я же сказал, что между нами всё кончено, - с неохотою выслушав Лилькин бред, сурово Мальцев ответил. - И не надо больше дёргать меня, звонить, перед сослуживцами позорить.
- Ну подожди, Андрей, не бросай трубку, - послышалось на другом конце. - Не хочешь ко мне приезжать, ладно, не надо. Давай тогда я сама к тебе сегодня приеду на Сокол. Мы встретимся и всё обсудим, выясним отношения, чайку посидим попьём с твоими, которых я тысячу лет уж не видела. Я им тортик куплю вкусненький: они будут рады.
- И на Сокол не надо тебе приезжать, родителей, бабушку беспокоить дрязгами и разборками, - решительно стоял на своём Андрей, не давая жене никаких шансов, никаких лазеек не оставляя на будущее, даже и самых призрачных. - Ещё чего не хватало!
- Ну хорошо, - не унималась Розовская, терявшая уже терпение. - Не хочешь дома встречаться - не надо. Давай на нейтральной площади встретимся. Скажи только - где?
- А на нейтральной зачем, я не понял? Чего ты от меня всё хочешь-то?!
- Ну как зачем, Андрюш, как? Я же жена твоя, повторяю, соскучилась по тебе за неделю, хочу встретиться и на тебя посмотреть. Имею право… Да и вещи твои хочу тебе назад возвратить, за которыми ты приезжал, да так и не взял в спешке. Зимнее пальто твоё, свитер, тёплые брюки, которые тебе нужны, вероятно, и которые без пользы у меня валяются. Зачем они мне, подумай?!... А тебе нужны, тебе ходить небось не в чем. Встретимся - я их тебе и отдам. И потом поговорим заодно, всё обсудим.
-…Ладно, хорошо, уговорила. Давай встретимся минут на пять, - устало согласился Мальцев, которому и вправду были очень нужны оставленные у Розовской вещи, без которых он чувствовал себя дискомфортно холодной весной, не желая взамен покупать новые, тратиться. - Вечером я позвоню тебе, и мы договоримся: где, когда и во сколько. А сейчас извини, не могу с тобой говорить, занимать телефон служебный…

39

Вернувшись после работы к себе на Сокол, он позвонил жене и договорился о завтрашней встрече. Лилька настаивала на кафе, но Андрей наотрез отказался от этого, предложил увидеться у метро «проспект Мира», возле которого она жила и до которого ей было пару минут хода. 
В среду в девятнадцать часов они действительно встретились на площадке у выше-названной кольцевой станции под часами. Лилька притащила вещи, отдала огромный тугой пакет мужу с самым беспечным видом: на, мол, носи, не мёрзни, - после чего заинтересованно и подчёркнуто мило принялась расспрашивать его про здоровье и дела на работе; потом про семью и родителей, давая этим понять, что ничего такого особенного меж ними якобы и не произошло, и она плохого-де ничего не помнит, не знает. И не понимает, главное, на что обиделся муж и почему от неё всю неделю бегает угорело, не звонит. 
Но Андрей не принял этой её дешёвой игры, не клюнул и не поддался на бабью лукавую удочку. Он всем своим гордым видом стоял и давал понять, что между ними всё кончено, и возврата назад не будет. Что они чужие теперь, свободные - и чужие…
- Андрей, - не выдержав упрямства и холода мужа, взбешённая этим всем, наконец сухо спросила Розовская, меняясь в лице и словно бы сбрасывая на асфальт добродушно-наивную маску, которую она вынужденно дома напялила; после чего делаясь жёсткой и волевой, предельно-враждебной дамой, мстительной, злой и чужой, рядом с которой стоять - и то становилось страшно, - ты что, Андрей, серьёзно решил избавиться от меня? послать меня на три буквы как привокзальную шлюшку, да? на помойку как грязную тряпку выкинуть? Чтобы не прописывать меня к себе уже окончательно и бесповоротно, не нести никакой ответственности за моё бедственное положение? Чтобы вообще забыть про меня? Так?... А любовник, которого ты случайно застал, - лишь хороший предлог для этого, как я понимаю... Ну что ж, надоела я значит тебе, не вкусная стала, не интересная, возбуждать и удовлетворять перестала, всего до капельки выжимать. Да ещё и с проблемами пристаю. Понятно!... Новую значит хочешь завести «соску», новую дурочку станешь за нос водить и обещать золотые горы. Молодец, молодец, парень! Хвалю! 
Она ухмыльнулась задумчиво, холодно и одновременно грозно, плотно закусила губы, шарфик на шее поправила не спеша, лютой ненавистью и яростью надуваясь как перед боем хамелеон. Она долго сдерживала себя, прикидывалась, ластилась и терпела, хотела уладить всё по-хорошему, жизнь в прежнее русло вернуть, а заодно и мужа… Но теперь её, взбеленившуюся, прорвало и понесло под гору как телегу гружёную, как самосвал, сорвавшийся с тормозов, перед которым не становиться лучше, который насмерть тебя зашибёт, что и места мокрого не останется.
-…Ну смотри, дорогой, ладно, держись теперь, коли так,- сказала она угрожающим твёрдым голосом, видя что Мальцев упорно гнёт свою линию, стоит и молчит, не телится, и даже и на неё не смотрит, не удостаивает взгляда, ответа, вроде как презирает её, чего она категорически не выносила и не терпела, моментально теряла голову и контроль. - Война так война. Хорошо, я согласна: давай с тобой станем теперь сутяжничать и воевать, силой и ловкостью мериться, если ты сам, дорогой, напросился на это, если упрямо меня на конфликт провоцируешь и толкаешь... Только запомни, любимый, что я не из тех глупых и нежных барышень, кем можно задницу вытирать и возить мордою по полу безнаказанно: я с молодых лет не привыкла к этому и никому не прощаю такого, подобного крайнего обхождения. Наоборот, привыкла суровый отпор давать всяким там свиньям неблагодарным и хамам. И тебе, мой дорогой, дам. Так дам, что мало тебе не покажется: замучаешься кувыркаться и кровавые сопли глотать. Знай и помни об этом.
-…Я сегодня же позвоню родителям в Одессу, коли на то пошло, коли ты буром на меня попёр как баран тупой, бестолковый, - нервно закурив сигарету, продолжила она далее говорить, с ядовитой ухмылкой смотря на Мальцева, взглядом властным и волевым на куски разрывая мужа, который уже становился личным её врагом, самым лютым и ненавистным. - Позвоню и всё расскажу им, что ты решил меня подло бросить, вдоволь попользовавшись мной; что унижаешь и бьёшь меня каждый день, словами самыми гадкими и непотребными обзываешь: “грязной жидовкою” например, “лярвою”, “сучкою похотливой” и кем-нибудь ещё!... Когда папуля такое услышит, поверь, он всё бросит и примчится сюда, в Москву, дочку единственную спасать от пакостника и насильника. И что он с тобой после этого сделает - один Бог знает. Он все связи свои подключит, все деньги сюда привезёт и всех ментов и адвокатов купит, всех судей и прокуроров, чтобы тебя, козла, наказать, раздавить как клопа-букашку… Без жилья и прописки хочешь меня оставить, мой милый, бяку мне этим сделать, свинью подложить? Ладно, хорошо. Пускай. Я согласна. Я стерплю, дорогой, и от этого не умру, не думай; и из Москвы не уеду естественно: со временем придумаем что-нибудь, как здесь у вас половчей зацепиться. Но и тебя мы без жилья и прописки оставим. Клянусь! Это для меня теперь - дело принципа: жизнь тебе окончательно поломать и испортить... Посадим тебя в тюрьму лет на пять за издевательства над супругой, откуда ты уже не вернёшься, где тебя будут раком шпарить и петушить все подряд, где ты волком взвоешь от ужаса и унижения, а через год загнёшься, опущенный. Имей это всё ввиду, дорогой, что тебя впереди ждёт, какая судьба “счастливая”, оцени по достоинству мою прямоту и честность. Видишь, ничего от тебя не скрываю по старой дружбе, все козыри перед тобой выкладываю на стол, рассказываю, как и чем тебя стану давить и гнобить, какого тебе ждать удара и наказания… Разозлил ты сегодня меня окончательно, Андрюш, разозлил и обидел так, как никто ещё меня здесь не злил и не обижал - только ты один и осмелился на такое... Поэтому я и отомщу и унижу тебя по-максимуму - по-нашему, по-ветхозаветному, по-еврейски. На брюхе будешь передо мною ползать, скот, ноги мне целовать, плакаться и унижаться, чтобы обратно ко мне вернуться, под милость и юбку мою… Но я тебя не прощу и не верну назад - так и знай! Я такого хамского отношения и поведения никому и никогда не прощаю…
Выговорившись, она ухмыльнулась предельно свирепо и зло, бросила бычок под ноги, раздавила его носком сапога, развернулась и пошла домой, даже и не попрощавшись и не оглянувшись ни разу. А пришибленный разговором Мальцев застыл столбом на площади перед вестибюлем станции, бледный, жалкий, униженный, голову в плечи от страха вобравший, испуганный как заяц лесной, с волком только что повстречавшийся, - стоял и не знал, что делать ему и куда идти. Как вообще после Лилькиных слов жить и работать дальше.  
Разговор напугал его, и напугал предельно, так что даже и волосы на его голове поднялись торчком и затрещали-зашевелились от страха. Он никогда не видел Розовскую такой агрессивной и грозной ранее, не знал и предвидеть не мог такого дьявольского напора в ней, как и стального, мстительного, неуправляемого характера и темперамента. Она сегодня вела и разговаривала с ним так, что было понятно и дураку, что она не шутит и не отступится. Потому что предельно обижена и обозлена, и захочет ему отомстить от души. И у неё и вправду есть для этого деньги, связи и силы… И что ему делать после объявленной ему войны? чем защищаться и как со взбесившейся супругой сладить? - он не знал и не ведал, совсем-совсем, даже и приблизительно. И подсказать и помочь ему в той ситуации было некому. 
           И унижаться перед ней не хотелось, закидоны и взбрыки её терпеть, постоянные пьянки с гулянками, а теперь ещё и измены с любовниками. Да и было поздно уже, на брюхе-то продолжать ползать и лебезить, “терпилою”, “петушком” становиться: они минуту назад перешли черту, когда извинения ещё имели смысл и что-то могли изменить, по другому руслу пустить и поправить. Обратной дороги уж не было… Но и не унижаться было нельзя - это тоже факт, - буром продолжать переть на супругу, гонор и норов показывать, спесь. Это было элементарно опасно - делать её врагом, коварным, кровным и беспощадным. Со всеми лично для него, Мальцева, вытекающими отсюда трагическими последствиями… Андрей хорошо понимал, что если и вправду примчится отец Розовской, как Лилька пообещала, и набросится на него всеми своими деньгами, друзьями и связями - ему будет конец: они его в порошок сотрут, проглотят и не подавятся. И никто ему не поможет тогда, не спасёт - ни родители, ни милиция, ни друзья, ни даже и его крутые начальники с работы, заслуженные и орденоносные деятели-конструктора, которые к нему вроде бы хорошо относятся, опекают. Но толку-то оттого!… А как от приезда и от расправы грозного тестя спастись, которого он и в глаза не видел? - Андрей не понимал, не представлял даже. Он был в полной прострации, в шоке…

