стрекалов александр сергеевич Жанр прозы:

18 марта 2017 Драма

в ванной комнате, плутовка этакая, как в порнофильмах актрисы-профессионалки делают, и до утра безостановочно давала жару под стать им. Сама юлою крутилась и под ним и сверху, подсказывала и толкала “телёнка Андрея” на самые дикие и извращённые любовные сцены и позы, утверждая со знанием дела в перерывах, что иначе, мол, скучно обоим будет и не интересно совсем. Как в пионерском лагере! И он не получит полного сексуального удовлетворения и быстро уйдёт от неё, чего ей совсем не хочется. «Поэтому ты можешь делать со мной всё что угодно, любимый! - с придыханием шептала она ему в самые уши. - Хоть на части рвать и выворачивать наизнанку, хоть даже внутрь ко мне залезать. Пожалуйста! Я готова! Не скромничай и не стесняйся своих желаний, договорились? В сексе для меня не существует запретов: знай и помни об этом».
Утром они расстались, счастливые, а вечером после работы Андрей приехал к Лильке опять и провёл с ней вдвоём всю ночь, озверелым гимнастом кувыркаясь на огромной кровати, не давая пощады ни ей, ни себе, доводя её ласками и поцелуями до судорог и истошного ору. Потом приезжал ещё и ещё в течение всей недели, всё больше привыкая и прикипая к новой знакомой и сексу, входя во вкус и не думая о последствиях и проблемах, напрочь потеряв голову от чувств, - так ему хорошо было, по-особому масляно, горячо и сладко!.. А на исходе недели, под утро уже, Розовская, смеясь белозубой улыбкой и в глаза ему лукаво заглядывая, богатые груди свои перед ним выставив на показ, украшенные шоколадного цвета сосками, предложила им пожениться. Чтобы, как она заявила, не расставаться уже никогда, быть всегда рядом, - чем поразила Мальцева несказанно, привела в замешательство, в шок… 
- Ты чего так побледнел и напрягся, Андрей? - спросила она его удивлённо, следя за ним и его реакцией. - Я что, не нравлюсь тебе? 
- Нравишься, - ответил Мальцев, не кривя душой. - Очень нравишься! Не видно что ли?!
- Ну а чего же тогда испугался так моего естественного предложения?
- Да не испугался я! - стал оправдываться Андрей. - Чего мне пугаться-то?! Просто как-то неожиданно быстро это всё у нас с тобой происходит - как в сказке или в кино. Люди вон обычно годами гуляют ходят после знакомства, друг к другу присматриваются, привыкают, перед тем как заявление в загс отнести, мужем и женою сделаться. А мы неделю с тобой знакомы - и ты вдруг такое мне предлагаешь: жизнь свою со мною навечно связать. Чудно! 
- По-разному у всех бывает, Андрюш, по-разному, поверь, - глубокомысленно произнесла Лилька, волосы его нежно разглаживая, со лба назад убирая их. - Когда любви у людей нет, а только одни инстинкты природные и обычаи - тогда они и ходят годами, канючат, разводят свадебную канитель, прикидывают и юлят, взвешивают про себя все плюсы и минусы, приходы с расходами, убытки с прибытками: чтобы не промахнуться, не прогадать, не влететь в чуднушку с чужим человеком. А нам-то с тобой резину чего тянуть, не поняла, если мы безумно любим друг друга и нам вместе так хорошо, так до одури сладко?! Ты вот от меня утром уходишь, а я целый день слоняюсь, больная и неприкаянная, и тебя жду, отсчитываю часы до встречи. И ничего меня не интересует уже, ничего не радует - только ты. Клянусь, Андрей!... Вот я и стремлюсь побыстрее тебя к себе привязать. Чтобы уже твёрдо знать после этого, быть абсолютно уверенной, что ты стопроцентно мой, что не покинешь меня однажды, на другую бабу не променяешь. Их тут у вас в Москве вон сколько ходит, хищниц коварных и злых, охотниц за мужиками! И все сплошь голодные, похотливые, алчные; все на холостяков как дикие кошки кидаются. Страх!... Я и боюсь за тебя; боюсь, что уйдёшь от меня однажды утром и не вернёшься больше: другую норку себе найдёшь и другую милую… А я страшусь тебя потерять, страшусь до ужаса! Окольцевать хочу поскорее, супружескими узами привязать и только тогда успокоиться. Согласись: это естественное с моей стороны желание.
-…Или, может, я не ровня тебе, москвичу, инженеру к тому же? Скажи, - вдруг спросила она решительно и притворно, коршуном над Андреем нависнув, видя, что он молчит, усиленно морщит лоб, тяжёлую думу думает. - Или, хуже того, поиграться со мною решил, с моей к тебе безмерной и безграничной страстью, моей доверчивостью? А на самом-то деле ты из тех лихих мужичков, удалых ловеласов столичных, кто хотят лишь сливки всю жизнь с молоденьких провинциальных дур снимать, пользоваться ими на дармовщинку и не нести потом никакой ответственности? Ты такой, Андрей, да, из той паразитической категории? Ответь честно.
- Да причём здесь этот-то, Лиль, опомнись?! - “сливки” какие-то! Скажешь тоже! - болезненно поморщился Мальцев. - Да у меня, если хочешь знать, кроме тебя ещё и девушки-то по сути не было. Ты первая, с кем я сплю. Или почти первая.
- Это что значит, не поняла, твоё “почти”? - притворно опять удивилась Розовская, вся как ёж испуганный ощетинившись. - Объясни пожалуйста свои последние слова! Я ужасно ревнивая, так и знай. Я уже ревную тебя: сейчас кусать и царапать тебя, кобеля, стану.
- Да нечего там объяснять, Лиль, честное слово - нечего! Успокойся, дурочка… Просто, была у меня ещё в стройотряде девушка, летом 76-го года, в деревне Сыр-Липки, что в Смоленской области, с которой я один раз всего переспал. Но, знаешь, так переспал, в доску пьяный, что ничего тогда не почувствовал и не запомнил, и удовольствия не получил. До сих пор вспоминаю ту ночь с ужасом!... Так что можно считать, что и не было ничего, что достался тебе чистый мальчик.
-…Ну а чего же тогда ты противишься, жениться на мне не хочешь? - всё внимательно выслушав и запомнив, через минуту тихо спросила успокоившаяся Розовская, прижимаясь к его груди и начав умело тереться о грудь как кошка. - Если ты чистый и непорочный, если честный с мною, как говоришь, если любишь?
- Да потому что жить нам с тобой, родная моя, любимая, будет негде - вот в чём проблема вся! Пойми меня правильно! Я - бедный простой москвич. И родители мои - такие же простые и бедные по сути… Да - образованные, инженера. Но самые обыкновенные и низкооплачиваемые. И сам я инженер по специальности - не зав.склад и не товаровед; в КБ уже 4 года работаю. Зарплату там получаю вроде бы неплохую, премии ежемесячные, надбавки. Но всё равно это крохи, Лиль, на которые одному только жить и можно. Семью же на них не прокормишь и собственную квартиру не купишь, невесту не приведёшь. Чего с тобой делать-то будем, когда свадьба закончится и гости по домам разъедутся, ответь?… Ты же, как я заметил, дама избалованная и шикарная, привыкла на широкую ногу жить, сытно и комфортно, в достатке. И учишься в театральном училище, по крутым тусовкам мотаешься, встречаешься там с богатыми, известными в Москве людьми - культурной элитой так называемой, бомондом, - у которых мешки денег в загашнике, известность, слава и власть. Ты уже привыкла к богемной столичной жизни за полтора года, родная, хорошая, которую я не обеспечу тебе. При всём, так сказать, желании… Даже жить тебя к себе не смогу привести, в нашу убогую двушку: родители с бабкой взбунтуются сразу же, хай поднимут.  И их можно понять: на кой ляд им действительно дополнительные проблемы под старость… Женимся - и станем углы с тобою снимать, да?... Помотаемся по чужим квартирам годика два-три, устанем, озлобимся, разругаемся в пух и прах, возненавидим друг друга - и разбежимся… А потом станем детишек делить в судах, когда они на свет появятся. У нас в Москве такое происходит из раза в раз, когда молодые семьи об быт в пух и прах разбиваются. Вот в чём проблема-то вся и беда, красавица ты моя ненаглядная! А ты меня Бог знает в чём обвиняешь - в коварстве и кобелизме каком-то, чем я никогда не страдал, чего не переношу на дух в людях…
Но внимательно выслушавшую всё Розовскую доводы Мальцева не смутили и не поколебали ничуть. Она уже твёрдо вознамерилась выскочить за него замуж, а там хоть трава не расти. Бытовые проблемы её не трогали и не волновали: она про них не желала слушать и знать. Так, во всяком случае, всё это со стороны выглядело и казалось.
- Мы с тобой сейчас где живём, скажи? - засмеялась она, приподнимаясь и целуя Андрея, сверху залезая на него и готовясь к очередному сексуальному буйству. - Здесь. Ну и дальше здесь жить будем, пока квартиру с тобой не купим. Собственный кооператив. У моих родителей денег много, Андрей. Они мне дорогущую эту хату, прикинь, уже второй год снимают, чтобы в общаге я не жила с товарками и клопами в обнимку. А понадобится - когда замуж выйду и семьёй собственной обзаведусь, - тогда и личную квартиру купят, не пожидятся. Точно тебе говорю. Можешь в этом не сомневаться… Так что твоя двушка тесная и убогая мне совсем не нужна. Мне ты, мой любимый, нужен…
От таких дивных слов, поцелуев жарких и секса и вовсе спятил Андрей, окончательно голову потерял вместе с инстинктом самосохранения. И, не думая и не сомневаясь уже, всё дурное от себя отбросив, тут же и предложил красавице Лиле руку и сердце…
32

