стрекалов александр сергеевич Жанр прозы:

18 марта 2017 Драма

а ждёт-то?   
И следующий танец его избранница одиноко простояла у стенки, глаз не отводя от дверей. И как только в клубе очередная пауза образовалась, вслед за которой аккорды новой песни послышались, Андрей вдруг сорвался с места и, чувству внутреннему повинуясь, мало ему самому понятному, в помещение сломя голову бросился, словно бы опоздать боясь. Там он, парней и девчат расталкивая, к Наташе соколом подлетел, остановился перед нею робко, перед её очами ясными. «Здравствуйте, - поздоровался бархатным голосом, - разрешите на танец Вас пригласить?» - предложил с жаром… И услышал в ответ желанное: «Конечно», - сказанное, как ему показалось, с приподнятым чувством. По голосу девушки и взгляду нежному так, во всяком случае, можно было судить.
Они вышли, трепещущие, на середину зала, приобнялись нежно, соединились в танце. И Андрей, духами терпкими одурманенный, предельно счастливый, светящийся, сразу же каяться кинулся за недостойное поведение, что он неделю назад учудил. 
- Наташ! - затараторил он, заглушая музыку и на партнёршу виновато поглядывая. - Вы простите меня пожалуйста за прошлый раз: что подлетел к Вам как чумовой и куда-то там стал приглашать Вас с дуру! Я не знаю даже, какая муха меня тогда укусила: я в жизни-то не такой - не такой нахальный и самонадеянный!
- Вы напрасно извиняетесь, - спокойно ему Наташа ответила, на Андрея просто и прямо взглянув. - Ничего такого страшного Вы не сделали и ни сколько, поверьте, не оскорбили меня… А погулять, - добавила она, чуть подумав, - погулять давайте сейчас пойдём. Если хотите, конечно, если не передумали?
- Хочу, очень хочу! - ошалело затряс головою Мальцев, не веривший ушам своим.
- Хорошо, - доброжелательный ответ последовал. - После танца этого и пойдём: я готова…

Когда танец закончился, наконец, толкотнёй беспорядочной обернувшись, беспорядочными из угла в угол хождениями, они, уже сговорившиеся, к выходу вместе пошли под удивлённые взгляды заполнившей клуб молодёжи, под язвительные реплики и ухмылки, которые, впрочем, они пропускали мимо ушей, которые, к счастью, плохо до них доходили. Они пребывали в таком состоянии оба - возвышенно-сомнамбулическом, - что даже и родителей своих не заметили б, вероятно, окажись те на их пути. 
На улице они медленно двинулись в сторону школы, что на другом конце деревни располагалась и куда дорога от клуба вела: оба плохо соображавшие что-либо, плохо помнившие - только смех и музыку слышавшие за спиной, что их долго ещё преследовали. Потом это всё стихло само собой, клуб из виду пропал; пропали и местные жители, что гурьбою толпились у клуба. И они остались одни посредине деревни, совсем одни. 
Перед обоими сразу же встала проблема: как им себя вести, что говорить друг другу, что делать, - проблема для молодых людей совсем, надо сказать, нешуточная и непростая, от решения которой зависело всё - все их дальнейшие, удачные или неудачные, отношения. Им-то хотелось каждому в самом выгодном свете друг перед другом предстать, всё самое лучшее, качественное и достойное, самое сокровенное на обозрение избраннику сердца выставить. И этим мил-дружка словно жемчугом или чем другим одарить, до глубины души порадовать-осчастливить, стёжку-дорожку единственную к сердцу его найти словом искренним, верным... Но как это было сделать без посторонней помощи, подсказки доброй, совета? - они не знали; не знали даже, что им за лучшее почитать, за безусловно выгодное и правильное. А выставляться глупыми или грубыми им не хотелось совсем, обижать не хотелось другого репликой неосторожной, пошлостью.
Вот они и молчали упорно весь вечер, окостеневшие, с мыслями рассеянными собирались, справлялись со стихийными чувствами. И потом истерично весь путь шлифовали и фильтровали мысли в своих кружившихся головах, и также истерично их от себя далеко прочь отбрасывали за ненадобностью. Упорно мочала Наташа, от озноба всю дорогу ёжившаяся, натужно молчал Андрей: обоим было несладко. 
Тут бы Мальцеву, конечно, неплохо было бы инициативу разговора в свои руки взять - как лидеру и мужчине, как инициатору, наконец, неожиданной встречи их и свидания. Но он был большим и глупым ребёнком ещё и не имел в подобного рода делах ни малейшего навыка, опыта. Он попробовал было, сбиваясь, про погоду разговор завести, про красоту деревни. Но так это глупо у него получилось, коряво и пошло одновременно, что он, почувствовав это, быстро тогда затих и шёл потом всю дорогу молча, индюка надувшегося напоминая… Он подружку про главное забыл даже спросить: местная она или приезжая? а если приезжая, то откуда? Не из Москвы ли самой? не землячка ли? Его будто заклинило изнутри, работу сознания, речи парализовало. И придумать путного в тот момент он так ничего и не смог: ему даже и простое-то слово произнести было очень и очень сложно…

Так они и проходили молча весь вечер, истомились, измучились оба, лицами почернели как два врага и даже и в росте уменьшились будто бы - так показалось со стороны. И когда Андрей подругу осунувшуюся к дому её подводил, добротному красивому зданию из красного кирпича, на высоком фундаменте выстроенному, он уже был твёрдо уверен, расстроенный, точно знал, что это - последняя их прогулка. И больше его спутница ясноглазая с ним гулять не пойдёт никогда, не станет себя подобною пыткой мучить. 
Каково же было его удивление, когда остановившаяся возле калитки Наташа, подурневшая от усталости, от напряжения, всю красоту свою по дороге будто бы вдруг растеряв, вдруг спросила, на ухажёра косноязычного посмотрев с укором: 
- Вы будете в клубе в следующую субботу? 
- Не знаю. Буду, наверное, - неуверенно ответил Мальцев, с виноватым видом перед девушкою застыв, как и она некрасивый, предельно уставший. 
- Приходите, - услышал он далее совсем уж невероятное. - Я буду Вас ждать.
После этого они простились быстро, без сожаления, и Наташа за калитку зашла, в дом поднялась по крыльцу и скрылась за резной дверью. А проводивший её взглядом Андрей, развернувшийся и засеменивший в школу, только головою тряс всю дорогу, вздыхал протяжно и тяжело, как дурачок лыбился, не понимая совсем ничего, понять и не пытаясь даже. 
Но настроение у него поднялось, однако, чуть-чуть просветлело в душе. Потому что он почувствовал, договор на будущее держа в голове, что не всё у него, бедолаги, плохо, не всё безнадёжно, как оказалось. И окончательной ясности в этом наитруднейшем деле нет никакой: ясность, скорее всего, в следующую субботу наступит. 
«А раз так, - устало подытожил он уже в лагере, на небо звёздное посмотрев и звезду Полярную, путеводную, там разыскав по привычке, свою судьбу по ней, прорицательнице, пытаясь будто бы предугадать, дальнейший ход событий, - то значит и голову пеплом рано ещё посыпать, рано скулить и хныкать, Андрюха!… Ждать просто надо, не суетясь, что у нас дальше будет…»