40

С такими страшными мыслями и страхом утробным, заячьим, он и вернулся домой, бледный как полотно, отрешённый, больной и потерянный; и - не выдержал, сразу же всё рассказал родителям с бабушкой, что ему разозлённая и взбесившаяся жена посулила, как и когда пообещала его извести. Рассказал потому, что понял: это такие вещи трагические и особо-важные, как похороны например или болезнь, которые не его одного, а буквально их всех касаются - бабулю, отца и мать, - людей, которых он по-дурости молодой и неопытности подставил, затащил в критическую ситуацию, грозившую обернуться трагедией, всеобщей большой бедой. О чём необходимо родственников предупредить, что скрывать и таить преступно.
Он рассказал сгрудившимся домочадцам про намерение Розовской позвонить и вызвать в Москву крутого отца из Одессы, чтобы вдвоём им было сподручнее скрутить муженька и «по заднице от души нашлёпать», про угрозы его, Андрея Мальцева, в тюрьму засадить в наказание за строптивость, за нежелание прописать жену, сделать её москвичкою наконец после четырёх месяцев совместной жизни. И рассказом этим своим по-детски трусливым, несдержанным и паническим он насмерть перепугал семью. Семья от услышанного оказалась на грани нервного срыва и помешательства, вся погрузилась в траур, депрессию, тихий ужас, таблетки принялась горстями глотать от сердца и от давления… Все поняли, что пришла беда, от которой - и это-то больше всего семейство Мальцевых нервировало и напрягало - непонятно было как прятаться и защищаться. И, главное, чем… Потому что это и не беда была уже, в строгом смысле этого слова, а настоящее стихийное бедствие сродни пожару, землетрясению или наводнению, от которых не существует защиты, не изобрели…
- Во-о-о, влип ты в дерьмо, внучок, во-о-о влип! По самые уши прямо, - после получасового затишья, наглотавшись таблеток и капель, через силу прошептала-прошамкала слипшимися губами полуживая бабушка, выразившая общее настроение, в которое погрузились тем вечером Мальцевы. - В такую ведьму влюбился и в жёны взял, дурачок-простачок, такую ведьму! которую за версту тебе обходить было надобно, за две версты. Она, я чувствую, пока всю кровушку из тебя и из нас не выпьет - не успокоится, гадина, и не отстанет. Я хорошо знаю таких вампирш, встречала не раз. Они именно кровушкой чужой и питаются. И здоровеют от этого, долго и крепко живут, проблем никаких не испытывают до самой смерти… Да-а-а, дела! Как сажа бела. Впору бежать тебе, Андрюш, из Москвы и где-нибудь от неё прятаться. Иного выхода нету, не вижу я. Она ведь и вправду посадит тебя в тюрьму, без шуток, коли о том в открытую уже заявила: с неё станется. Таким посадить человека - что через губу плюнуть, или же на пол высморкаться. Посадит и не заметит… Только куда бежать? - вот вопрос. У нас вне Москвы и родственников-то не имеется. Да и тут их не густо, не табуны как у других. Спрятать тебя, заступиться, при случае, будет некому… Разве что в экспедицию какую завербоваться тебе, Андрюш, пока молодой и крепкий. На Север или на Дальний Восток, к примеру, на какую-нибудь полярную или научную станцию... А что? почему нет? Посылают же туда экспедиции. И деньги хорошие платят, я думаю. В моё время, помнится, молодёжь туда охотно ехала…
Но последнее предложение бабушки не обнадёжило и не развеселило семью, от траурных мыслей не избавило и не успокоило. Родители вместе с Андреем поняли, что экспедиция - это не выход из положения, а лишь пустые, наивные и утешительные слова, которым цена копейка.
-…Тут ведь вот какая может ещё таиться опасной в будущем с Лилькою этой, будь она трижды неладна, - минут через десять нарушила гробовую тишину расстроенная мать Андрея, решившая внести и свои “три копейки” во всеобщий семейный траур и мрак. - Ты, сынок, неделю как с ней не живёшь совместно, живёшь у нас. Так ведь? Но с кем при этом живёт она, стерва развратная и похотливая, - одному Богу ведомо. Там у них в театрально-киношной среде нравы свободные и через чур либеральные, я слышала: девки-актриски живут со всеми подряд как дворовые кошки - и с режиссёрами, и с операторами, и с актёрами, кто по пьяному делу под руку попадёт и рядом окажется, - а потом рожают чёрт знает от кого. Они и сами поди толком не знают, дурочки, от кого у них дети и кто отцы. Одно слово - богема!... Вот и распутная Лилька твоя, сынуль, может запросто тебе такую подлость устроить, - болезненно поморщилась матушка, со вздохом заканчивая упавшим голосом начатую мысль, очень для неё страшную и неприятную. - От бородатого ухажёра своего понесёт, к примеру, с которым ты её неделю назад застукал, а ребёночка на тебя свалит, законного супруга, алименты потребует и всё остальное, не приведи Господи. И поди докажи тогда, что не ты отец, что не живёшь и не спишь давно с нею. Как это докажешь, как?! Свидетели тогда на суде понадобятся - друзья, родственники, соседи, - чтоб подтвердили при всех, что ты у нас постоянно живёшь и с супругой не пересекаешься и не общаешься, не спишь вместе. А захотят они, соседи, родственники и друзья, в этом нашем семейном дерьме возиться? Большой вопрос… И что тогда делать - не знаю, не представляю даже, ума не приложу. Сплошной тупик какой-то, из которого нет выхода, не вижу.
            - А если эта гадюка ребёнка родит, как ты говоришь, - немедленно вмешалась в рассказ насмерть перепугавшаяся бабуля, ставшая чёрной как смерть от предположения дочери, предельно-растерянной, злой, - то тогда вообще нам труба, ребята, настоящий гроб с крышкою. С ребёночком на руках с ней, кормящей молодой матерью, уж точно не справишься: все права и законы будут на её стороне, все участковые, адвокаты и судьи. Тогда мы просто обязаны будем её в нашу квартиру впустить, сироту одесскую и бездомную, да ещё и студентку, живущую якобы на стипендию. И прописать, и комнату выделить - а как же! Дети и матери в нашей советской стране - святое. Государство за них горой. Нас всех тогда из квартиры чиновники приедут и выкинут к лешему, а её поселят в приказном порядке. Да ещё и прикажут пальцем её не трогать, не обижать. Это её-то, которую и так не обидишь, которая сама обидит кого хошь и с дерьмом смешает... Она, поди, знает про это, да конечно же знает - ушлая гадина! Поэтому так себя и ведёт, и развода тебе, Андрюш, ни за что не даст, хоть убей, будет сопротивляться и тянуть до последнего. Чтобы иметь все права на тебя и нашу жилплощадь… Да, заварил ты кашу, внучок, - обречённо затрясла головой убитая горем бабушка, которой будто бы смертный приговор вынесли примчавшиеся врачи или диагноз самый страшный поставили. - Эту кашу мы долго не расхлебаем, чувствую, если расхлебаем вообще… Ох, Господи, Господи! И за что мне, горемычной, такое на старости лет, такие страсти-мордасти. Хоть бы уж умереть побыстрее что ли, чтобы не видеть позора и унижения…