Вечером того же дня он пригласил Розовскую к себе домой - познакомить её с домочадцами и объявить им о своей скорой свадьбе. Отцу Лилька понравилась, матушке - не очень, бабуле же не понравилась совсем, категорически что называется. Почувствовала бабушка своим нутром грозящую внуку опасность… Всё это она ему и хотела высказать в тот же вечер, когда гостья уйдёт, - но Андрей, посидев за столом часа два с невестою, поднялся и уехал к ней, наслаждаться свалившимся счастьем. И бабушкиного предупреждения не услышал. Да и навряд ли б поверил ему.
Вернувшись на проспект Мира, безумно-счастливый Мальцев спросил Лильку за ужином: как ей его семья, понравилась ли?
- Да нормальная московская семья, - до обидного равнодушно, с ленцой ответила Розовская, зевая. - Среднестатистическая.
- А когда ты планируешь везти меня в Одессу, знакомить со своими родителями?
- В ближайшее время не планирую, - спокойно и твёрдо, как о деле давно-решённом, ответила она. - Октябрь на дворе. У меня в институте сейчас учёба в самом разгаре. Потом в декабре зачётная сессия начнётся. В январе - экзамены. Куда сейчас ехать, подумай? Сам же студентом был, в МАИ когда-то учился. Знаешь, что это такое - учёба в вузе… На зимних каникулах, правда, можно смотаться туда дней на десять. Если тебя с работы отпустят, конечно… Да и то думаю, что не стоит этого: чего в Одессе зимой-то делать? Сырость и грязь толочь? Зимою там у нас скукотища!... В Одессу летом с тобою съездим, месячишко там отдохнём - позагораем, покупаемся в море, город тебе покажу, знаменитый оперный театр одесский, Привоз.
- Так ты что же, меня со своими родителями не будешь знакомить до свадьбы, я что-то не понял? - изумился Мальцев. - Ты может и свадьбу хочешь сыграть без них?
- А зачем тебе мои родители, ответь? Ты на ком жениться-то собираешься?
- Ну как зачем! - пуще прежнего изумился Андрей. - Для порядка! Моих-то родителей ты сегодня увидела, познакомилась с ними, составила впечатление. Не очень приятное, как я понял, - но тем не менее. И я, в свою очередь, хочу на твоих посмотреть: какие они у тебя. Интересно же!
- То есть ты хочешь этим сказать, что если мои папа с мамой тебе не понравятся, допустим, - ты не женишься на мне, отменишь свадьбу?
- Да причём здесь это-то, Лиль?! Чего ты несёшь, подумай?! Просто так в жизни заведено и бывает у всех: перед свадьбой жених и невеста как правило знакомят друг друга с родителями, родственниками и друзьями. Это ж естественно и нормально, пойми, - показать свою будущую вторую половинку родителям, родственникам и знакомым, с которыми в будущем предстоит общаться, ежедневно видеться и дружить. А ты всё хочешь сделать наперекосяк, я смотрю, через какую-то непонятную задницу!
- Мне плевать, что бывает у всех: запомни это, Андрей, - холодно ответила ему на это Лилька, меняясь в лице, теряя обычные свои лучезарность и мягкость. - Я хочу жить и действовать, как я сама хочу, только я одна, а не как это у кого-то там заведено или принято. Мне глубоко насрать на других, плебеев немытых и необразованных. С молодых лет я делаю только то, что лично мне нравится, приятно и выгодно. Привыкай к этому, дорогой, принимай меня такою.
-…Ну а на свадьбе-то они хоть будут, не понял? Твои родители, я имею ввиду.
- Не знаю, - усмехнулась Лилька сквозь зубы, безразлично пожимая плечами.- Скорее всего - нет, если наша свадьба, к примеру, на следующей неделе будет, если ты намерен на мне жениться действительно и не собираешься меня за нос водить. Папа мой - человек страшно занятой, страшно! Ты хоть знаешь, чудак, кем он работает-то?
- Кем?
- Начальником финансового отдела Одесского торгового порта! - произнесла Розовская место службы отца и его должность с немалой гордостью и каким-то особым пафосом. - Там такие дела проворачиваются под его началом, такие деньжищи крутятся! - ты даже представить себе не можешь этого, Андрюш, масштаб всей его деятельности. Миллионные обороты каждый день, а может и миллиардные! Сделки, договора, переговоры и встречи. И все очень и очень важные, все - крутые, все - безотлагательные! Он там как чумовой носится, так что дым от него идёт; домой возвращается за полночь... И он не может поэтому бросить там всё и сюда к нам пулей примчаться, водки с тобой, простым инженером, попить: без него, и я это совершенно серьёзно тебе говорю, без хвастовства и лукавства, Одесский порт встанет. А вместе с ним - и весь город наш, полностью на порт завязанный. Я и сама-то видела его по праздникам, когда дома ещё жила. А ты спрашиваешь: приедет он сюда к нам или не приедет? Тебе-то чего?
-…Ну а мама твоя как? Она-то приедет? - теряя терпение и цвет лица, не унимался Мальцев. - Или тоже деловая и занятая очень, в работе вся?
- Мама моя - домохозяйка, и не работала сроду, ни одного дня. Но без папы она в Москву не поедет - однозначно это. Без папы она вообще из Одессы никуда не ездит: он у нас дома командует и решает всё, он один. Мама за ним живёт как за стенкою каменной, как нитка за иголкой всюду мотается, привыкла к этому.
-…Ну хорошо. Ладно. Допустим. С родителями твоими понятно, хотя и странно это, что ты вроде как скрываешь их от меня, а меня - от них. А родственники как? а друзья? - забыв про ужин и сон, и время позднее, сидел и пытал Андрей суженную на кухне, которая поражала его, буквально вгоняла в транс каждым новым своим ответом, густо приправленным скептицизмом и насмешливым взглядом, плюс ко всему.
- А ты хочешь родственников моих пригласить? друзей? - язвительно захохотала Розовская, принимая свой прежний, весёлый и добродушный вид. - Хорошо, давай пригласим, я согласна. Но только имей ввиду, дорогой, что у меня родственников и приятелей - пол Одессы. И здесь, в Москве - столько же. Человек двести может собраться мужиков и баб, без преувеличения. А то и больше. Потому что если уж начинать звать - то непременно всех, чтобы остальных не обидеть, насмерть не разругаться. А ты сможешь их всех встретить и приютить, напоить-накормить до отвала? И где, интересно, - если двести человек к нам на свадьбу приедут? У тебя денег хватит на гостиницы и ресторан?... Ты мне сегодня всё утро плакался, вспомни, что, мол, бедно и скромно живёшь, что денег у тебя нет на жену-красавицу и квартиру. А теперь вдруг решил шику дать? Закатить пир на весь мир? Всех удивить-потешить? Давай, закатывай, тешь: я не против. Только на какие шиши, ответь? На деньги моих родителей?
-…Ну а мои родственники и друзья, которых я с детства знаю, с которыми рядом вырос, многие годы бок о бок провёл и до сих пор поддерживаю самые тесные отношения, у которых, кстати, на свадьбах гулял, - с ними-то как? - спросил упавшим голосом Мальцев, поперхнувшись и закашлявшись от волнения, со страхом предчувствуя уже ответ.
- Да никак, - делово ответила Лилька, допивая свой чай и из-за стола поднимаясь лениво, давая этим понять, что разговор окончен и что она для себя уже всё спланировала и решила. - Если моих никого не будет - зачем мне твои? Их ведь тоже поить и кормить надобно, деньги на них тратить, которые нам с тобой на другие дела пригодятся: впереди много трат… А потом, если ты бедный, Андрей, если грошей нет у тебя в загашнике, - то значит и скромнее себя веди, аккуратнее и экономнее: сразу богатым станешь, поверь... Да и неправильно это будет, нечестно по отношению ко мне, согласись, - добавила она, собирая со стола посуду, - если на свадьбе будут только одни твои. А моих вроде как побоку, я у тебя вроде как сирота казанская или подкидыш. Не надо мне подобного унижения, не хочу я и категорически против этого. Слышишь? - категорически!… Короче, ну их все к лешему, дорогой: вдвоём свадьбу сыграем, без лишнего шума и суеты. Шампанское будем пить весь вечер и до одури трахаться. Поди плохо…
Ничего не сказал и не возразил на это здорово побледневший и потерявшийся от услышанного Андрей, которому разговор сильно тогда не понравился, покоробил даже. Но впереди их ждала бурная любвеобильная ночь, которую ему не хотелось ссорой и руганью портить…