12

В третью сырлипкинскую субботу, в общей массе товарищей шагая на танцы, он увидел Наташу ещё на подходе к клубу: она прогуливалась взад-вперёд у крыльца, - увидел - и сердцем за неё в третий раз порадовался, истому сладкую ощутив, морозный озноб по коже. До чего же красивая она опять была, в дорогой джинсовый костюм светло-голубого цвета одетая, сидевший на ней как влитой, бледно-розовый топик тончайшего хлопка, что грациозно выглядывал из-под распахнутой настежь куртки, животик её упругий лишь слегка прикрывал, просвет небольшой над брюками оставляя - такой соблазнительный для парней, такой аппетитный и возбуждающий. Подходившему к клубу Андрею оставалось только дивиться, с каким исключительным вкусом всё это было подобрано, как вся одежда Наташи безукоризненно подходила ей - будто бы из неё самой вырастала; как бесподобно возвышали и красили её, наконец, золотисто-жёлтые волосы, мантией развевавшиеся за спиной. Молодые стройотрядовцы, что шагали рядом, только язычками защёлкали от удовольствия, глаза восхищённые широко раскрывая и затихая как по команде, в один созерцательный обращаясь порыв…
Неизвестно, как бы повёл себя в той ситуации оробевший Мальцев: решился бы первым к ней подойти прямо на улице, не решился? - но Наташа опередила его, помогла.
- Здравствуйте, Андрей, - очаровательно улыбнувшись, сама поздоровалась с ним, когда он в толпе студентов с ней поравнялся и удивлённо на неё посмотрел. - А я Вас жду. 
- Здравствуйте, - останавливаясь подле неё, ответил наш покрасневший герой растерянно, не ожидавший подобной встречи на глазах всей деревни, отряда… и Наташу такой увидеть не ожидавший, которой он в своей студенческой куртке, дешёвых брюках и сандалиях простеньких уже и не ровня показался, и в смысле формы по всем статьям уступал. Она такая яркая и величественная стояла в лучах заходящего солнца, в себе и своей красоте уверенная, ароматы дурманящие источавшая, - что он только диву давался, понимая, убеждаясь теперь воочию, что чудную девушку эту по-настоящему ещё и не видел совсем, не знал, когда её издали или через стекло рассматривал, или даже когда пару раз танцевал; что в действительности-то она во сто крат привлекательней и интересней… Он и в прошлый раз, как оказывается, с ней по деревне гуляя, её не рассмотрел как следует, не оценил - потому что под ноги себе смотрел да по сторонам всю дорогу, бледнел и ёжился как последний трус, про разговоры проклятые думал: что сказать? как сказать? и надо ли вообще говорить, вздор нести, околесицу? Да и она, как кажется, в прошлый раз совсем не такая была: тоже шла рядом сумрачная от волнения, закрепощённая, замкнутая, невзрачная под конец. А сегодня-то, успокоившись, как расцвела! Прямо как яблонька молодая, весенняя!...
- Ну что, пойдёмте гулять? - засмеялась Наташа беспечно, на ошалелого ухажёра лукаво поглядывая, довольная, видимо, впечатлением, что произвела на него. - Только можно я Вас под руку сегодня возьму? - спросила быстро. - А то у нас тут дороги ужасные: колдобина на колдобине, - и запросто можно упасть.
Не дожидаясь ответа, пока ухажёр поймёт и по достоинству оценит её поступок и погулять пройтись предложение, она ловко так обхватила левую руку Мальцева чуть выше локтя своей маленькой ручкой, на запястье дорогими серебряными часами украшенной с таким же посеребрённым браслетом, по-хозяйски развернула его тихонечко, за собой потянула от клуба прочь. И они, один другого поддерживая, прижавшись друг к другу как два голубка, пошли, счастливые, по деревне, ловя на себе со всех сторон взгляды колкие и завистливые…

На этот раз измученная прошлой прогулкой Наташа, всю неделю прогулку ту злополучную вспоминавшая и анализировавшая, решила своему ненаходчивому кавалеру помочь: разговорить его постараться с первых минут, немоту с него снять, напряжение. Чтоб ни ему и ни ей не страдать вдвоём, не превращать их субботние гуляния в пытку.
- Андрей, расскажите мне о себе, - попросила его сразу же. - Кто Вы? откуда родом? как Вам живётся здесь у нас в захолустье? как отдыхается? как работается?...
На нерешительного и растерянного Андрея это подействовало самым чудесным образом: здесь его обворожительная спутница оказалась права. Потому что он, её ручку маленькую под мышкою ощущая, что доверчиво прижималась к нему и через пожатие о многом ему говорила, да ещё и просьбу такую, предельно искреннюю, услыхав, предельно заинтересованную, как показалось, - он преобразился неузнаваемо: выпрямился, лицом просветлел, плечи свои широко расправил. Его как будто живой водой окропили из кружки, и он после такого “кропления” самим собою вдруг стал - весёлым, общительным, мягким, - каким его и знали друзья, за что и ценили. 
Он рассказал подружке, не торопясь, ладошку её белоснежную с нежностью прижимая, с нежностью её саму поддерживая плечом, что родом он из Москвы, родился и вырос, и живёт на Соколе, на Песчаной улице, которую считает самой лучшей в столице: самой зелёной, тихой и самой красивой. При этом он подчеркнул особо, с некоторой гордостью даже, что он - москвич коренной. Потому как и родители его - москвичи, и даже и бабушка с дедушкой по материнской линии.
- А Вы, Наташ, когда-нибудь бывали в Москве? - спросил он её в свою очередь. - Вы не москвичка, случаем?
- А что, похожа? - улыбнулась она игриво, на Андрея особенно внимательно посмотрев, искренность вопроса его угадать пытаясь.
- Да, очень похожи! очень! - затряс головою Мальцев, совсем и не думавший разыгрывать спутницу, шутить.
- Спасибо за комплемент, Андрей. Не скрою: он мне приятен, - ответила Наташа, счастливая, почувствовавшая, что не шутят с ней, не разыгрывают как дурочку пустоголовую, комедии не ломают. - Но я не москвичка, я - местная; здесь родилась восемнадцать лет назад, выросла, ума и сил набралась; здесь же и школу-десятилетку заканчивала… А сейчас в Смоленске учусь, в институте педагогическом; закончила первый курс в июне, на второй перешла; в будущем буду учительницей, русский язык и литературу буду преподавать… И родители мои здесь живут, - подытожила она свой рассказ. - Я у них отдыхаю…