41

И тут в события снова вмешался Господь, Всевидящий Царь Небесный, приступив ко Второму Акту в деле спасения Мальцевых от Розовской. Войну не на жизнь, а на смерть она объявила супругу в среду вечером. А уже в субботу утром Андрею на дом принесли повестку из райвоенкомата, вручённую под расписку матушке, согласно которой в понедельник в 9-00 он был обязан явиться в военный комиссариат их района для прохождения медкомиссии и последующего призыва в Армию, на действительную военную службу. Было понятно, что его забирают на фронт…
 
Шёл 1985 год. Советско-афганский вооружённый конфликт был в самом разгаре. В войсках, участвовавших в боевых действиях на территории сопредельного государства, не хватало обслуживающего персонала - врачей, связистов, штабистов, инженеров ремонтных бригад для восстановления боевой техники, которая в условиях сухого и жаркого афганского климата перегревалась на солнце, забивалась пылью, песком и выходила из строя достаточно часто. И это помимо прямых боевых потерь, которые тоже были немаленькими. Повреждённую технику оперативно требовалось восстанавливать и чинить, по возможности не отсылая её на родину. А для этого требовались умелые рабочие руки, и светлые головы естественно, чтобы руками теми командовать и управлять. Ввиду чего в стране, без широкой огласки, призывались и направлялись в Афганистан по указу главы военного ведомства тысячи офицеров запаса, военспецов так называемых, работавших на оборонных предприятиях и с техникой той знакомых. Весной 1985-го призвали на службу и старшего лейтенанта запаса Мальцева, выпускника МАИ, уже пять лет как трудившегося инженером-конструктором в ОКБ им.Микояна на Ленинградском проспекте, рядом с метро “Войковская”, и хорошо знавшего основные технические характеристики и устройство советских боевых самолётов и вертолётов - это было его специальностью как-никак, он за то получал хорошие деньги.
Андрей, безусловно, мог бы схитрить и не являться на сборный пункт, не проходить медкомиссию. А вместо этого поехать к себе на работу в понедельник утром, объяснить там сложившуюся ситуацию руководству отдела и попросить у них помощи. И они бы помогли ему - отослали бы в длительную служебную командировку на какой-нибудь подшефный уральский или сибирский завод с “особо-важным заданием”, где его военкомы не нашли б и с собаками и про него забыли, вычеркнули из призывных списков после звонка родителей, на других призывников нацелились, попроще и поскромней. Так многие в Москве поступали - в те годы это был достаточно надёжный и проверенный способ молодым инженерам не служить, “косить от Армии”. Руководству отделов и секторов столичных оборонных КБ и НИИ, “ящиков” так называемых, тоже было выгодно так поступать - сохранять таким способом на предприятии молодые перспективные кадры. Ведь отслужившие по контракту парни, прошедшие суровую школу войны, как правило не возвращались назад, на прежние места работы, - надломленные и состарившиеся, смерти в глаза заглянувшие и поменявшие взгляды и приоритеты самым решительным образом, кто куда разбредались. И это в лучшем случае - при условии, что они вообще возвращались домой живыми и невредимыми, а не калеками и не в цинковых номерных гробах. Вот сердобольные московские руководители и помогали сотрудникам избежать призыва и смерти. И осуждать их за это нельзя.
Но Андрей этого делать не стал - “косить” и “забивать на службу”, шкуру свою спасать: в его положении выгодно было как раз на войну уехать, исчезнуть в далёком солнечном Афганистане с глаз долой, откуда Лилька его уж точно бы не достала - ни одна, ни с отцом, ни с милицией и адвокатами. Руки были бы коротки - защитника Родины там ловить, судить и сажать в тюрьму, хаять, чернить и поносить.
Поэтому-то он, воспринявший призыв в Армию как спасительный Божий знак, с некоей внутренней радостью и облегчением принял повестку от матушки, когда вечером домой вернулся, с удовольствием прошёл медкомиссию за неделю, в назначенный срок явился с вещами на сборный пункт, простился с родителями и бабушкой сухо, что пришли его провожать. После чего уверенно сел в армейский автобус вместе с другими парнями, инженерами столичных НИИ, не испытывая особой тревоги за будущее, вообще не испытывая ничего, доверившись полностью Господу... Забитый великовозрастными призывниками ЛиАЗ повёз их к поезду Москва-Душанбе на Казанский вокзал, откуда в служебном душном вагоне они целую неделю потом добирались до места, ежедневно пьянствовали, играли в карты и домино, в окна часами смотрели, изучая родную страну, такую бескрайнюю и прекрасную. 
В Таджикистане в марте было уже достаточно жарко. Но ещё жарче было в самом Афганистане, куда столичных военспецов доставили на военно-транспортном самолете. Старший лейтенант Мальцев по прибытии был направлен служить под Кабул, командиром ремонтной авиароты в составе авиаполка истребителей, что прикрывали небо афганской столицы от незваных гостей. В задачу механиков его подразделения входило обеспечивать бесперебойные и надёжные полёты советских МиГов, которые требовалось ежедневно осматривать и проверять, проводить диагностику основных рабочих узлов и моторов, топливом заправлять, маслами и боеприпасами. В его подчинении ввиду этого находился склад с горючим и запчастями, а также склад с ракетами воздух-воздух, главное оружие лётчиков, что в зелёных ящиках доставлялись с Родины под завязку гружёными транспортниками и за сохранностью которых ротный Мальцев был обязан зорко следить, выставлять круглосуточную охрану…