- Ну а когда заявление в загс пойдём подавать? И на какой срок намечать свадьбу думаешь? - было последнее, что он у Лильки в спальне уже спросил, которая помылась, разделась, дезодорантом густо себя облила и рядышком с ним на кроватку плюхнулась, уже даже и руки томно протянула к нему, обещая горячие поцелуи и ласки.
- На следующей неделе, если всё сложится, нас с тобой уже и распишут. Если не возражаешь, конечно, если не передумал ещё, - в ответ послышалось перед тем, как он в суженную руками и губами жадно вцепился, и не до разговоров обоим стало, не до пустой болтовни.- У меня знакомые в ГИТИСе есть, шустренькие ребята со связями, оборотистые и деловые. Я предварительно беседовала уже с ними: они обещали без промедления всё устроить за небольшую мзду. Так что не думай про это, расслабься и давай покрепче меня обнимай, и люби подольше. Это куда приятнее делать. И куда полезнее…
            Ну а потом у них началась сладкая-пресладкая ночь, на оргию больше похожая, на Садомо-Гоморрию, - ночь, которая целой жизни стоит, когда они оба до утра не сомкнули глаз, как колобки по кровати взад и вперёд катаясь или борцы на ковре во время отчаянной схватки. К утру Розовская собою “накормила” Мальцева так, взамен из него всё до последней капли выжав, что он, обезволивший и размякший, потерял всякое желание и способность перечить ей, буйствовать и сопротивляться. Лилькина колдовская любовь становилась для него настоящей отравой, или наркотиком, за который он уже был готов всё отдать - свободу, разум и душу…
33

Через три дня, во вторник, они поехали и подали заявление в загс: Розовская всё в лучшем виде устроила и с кем надо договорилась - жених даже пальцем не пошевелил. Его к этому делу не привлекали, не спрашивали и не советовались совсем - зачем, когда невеста заводная и пробивная попалась, в любую столичную дырку готова была заползти, где прибылью и наваром пахло. Даже и обручальные кольца она покупала одна: Мальцев лишь деньги за них заплатил вечером, когда с работы вернулся. И костюм свадебный она сама ему привезла из магазина «Берёзка», куда выход имела, импортную рубашку и туфли. Себе же длинное белое платье и фату покупать принципиально не стала, «тратить попусту деньги на ерунду» - как вечером за ужином заявила. Решила поехать в загс в платье шёлковом, стильном, волокитного цвета и заметно выше колен, глубоко-декольтированном и подчёркнуто-сексуальном, бордельном, в котором ей было удобно, комфортно, легко, и в котором они с ней потом по ресторанам ездили, друзьям и тусовкам. 
А уже в пятницу их расписали под музыку Мендельсона, официально сделали мужем и женой, выдали документ на руки в подтверждение этого факта, с подписями и печатью. В загсе с ними были только свидетели, два человека всего: Розовская настояла на этом, упорно гнувшая свою линию. Андрей же не сопротивлялся и тут, во всём покорно суженной уступая. Он как-то быстро и незаметно стал у неё подкаблучником, послушным лакеем, слугой…

Родители Мальцева, когда он им про спешную свадьбу приехал и всё рассказал в среду, на которой к тому же никого из родственников не будет по непременному желанию невесты, схватились за головы и набросились на него чуть ли не с кулаками, называя сынка простофилей и дурачком, которого-де «какая-то молодая заезжая бл…дь вокруг пальца обвела-облапошила». Особенно громко буйствовала и шумела бабушка, которой вскорости должно было исполниться 78 лет и от которой изумлённый внук не ожидал такого напора и прыти.
- Как ловко эта мегера одесская околдовала-то тебя, слюнтяя, в раба настоящего превратила, в тряпку!!! - кричала она на кухне в голос, густо брызжа слюной и заламывая кверху руки. - Помяни мои слова, внучок, дорогой, боком тебе эта ваша тайная свадьба выйдет. Хлебнёшь ты ещё с этой потаскушкой-Лилькой горюшка, потреплет она нервы тебе и нам! Змеюка!!!
Похожее, но чуть потише, говорили отец и мать, пытаясь вразумить угарного чадушку, глаза тому пошире открыть на происходящее, на торопыгу-невесту. И тогда доведённый до отчаяния сын, не желая слушать родительские оскорбления и ругань, пророчества самые мрачные и предсказания, - сын в сердцах выругался, послал своих близких ко всем чертям и, громко хлопнув дверьми, насовсем уехал из дома: переселился к молодой жене на проспект Мира, откуда утром ездил в КБ, куда вечером же и возвращался. А родителям только по телефону звонил, сообщал бодрым голосом, что всё у него, дескать, нормально, пусть не волнуются.
Медовый месяц поэтому прошёл у них на “ура”, которому многие молодожёны позавидовали бы. Ежевечерние пьянки и поцелуи сопровождали его, бесконечные оргии и совокупления, от которых измученный и выжатый Мальцев даже стал уставать, просить у похотливой супруги отдыха на восстановление. Будучи долго холостяком, он и не подозревал, не мог представить себе, что любовь в её натуральном и ежедневном виде может быть такой изматывающей и утомительной… 

Одно тогда омрачало Андрея - тусовки, куда Розовская его, как своего молодого мужа, первое время водила - напоказ. А заодно приобщала там, так сказать, к “высокому” и “прекрасному” - к столичной богемной среде понимай, носительнице “передовых идей”, “высших принципов” и “идеалов”, знакомством с которой сама она очень гордилась, в которой чувствовала себя как рыба в воде, была любимой, родной и желанной. Млела прямо-таки от рукопожатий и поцелуев тамошних маститых и титулованных деятелей искусств - режиссёров, критиков и сценаристов, операторов, гримёров и костюмеров, “заслуженных” и “народных” киношных и театральных артистов. Они для неё были всем, естественной средой обитания. 
Сугубому же технарю и домоседу Андрею тусовки не понравились сразу, с первого выхода в “свет”. Причём, не понравились категорически. Он и не думал и не подозревал, что московская “культурная” знать, богема так называемая, может быть такой пустой и гнилой изнутри, беспринципной, бесталанной и непривлекательной. А ещё завистливой, злой и предельно мстительной, плюс ко всему, коварной, подлой и похотливой. Могущей годами, оказывается, мотаться по разным злачным местам без продыха и перерыва, искать дармовое, халявное - и ни черта не делать при этом, палец об палец не бить. Только время убивать попусту, да языком чесать без удержу и остановки - себя самих языком как мыльные пузыри надувать, из ничего создавать некий светлый “имидж” и “образ”. И всех вокруг презирать, ниспровергать, пинать и поносить… Особенно тех, кто трудился где-то, производил реальный товарный продукт и их, паразитов праздных, пустопорожних, этим своим произведённым продуктом одаривал - одевал, обувал, защищал, учил и лечил, поил и кормил до отвала.
Сам-то он родился и вырос, воспитывался в семье, где привыкли заниматься делом, инженерно-конструкторским в частности, “выдавать на гора” что-то реальное и полезное - не эфемерное, не пустое, не сказочное, - что можно было бы потом увидеть и подержать в руках, потрогать и пощупать что называется, оценить на прочность и “вкус”; в семье, где пустозвонство и краснобайство не приветствовались совсем, где словоблудие и паразитизм высмеивались и осуждались. 
В столичной же богемной тусовке, наоборот, словоблудие, краснобайство и паразитизм были обычным явлением и в большом почёте. Как и лицемерие, кривляние и понты, умение пыль в глаза пускать, производить впечатление. Деловых, ответственных, серьёзных людей он там редко видел. Как правило, одни дебилы, пустышки, “павлины” и “клоуны” вертелись повсюду, женоподобные визгливые мужики и мужеподобные хищные дамы, члены зарождавшегося ЛГБТ, озлобленные, фальшивые и истеричные, острые на слова, на язык, у которых за душою не было ничего, ни одной собственно-рождённой мыслишки. Только чужие цитаты и мысли, книги, картины, спектакли, слова. И сплетни, главное, пересуды... Всё примитивное и засаленное, стародавнее, прокрученное не один раз, наспех заученное и до банальности пошлое.
Встречая на вечеринках известных ведущих и критиков, актёров и режиссёров, Андрей поражался тому пренеприятному факту, как сильно не соответствует их вылощенный экранный образ, сложившийся у обывателя в голове, их образу обыденному и реальному, когда уже нет на них “масок” и париков, дорогих театральных костюмов и грима. На экране-то они красивые, благородные, смелые были, как правило, носители знания и большого ума, рыцари духа, поборники чести, совершавшие героические поступки из фильма в фильм, отдававшие жизнь и богатство за правду и любимого человека. А главное - говорившие мудрые провидческие слова, которые хотелось слушать и слушать, записывать даже в тетрадь - чтобы потом мимоходом сказать их друзьям, перед девушками острословием покрасоваться. Им до одури хотелось следовать и подражать по этой причине, выстраивать судьбу свою по указанным ими лекалам. 
В жизни же, “за кулисами”, вся эта эстрадная и киношно-театральная публика была отвратительно-мелкая как комариная стая, безвольная, бесхребетная, пустая как барабан. И очень непривлекательная, когда начинала что-то своё вещать уже собственным, а не сценарным голосом… Со стороны всё это было так больно и неприятно слышать и подмечать, такую пустоту душевную, в кумирах юности разочаровываться…
- Чего ты мотаешься-то к ним, Лиль, не пойму? - однажды он супруге своей заявил, когда с ней домой с очередного богемного сборища на такси возвращался, расстроенный, раздосадованный и уставший, - чего тебя так страстно в это гнилое болото тянет? К этим пигмеям напыщенным и дебилам, половым извращенцам и клоунам! Они во мне, если хочешь знать, одну лишь брезгливость в душе вызывают вперемешку с гадливостью. Блевать рядом с ними хочется, право-слово, поносом, дерьмом исходить! И это - не преувеличение, не гипербола - избави Бог! Это - мои реальные живые чувства! 
- Слоняются всюду надутые как индюки, важные и гениальные, все - Чацкие и Печорины! Со смеху умереть можно, на них долго глядючи, - засранцы долбанутые, напомаженные!... На меня как на букашку смотрят, как на пугало огородное. Общаются через губу, педерасты, будто бы одолжение делают, милостыню мне дают. Будто бы я - рвань и пьянь подзаборная… Да что там я - простой инженер! Наши славные академики и профессора в сравнение с ними - дети малые и несмышлёные. Вот ведь как эти суки праздношатающиеся себя высоко ценят и ставят! - опарыши недоделанные, пустоголовые! - как гонористо и нагло себя ведут! Откуда в них, не пойму, не возьму в толк, такое смердящее высокомерие?! с чего?! с каких-таких праведных дел, великих трудов и свершений?! 
- Ведь послушаешь их со стороны, нормальный простой человек если их постоит и послушает минут десять, - дураки дураками, дауны настоящие, идиоты. Такой бред порою несут - уши вянут! А туда же! - в столпы и светочи мировые, двигатели цивилизации и прогресса!...
 