Разговор их затих, опасной паузой опять оборачиваясь. Но Наташа быстро паузу прервала, не позволила ей, как в прошлый раз, в молчание тягостное развиться.
- Скажите, Андрей, а почему Вы в стройотряд поехали? - тихо спросила она, видя, как спутник её начинает опять зажиматься, - почему захотели в нашей смоленской глуши всё лето жить? в грязи, песке и цементе возиться? Вместо того, чтоб где-нибудь отдыхать как положено, сил набираться перед учёбой. Учёба-то у вас в МАИ тяжёлая, я думаю: там, поди, столько здоровья требуется. А Вы тут силёнки свои бесшабашно тратите, изводите сами себя. Скажите: для чего это нужно? чего не хватает Вам?
- Так силы-то человеку на то и дадены, чтобы их тратить и куда-то прикладывать, - ответил обрадованный Андрей, смышлёную девушку мысленно благодаря за помощь и крепче прежнего к ней прижимаясь. - Будешь их экономить, беречь - хитрить и выгадывать то есть, копить про запас, на развлечения там и глупости разные, - их у тебя Боженька сразу же и отнимет, другим передаст, кто получше. Я это так понимаю и верю в это, в подобный печальный исход. Он, я думаю, наш Отец Небесный, не любит таких - хитреньких да жуликоватых. Он - строгий, мудрый и справедливый. Он сам работает день и ночь: за всеми нами, сирыми и убогими, наблюдает, ежеминутно помогает и вразумляет нас, на истинный путь наставляет. Поэтому бездельников Он не должен любить, Он не может любить паразитов. Он от таких отворачивается и отходит - чтобы впредь не хитрили, паскудники, не искали лёгких путей. И они слабыми сразу же делаются, глупыми и никчёмными, пустыми как барабан, ни на что не годными и не способными. Только небо коптить да землю гадить, да совокупляться как кролики. 
-…Ну а если серьёзно, - продолжил он, чуть погодя, своё ухарство с философией оставляя, - то я, Наташ, хотя и люблю Москву и считаю её самым лучшим на свете городом, но за целый год проживания устаю от неё: от суеты столичной и толкотни, беготни, духоты, шума. На волю хочется и простор, на свежий и чистый воздух - к лесу, воде, природе поближе… Помнится, когда я маленький был, меня родители каждый год в пионерский лагерь возили летом. И, знаете, я с удовольствием там отдыхал: до сих пор отдых тот замечательный вспоминаю… А теперь я вырос большой, и возить меня, переростка, стало некуда. А дачи у нас нет. Мы - москвичи простые, не знатные и не богатые, хотя и грамотные все поголовно. Папа и мама мои – инженера, тоже оба МАИ закончили. И бабуля у меня не простая женщина - бывший заслуженный работник оборонного НИИ, что недалеко от нашего дома располагается… Но дачи всё равно нет, увы, - не заработали как другие. Жалко!... Я и возмечтал-вознамерился до института ещё, будучи старшеклассником, в деревню поездить при случае в составе студенческого стройотряда, счастливое детство вспомнить: два месяца на природе опять пожить, воздухом подышать вольным. Да и молочка парного попить, которое я, по правде сказать, обожаю… Вот и дышу теперь, как мечтал, и любимое молоко попиваю кружками. Представляете, Наташ, нам его ежедневно целыми бидонами с фермы привозят, тёплым ещё, из-под коровы. Мы его вместо воды пьём, - не удержался, похвастался он. - Я его здесь у вас уже опился. Домой толстым и здоровым приеду - как поросёночек! Родители меня не узнают.
- Молоко, воздух, природа, - простодушно засмеялась Наташа, вдаль глаза устремив и чуть-чуть их при этом сощурив. - Вы, Андрей, типичный городской житель: Вы можете безмерно восхищаться тем, на что мы, деревенские, и внимания-то не обращаем, что нам приелось давно, осточертело даже. У нас тут столько других неудобств, столько проблем всевозможных, - что они все наши воздушно-молочные прелести, о которых Вы говорите, одним махом перекрывают… А потом, - подумав, добавила она, - молоко и воздух Вам тут у нас не просто же так достаются, не даром. Вы и ваши товарищи вон как работаете за них: по двенадцать часов ежедневно, я слышала.
- Да это не страшно, Наташ, это для меня лучше даже, чем слоняться по улицам и баклуши бить, - честно и совершенно искренне ответил на это Мальцев. - Я так устроен, знаете, что без дела и цели достойной жить не могу совсем: дурею и кисну сразу же, в пессимизм ударяюсь, панику; никчёмным себя, жалким чувствовать начинаю, никому не нужным и ни на что не годным. А когда что-то делаю: спортом ли в секции занимаюсь, допустим, или учусь, или как у вас здесь работаю, - когда к чему-то стремлюсь, одним словом, чем-то важным и нужным занят, - то я, наоборот, преображаюсь внутренне: здоровым, сильным, мужественным становлюсь, дурным влияниям не подверженным… И жизнь моя мне в такие минуты очень и очень нравится: я понимаю зачем живу. И к себе самому отношусь с уважением, что для меня крайне важно, как и для всякого человека, наверное. Человек должен, обязан, по-моему, себя уважать - чтоб его уважали и ценили другие. 
- А здесь у вас я себя уважаю, поверьте. Честное слово! - произнёс Мальцев с улыбкой, молодецкие плечи свои пуще прежнего расправляя и с достоинством вперёд смотря, будто бы жизни цель и её смысл великий там, впереди, и вправду видя. - Потому что работаю по-настоящему, без дураков, и ежедневно и ежечасно что-то новое здесь для себя открываю. Разные специальности осваиваю потихоньку, стройку изнутри познаю, все её хитрости многочисленные и тонкости, что само по себе интересно. И при этом при всём ещё и пользу какую-то приношу, дело нужное делаю, которое, надеюсь, не порастёт быльём, которое вам, местным жителям, понадобится… Ваш председатель знаете как нас упрашивал в первый рабочий день, чтобы мы коровник вам за лето построили! - чуть ли ни на коленки готов был встать! прилюдно расплакаться! Так неужели ж мы его подведём, клятву свою студенческую нарушим?! И несчастных бурёнок ваших бросим на зиму замерзать, чтоб они, бедные, в ваших гнилых хлевах околели?! Да что ж мы не люди что ли?! души что ли нет в нас совсем?! Или не понимаем мы, что такое холод?! Нет, Наташ, мы, москвичи, не такие, как про нас, может быть, какой-то там сельский чудак всуе со злобою думает. Мы уж коли взялись за что, коли слёзно нас люди добрые о чём попросили, - мы расшибёмся в лепёшку, жилы из себя последние вытянем, ляжем в поле костьми, понадобится - умрём-сгорим на работе, - но коровник к осени вам сдадим. Это я безо всякого хвастовства обещаю!
-…А на лошади как я лихо тут у вас разъезжаю, - вдруг вспомнил Андрей про свои верховые прогулки. - Где б я ещё лошадей себе когда взял? кто бы в Москве мне это сделать позволил?... Конюх ваш, дядя Ваня, - с жаром переключился он на любимую тему, про которую часами мог говорить, - мужик золотой оказался: люблю его всей душой! всем сердцем! Придёт к нам на стройку утром, представь, сядет на корточки, кнутовище под ноги подоткнув, и сидит до обеда, молчит, за нашей работой смотрит. И ничего ему от нас не надо совсем, как другим, - ни гвоздей, ни скоб и ни досок. Посидеть просто надо в компании, поглазеть, приобщиться к большому делу, к стройке. Мне это так интересно всё, и так чудно в то же время – такое его поведение!... Я бы дал ему этих гвоздей хоть мешок, с удовольствием дал – пусть пользуется: у нас этого добра много. Но он не берёт, бродяга, ни разу у меня ничего не взял: чудак он у вас какой-то!... Я с ним сразу же подружился – в первый же день. И он мне лошадок даёт покататься… А мне неудобно пред ним, дружбою его неудобно пользоваться, в улицу с односторонним движением её превращать, - вот и пытался уж сколько раз гвоздями да скобами с ним за лошадей расплатиться, хоть чем-то его отблагодарить, на его доброту подкупающую своей добротой ответить. Но он молодец: не торгуется никогда, не сквалыжит и не выгадывает! Бескорыстный мужик оказался, хотя и выпивашка запойный, как кажется.
- Да, он хороший дядька, - подтвердила Наташа задумчиво. - Не деревенский совсем, не куркуль, не скряга. Ничегошеньки ему кроме лошадей не надо - это правда… Зато жене его, Зойке, надо всё: каждый день его пилит и пилит, змея, дурачком при всех выставляет, ничтожеством; жить его хочет, но не может заставить, как другие живут: тащить всё что плохо лежит, воровать то есть. Но он - нет, он крепкий, не поддаётся ей, держит свою линию жизни строго… Когда она его совсем уже допечёт нытьём и руганью бесконечной, и какой-то патологической жадностью, когда всю ему плешь проест, - он тогда напивается с горя и колотить её начинает чем попадя, по деревне, пьяный, гонять, кричать, материться грозно: убью, мол, тебя, гадюка! жизни мне не даёшь! всю кровь из меня до последней капли выпила! Половину зубов ей, дурочке, повыбивал, а та всё никак не уймётся. А раз даже нос ей в горячке сломал, что она целый месяц в маске потом ходила - смешила нас всех, а вечерами пугала как приведение.
- Странно, - удивился услышанному Андрей. - Не похож ваш конюх на драчуна-то, на забияку. Добрый мужик, как кажется, и очень тихий, очень спокойный.
- И добрый, и спокойный, и тихий; и не драчун - всё правильно, - кивком головы подтвердила Наташа. - Но только когда тебя ежедневно “пилят” и дурачком-неудачником выставляют при всех, нахлебником-дармоедом, и делают это несправедливо и незаслуженно, - тут уж кто хочешь драчуном задиристым станет - даже и ангел… А она его заела, ведьма, задёргала за целую жизнь: у нас её никто в деревне не любит за её жадность и злость. А его, наоборот, любят…
Наташин рассказ про конюха сильно Мальцева заинтересовал. Он слушал его, рот разинув; и, одновременно, поражался тому, как грамотно и как чётко Наташа ему это всё рассказывала: ни слова сорного в том её рассказе не слышалось со стороны, ни буквы какой, ни звука. Всё плавно было, размеренно, всё на месте. Выговора деревенского или жаргона в её разговоре неспешном коренному москвичу Мальцеву заметить было нельзя по причине отсутствия оного… «Нет, не зря я её за москвичку принял, - с удовольствием думал Андрей, на подружку сладкоголосую краем глаз восхищённо посматривая и каждое слово её ловя, что как флейта волшебная уши его ласкали. - Она многим нашим чувырлам столичным по дикции и правилам речи фору даст, окающим да гакающим».
А голосок у Наташи был дивный какой: бархатный, сильный, грудной, с изумительным по красоте тембром. Когда она разговаривала, заметил Андрей, то некоторые её слова эхом отдавались у неё внутри и звучали там звонко-презвонко, как в полупустом помещении. И казалось со стороны, будто бы тайные струны души при разговоре дивно так резонировали, чувства её выдавая и настроение… Всё это так сладко было слушать, так эти её чарующие голосовые звучания притихшего Мальцева изумляли и завораживали, особенно в первые дни, когда привычка у него ещё над удивлением не возобладала, - что невольно мысль закрадывалась во время бесед: что тебе бы, дескать, голубушка, с такою-то дикцией и внешними данными не в деревне вашей убогой сидеть, пропадать тут без дела, без пользы, а на центральном российском телевидении диктором самым главным работать, ведущей всех новостей. Тебе бы равных там не было, если б взяли тебя туда. Ты бы там всех блатных потаскух “переплюнула” и перещеголяла…