Афганская война была странная и малопонятная для современников - как для её непосредственных участников, храбрых воинов-интернационалистов из Ограниченного контингента, так и для простого советского обывателя, наблюдавшего боевые действия в Афганистане со стороны. Её и войной-то было называть нельзя, в строгом смысле этого слова, потому что советским солдатам и генералам не давали там воевать (как потом и в Чечне), по рукам и ногам вязали кремлёвские партийные бонзы своим неусыпным контролем, нытьём, надоедливыми указами и постановлениями о каком-то мифическом сострадании, милосердии и гуманизме, братстве и солидарности трудящихся всех стран.  И такая “отеческая” опека была более на путы похожа, издевательство и унижение Армии, предательство собственных интересов, когда на непокорных командующих, пытавшихся воевать как надо, не жалеть противника то есть и защищать солдат, спускали свору борзых собак из подлого журналистского племени, обливали газетно-журнальным дерьмом и теле-помоями в случае неповиновения, а то и вовсе снимали с должности, выгоняли со службы. Советским десантникам и пехотинцам из ОКВ было дозволено лишь тупо сидеть в гарнизонах в крупных населённых пунктах чужой и враждебной страны и не высовываться, никуда не лезть, не ходить - только сопровождать караваны с горючим и техникой, оборонительные сооружения возводить, инфраструктуру налаживать, да поддерживать своим присутствием, а иногда и огнём лояльного нам Бабрака Кармаля и его трусливую армию, от которой было мало толку. Пить водку, колоться и загнивать, морально деградировать и разлагаться. И раз от разу отстреливаться от моджахедов, местных воинов-патриотов, все десять боевых лет упорно пытавшихся выгнать русских захватчиков-оккупантов со своей территории и решить все внутриполитические вопросы самим, без посторонней помощи и вмешательства. Что было делом понятным, естественным и законным с их стороны: к афганцам, подчинённым Г.Хекматияра, Б.Раббани, Ахмат Шах Масуда и многих-многих других достойных полевых командиров, особых претензий не было. Воины-интернационалисты хорошо понимали это - незаконность и неестественность своего пребывания на чужой земле и справедливое к ним негативное отношение мирного населения. И оттого чувствовали себя скверно и неуютно в Афганистане, старались поскорее демобилизоваться оттуда и тихо возвратиться домой, с непопулярной, странной войны. По возможности целыми и невредимыми, естественно…

Удручающую моральную атмосферу в частях Мальцев почувствовал сразу же, с первых афганских недель, воочию мог наблюдать беспробудные пьянки и наркоманию, тотальную коррупцию и воровство жуликоватыми интендантами добротного армейского обмундирования, походного снаряжения и продуктов питания для солдат, а также предназначенных им денег: зарплат, надбавок и премий. И если боевых офицеров оборотистые тыловики всё ж таки побаивались в наглую дурить и обсчитывать, “опускать на бабки”, - то уж солдатушек-срочников и вольнонаёмных контрактников они обирали цинично, безбожно, бессовестно. Особенно - инвалидов, безногих, безруких, безглазых калек, морально и физически сломленных, горем убитых, на лечение и реабилитацию которых, на протезирование, государство выделяло огромные денежные средства из казны, не жадничало, не мелочилось. Но до солдат-калек подъёмные фронтовые деньги практически не доходили, потому что их объегоривали все - и интенданты боевых частей перед увольнением, и ушлые военкомы дома. Казнокрадство тогда процветало вовсю: в 80-е годы оно стало бичом Армии…

Но как бы то ни было, Мальцев службу свою по ремонту боевой техники нёс исправно, претензий тыловым жуликам-казнокрадам не предъявлял, не ловил их за руку, на рожон не лез и смертельными врагами не делал, что было крайне опасно в условиях боевых действий, за что там легко могли и убить. И водку он запоем не пил, как другие, и к ядрёному афганскому героину не притрагивался категорически. Хотя травку иногда покуривал по вечерам, «забивал шашки», когда сигареты кончались и быстро купить было негде, и не у кого “стрельнуть”. 
В боевых действиях он непосредственно не участвовал, врать не станем, - но пару раз АКМ в руки брал и палил из него по людям, когда на аэродром “духи” неожиданно нападали, и необходимо было давать отпор, защищать себя и боевую технику. Тогда ему и пришлось спешно надевать каску и бронежилет и помогать охранявшим самолёты десантникам громить врага, беспорядочно и неумело садить из окопов по бородатым афганцам длинными очередями, может быть даже и убивать кого-то из них, становиться настоящим солдатом. 
Руководство части по достоинству оценило его старание и дисциплину, моральную выдержку и профессионализм, и в декабре 1985 года, присвоив ему очередное звание капитан, перевело Мальцева в штаб авиационного полка, на аналитическую работу, где он и прослужил до конца марта 1986 года включительно... В начале апреля срок службы закончился, и его, уже в чине майора, демобилизовали и отправили опять в запас. Больше года в Афганистане никто не служил, плановой ротации подвергались все - боевые солдаты-срочники, кадровые офицеры и генералы; как и их многочисленная обслуга - вольнонаёмные контрактники-тыловики, сверхсрочники или же призванные из запаса люди…
42