Услыхав подобное, Розовская мгновенно изменилась в лице, сделавшись чужой и холодной, враждебной, хищной, предельно-жестокой, - и вероятно хотела что-то колкое и ядовитое ему прокричать в ответ, может быть и ударить, отвесить пощёчину - так ему тогда показалось, во всяком случае. Ведь обидев её друзей, он по сути обидел и её саму, ей выдал в глаза самую уничижительную характеристику, - чего она в принципе не прощала и не переносила, чему не задумываясь давала жёсткий отпор...
Но на этот раз немедленной реакции не последовало, что удивительно. Она не прокричала ему ничего, не вспылила и не ударила, не приказала остановить такси, чтобы на улицу его вышвырнуть как котёнка паршивого и ненужного, - она сдержалась, нашла силы. Девушка волевая была не по возрасту.
-…Ты просто слишком мелок и ничтожен для них, Андрей, - с ядовитой ухмылкой лишь тихо произнесла в ответ через длинную-длинную паузу, глаза враждебно сощурив, - слишком не образован и сер, и сильно не дотягиваешь до их культурного и духовного уровня. Ты - простой инженер, попка по сути, фуфел, и им не ровня. Сам понимаешь это, поди, ревнуешь и тайно им всем завидуешь. Оттого и злишься, и бесишься, желчью исходишь весь, гадости про них говоришь, которые противно слушать. Уж извини за правду: сам напросился. Прости.
После этого она, обидевшись, перестала Мальцева с собой возить, “великую честь” ему этим оказывать - одна тусоваться ездила. Но легче ему от этого не стало, увы и ах, потому что она периодически устраивала “творческие вечера” у себя, сопровождавшиеся шумной гульбой и попойками.
И Андрей вынужден был их терпеть, скрипеть зубами и мучиться, претворяться. Уж очень он любил свою красавицу Лильку, заводилу всех вечеров, страстно привязался к ней, к её красоте и молодости. К тому же, жил у неё, был стопроцентный примак, и не мог запретить ей водить друзей и подруг, диктовать ей свои условия в её доме.
Вот и приходилось ему выносить и любоваться на них - всех этих волосатых и бородатых, нечесаных и немытых, вечно-голодных киношно-театральных додиков и уродов, “гениев” так называемых. По-лакейски встречать их в дверях, обниматься и целоваться, проводить в их шумных глумливых компаниях долгие вечера, их срамные и пошлые бредни выслушивать, ожидая, пока они все нажрутся и напьются, наговорятся, накуражатся и накривляются вдоволь, пьяные уедут домой. А особо сильно-напившиеся или просто наглые ещё и останутся ночевать: спать в гостиной, на кухне или же в ванной комнате, а то и вовсе под зеркалом в коридоре. Останутся - и за ночь из холодильника все продукты выгребут и съедят подчистую. Да ещё и углы облюют “на десерт”, а то и обоссут спьяну-то. Посуду поколют, на Люльку залезть захотят, как и они в стельку пьяную, голою развалившуюся на кровати в самом непотребном виде, мужиков своей наготой приманивавшую. Одно слово - богема, белая кость, “культурная элита” общества! Только успевай бывало за всеми следить, развратниками, пакостниками и греховодниками: чтобы в законный медовый месяц не лишиться жены, не стать “оленем рогатым”… Тошно, муторно ему было с ними, безбашенными и беспринципными кутилками и повесами. Много было лишних забот и хлопот, что свались на его бедную голову после свадьбы.
Андрей не любил, презирал их всех, подруг и товарищей Лилькиных, чувствовал себя белой вороной, изгоем в их шумном театральном обществе, ужасно-надоедливом как головная боль, как вечно-работающий перфоратор изматывающем... Они тоже презирали его, посмеивались и вечно над ним подтрунивали. Называли за глаза “серым валенком” и “лопухом”. И даже “лузером”, “быдлом” и “хамом”… Но главное, Лильку на него постоянно науськивали, призывали поскорее выгнать, расстаться с ним, таким простоватым и недалёким “навозным жуком”, мизинца её не стоявшим...