По достоинству речевые и голосовые возможности подружки своей тогда оценив, внимательно выслушав до конца её рассказ про стерву и злыдню Зойку, Андрей после этого опять к лошадкам любимым вернулся, тайной своей поделился с Наташей про то, как его в отряде конюхом недавно сделали, и стал он дяде Ване “родня”. 
- Хотите, я Вам расскажу про это подробнее? - спросил её с жаром, когда она кончила говорить и на спутника своего восхищённого вопросительно посмотрела.
- Хочу, - последовал такой же жаркий ответ, и Андрей рассказал шагавшей с ним рядом спутнице следующую историю.
- У нас в отряде, - шёл и рассказывал он, - проблема с водой возникла: негде поварам стало воду брать. Они её сначала из школьной колонки носили, а теперь та колонка сломалась - засорилась, кажется, - и мы без воды остались неделю назад: одно молоко только пили, даже и супы молочные ели, каши… Ну и взбунтовались, естественно, от этих супов и каш, мясных борщей себе запросили, чаю. И командир наш, Шитов Толик, срочно договорился с Фицюлиным: чтоб, значит, нам лошадь в отряд, телегу и пустые бидоны выдали. И мы бы ту воду сами себе из колодца возили: она из колодца даже вкусней… Я, как про такую новость услышал, к командиру сразу же и побежал под это дело подписываться - чтобы, значит, водовозом отрядовским стать, ну и конюхом по совместительству. Командир обрадовался, похвалил и лошадь с телегой и амуницией мне сразу же и отдал - на полное сохранение и попечение. И теперь вот утром и вечером я за водою езжу, ну и за лошадью ухаживаю одновременно, которую нам в отряд привели: Малинкой её зовут… Вы, может быть, знаете её, видели: красивая такая кобылица ярко-рыжей масти. 
- Знаю, конечно, видела не единожды. На ней сам дядя Ваня обычно и ездит, и больше всех её любит, лучше всех кормит, заботится. 
- Правильно делает, что любит. Хорошая, спокойная, умная лошадь - не старая, не капризная. Нравится она мне. Кормлю её теперь и пою, сам запрягаю и распрягаю; сам же вечером в поле пастись выпроваживаю, стреножив её предварительно. Красота! Всё это не сложно совсем оказалось, как я раньше-то думал, когда деревенскую жизнь себе представлял.
- Так Вы теперь на работу-то ходите, я что-то не поняла? на стройку-то свою? - спросила удивлённая Наташа, с интересом рассказ простодушный выслушивая.
- Конечно, хожу, - ответил Андрей не без гордости. - Кто ж за меня работать-то будет? - у нас каждый боец на счету. Лошадь и вода - это дополнительно как бы, в свободное от работы время… Тяжеловато, конечно, особенно вечером, после рабочего дня, когда в постель поскорей завалиться хочется и про всё на свете забыть, - вздохнул Андрей с лёгкой грустью, голову на грудь опустив. - Но зато Малинка теперь в полном моём распоряжении находится, теперь у неё хозяин я. И дядю Ваню уже ходить и просить не нужно, лишний раз пользоваться его добротой…