 В Москву опалённый войной и солнцем Мальцев вернулся во второй половине апреля, когда супруги его боевитой и духовитой, обещавшей его в порошок стереть, засадить за решётку за аморалку, уже и след простыл, уже и помнить про неё забыли. И неожиданностью для него это не стало. Ибо ещё год назад, в конце мая 85-го, когда перепугавшийся насмерть Андрей уже полтора месяца как находился в Афганистане, он неожиданно получил от Лильки ценную бандероль, в которой, помимо дорогих сигарет, банок с кофе, чая и шоколада, лежали ещё и пару вчетверо сложенных листов белой лощёной бумаги, на одном из которых было письмо от неё, написанное ровным аккуратным почерком.
«Добрый день, дорогой муж Андрей, сбежавший от своей любимой жены так скоро и неожиданно! – с издёвкой писала Розовская. – Ты напрасно спрятался от меня, любимый, да так далеко ещё, да в таком опасном месте к тому же, на ужасной войне, - что мне тебя, право слово, жалко. Особенно жалко горемычных родственников твоих, к которым я заезжала на днях, чтобы узнать твой адрес. Они места себе не находят, бедные, ежевечерне слёзы на кухне льют – мечтают увидеть тебя целым и невредимым. Так что береги себя, родной, хороший, не доводи до беды и горя бабушку, папу и маму.
Но я о другом хочу сообщить: о состоянии и самочувствии домочадцев ты и без меня, надеюсь, всё знаешь, получая от них регулярные письма. Я хочу написать о себе, сообщить очень важную для меня новость: я скоро выхожу замуж за любимого человека. Поздравь меня мысленно и порадуйся за жену, Андрюш, не будь бякой и букой. Жениха моего зовут Марком. Он - известный театральный режиссёр и удивительный, добрейшей души человек: ты его, мельком правда, но видел однажды, когда меня с ним застукал и убежал, расстроенный, дверью хлопнув. Я очень его люблю, поверь, безумно, безмерно, до одури и помешательства! Хотя он и старый уже, по возрасту – мой папа. Но зато страшно талантливый, страшно! И очень сильно любит меня, заботится как о маленькой, хвостом за мной целый день ходит, когда бывает дома, целует меня без конца, с головы и до пят облизывает, что и мыться не надо, в ванную заходить. Мне это так нравится, знаешь, - снова маленькой девочкой себя ощущать. Не думала никогда, не подозревала, что для женщины это высший кайф оказывается – возвратиться в детство… Короче, мы решили с ним пожениться. Так уж вышло, родной, – не обижайся, не злись, не ревнуй. Пожалуйста! Пойми, что это – жизнь! в ужасных и, одновременно, счастливых своих проявления. Но сделать нам это надо (я о женитьбе) как можно скорей: Марку предложили выгодный контракт во Франции, и он намеревается туда ехать, естественно, оформляет загранпаспорта и визы, вещи собирает и упаковывает, книги. Разумеется, что я хочу поехать туда вместе с ним – и непременно в качестве законной супруги. Поэтому ты должен немедленно дать мне развод, Андрей, не мешать нашему с Марком счастью, не вредничать, не доводить до скандала и суда дело. Это будет так утомительно и противно, и так низко одновременно! – что не хочется о том говорить, пачкать грязью бумагу. Пойми, дорогой, что наш скороспелый брак с тобой был ошибкой: мы чужие и абсолютно разные люди – во всём. Я это только теперь поняла, когда по-настоящему близкого и любимого человека встретила, единоверца-единомышленника к тому же, без которого жить не смогу, без которого умру наверное. 
Андрей, дорогой. Теперь о главном. Вместе с письмом я кладу в бандероль казённую бумагу от нотариуса, которую ты должен быстренько подписать и сразу же переслать мне назад заказным письмом, чтобы бумага с твоим согласием на расторжение брака дошла обязательно и как можно скорей. Надеюсь, ты исполнишь мою последнюю к тебе просьбу без промедления и капризов, в память о нашей прежней любви. А ещё помни, что ты офицер, Андрюш, офицер боевой к тому же. И такие понятия как гражданский долг, офицерская совесть и честь для тебя просто обязаны быть непреложны и святы. 
Ну вот и всё, кажется! Целую тебя крепко-крепко и жду от тебя письма! Не затягивай с ответом, Андрюш, умоляю тебя! Пойми, что для меня это очень и очень важно: вся моя судьба от тебя и твоего ответа зависит! 
Ладно, хватит. Не буду больше тебя отвлекать и повторяться об одном и том же. Служи достойно и береги себя. Твоя Лиля»…
На другом листе, фирменном гербовом бланке, было на машинке напечатано заявление в одну из нотариальных контор города Москвы, в котором Мальцев и Розовская просят нотариуса, некую Морозову Ю.Е., расторгнуть их брак по обоюдному согласию. Лилькина подпись там уже стояла. Стояло и число.
Быстро пробежав обе бумаги глазами, побледневший Андрей скривился ревниво, досадливо тряхнул головой, воздух выдохнул с шумом, задумался, желваками угрожающе при этом играя и одновременно дивясь проворности и оперативности супруги, её фантастическому умению околдовывать и порабощать мужчин, менять их с лёгкостью, дела проворачивать. После чего постоял в растерянности с минуту, нервно сигарету выкурил… и подписал, испытывая лёгкую дрожь в руках и душе, что всегда предшествует расставанию. 
А на другой день, не мешкая и не меняя планов, даже и не пытаясь нагадить жене в память о недавнем нелицеприятном прошлом, когда сломя голову от неё убегал, боясь возмездия за строптивость, он пошёл и самолично отправил бумагу с разводом заказным конвертом обратно в Москву - не передоверил письмо солдатам, которое туда скорёхонько и прилетело дня через три авиасообщением. 
Получив желанный развод, обрадованная супруга вторично выскочила замуж, за модного режиссёра Марка Евсеевича Гурвица, и через неделю укатила с новым супругом в Париж на постоянное место жительства. Через восемь месяцев она родила там ребёнка, дочку Аду. И по рассказам её столичных друзей была очень и очень счастлива в новом браке, работала в театре мужа директором и продюсером, купалась в славе, золоте и шоколаде, была у тамошних критиков в почёте и на виду. 
Когда вернувшемуся с войны Мальцеву всё это рассказывали по секрету их общие друзья и знакомые весной и летом 1986 года, - он слушал те байки «подчёркнуто-доброжелательные» с неизменной досадой и грустью, хотя свою грусть и скрывал, пытался скрыть за равнодушной маской прошедшего суровую афганскую школу воина-интернационалиста. А потом и вовсе старался их избегать или, при необходимости, затыкать рассказчикам-доброхотам рот грубым окриком: «хватит, хватит вам эту тему мусолить, она не интересна мне», - чтобы не бередить, не рвать душу ревностью. Ведь Лильку он по-прежнему продолжал любить и не желал ей зла, которое неизбежно рождали в душе досужие сплетни и разговоры. Как ни крути и ни хай, и сам себя ни обманывай и ни кривляйся, - но она была его первой по сути женщиной, кто сделала его мужиком, властелином сердца и бурных ночных утех - пусть и на очень короткое время, до обидного короткое… Зато за полгода совместной жизни она одарила Андрея таким количеством острейших чувственных наслаждений, эротических выбросов и страстей, самых умопомрачительных и нереальных, которых после неё ему уже не дарил никто! С другими женщинами у него интимная сфера жизни была гораздо скромнее, увы, скучнее, преснее, однообразнее. 
Розовская же в любви была настоящий уникум, неутомимая фантазёрка-искусница, бурлящий страстями вулкан. Не знала запретов, усталости и границ, в постели выжимала его максимально… И поэтому только она одна регулярно снилась ему в эротических снах в Афгане, продолжая и там до одури целоваться и миловаться с ним, трахаться до упаду.
Оголодавшему на войне, одичавшему и озверевшему, ему нестерпимо хотелось ласки её вернуть, отогреть рядом с ней зачерствевшее после всего пережитого сердце…
 