34

Идиллия в их отношениях разрушилась аккурат с окончанием медового месяца. Конкретно если, то разрушил её разговор, что завела молодая супруга Мальцева за ужином в ноябре, дней за сорок до Нового 1985 года.
- Андрей, - обратилась она к нему, накрыв и усевшись за стол и как-то лукаво и загадочно улыбаясь при этом. - Всё поговорить с тобою хочу, да стесняюсь. Ждала целый месяц, ждала, что ты сам на эту щекотливую тему заведёшь разговор, сам предложишь. А ты, смотрю, не мычишь и не телишься - строишь из себя дурачка-простачка, этакого великовозрастного мужичка-недотёпу. Вроде как не видишь ничего и не понимаешь, не чувствуешь, главное, что в душе у меня творится, что жду и мучаюсь я главного в своей жизни события.
- Ты о чём это, Лиль? - искренне изумился Мальцев, отрываясь от тарелки. - Что я должен видеть в тебе и что понимать? И чего такого особенного ты от меня ожидаешь, какого “главного в жизни события”?
- Ожидаю стать полноправной твоей женой, не понятно что ли, - уклончивый ответ последовал, слегка обидчивый и раздражённый. - Семью создать наконец полноценную, а не половинчатую как сейчас, когда ты живёшь со мной будто временно: сегодня здесь сидишь и столуешься, довольный, сытый и безмятежный, а завтра обидишься на любую мелочь, на ерунду, вспылишь и домой к себе убежишь. И поминай тебя как звали.
- Я чего-то не пойму, Лиль, честное слово, к чему ты клонишь и что имеешь ввиду? - пуще прежнего изумился ошарашенный неожиданным разговором Андрей, отодвигая от себя тарелку и выпрямляясь на стуле, в упор смотря на жену и весь обратясь во внимание. - Почему ты считаешь, глупая, что я могу от тебя убежать, законной своей супруги, которую безумно люблю и страшно горжусь которой? что живу с тобой временно и неполноценно как-то? Что за ересь такая гнездится в твоей голове?! И откуда она, с чего?! Я разве ж дал для этого повод?! Говори давай толком и прямо, в чём ты меня упрекаешь-то и чего от меня хочешь? Без этих твоих намёков и загадок дурацких, бабьих, которых я не понимаю и не терплю.
- Если прямо, начистоту говорить - ладно, хорошо, скажу прямо: ты прописывать меня к себе собираешься, полноправной москвичкой делать, как мужики нормальные поступают здесь у вас, в Москве, когда на иногородних женятся? Чтобы всё у нас было поровну после этого, всё по-честному и по справедливости, как у людей… Ведь мы месяц целый уже с тобою прожили под одной крышей, Андрей, месяц питаемся за одним столом, в обнимку спим и трахаемся безостановочно. И я тебе ни разу за это время не отказала, вспомни, на все твои прихоти и капризы иду, готова из кожи вон вывернуться, чтобы тебя ублажить, удовольствие тебе по-максимуму доставить: ты же мой законный супруг всё-таки, надо, куда деваться-то! Не хочу я, слышишь, чтобы ты “голодный” у меня был и на других баб засматривался… А ты всё от меня получаешь сполна, что только твоей душе угодно - сладенькое и вкусненькое, и аппетитное, - и ни гу-гу в ответ, ни шага на встречу. Живёшь со мной как с любовницей, как с потаскушкой прямо, о которых голова не болит, которых не жалко... Да-да, Андрей, именно так! Не удивляйся и не хмурься, не хмыкай носом!... Переехал ко мне от родителей месяц назад, по-хозяйски обосновался тут, корни пустил - и принялся жить по принципу: всё что есть у меня, бесправной супруги твоей, - это, мол, наше, общее, семейное и святое. Ты этим прекрасно пользуешься: квартирой к примеру вот этой в центре Москвы, которую мой папа оплачивает, - и тебе удобно и хорошо, и очень даже комфортно. Я понимаю. А вот то, что на Соколе, - это только твоё и ничьё больше. К своему ты меня и близко не подпускаешь, на пушечный выстрел что называется. Даже и разговоров о том не ведёшь, намёков никаких не делаешь. Тема эта - табу, как пьянки и блуд у верующих… Нехорошо это всё, Андрей, неправильно и нечестно. И надоело уже, обрыдло даже... Поэтому я и спрашиваю тебя начистоту: ты и дальше меня собираешься водить за нос как бесправную дурочку, или как? Ответь, если сможешь. Я подожду. И согласись, что вопрос этот мой - законный и справедливый…
После этаких Лилькиных страстных слов на кухне воцарились гробовое молчание и тишина: проголодавшаяся Розовская, выговорившись, склонилась на тарелкой устало, ножом и вилкой аккуратно деля на части дымящуюся на блюдце котлету, которую намеревалась съесть. Но при этом было заметно, что она внутренне напряжена, сидит и косится, ответа ждёт, без которого сегодня от Мальцева не отстанет… 
Видя её взволнованное состояние, её злость, Андрей растерялся и замер на стуле, опешивший, при этом тупо смотря на жену и не зная, что ей ответить и чем успокоить, а заодно и себя защитить. 
-…Ну подожди, Лиль, не горячись, - наконец произнёс он, собравшись с мыслями. - Давай всё выясним и рассудим спокойно, без нервов. И без взаимных упрёков и оскорблений, главное, без ругани и вранья. Мы когда с тобой расписывались месяц назад, вспомни, - ни о какой прописке не говорили кажется, не заикались даже. Наоборот, когда ты мне предложение пожениться сделала утром, и я тебе про проблемы с жильём честно всё рассказал, - ты, смеясь, заверила меня, и я это отлично помню, что моя двушка семейная, тесная, якобы тебе не нужна, что твой богатенький папа купит тебе после свадьбы кооператив в Москве, куда мы быстренько и переедем… А теперь ты мне, на голубом глазу, сообщаешь обратное. Да ещё и с вызовом, претензией некоей, ещё и меня обвиняешь в чём-то, в какой-то мифической хитрости и коварстве, и в полном равнодушии к тебе и твоей судьбе. В чём дело-то, Лиль, поясни? Почему вдруг такие перемены разительные в твоих словах и делах после загса и росписи, которые мне и удивительны, и непонятны, и неприятны очень?
- Так я и не отказываюсь от тех своих слов, - натужно улыбнулась Розовская, пытаясь смягчить обстановку и развеять чёрные мысли мужа, на которого, взмокшего и распухшего, красного от напряжения, ей было крайне-неприятно смотреть. - Мне мой папа действительно купит кооператив, вопросов нету. И сделает это достаточно быстро и безболезненно. Мы - люди не бедные, как ты уже понял, месяц пожив со мной, и деньги у нас имеются. Но только, - запнулась она, точные слова подбирая, -…только для того, чтобы я смогла здесь, в столице, кооперативную квартиру купить, я обязана иметь постоянную московскую прописку - понимаешь? Это - непременное условие, Андрей, самое главное и принципиальное. Не москвичей на очередь не становят и квартиры не продают. Можешь это сам сходить и выяснить для справки: в любой жилищной комиссии при горисполкомах тебе это подтвердят и расскажут… Поэтому мне и нужна прописка, и как можно скорей, твёрдая под ногами почва. Я не хочу, мне до чёртиков надоело уже тут, в вашей Москве, быть никем и ничем, висеть в воздухе паутинкой тонкой и перед каждой гнидой расшаркиваться, кланяться и унижаться. Пойми меня правильно… и посочувствуй. И помоги. Век буду тебе за то благодарна.
-…Так ты что же, - произнёс совсем уже растерявшийся Мальцев первое, что почему-то пришло ему в голову и тут же перешло на язык, -…ты из-за прописки за меня замуж вышла что ли? Из-за прописки со мною живёшь? Да?
- Не говори глупостей, Андрей, милый. Я очень люблю тебя, очень! Сам видишь и чувствуешь каждый день, как я перед тобой расстилаюсь. И дальше расстилаться буду - не сомневайся… Но ты и меня пойми тоже, войди в моё положение. Представь на секунду, как тяжело мне учиться и жить, болтаться тут у вас собачонкой бесхозной, брошенной, не имея собственного угла, твёрдой основы и перспективы на будущее. А перспективу мне даст, Андрюшенька, дорогой, несчастная эта прописка! Без которой я буду девочкой на побегушках всю жизнь - это же так очевидно! - никогда ничего не добьюсь стоящего, и половины намеченного не достигну.
- У тебя же есть прописка пока, Лиль, насколько я знаю, в паспорте стоит штамп. Ты в общаге своей прописана, как и сокурсники твои, и живёшь в столице на законных основаниях, как студентка. Тут тебя пальцем никто не тронет поэтому, ни один мент.
- Эта прописка временная, на срок учёбы: ты прекрасно знаешь об этом, Андрей. Я не могу с ней квартиру себе купить: я ж тебе объясняю! И к институту из-за неё привязана накрепко... А вдруг меня из него отчислят завтра, за неуспеваемость или ещё за что. Или, к примеру, сама захочу уйти и чем-нибудь другим заняться, посерьёзнее. Выкинут из общаги немедленно и прописки лишат, будущего… И придётся мне после этого в Одессу опять возвращаться, с которой я наполовину уже потеряла связь. И с каждым новым днём теряю её всё больше и больше. И к Москве не приросту никак, болтаюсь тут второй год как шарик воздушный, брошенный, никому не нужная и не интересная - хуже бомжа прямо!.... Да-да, именно так, именно! - не смейся! Ведь даже и у тех свой облюбованный угол в каком-нибудь московском подвале имеется, где их никто не посмеет тронуть и где они приросли… Поэтому я и ждала, выходя замуж, была уверена даже, что ты, мой любимый муж, единственный и ненаглядный, поможешь мне и подставишь плечо, протянешь руку помощи, дружбы. И первое, что совершишь после свадьбы, - это сразу к себе пропишешь, законной москвичкой сделаешь, полноправной столичной жительницей, стоящей вровень с тобой… А ты про это и не думаешь, оказывается: всё молчишь и молчишь уже целый месяц, сопли ходишь жуёшь, жизнью сладкою наслаждаешься и молодой женой, до бед и проблем которой тебе дела нету. Поматросишь меня с годик, я чувствую, как леденец обсосёшь - и бросишь потом, когда тебе окончательно надоем. Новую иногороднюю дуру найдёшь, которых тут много ходит. Все вы, москвичи, так делаете: это у вас в крови. Мне про этот ваш ловкий трюк подружки с первого дня рассказывали, предупреждали… Только знай, что не честно это, Андрей, не порядочно с твоей стороны - так над молодой женой издеваться, которая тебя как кошка любит и готова для тебя на всё. Только скажи, дай знак - всё для тебя исполню, белкою закручусь и запрыгаю, наложницей из гарема. А ты-ы… Да ну тебя к лешему, циника хитромудрого, лицемерного!…
Розовская приняла страдальческий, предельно-несчастный вид и, как кажется, готова была уже расплакаться прямо за ужином, а может и разрыдаться. Мальцеву было жалко её, очень жалко, всю такую больную, несчастную и обиженную. Но успокоить её он не мог: не в его силах и власти было ей немедленную прописку пообещать, от которой вся её жизнь и судьба зависела.
-…Понимаешь, Лиль, в чём тут дело, - наконец тихо и нерешительно произнёс он, в тарелку свою виновато смотря, не на супругу, и вроде как сам с собой разговаривая при этом, - если б это касалось меня одного - тут и вопросов не возникало: я бы тебя к себе незамедлительно прописал, хоть завтра же. Не вру. Потому что люблю тебя очень и буду всегда любить, и хочу прожить с тобой до конца дней своих. И даже и после смерти не расставаться - так сильно ты мне, дорогая моя, нравишься. Сто раз уж тебе про то говорил - и дальше говорить и доказывать буду… Но я не хозяин квартиры, пойми, не один там живу: я рассказывал. И даже и родители мои не хозяева. Хозяйка у нас бабушка, Алла Константиновна, мать моей матушки, которую ты видела мельком месяц назад, когда в гости к нам приезжала, с родителями и с нею знакомилась, чай сидела пила... Так вот бабушка на Соколе с первого дня проживает: она и получала нашу квартиру в послевоенное время на себя, сестру и двух дочерей, мою маму и тётушку Веру, когда район Сокол только-только застраивался. Она - ответственная квартира съёмщица до сих пор, она одна. За ней - и последнее слово. А мы подселенцы по сути - и родители мои, и я, - которых она по доброте своей до сих пор рядом терпит, не выгоняет на улицу... И захочет ли она ещё и тебя на свою жилплощадь прописывать - большой вопрос. Зная её, изучив, думаю, что не захочет.
- А ты уговори её, Андрюш, - театрально взмолилась Розовская, - объясни всё доходчиво про меня и моё бедственное положение, разжалоби старушку, разубеди. Попроси не вредничать, не мешать нам, молодым, жить привольно и счастливо, про преклонный возраст напомни; намекни, что ей скоро и умирать, с Богом на небе встречаться. Зачем лишний раз грешить, напоследок подличать-то!
- Ну ты уж скажешь тоже: “грешить”, “подличать”, “умирать”! - осадил языкатую супругу Мальцев. - Лишнего-то не наговаривай на мою родню, не надо. Пусть себе живёт бабуля - тебе-то чего?!…
Потом посидел какое-то время тихо, подумал, затылок свой почесал, повздыхал тяжело и протяжно. 
-…Ладно, попробую, поговорю. Завтра же, - наконец притаившейся Лильке ответил, обескураженный, сбитый с толку, чумной, при этом морщась как от зубной боли. - А теперь давай ужинать наконец, и потом пойдём спать. Мне завтра целый день в институте горбатиться - отдохнуть, отлежаться надо…