За такой вот беседою задушевной, незаметно на этот раз и нетягостно пробежал-пролетел для обоих второй их совместный вечер. И расставались они ближе к полуночи уже с большой неохотой оба – не так, как неделю назад.
- Как быстро время у нас пролетело, а я бы сегодня погуляла ещё, - задумчиво сказала Наташа возле своей калитки, когда они к ней подошли, на Андрея при этом взглянув вопросительно: поймёт ли он чувства её? ещё немного пройтись согласится ли?
Но Андрей сделал вид, что намёка не понял и твёрдо собрался домой уходить. Поздно было уже, а ему завтра утром нужно было рано вставать, Малинку запрягать в телегу, за водою в колодец ехать, в лагерь её потом везти, выгружать; а потом работать весь день, коровник обещанный строить, на пекле солнечном жариться. Гулять-то - оно, конечно, приятно. Но где бы для тех гулянок ещё и силёнок взять, чтоб носом не клевать на объекте, чтоб до объекта, элементарно, дойти…
Они расстались, в клубе договорились в ближайшую среду встретиться: агитбригада ССО “VITA” должна была в среду вечером в клубе запланированный концерт давать. После чего довольный Андрей домой зашагал проворно, где казённая койка его поджидала и вернувшиеся с гулянки товарищи, последними новостями обменивавшиеся, хваставшиеся “победами” и всем остальным. В школу он как на крыльях летел, не переставая улыбаться при этом: так ему тогда легко, так покойно на сердце было. 
«Хороший она человек, - про Наташу он всю дорогу думал. - Не только красивая, но и умная, грамотная вдобавок, смышлёная. Мне хорошо с ней…»
 
13

Прогулки Мальцева по деревне в компании золотоволосой красавицы незамеченными для его друзей-приятелей не остались: быстро легли на язык, подверглись самому активному обсуждению; ну и сплетнями потом, естественно, обросли, пересудами тайными, предположениями. Наговорившись между собой, нафантазировавшись вволю, бойцы ССО “VITA” уже непосредственно к самому Андрею начали приставать: чтобы информацию из первых уст раздобыть, догадкам-домыслам коллективным получить реальное подтверждение... И первым, кто на эту животрепещущую и щекотливую тему завёл разговор, стал вьетнамец Чунг, которому, как соседу по койке и дружку закадычному, это проще всего было сделать.
- Андрей, - спросил он Мальцева после второй прогулки, когда тот, сияющий, со свидания вечером возвратился и раздеваться стал прямо перед носом его, спать проворно укладываться, - ты с Наташей гуляешь, да?
- Гуляю, - ответил удивлённый Андрей, на дружка-азиата с вызовом посмотрев. - А ты откуда имя её узнал, интересно?
- Да я её уже второй год знаю, её и её семью: я же к ним в гости-то каждую субботу бегаю, - шёпотом поспешно стал рассказывать Чунг, на локтях на кровати приподнимаясь и к соседу придвигаясь поближе. - Я в прошлом году сначала с мамой её познакомился и подружился, которую ты видел в клубе, помнишь? Мы с ней там вдвоём у дальней стенки стояли, у кинопроектора, а ты к нам потом подошёл, и я тебя ей представил, - помнишь?
- Подожди… это-о-о такая невысокая темноволосая дама? Её-ё-ё… Еленой Васильевной зовут кажется, - ты про неё говоришь?
- Да, про неё, - утвердительно кивнул головою Чунг. - Елена Васильевна - мама Наташи. Она в клубе работает заведующей. Ну и по совместительству каждую субботу и среду фильмы там разные крутит, так как у них в деревне киномеханика нет: никто к ним сюда работать ехать не хочет. Вот она и крутит фильмы сама, которые им в деревню привозят. Я с ней в прошлом году во время показа и познакомился: мы рядом на заднем ряду сидели, и я ей кассеты переставлять помогал… Очень хорошая женщина: умная и очень добрая, и гостеприимная к тому же. Она меня, за то что я ей кассеты помогал менять, к себе домой позвала в тот же вечер, чаем и конфетами угощала, вареньем сладким. С тех пор я ей всегда помогаю: в субботу приду в клуб к шести, сяду с ней на заднем сиденье рядышком и сижу, фильмы смотрю, кассеты ей подаю сменные… А потом мы с ней домой идём, когда танцы там начинаются, и я у них дома ужинаю вместе со всеми, чай с вареньем пью, отдыхаю… Они надо мной шефство взяли: учат русскому языку, обычаям вашим, историю вашей страны рассказывают. Ну и подкармливают заодно: считают, что я, живя целый год без родителей, плохо питаюсь, жалеют меня. Хорошие люди, очень хорошие!
- Так ты, стало быть, и отца её знаешь? - ну-у-у коли ходишь туда два года, как ты говоришь, чаи с вареньем там распиваешь, - допытывал Чунга Мальцев, искоса удивлённо на вьетнамца поглядывая, поражаясь азиатскому проворству его.
- Знаю, конечно: я же тебе говорю, - не задумываясь, ответил Чунг. - Отец её, Александр Михайлович, за руку со мной всякий раз здоровается - как с равным. Про Вьетнам после чая долго допытывает, про нашу вьетнамскую жизнь, про семью. Он директором этой школы работает, где мы все живём: ты видел его на дне открытия лагеря, когда он к нам сюда с председателем приезжал.
- Постой, - перебил вьетнамца опешивший от услышанного Андрей. - Директор этой вот школы - Наташин отец?
- Да.
- А как, ты говоришь, его зовут?
- Александр Михайлович Яковлев, - почти по складам произнёс желтолицый сосед Андрея тяжеленые для него русские имя, отчество и фамилию, после чего добавил, большой палец правой руки вверх задирая. - Вот такой вот дядька! - умный, начитанный, добрый как и его жена.
Внимательно выслушавший всё Андрей задумался, губы сжал и, выпрямившись на кровати, стал вспоминать, как во второе воскресенье июля у них в отряде день открытия лагеря был, на который действительно председатель колхоза Фицюлин директора школы тогда привёл, высокого светловолосого мужчину сорокалетнего возраста, худощавого, интеллигентного, нервного, при выступлении заикавшегося. Андрей его и запомнил-то лишь потому, что он заикался, нервничал и краснел из-за этого, стеснялся. А так бы он на второго гостя внимания не заострил: обыкновенный невзрачный мужчина, каких в Москве миллион.
-…Значит, её полное имя Наталья Александровна Яковлева, - в задумчивости вслух произнёс он, ни к кому конкретно не обращаясь, как бы сам с собой разговаривая. - Что ж, будем знать.
- А у них из детей, кроме дочери, есть ещё кто? - вспомнив про Чунга, что лежал рядом и смотрел на него внимательно, спросил он вьетнамца почти машинально, не поворачивая головы, при этом мысленно Наташу с родителями её сравнивая и понимая, что ежели она и была на кого похожа, то больше, конечно же, на отца, что матушка-то у неё совсем другая по виду.
- У них ещё сынишка есть, Мишкой его зовут. Но он ребёнок ещё - в восьмом классе учится.
- Хорошо, будем и это знать, что и брат у неё имеется. Может, встречу когда в деревне, повнимательнее на него посмотрю. Он похож на неё?
- Похож. Такой же светленький и красивый, и такой же воспитанный - не шалопай. Читает много, учится на одни пятёрки: хороший мальчик, талантливый. 
Довольный услышанным Мальцев хмыкнул себе под нос и, зардевшийся, нервно заёрзал на койке, пружинами заскрипел, при этом улыбаясь краями губ и к окну лицом отворачиваясь, прилив свой внезапно возникший пытаясь от Чунга скрыть и тихую на лице радость. Приятно было такое узнать про ближайших родственников Наташи - понять, что не ошибся он, что девушка-то она и впрямь не простая, не от сохи. Очень ему это всё было приятно.
-…А ты, значит, Наташу и в прошлом году уже знал, если, как говоришь, с прошлого года к ним домой начал бегать, - после паузы перевёл он разговор с брата младшего на сестру, которая его интересовала больше.
- Знал, - утвердительно затряс головою Чунг, дыша в затылок Андрею, - но плохо. Она в прошлом году школу закончила и в институт поступала всё лето; поэтому дома мало была: всё больше в Смоленск с отцом ездила, жила там по нескольку дней всякий раз, когда там экзамены проводились, консультации разные, собеседования. И потом, когда её туда зачисляли, тоже долго там находилась, результата ждала… В июле, помнится, я её несколько раз всего дома и видел; видел пару раз в августе - и всё… Она мне очень нравится, Андрей, она замечательная! - добрая, воспитанная, очень красивая! - на мажоре закончил тот памятный разговор Чунг. - Ты молодец, что с ней познакомился и решил подружиться. Поверь: таких девушек, как она, мало... И ты ей понравился, как кажется, - доверительным шёпотом сообщил он последнюю новость, крайне важную на его взгляд, - ей и маме её. Они обе несколько раз меня про тебя расспрашивали, интересовались тобой. Знай об этом…
14