43

Приехав домой после службы, Андрей на прежнюю научно-исследовательскую работу возвращаться не захотел - решил отдохнуть до Нового года, выспаться на родительской постели, сил и здоровья набраться, отпуск дембельско-фронтовой отгулять, ему положенный и заслуженный. Да и менять боевых кабульских друзей на сопливых приятелей институтских, изнеженных и хитромудрых, этаких рафинированных хомячков, «жуков и крыс тыловых», как воины-афганцы их за глаза называли, было крайне-тяжело ему, психологически очень больно. Повоевавшему и смерти в глаза заглянувшему, отправлявшему на Родину цинковые гробы в немалом количестве со стаканами водки на крышках, “груз 200” так называемый, ему, майору-гвардейцу, беспечная столичная жизнь уже в ином стала видеться свете - пустом, бессмысленном и ненатуральном, потешном и насквозь фальшивом, в которую не хотелось вписываться, добровольно себя губить… К тому же, и денег он привёз из Афгана столько - причитающееся годовое жалование офицера, плюс премиальные и боевые, - что мог бы долго на них праздно жить: столько бы он в своём КБ и за несколько лет не заработал.
В это время, свободное и счастливое для него, он почти ежедневно встречался с однополчанами, офицерами и солдатами из бывшей кабульской авиачасти, как и он уволившимися в запас и болтавшимися в Москве без дела, пьянствовал с ними сутками напролёт, вспоминал войну и убитых боевых товарищей, матерился, плакал от горя, целовался в засос, прежнее брежневское руководство нещадно клял, пославшее их на бойню. А протрезвев, телевизор регулярно смотрел и газеты читал запоем, следил за политикой партии и нового её лидера Горбачёва, от которого поначалу многого ждал и на лучшее как и все надеялся, - но который, увы, с трибуны говорил одно, красивое, яркое и привлекательное для народа, а делал совершенно обратное, трусливое и безответственное. Боевому офицеру Мальцеву, не прерывавшему с Армией связь, с пылающим обугленным Афганистаном, где продолжали находиться и гибнуть его сослуживцы, воевать непонятно за что и кого, да ещё и получать на Родине информационно-пропагандистские оплеухи, это особенно остро бросалось в глаза во второй половине 1980-х, больно било по сердцу и нервам, такая насквозь лживая, двойственная и гнилая горбачёвская политика. Рядовой состав и сержанты, офицеры и генералы из Ограниченного контингента войск, как действующие, так и ветераны-запасники, довольно быстро почувствовали, что новый генсек не их человек, не отец родной для Солдата, какими были те же генералы Родионов или Дубынин на фронте, легендарные командармы 40-й. И о нуждах истекающей кровью Армии он не заботится, не радеет совсем, не печётся. И вооружённый конфликт не останавливает, и порядок не наводит в воюющих частях и в тылу, не налаживает бесперебойное снабжение посланных в Афганистан военных боеприпасами и новейшей современной техникой, отвечающей вызовам времени. Отчего боевые потери при нём только множились год от года. Как и казнокрадство и плутовство интендантов, почувствовавших слабость Центральной власти и кинувшихся во все тяжкие, пускавшие налево всё, что только можно было пустить; уже даже и боевое оружие противнику продававшие за валюту, из которого “духи” убивали советских солдат. Куда такое годилось!... Они-то, жуликоватые тыловики, и плодили в различных частях и соединениях Вооружённых сил страны всеобщее разложение и бардак, тотальный пессимизм и уныние. А блудливый и словоохотливый Горбачёв в это время по миру с женой мотался, премии и медальки там собирал как дурачок махорку, красиво и пафосно тусовался. Армия Михаилу Сергеевичу была не интересна и не нужна: это было видно. Она для него, чистоплюя плешивого, с первого дня была словно бельмо в глазу, или кость в горле…
Правда, в начале 1989 года он наконец-таки смилостивился и прекратил войну, вернул измученные, смертельно-уставшие части на Родину, подальше от пуль и снарядов душманов. Радуйтесь, мол, солдатики, бравые песни горланьте вовсю и его, миротворца и гуманиста “Горби”, громко славьте, пойте осанну ему… Да только не успел последний воин-интернационалист пересечь афгано-советскую границу по мосту «Дружба» 15 февраля, пленённых товарищей на произвол судьбы подло бросив, на растерзание боевикам по приказу генерала Б.Громова, последнего командующего 40-й, - как на Армию опять налетели враги - уже внутренние, “родные”, перед которыми финансовые воротилы Запада поставили другую задачу, не менее важную, - морально добить уцелевшие боеспособные части, дезорганизовать и дискредитировать их. Целая доктрина была разработана за океаном по уничтожению советской военной машины, которая планомерно и предельно напористо претворялась в жизнь. 
Первым делом на Армию тогда журналисты набросились из гнусного “Огонька”, газет “Аргументы и факты”, “Московские новости”, “Московского комсомольца”, “Комсомольской правды”, “Известия”, телепередачи “Взгляд”, что откровенно и подло принялись её унижать, подрывать авторитет армейский. Её и в Афганистане уже унижали: называли Армию чуть ли ни виновницею третьей мировой войны; упрекали, что она-де высасывает все силы из общества и сжирает весь стратегический национальный запас; говорили, что Армия - источник гниения, насилия и пороков, что она - тормоз развития и прогресса. С весны же 1989 года к этому клеветническому набору добавились ещё и протекционизм, что якобы процветал в войсках пышным цветом, карьеризм вперемешку с очковтирательством, незаслуженные повышения в должности и награды. Писали, что там уже, дескать, плюнуть в штабной курилке нельзя, чтобы не попасть на сапог сродственника-протеже какого-нибудь зажравшегося генерала или адмирала: сына ли, зятя ли, либо племянника… Всё это безусловно имело место, как и повсюду в стране, но не в таком гротесковом виде, в каком армейское кумовство (которое тяжело отличить от наследственности, от традиции, от семейной древней профессии Родину защищать) подавалось народу.
Представляете, каково было выслушивать чуть ли ни ежедневно такую мерзость и гнусь про себя, свою работу и сослуживцев бывшим воинам-интернационалистам, поучаствовавшим в афганском вооружённом конфликте по приказу командования и чудом уцелевшим в нём. Очень тяжело! невыносимо даже! Поверьте! У многих мужественных мужиков, прошедших огни и воды, изрезанных осколками в глухих афганских ущельях и насквозь прошитых пулями, от безысходности опускались руки! Офицеры уходили в запой, подавали рапорта на увольнение и увольнялись к чёртовой матери! Бежали со службы как угорелые, куда глядели глаза! 
Про молоденьких солдат-срочников и говорить не приходиться, что чувствовали и испытывали они, когда им, вернувшимся, в военкоматах и ЖЕКах чиновники открыто смеялись и плевали в лица, взашей выталкивали из кабинетов, бросая брезгливо вдогонку как самым последним сутяжникам и попрошайкам: «Мы вас туда не посылали, слышите! И не надо претензии нам предъявлять, к нам сюда постоянно шляться за помощью и за справками! Идите вон и костыли и пособия просите у тех, кто эту войну затеял! Пусть они с вами нянчатся и разбираются, а мы не хотим! Нам это всё  не надо, такая лишняя головная боль и геморрой на заднице!...»