35

На другой день после работы он сразу же поехал в родной дом на Сокол, в котором не был месяц уже после ссоры с родителями и бабушкой, и страшно соскучился. Своим внезапным приездом он несказанно обрадовал всех, всполошил, взбодрил, прослезил - но лишь на короткий миг, пока молча сидел на кухне и ужинал, последние новости слушал; или когда потом про себя сквозь зубы за чаем рассказывал, и только самые пустяки. 
Но когда он, наевшийся и напившийся, осмелел и только лишь заикнулся про истинную цель визита - слёзную просьбу супруги к себе её прописать, временно как бы, на очень короткий период, - домочадцы как ошпаренные повскакали с мест, взревели, взорвались как по команде. И дружно набросились на него опять, как и месяц назад обзывая блудного сына и внука всякими нехорошими словами и кличками, среди которых слова “идиот” и “кретин” были самыми безобидными. 
Особенно сильно и на этот раз кричала и бесилась бабушка, прожившая долгую трудную жизнь и многое в жизни той повидавшая; жалевшая любимого внука очень, которого она вырастила и воспитала, с первых дней и шагов от беды со всей силой и страстью оберегала. И потому, почуяв большую опасность семье, не стеснявшаяся в выражениях на правах старшей и многоопытной. 
- Я так и знала, что этим всё дело кончится - банальной пропиской, после которой её отсюда и палкой не выгонишь, наглючую Лильку твою. Она со свету нас всех сживёт, с потрохами проглотит и не подавится, - голосила она на всю кухню отчаянно, зло, покрываясь багровыми пятнами на лице от подскочившего у неё давления. - Да я её, эту хитрющую гадину, и мёртвая не пропишу, запомни это, Андрей! С того света вас всех прокляну, если вы это сделаете! А пока живая ещё и хозяйка - чёрта лысого она от меня получит, кукиш с маслом! Во-о-от сволота пронырливая!... Не хватало мне перед смертью по милициям и судам мотаться, пороги там оббивать, деньги бешенные платить адвокатам и судьям, плакаться и унижаться! Когда она, похотливая сучка, всех нас отсюда на улицу без зазрения совести захочет выкинуть! заставит в Медведково переехать, квартиру ради неё разменять! А она захочет, непременно захочет! - и к гадалке не надо ходить! У неё же это на лице написано! Привезёт сюда из Одессы весь свой кагал в виде родственников, когда ребёнка родит и получит все карты на руки, все права! - и что тогда делать прикажешь с ними со всеми, внучок?! Да с ними потом ни один суд не справится! Им тогда уже и ты даром не нужен будешь, простодыра и ротозей, не говоря про нас, грешных. Она себе, прописавшись, кого получше найдёт: познатнее и побогаче... Я эту квартиру своим горбом заработала, когда на оборонном заводе ишачила всю войну, ковала вместе со всеми победу; берегла её как могла, чтобы вам передать по наследству, - закончила бабушка свой монолог. - А теперь ей, задрыге одесской, должна её за так отдавать!? Да не бывать этому! Через мой труп только!
Странное дело - но даже и неизменно спокойный и рассудительный отец выразил на сей раз решительное несогласие, когда они с сыном на балкон покурить вдвоём вышли, чего уже месяц не делали, не курили и не беседовали по душам.
- А если она и вправду квартирку нашу захочет прибрать к рукам, сынок, прописавшись сюда? Что тогда? - резонно высказал он возникшее у него сомнение. - Прописать-то человека легко, Андрюш, сам понимаешь. Написал заявление - и прописал. Всего и делов-то. Выписать потом будет сложно: она уже станет хозяйкой, членом нашей дружной семьи. Как её потом выпишешь-то, подумай?... Люди вон годами по судам бегают, из-за жилплощади судятся и ругаются, врагами становятся на всю жизнь. До смертоубийства дело доходит! А где гарантия, что эта Лиля твоя разлюбезная не такая, что честная и порядочная, как говорит, как тебе по ночам нашёптывает? Ты лично можешь за неё поручиться, лишь месяц с нею прожив?... Стелют-то они все хорошо, все мягко, Андрюш. Да только спать потом жёстко бывает. Вообще тогда, если что дурное случится, нам не захочется спать. И не захочется, и негде будет.
- Да на хрена ей наша старая двушка сдалась, отец, подумай, если она себе кооператив быстро купит? - попробовал было Мальцев защитить жену и заодно родителей успокоить. - Купит, переедет туда, там пропишется - и забудет про нас про всех. Денег у них, как я понимаю, много. Чего им с нас, нищих, брать-то?
- Хорошо, если так, как ты говоришь, хорошо, - согласно закивал головою старший Мальцев, но тут же и опроверг сам себя, внёс в душу сына сумятицу. - Ну а если вдруг не захочет отсюда выписываться, когда кооператив купит как обещает, а захочет здесь с нами жить? Мы её силой отсюда выгнать уже не сможем: это абсолютно точно. Тем более, когда она забеременеет и ребёнка родит, молодой мамой станет, на страже которой будет Закон. Ты об этом подумал, сынок, такой вариант рассматривал? Родит и станет сразу же права качать: будет хозяйкою тут и там, иметь в Москве две квартиры. Поди плохо, да! Ну согласись, Андрей, сделай милость. Согласись, что от лишнего добра ещё никто и никогда не отказывался… А мы с мамой и бабушкой твоей останемся на бобах - вообще останемся без квартиры. И куда нам тогда прикажешь деваться? где старость свою встречать? В коммуналке? Прописавшись, она уже станет командовать здесь, верховодить, порядки свои устанавливать - не мы. И как она с нами и тобою тогда поступит? - один только Бог и знает. 
- И заодно ещё вот про что хорошенько подумай, - глубоко затягиваясь сигаретой, резонно добавил отец. - Кооперативы у нас на окраине строят, как правило, в спальных районах возле МКАД, куда люди не очень-то охотно и едут. И все дома там, плюс к этому, - панельные и дешёвые, в которых шумно и холодно зимой, а летом - душно и жарко. А наша квартира - сталинская, кирпичная, “распашонка” к тому же, где стены в метр толщиной, звукоизоляция идеальная, экологическая чистота, потолки высокие с лепниной; две комнаты по 20 метров, кухня 12-метровая, четвёртый престижный этаж, окна во двор выходят. И район престижный у нас, почти что центр. Места изумительные, метро рядом… Знаешь, сколько такая квартира стоит, если, к примеру, её продать?! Несколько кооперативов купить можно где-нибудь на окраине… Да за такие жилища в Москве люди насмерть бьются, сынок, всеми правдами и неправдами в них хотят поселиться. Я вон когда скажу кому на работе, что на Песчанке живу, да в сталинках знаменитых, - ух как мне все наши мужики и бабы завидуют с окраинных-то районов, из Новогиреева и Гольянова, с Профсоюзной той же. Буржуем считают меня, знатью!... А ты говоришь, сынок, зачем ей наша старая двушка нужна. Не горячись и не торопись с выводами-то, дорогой ты наш человек, по молодости и неопытности не нарвись на проблемы и беды...
Доводы батюшки были весомыми: Андрею нечем было ему возразить. Поэтому последние десять минут они простояли на балконе молча, думая каждый о своём и попутно любуясь двором и его убранством, который обоим страшно нравился.
-…Так что лучше послушай бабушку, сын, не пори горячку, не руби сплеча, - подытожил отец разговор, возвращаясь с Андреем в квартиру. - Повремени пока с пропискою-то, повремени; поживи с нею, Лилькой своей, так хотя бы годок, не совершая резких и судьбоносных шагов, после которых возврата назад уж не будет. Год всего и понадобится, от силы - два, чтобы получше её узнать и не попасть впросак, на большие неприятности не нарваться… Тем более, что и проблем с жильём у неё пока никаких нету: живёт в нашем городе королевой, как дай Бог каждому жить, о чём многие москвичи мечтают. Чего ей истерику-то закатывать через месяц всего, нервы тебе и нам начинать трепать, чего-то от нас и тебя требовать?! Ишь какая нетерпеливая она у тебя попалась: всё ей сразу же подавай, козе норовистой, все столичные блага и прелести, которых мы, коренные жители, всю жизнь добиваемся и всё никак не добьёмся…