Вторым бойцом, кто подошёл к Андрею и про Наташу долго допытывал, был их стройотрядовский ловелас, любимец “изголодавшихся” и похотливых барышень, Гришаев Юрка - двухметровый темноволосый красавчик-атлет, ещё один представитель рабфака. 
Гришаев был примечателен тем, главным образом, что являл собой другую когорту бойцов, которых Андрей переносил с трудом, которые с первого дня ему только настроение портили. Такие на стройку ездили, чтобы вечно выгадывать и ловчить, за чужие спины умело прятаться - силы копить для “шабашки” и развлечений. А Юрка ярчайшим их представителем выступал, кумиром и заводилой. Был большим себялюбцем, пройдохою и краснобаем; а ещё “бычком молодым”, “совратителем” - как про него деревенские говорили. 
С уверенностью можно сказать, что ССО “VITA” ему, генеральскому сыну, был не нужен сто лет. Он бы не поехал в деревню не за какие коврижки: на море бы умотал отдыхать, найдись у него для такого отдыха компаньон достойный. Но товарищи его московские - Володя Перепечин и Батманишвили Тимур, - с кем он в одной комнате в общежитии ещё с рабфака жил, с кем время проводил свободное, товарищи его бедные были: им деньги требовались позарез, и некогда и не на что было по курортам летом мотаться. Вот Юрка и прицепился к ним, стройотрядовцам ярым, заслуженным, потому как ехать на юг одному ему не хотелось. Тем более не хотелось в дивизии томской, которой отец командовал и где вся семья его временно проживала, лето целое отираться, комаров там да мошек кормить, да на солдат смотреть желторотых, как они с неохотой по танкам лазят и командиров за глаза клянут… Оставался один стройотряд, где было много друзей, где и время можно убить, и погулять-повеселиться на славу. 
Исключительно по этой причине и стал Гришаев строителем - по необходимости больше, не по зову внутреннему. Но перед тем как в отряд записаться, он с Шитовым откровенный имел разговор, которому напрямую сказал, не юля, что деньги, дескать, ему не особенно-то и нужны, как не нужна ему и романтика стройки, которую он не понимает и не признаёт, считает лукавством, химерой. В деревне-де он одного желает: отдохнуть, отоспаться, отъестся, на природе спокойно пожить. Ну а поскольку в отряде его будут поить и кормить, и постельным бельём обеспечивать, - то он и будет работать за харч, дабы дармоедом в глазах однокашников не прослыть. Чтобы из них не роптал никто и пальцем командиру на него не показывал. 
Так он и работал всё лето: по мере сил и возможностей. Поработает несколько дней в удовольствие, топором в охотку помашет - и потом отгулы себе берёт, чтобы с духом, с силой собраться. Отгулы он брал регулярно в воскресение и четверг, после клубных танцев, с которых только под утро домой возвращался как правило - весь помятый, покусанный, в засосах кровавых, духами провонявший насквозь как склад парфюмерный. Таким он мог возвратиться в лагерь и в любые другие дни, которые автоматически у него становились праздными. Придёт, шатающийся, не соображающий ничего, с красными как у рака глазищами, и сразу в кровать плюхается; и лежит, отсыпается до обеда, даже и на обязательную утреннюю линейку не в силах встать - так его за ночь поклонницы-обожательницы всего выжимали… Он и сам от них в этом плане не отставал: давал им, молодым и красивым, жизни… А потом про амурные подвиги и похождения товарищам по общаге лежал и рассказывал: и в Москве это делал частенько, и в деревне Сыр-Липки, - собирая подле себя своими похабными байками целые кучи зевак.
Лежит, бывало, на кровати вечером, закинувши ногу на ногу, курит сигареты неспешно и также неспешно вещает всем, будто любимый рассказ по книжке зачитывает.
«Не знаю как вы, мужики, - рассказывает с ленцой, широко зевая при этом, - а я без баб не могу уже, я с четырнадцати лет, почитай, живу активной половой жизнью; к ней как к хлебу ржаному привык, как к воде и воздуху… Не поверите, но я у себя в танковой части, где папаня служит, всех перепробовал: и старых и молодых, и холостых и замужних, и в погонах и без погон - всех! Некоторых до сих пор вспоминаю - до того сладкие и сочные были, стервы! Слаще мёда, право. Не вру. Я б их, не задумываясь, на мёд променял, да ещё б их мужьям рогатым пару кульков рахат-лукума добавил – в придачу… На повариху нашу только не смог залезть. Ну так той, извините, за пятьдесят уже в мои юные годы было. Меня, если б залез, в нашей части не поняли бы… Я до армии-то, секрет вам открою, почти всеми венерическими болезнями переболел, кроме сифилиса. Несколько раз триппак подцеплял, из-за чего меня на службу брать не хотели, в полк Кремлёвский, где я два года отбарабанил… Папаня мой мне здорово тогда помог - замял это гиблое дело. А иначе бы я пропал, мужики, мимо Москвы и Кремля пролетел бы со свистом… И на учёте в вендиспансере я стоял в Томске с середины 9-го класса. Со мною тамошний врач-венеролог за руку всегда здоровался, когда я в город за чем-нибудь приезжал и его там встречал на улице. Увидит меня, бывало, - и бежит навстречу с ухмылкой, руку мою трясет озорно, про жизнь и здоровье спрашивает. Ну как, спрашивает, Юрок дела? - даёшь бабам жару-то? Даю, отвечаю, а чего не давать: на то они, добавляю, и бабы… А он слушает, лыбится, подлец, одобрительно головой кивает и всё приговаривает: молодец, молодец, Юрок, уважаю! По-нашему, по-гусарски, смеётся, живёшь, мы-де раньше так тоже жили. “Жарь”, говорит, их, ссыкух толстожопых, “жарь”: им эта “жарка” наша только на пользу… Но под конец разговора всегда добавлял, крепко руку опять пожимая: ты, Юрок, советовал ласково, по-отечески, только смотри поаккуратнее там, “машинку” свою об них не сломай - с дуру-то; она, смеётся, тебе ещё пригодится… Хороший был дядька, душевный, заботился обо мне прямо как отец родной, ей-богу».
Слушая перед сном такое, бойцы ССО “VITA”, помнится, умирали со смеху, держались за животы. А краснобай Юрка - нет, бывало и не улыбнётся ни разу, чертяка, губ своих не скривит, будто рядом никого и не было-то совсем, будто он сам с собой разговаривал. Лежит, курит, спокойно кольцами дым изо рта выпускает - и в потолок загадочно смотрит, мечтает, окидывает мысленным взором прошлую жизнь свою… Но по нему было видно, что парень не врёт, не выдумывает про себя глупости разные, сказки. И всё оно именно так и происходило, как он только что говорил…