Про эти бесконечные унижения ветеранов-афганцев Юлия Друнина, великая русская поэтесса и человек, замечательное стихотворение написала по горячим следам, которое Мальцев увидел однажды в газете «День», раз всего пробежал глазами и тут же и запомнил слово в слово. Так оно ему понравилось и полюбилось сразу же, за живое его задев своей голой обострённой правдой. Вот оно. Послушайте и подивитесь, уважаемые читатели, красоте и точности слова.

                                                     “Там было легче!...”

                                           Как ни странно,
                                           Я понимаю
                                           Тех ребят,
                                           Кто, возвратившись из Афгана,
                                          “Там было легче”, - говорят.

                                          “Там было легче, -
                                           Одноглазый
                                           Спокойно повторял земляк, - 
                                           Поскольку ясно было сразу:
                                           Вот это - друг, 
                                           А это - враг”.

                                     Я так вас понимаю, дети, -
                                           На бэтээрах колесить
                                           Сподручней всё ж,
                                           Чем в райсовете
                                           Благодеяния просить.

                                           А этих сытых военкомов,
                                           Что оскорбить посмели вас…
                                           Боль в сердце.
                                           В горле ярость комом.
                                           И не поднять
                                           Тяжёлых глаз.

                                           Но не теряйте гордость, дети.
                                           В житейской темноте всегда
                                           Пускай до старости вам светит
                                           Солдатской верности звезда.

                                           А больше вас утешить нечем…
                                           И так понятно слышать мне:
                                          “Там было легче, было легче,
                                           Да, было легче на войне!...”  

Всё то, что написала в стихотворении глубокоуважаемая Юлия Владимировна, отставной гвардии-майор Мальцев мог самолично видеть и слышать от своих собратьев-однополчан, которых встречал в Москве и которые ему вечно жаловались на притеснения и унижения со стороны чиновников, на бессовестные с их стороны надувательства и поборы. Особенно в этом плане было жалко 20-летних калек - безногих или безруких инвалидов-уродцев, которые месяцами вынужденно обивали пороги различных инстанций и кабинетов, безуспешно пытаясь выбить себе удобные импортные протезы или деньги на них, потому что не могли без искусственных рук и ног в новую жизнь вписаться. Таких Андрей без помощи не оставлял - откладывал в сторону все дела и заботы, пьянки, проблемы семейные, и мотался с бывшими сослуживцами по разным местам, ругался там со всеми подряд, за грудки кого надо брал, материл нещадно и грубо, по столу кулаком громыхал. Отставал от врачей и чиновников только тогда, пока солдат ни получал положенного. 
Беда только в том была, что всем обиженным и нуждающимся один он помочь и подсказать не мог, как того очень хотел: обманутых ветеранов-афганцев по всей стране было очень и очень много. И количество изуродованных войной бедолаг год от года только увеличивалось вплоть до вывода войск, когда и был положен конец издевательствам и надругательству над солдатом…

И тогда он решил подключить к святому делу солдатской взаимовыручки и взаимопомощи своих боевых друзей, офицеров-запасников из столицы и области. Чтобы попробовать организовать вместе с ними новую общественную благотворительную организацию - Союз воинов-афганцев, - которая и должна была взять на себя, по задумке, все хлопоты и заботы о возвращавшихся с войны бойцах, наладить процесс по их гражданской реабилитации и адаптации. Занимался он созданием Союза около трёх лет, с осени 1986-го по лето 1989 года включительно, стоял у истоков этой организации вместе с Радченко и Лиходеем, другими неравнодушными людьми. Поначалу они с друзьями все расходы по аренде офисов и помещений, закупке мебели и бумаги оплачивали из собственного кармана, из тех немаленьких личных сумм, привезённых из Афганистана. Даже машины собственные использовали на первых порах для различных встреч и поездок. 
Но потом, когда их организацию (СВА) наконец официально признали и зарегистрировали в Минюсте, им вместе со свидетельством о регистрации был выдан и банковский лицевой счёт, на который они уже законным путём получали денежные средства на развитие и жизнедеятельность от правительства. Сначала - от московского, а потом и вовсе от союзного. Что дало им возможность заниматься благотворительной помощью и поддержкой возвращавшихся с войны инвалидов-калек уже на официальном уровне, а не подпольно и не корыстно якобы, для собственной славы и выгоды, в чём их потом подозревала и упрекала пресса… Многим они сумели тогда помочь с больницами, госпиталями, трудоустройством, с хорошими протезами теми же. Чем потом очень и очень гордились, получая благодарные письма от ветеранов-однополчан, корявые и безграмотные как правило, но очень и очень искренние…