После балконного разговора с отцом Мальцев собрался и уехал к жене, не солоно хлебавши что называется. В глубине души он, расстроенным возвращавшийся на проспект Мира, понимал правоту родственников, отца и бабушки прежде всего, где-то даже и соглашался с ними, что опасность безусловно была на неприятность, проблемы нарваться, с которыми регулярно сталкивались москвичи, прописывая к себе иногородних... Но как ему было преподнести это всё своей Лильке, под каким соусом, которая его весь вечер жадно ждала, для которой прописка была вопросом жизни и смерти… Надо было думать, быстрее соображать, как половчее себя от ненужных семейных разборок избавить, склок, чтобы не портить ночь и не лишаться обворожительных женских ласк, поцелуев, страстей и прелестей, которые ей сопутствовали. «Чтобы и рыбку съесть, и на кол не сесть» - как в таких щекотливых случаях говорят в народе.
Поэтому-то, переступив порог шикарной Лилькиной квартиры, он ничего не стал говорить выбежавшей ему навстречу жене, что у него час назад дома творилось, какой громоподобный скандал с домочадцами. 
- Давай повременим, Лиль, с пропиской, - лишь сказал ей устало, проходя сразу же в спальню и намереваясь раздеться и на кровать лечь, чтобы там отойти поскорей от сегодняшней нервотрёпки. - И давай не будем устраивать шумных семейных сцен, игр и гонок на выживание, на прочность себя проверять, кто первый из нас сломается от ругани и поношений. А лучше давай заживём опять тихо и празднично, как до этого жили. Медовый месяц только-только закончился, вспомни, в котором нам было так хорошо вдвоём, тепло и сладко словно в утробе матери. Пускай и дальше так же сладко и вкусно будет: зачем эту сладость и прелесть добровольно ломать? Пока ведь тебе есть где жить, согласись, обстоятельства тебя не припёрли к стенке. И слава Богу, как говориться. Всё у тебя путём, и что надо для счастья - имеется... Поживём с тобою спокойно годик, другой, родители к нам привыкнут… И, глядишь, всё и поменяется кардинальным образом. Они подобреют, перестанут трястись и бояться, когда поймут, что всё у нас с тобой хорошо, - и пропишут тебя к себе, непременно пропишут. Я сам их о том тогда попрошу, жёсткое условие им поставлю. Обещаю тебе! Клянусь!... А сейчас давай спать побыстрее ляжем: я сегодня устал как собака! голова весь вечер трещит от шума и от проблем свалившихся.
Но Розовская словно бы и не расслышала последнего предложения мужа: ей дела не было до его больной головы. Внимательно выслушав всё, что сказал ей Андрей, она мгновенно изменилась в лице, сделалась серой, чужой и холодной.
- То есть родители, как я из твоих слов поняла, меня к себе прописывать не собираются. Категорически, - с расстановкой выдавила она грозно, принимая самую зловещую позу и выражение, по-японски щуря глаза. 
- Да там не родители даже больше против, а бабушка, - стал оправдываться Мальцев. - Она ведь старенькая у меня: в декабре ей 78 лет исполнится. Вот и мечтает бабуля умереть тихо и на собственной койке, без нервотрёпки, ругани и дележа квартиры, без всех тех ужасов, понимай, что ей каждый день мерещатся и которых она больше всего страшится… А тут новый человек появился в семье, которого она не знает. Вот она и бесится и истерит от страха. Её понять тоже можно, понять и посочувствовать ей... И, знаешь, если по правде, мне её, бедную, жалко. Честное слово! Не хочу я взваливать на неё в таком возрасте собственные проблемы. Пойми меня правильно, Лиль, не хочу!
-…Значит, бабушку старенькую пожалел, - с ядовитой ухмылкой ответила на это Розовская, на мужа как на врага посматривая. - Молоде-е-ец! Ты хороший внук, Андрей, через чур заботливый и правильный! Бабуля может гордиться, что ты так любишь её, перед соседями тобою хвастаться, ставить тебя в пример. Правда-правда!... Ну а жену молодую значит тебе не жалко, что она нервничает, места себе не находит; что в Москве никому не нужна, не привязана к месту - и сильно переживает, второй год комплексует из-за этого печального факта! А чего ты тогда раздеваешься-то, не поняла, и по-хозяйски в постельку мою ложишься, если тебе на меня наплевать, если бабка тебе дороже?... Любви дармовой захотелось, да, поцелуев и ласки женской, страсти, тепла на ночь, сексу?! Одному-то спать плохо, поди? - и холодно, и “голодно”, и бесприютно? - я понимаю. Как понимаю и то, что хорошо ты устроился, парень, как я погляжу! Прямо как клещ-паразит настоящий! Хочешь “клубничкою” сладенькой каждый Божий день до отвала питаться - и за неё не платить: на дармовщинку жить у меня под юбкой, этакой порточной гнидой или тем же клопом, надоедливым и вонючим… Ну нет уж, мой дорогой, хватит: не на ту напал. Иди вон в большую комнату и спи там теперь один. И онанируй всю ночь, как это до меня делал; лежи и дрочи до утра как желторотый пацан, удовлетворяй сам себя и кайфуй от этого. А я лучше в это время посплю: здоровее буду… А утром вставай и завтрак себе готовь у плиты, и жри потом в одиночестве эту свою стряпнину… Я же больше своих супружеских обязанностей исполнять не стану, так и знай, дорогой, если ты свои исполнять не хочешь, если старую, выжившую из ума бабку легко на меня меняешь и мне же и говоришь о том, вроде как даже с упрёком: какая я, дескать, плохая жена, жить вам спокойно и тихо мешаю своими проблемами. Во-о-о дают, а! Родственнички плутоватые, хитрожопые! Ловкачи-москвичи! Ничего-ничего, я приучу вас к порядку, как ссать и за кусты держаться, заставлю себя уважать!... Ну-у-у, чего вылупился как сыч?! Ты слышал, что я сказала?! Давай поднимайся с кровати и проваливай отсюда в большую комнату, на диване там спи. Видеть не могу твою рожу!...
Поняв, что жена не шутит, перетрусивший Мальцев поднялся и ушёл на диване спать… Но всю ночь не сомкнул глаз, огнём горя изнутри и чувствуя, что произошло что-то страшное между ними - трагическое, роковое и непоправимое, - после чего возврата назад не будет, ни при каком условии и старании с его стороны. Кончились, увы, и их первый медовый месяц, и тихая спокойная жизнь, достаточно банально и пошло кончились. Как и на светлое совместное будущее надежда, на крепкую молодую семью… А вместе с этим - и целое море счастья куда-то вдруг испарилось, будто бы глубоко в землю ушло после внезапного скандала-землетрясения, которого также невозможно будет вернуть никакими силами. Зови его, не зови!…