Так вот, гуляка и балагур Гришаев тоже заинтересовался прогулками Мальцева и стал к нему приставать.
- Андрюх, - по дороге на работу спросил он его однажды, отстав с ним от общей массы шагавших на стройку бойцов, - я тебя тут в субботу с Наташкой Яковлевой видел, как мило вы с ней отправились гулять под ручку, и удивился даже, честное слово, как это тебе её подцепить удалось, искренне удивился. Такая серьёзная дама! - и такая неприступная одновременно! Я уж давно не видел таких; думал, таких в природе уже и нет, не осталось… Мы её с Тимуром Батманишвили на пару обхаживали: то он подойдёт, амурного туману напустит и ужом перед ней повертится, то я, - но всё без толку. У обоих с ней полный облом получился - и у него, и у меня. Представляешь! Она нас так решительно отшивала сразу же, таким презрением обжигала - что ты! - никаких шансов нам не оставила, ну просто никаких! Мы с Тимуром ходим теперь как оплёванные и только диву даёмся, случившееся всё никак не можем понять. Это же Бог знает что такое на белом свете творится! - думаем на досуге, - если девчонки сопливые уже стали отказывать и носы воротить, неуважение нам обоим выказывать! Так скоро, глядишь, и ноги начнут об нас вытирать, смеяться над нами, ухарями заслуженными… Да-а-а, старость - не радость, люди правильно говорят. Уходит, уходит оно - наше золотое времечко... А у тебя получилось с ней почему-то, - двухметровый Юрка недоумённо на низкорослого Мальцева сверху вниз посмотрел, искренне не понимая и не одобряя по-видимому женских эстетических вкусов. - Ты у нас ходок, Андрюха, ходок! А с виду так и не скажешь: с виду вроде интеллигент столичный. Чем ты её взял-то, скажи? поделись со старшим товарищем опытом. Это мне, кобелю со стажем, дюже интересно и поучительно знать будет. 
- Да почему я ходок-то, Юр? почему? - краснел от услышанного Андрей, за живое задетый и развязностью Юркиной, и самим разговором. - Я подошёл к ней, пригласил погулять. Она согласилась и пошла: не знаю почему даже. Что я плохого-то сделал, ответь, что ты меня ходоком обзываешь?! - как блудягу какого закоренелого! Я не был никогда таким! - и не буду! Мне это всё не нужно!
- Да ладно тебе, Андрюх, обижаться-то понапрасну на своих мужиков, - засмеялся на это Гришаев натужно, Мальцева по плечу больно хлопая: здоровый ужасно был, сил своих не рассчитывал. - Будем с тобой ещё из-за баб деревенских ссориться, которых тут, как кур обосранных, столько, что по десятку на брата выйдет. Хватай только за холку покрепче, которая ближе стоит и больше приглянется, - и знай “топчи”, получай удовольствие. Всего и делов!... Я ведь просто так спрашиваю, из любопытства; и безо всякой задней мысли, заметь, без подвоха. И отбивать её у тебя я не стану: зачем она мне? Мне со своими бы “тёлками” разобраться, силы б на каждую распределить - чтоб до Москвы живым и невредимым доехать, не умереть в стогу… Так что не кипятись, не держи на старшего товарища зла, коли чего тот не так сказал по простоте душевной, на бабу товарища не меняй: последнее это, Андрюх, дело. Отхватил себе здесь “индюшку” молоденькую, нетоптаную - и молодец, и радуйся ходи, что нам с Тимуром носы утёр, гордись этим. Мы за тебя тоже порадуемся, потому что такие победы, знай, - они самые важные и запоминающиеся: качество и достоинство мужиков они вернее всего определяют. Достойным мужикам и достойные бабы должны принадлежать: в части у нас так танкисты всегда говорили. А танкисты - народ серьёзный: знают, что говорят…