44

Однако же Мальцев этого уже не застал, увы, - официального признания властями Союза воинов-афганцев. Как и превращения его в достаточно крупную и авторитетную общественно-политическую организацию будущей новой России, России Бориса Ельцина, которое состоялось в 1990 году, перед самым крахом СССР по сути. За год до этого, летом 1989 года, он покинул набиравший силу и вес коллектив, где работал за спасибо фактически, за доброе слово от ветеранов. Или за самую скромную плату - если уж быть совсем честным и точным. Покинул потому, что решил заняться бизнесом, куда его позвал друг, Колька Беляев.
С Беляевым Мальцев познакомился в восьмом классе, на первом уроке алгебры в московской физико-математической спецшколе, что на Динамо, куда они оба успешно сдали экзамены летом 1972 года, после чего их вскорости и зачислили. Оказавшись за одной партой по воле случая, они познакомились и подружились в первый же день, после чего стали не разлей вода, как в таких случаях говорят про тесные взаимоотношения, - настолько обоим было легко, хорошо и комфортно друг с другом. И родители у них были инженерами, с одинаковым социальным статусом и положением, одинаково же их обоих воспитывавшие, и родились они почти в один день: Колька - 3 октября 1958 года, Андрей - 4-го… И мировоззрение у них было схожее, одинаковые характеры и наклонности, способности и привычки, что позволило им сделаться самыми близкими в новом классе и школе людьми, почти что родными братьями. И для обоим это было и полезно, и важно, и крайне необходимо на будущее. И вот почему.
Мальцев был единственным ребёнком в семье и постоянно нуждался в друге, которого у него ни в прежней школе, ни во дворе не было по сути - одни товарищи-одногодки или погодки вертелись рядом, с которыми он вечно цапался и ругался, что-то считал и делил, сходился и расходился, по месяцу не общался, не разговаривал, менял одних на других. С Беляевым же у него ругани и скандалов, расставаний и размолвок не было почти: настолько удачно и точно они подходили один другому.
Для добродушного, мягкого как пластилин Кольки дружба с Андреем также была клад - и крайне-важной, и крайне-необходимой. Он хотя и имел родную сестру Машу, но та была аж на восемь лет моложе его, то есть совсем-совсем глупенькая. Поэтому в друзья и помощники ему никак не годилась. Он тоже поэтому был один и давно уже нуждался в друге… 
Вот они и сдружились сразу же, за один день, душами приклеились-прикипели. И, крепко схватившись за руки, пошли после этого по детской жизни вдвоём, не расставаясь надолго и почти не ссорясь. Разъехавшись после уроков по своим домам и делам, они весь вечер потом названивали друг другу и болтали по часу о разном, о самых что ни на есть пустяках, - и всё никак не могли расстаться и наговориться. И по выходным встречались частенько, и в гости друг к другу ездили регулярно, делились секретами самыми сокровенными, книгами, одеждою и едой. Всё готовы были один другому отдать - до последнего! - ничего не было каждому для друга жалко.
Их родители, Мальцевы и Беляевы, не могли нарадоваться на них. Через сыновей и сами быстро познакомились и подружились, встречаться стали по праздникам, в Серебряный бор семьями ездить, отдыхать и купаться там. И изо всех сил старались сохранить взаимную симпатию и привязанность сыновей, понимая с высоты прожитых лет, насколько для них обоих это будет в дальнейшем важно.
Родителям это удалось вполне: дружбу детскую, скороспелую сохранить, которая всем так нравилась. С родительской и собственной помощью сыновья соединились и сдружились накрепко, можно сказать - навек. И так и вступили потом во взрослую самостоятельную жизнь “братьями-близнецами”, по которой и пошли след в след и нога в ногу, ни разу не сбившись и не свернув на сторону с обоюдовыгодного пути…
Закончив спецшколу с одинаковыми оценками, они решили оба поступать в МАИ, рядом с которым жили, и на один факультет - самолёто- и вертолётостроения. Сдавали вступительные экзамены, сидя рядом, и даже и там получили одинаковые оценки, с которыми их и приняли на первый курс. Там их обоих зачислили в одну учебную группу, где они и просидели за одним учебным столом пять студенческих лет. Вместе слушали лекции, ходили на семинары, сдавали регулярные сессии. Только вот в стройотряд Колька не ездил по причине болезни: у него было слабое зрение со школьных лет, -4, с которым врачи-окулисты не рекомендовали ему большие физические нагрузки, неизбежные на любой стройке. 
Окончив МАИ и получив дипломы инженеров на руки, они устроились работать оба в ОКБ им.Микояна, что на Ленинградском проспекте базировалось, через дорогу от их института: это было их обоюдное и незыблемое желание, опять-таки, трудиться вместе. И даже и там они попросили начальство направить их в один сектор, и там оба по-прежнему продолжали сидеть на соседних столах все пять лет, то есть рядышком, решали одни и те же задачи, в колхозы и на овощебазы вместе ездили, ходили по вечерам в ДНД. И длилась такая идиллия до конца марта 1985 года - пока Мальцева не забрали в армию, которая на год разлучила их…

Но не всё, впрочем, у друзей складывалось полностью одинаково, как под копирку. Были и некоторые различья в судьбе, в личной жизни в частности. Так, Колька Беляев не выдержал и женился на пятом курсе на сокурснице Вере, доброй и скромной студентке-хохотушке, которая Мальцеву очень нравилась как человек и с которой у него были самые добросердечные, самые приятельские отношения. Вера быстренько родила Кольке сына Славку, которого они очень любили оба, не чаяли в нём души.
У самого же Андрея семейная жизнь не складывалась - категорически! - о чём уже говорилось. Сначала его напугала сырлипкинская Наташа Яковлева в 1976 году, милая и добрая вроде бы девушка. Но тот деревенский испуг был ничто, цветочками в сравнение с тем, как девять лет спустя его напугала Лилька Розовская. До жути прямо и страха утробного, до побега в пылающий Афганистан, который его только и успокоил… После неё Мальцев дал зарок похотливых одиноких красавиц с наадреналиненными глазищами за версту обходить и не допускать с ними никаких общих дел. Тем паче - любовных, интимных. И если и встречался когда с представительницами противоположного пола один на один для плотских пошлых утех, когда совсем становилось невмоготу по пьяной куражной лавочке, и разбуженная природа и страсть крайне нуждались в сексе, - то делал это исключительно с замужними дамами и кого хорошо знал по школе и институту, кто прописки и женитьбы от него не потребовал бы…

Далее скажем, продолжая про Андреева дружка рассказ, что Колька оставался работать инженером-конструктором в ОКБ им.Микояна до лета 1989 года - то есть даже и после того, когда демобилизовавшийся из Афгана Мальцев не захотел возвращаться на прежнее место службы, штаны там сидеть протирать и болтаться без дела, а пустился на вольные хлеба, оставив одного в отделе коптиться наперсника-Кольку. Но даже и после этого, когда их жизненные стёжки-дорожки временно разошлись, они продолжали регулярно встречаться, перезваниваться по телефону, дружить. Отсутствие общей работы, таким образом, не сильно разъединило их и одного от другого не отдалило.
А летом 89-го судьба вторично связала их крепким рабочим узлом: уволившийся с госслужбы Колька сделал предложение Андрею заняться совместным бизнесом, которое Мальцев охотно принял и никогда не жалел о том.
В бизнес их обоих невольно втянула Колькина сестра Маша, вышедшая год назад перед этим замуж за одного шустрого и насмешливого журналиста Ёсю - так он сам себя всегда представлял при знакомстве, хихикая. В действительности звали его Иосиф, фамилия его была Хинштейн, и работал он в газете «Известия» корреспондентом около восьми лет, был ровесником Андрея и Кольки фактически. 
И вот в декабре 1988 года этого шустрика, пройдоху и весельчака-Ёсю направили специальным корреспондентом в Бонн. И там он, помимо главной своей работы по написанию очерков, репортажей и корреспонденций для газеты, развил такую бурную деятельность по наведению деловых и торговых мостов между Россией и Германией, что даже и прагматичных и расторопных немцев этим своим подвижничеством удивил, не самых робких и сонных в бизнесе людей, как хорошо известно. Помотавшись по разным немецким компаниям без стеснения, оборотистый Ёся заручился согласием их хозяев на поставку товаров в Москву, самых разных и качественных. А им пообещал взамен обеспечить в Москве обширные рынки сбыта и выгодные условия для продаж. И самые умопомрачительные навары, главное. 
Для этого он весною 89-го примчался на несколько дней домой и встретился первым делом с шурином, Беляевым Колькой, которому и рассказал свой план по наводнению Москвы, а потом и России качественным немецким ширпотребом, электронной и бытовой техникой, игрушками и инструментами, продуктами питания теми же - пивом, сыром и чипсами, кондитерскими изделиями и мясными консервами, - которых в Германии якобы было немеренно, от которых там, дескать, прилавки трещат и ломятся. Как будут ломиться и у нас - при правильном подходе к делу… После чего предложил шурину стать его торговым представителем в России, в задачу которого должно будет входить, если в общих чертах, принятие товара, размещение его на складах и торговых точках и последующая продажа, розничная торговля то есть, с отчислением вырученных денежных средств западно-германским хозяевам за определённый процент. Шурин, по его задумке, должен был взвалить на себя всю российскую часть плана - не много, не мало. И за это Ёся обещал его завалить такими деньжищами, каких и в богатой Москве мало кто ещё видел и в руках держал.
Колька подумал-подумал - и согласился. И сразу же встретился с Мальцевым и ему рассказал про план, про намерение уволиться из КБ, где ему всё обрыдло, и заняться торговлей с немцами. И тут же с жаром предложил Андрею поддержать его в начинании, его полноправным партнёром сделаться, совладельцем будущей торговой компании, ... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9