36

А их семейный корабль после того злополучного разговора и вправду заколыхался, задёргался, затрещал как при девятибалльном шторме. Пока вдребезги ни разбился весной о “подводные рифы”, что у молодожёнов несовместимостью называются, и ни рассыпался окончательно на радость всем. 
Жизнь у них с той поры, если морскую терминологию дальше продолжить, пошла как бы волнами, вверх и вниз, когда гребень очередной волны: относительное спокойствие и миролюбие в их отношения, напоминавшие первый совместно-прожитый месяц со стороны, -  сменялся глубоким падением в пропасть, погруженьем в бездну, в пучину морскую, когда у них начиналась страшная ругань из-за прописки, и они ссорились в пух и прах, по разным комнатам разбегались, разным кроватям. А ближе к Новому году - и вовсе по разным квартирам: Розовская взяла за правило Мальцева к родителям выгонять. А самой отдыхать от него, жить одной либо с друзьями. 
Вот и Новый 1985 год они, разругавшиеся до громкого, встречали розно: Андрей на Соколе у родителей, Лилька - на проспекте Мира с сокурсниками по ГИТИСу, которых дополнили и выпускники. Оттянулась на праздники так без опостылевшего супруга, что и чертям тошно было. По слухам, напилась в стельку пьяная и потом по очереди переспала со всеми, кто у неё был в гостях и на неё захотел забраться, сладости её вкусить. Вела себя пошло, развязно и похотливо, словом, с неким вызовом даже, бравадой, пытаясь этим будто бы Мальцеву насолить.
А после праздника, очухавшись и проголодавшись, позвонила мужу, поздравила с Новым годом и попросила вернуться назад виноватым голосом. Уверяла, что ей одной очень плохо и грустно, что холодильник у неё пустой; просила, чтобы Андрей не гневался и побыстрей приезжал к “своей милой девочке”, не мучил и не томил её, а лучше приласкал и утешил.
И ошалевший от счастья супруг, собравшийся за одну минуту, всё бросил в отчем дому и, сломя голову, помчался к жене, которую безумно любил и без которой тосковал безмерно. Она ведь такая сладкая с ним была, под настроение-то, взрывная, податливая и аппетитная, так тонко чувствовала его, истошно кричала в объятьях, по-звериному дёргалась и извивалась, истекала соком во время оргазмов, которого было так много, как у берёзки весной, что хоть впору в банку его собирай и консервируй на зиму… Разве ж такое забудешь когда, из памяти выкинешь их умопомрачительные сексуальные оргии! Оральный или анальный секс, секс в ванной, прихожей или на кухне, - ей было всё не по чём и всё хорошо, всё в радость. Такая это была неуёмная и безотказная в любви женщина. Именно женщина - не лесбиянка, не синий чулок! - любившая эрос и мужиков до безумия… Заражённый её женскими чарами Мальцев уже не мог без этого жить, нормально дышать и работать, есть спокойно и спать, общаться с родственниками и друзьями. Он сделался “наркоманом” и “пьяницей” одновременно, безвольным рабом любви, послушным орудием в руках своей похотливой разбойницы-Лильки.
Вернувшийся, он очумело кидался в её объятия, с трудом успевая раздеться, одеяния с неё и себя снять, и они барахтались на кровати до одури, до изнеможения, до синяков и ссадин, и кровавых засосов повсюду, навёрстывая упущенное, давая крику, треску и шороху на весь дом, поражая этим эротическим буйством соседей. После чего жили спокойно и тихо несколько дней, купаясь в любви и ласках. 
Но потом, будто ужаленная и встрепенувшаяся, одержимая маниакальной идеей немедленно москвичкой стать, насупившаяся Розовская напоминала Мальцеву про прописку, которая ей была нужна позарез, которой она прямо-таки бредила, - и у них опять начинался громкий скандал, кончавшийся разлукою и разъездом. Рассерженная своенравная Лилька, не добивавшаяся своего, выгоняла Андрея к родителям в качестве наказания, отлучая его от тела и от любви. Но через какое-то время, опомнившись и остыв, возвращала назад. И у них всё начиналось сначала - какая-то совершенно безумная, если со стороны смотреть, трагикомическая семейная карусель, которой конца и края не было видно. 
С уверенностью можно предположить, что норовистая и неуправляемая супруга, не терпевшая отказов и возражений, или когда что-то было не по её, совсем по-иному бы себя с Андреем вела, куда свирепее и решительнее, и эффективнее, что существенно, будь у неё на руках главный козырь - ребёнок, которым бы она как щитом прикрывалась, как бревном прошибала стены. Или хотя бы только беременность, которая б тоже ей на пользу пошла, поспособствовала своего добиться... Но забеременеть от Мальцева она почему-то никак не могла, хотя и совокуплялись они первое время почти что безостановочно. Уж слишком разные они были, видать, - во всём; по-разному смотрели на мир и на вещи. Вот Господь-Вседержитель им детишек и не давал - на кой ляд, действительно? - которых бы им потом всё равно пришлось со скандалом растаскивать и делить; вместо того, чтобы холить, любить и беречь, совместно растить и воспитывать…

Волнообразная скандальная совместная жизнь и Андреева туда-сюда беготня с вещами продолжались у них до середины марта 1985 года, чуть больше четырёх месяцев по времени. И когда и чем те их раздоры закончились бы? - Бог весть. И закончились бы вообще чем-то реальным и путным? Несдержанная Розовская, ужасно истеричная как выяснилось, жестокая, нахрапистая и своевольная, хотя и бесилась от мужниной несговорчивости, неготовности её прописать, хотя периодически и выгоняла Мальцева вон из дому, видеть его весной уже не могла и давно разочаровалась в нём как в мужчине и личности, если вообще когда очаровывалась, - но, тем не менее, насовсем его отпускать не хотела: было б себе дороже. Главную-то свою цель, прописку, она не достигла ещё, забуксовала в начале пути, упершись в твердолобых родственников. Поэтому глупо было бы выходить из игры, концы обрубать, идти на попятную, не получив приза, столичного мужа окончательно прогонять, от которого, если по-честному, ей в плане будущих перспектив было мало проку? Но… прописки-то - они на дороге не валяются, как известно. А она расчётливая была девушка, целеустремлённая и волевая; была по натуре бойцом. И сдаваться кому-то без боя, задумав чего-то, уступать или отступать, терять выгоду ей было не по нутру и не по сердцу. Тем более - великовозрастному телёнку-Мальцеву, который быстро сделался у неё ручным, которым она как комнатной собачонкой командовала. 
Ведь неизвестно было, действительно, появится ли ещё москвич на её тернистом столичном пути, который захочет взять её в жёны и одарить жилплощадью. И «лучше иметь синицу в руках, чем журавля в небе»; хоть крохотную надежду, чем совсем никакую. Эти немудрёные правила человеческого преуспеяния - держать на поводке жертву и до последнего пить её кровь - она с молодых лет усвоила, а может и родилась с ними… Поэтому и стояла насмерть в борьбе, думая лишь о выигрыше, о победе…

37

Однако же мужа она выпустила всё ж таки из своих цепких лап: Андрею здорово повезло - помог его величество Случай. Или Сам Господь Бог подумал-подумал - и вмешался в бракоразводный процесс, стеною вставший на его, раба Божьего Мальцева, защиту. 
Случилось же тогда вот что. В середине марта, после очередного скандала в семье и поспешного бегства-ухода к родителям, Андрей, у которого на проспекте Мира остались вещи - тёплые брюки, пальто и свитер, - решил отпроситься с работы пораньше и заехать за ними к жене, рассчитывая, что она в это время обязана быть на занятиях в институте, и он с ней не встретится, не пересечётся. Но когда он приехал к Розовской, открыл ключом дверь и тихо зашёл в прихожую, он увидел на вешалке её песцовую шубу, а рядом - дорогую мужскую дублёнку, показавшуюся подозрительной... Из спальни в этот момент доносились скрипы кровати и стоны, обескуражившие его, неприятно его поразившие, заставившие больно заныть и затрепыхаться сердце в предчувствие большой беды. И когда он осторожно, на цыпочках зашёл туда, - то увидел ужасающую картину. На их широкой кровати животом вверх лежал какой-то бородатый и лохматый голый мужик сорокалетнего возраста, а сверху на нём сидела голая Лилька в известной позе наездницы и как змея извивалась, подпрыгивала вверх и вниз, поочерёдно груди свои набухшие ему в рот умело засовывая. Было заметно, что она перевозбуждена, что ещё немного, секунду-другую - и наступит разрядка процесса, послышится её пронзительный истошный крик, Мальцеву так хорошо знакомый, когда она разразится бурным громоподобным оргазмом, задёргается, затрепыхается как рыба в сети и обессиленная упадёт на грудь своего волосатого обольстителя, вцепится губами и зубами в него жадно и хищно, как матёрая волчица в ягнёнка, и будет долго-долго губы его сосать - до боли, крови и посинения... Нет, видеть такое со стороны Мальцеву было невыносимо! Ждать, когда она, развратная Лилька его, слюней любовника насосавшаяся, ещё и минет ухажёру примется делать - на десерт, - что делала после полового акта всегда, что было у неё традицией...
И тогда он, взорвавшийся ненавистью изнутри, красный, раздувшийся как помидор и ужасно свирепый от ревности и от злости, не имея сил лицезреть творившееся на его глазах непотребство, грозно вышел на середину спальни и подчёркнуто громко спросил:
- Эй, голубки, я вам не сильно мешаю трахаться-то?
Услышав голос супруга сзади, Розовская вздрогнула, выпрямилась и замерла, как вкопанная «остановилась на половине дороги», болезненно морщась при этом. Но с совратителя не слезла испуганно и виновато - вот что в ней поразило больше всего, - не поспешила одеться и перед мужем на колени броситься… Мало того, она лишь вздохнула тяжело и протяжно, с заметной досадою даже, скривилась в ухмылке брезгливой и неприятной, и потом обернулась на Мальцева с раздражением и сказала зло, смотря ему прямо в глаза:
- Такой кайф обломал, козёл. Не мог зайти минутой позже, чтобы я кончила... 
- Ты что, Андрюш, следить за мной вздумал что ли, уличать в неверности, да? - тряхнув головой устало, добавила она презрит... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9