15

Приставали к Андрею с расспросами и другие из стройотряда парни: расскажи им да расскажи, как, дескать, у тебя дела на любовном фронте? до какой стадии уже дошли? и дошли ли? Один раз завёл разговор на данную тему и Батманишвили Тимур, уважаемый в ССО“VITA” боец, труженик настоящий, кондовый, который, должное ему надо отдать, говорил с Андреем не так как другие студенты - не так развязно и пошло. 
Про Тимура рассказывать сложно: и не общался с ним Мальцев почти из-за большой разницы в возрасте, и балаболкой Тимур с роду не был - душу первому встречному не раскрывал, не трещал громче всех в перерывах. И не выпячивался он никогда, без нужды на глаза не лез. Да и достоинствами не обладал выдающимися, ежели его бороды и длинных волос не считать, что делали его более на афонского монаха похожим, чем на студента МАИ - сугубо технического закрытого вуза, где кафедра военная существовала всегда, где стриженными и бритыми все, начиная со второго курса, ходили. 
И биография у него была самая что ни на есть обычная, которая до Мальцева по крупицам от дружков его доходила, которую Андрей в общих чертах только к концу первого срока узнал, перед самым отъездом. Он узнал, например, что был Батманишвили рабфаковцем, попавшим к ним в институт после армии и годовой предварительной подготовки, жил в общежитии как иногородний студент, в одной комнате с Гришаевым и Перепечиным, считался их близким другом. Родом же он был из бедной грузинской семьи, семьи многодетной к тому же, которая в каком-то глухом высокогорном ауле жила недалеко от Батуми и еле-еле концы с концами сводила. 
В отряд он записался исключительно из-за денег и этого никогда не скрывал; работал хорошо, добросовестно - плотником, в основном; но мог выполнять и любые другие работы.
От себя Андрей мог бы добавить, поработав с Тимуром на стройке бок о бок целое лето и со стороны понаблюдав за ним, что был он добрым, рассудительным, приятным парнем, немногословным, мудрым, авторитетным, к голосу которого прислушивались и мастер, и командир, с которыми он на рабфаке близко сошёлся. Жил тихо в отряде и очень скромно; и также тихо и скромно работал. Только раз всего с Андреем и поговорил по душам по воле случая, один раз себя проявил! Но запомнился после этого крепко!
Случилось же это так. В двадцатых числах июля в селе Ополье, что по соседству с Сыр-Липками находилось, рухнул старый деревянный мост, через глубокий песчаный овраг когда-то давным-давно проложенный, по которому люди, местные жители, ходили весь год взад-вперёд и который сельчанам позарез был нужен. Аккурат посередине села он располагался, многолюдное Ополье, ложбиной надвое разделённое, в единое целое соединял, жизнь нормальную и комфортную в нём обеспечивал, которая из-за аварии сразу же прервалась-прекратилась. Вот и снарядил ССО “VITA”, по личной просьбе Фицюлина, бригаду плотников во главе с Юркой Кустовым, чтобы стратегический мост тот восстановить, причём - в кратчайшие сроки, о чём уже вкратце писалось. Кустов с собой на работу опытного Тимура взял и Андрея Мальцева из молодых. И они за полтора дня всего колхозникам новый мост поставили. Добротный и надёжный, широкий достаточно, из новых сосновых брёвен, по качеству не уступавший прежнему. 
После этого Кустов в правление убежал: наряды закрывать с прорабом. И пока он в правлении отирался, пороги там обивал и переговаривался с чиновниками, бумаги составлял и подписывал, спорил, Тимур с Андреем на полянке возле нового моста сидели: отдыхали, курили, любовались творением рук своих, с удовольствием наблюдая со стороны, как по мосту мужики с бабами ходят и студентов московских нахваливают… Ну и по душам беседовали, разумеется, - разве ж деться куда человеку от таких бесед.
- Давно у тебя спросить собираюсь, Андрюш, - вкрадчиво так и осторожно очень, понимая всю щекотливость темы, завёл Тимур разговор про вечерние прогулки Мальцева, когда им уже не о чем стало беседовать, когда обговорено было всё. - У тебя с девушкой этой, Яковлевой Наташей… у тебя с ней роман, да?
Услышавший такое Андрей поперхнулся даже, поморщился как от зубной боли и сузившиеся от обиды глаза отвел в сторону. «Ну, - подумал с досадой, - опять началось: покоя вам всем не дают мои с Наташей встречи. Я-то думал, Тимур, что ты - человек, а ты туда же».
- Не обижайся на меня, Андрюш, не злись. Не надо, - быстро стал успокаивать его Батманишвили. - Я это потому только спрашиваю, что… что мне самому она очень нравится, очень! И я завидую тебе, признаюсь честно, белой завидую завистью! Ты – молодец, Андрюш, паренёк хороший, ежели такую девушку выбрал, а она - тебя... Знаешь, - сделав паузу, продолжил он далее говорить, некоторую неловкость испытывая, - я ведь её давно заприметил: в прошлом году ещё. Она, помнится, тогда тоже в клуб пару раз приходила; придёт, постоит в сторонке, на всех внимательно так посмотрит, оценивающе, и домой уходит засветло: ни с кем не танцует, не разговаривает, никого не подпускает к себе. За это она мне и понравилась сразу же, приглянулась – за свою чистоту и строгость. У нас, у грузин, у кавказцев в целом, эти качества превыше всего ценятся и ценились всегда: шалавам и лярвам у нас делать нечего. 
-…Она, Наташа твоя, год назад не такая была, - мечтательно заулыбался Тимур, глаза потупив, подружку Мальцева, прошлогоднюю, мысленно себе представляя. - Была немножко худее, как кажется, да и глупенькая, “зелёненькая” совсем, с большими такими косами за плечами. А в этом году так шикарно оформилась, расцвела, вес набрала положенный и всё остальное. Важною дамой стала, словом, что сразу было и не узнать!... Я её когда на танцах-то увидел - одурел даже в первый момент: так она стала собой хороша! так для парней привлекательна!... А умница оказалась какая: в институте в Смоленске учится! учительницей со временем будет! -  ты знаешь про это, Андрей?
- Знаю.
- А знаешь, что у неё отец - директор школы, где мы живём; а мама - директор клуба?
- Знаю, - утвердительно закивал головою Мальцев, недавнюю беседу с Чунгом держа в уме и лицом и душою светлея так, будто бы это про него самого говорили, его так расхваливали восторженно.
- Видишь, Андрюш, какая у неё семья достойная - аристократическая, можно сказать. Это тебе не доярки со скотниками и не их толстопузые дочки, от которых навозом несёт за версту и с которыми от тоски умрёшь через полчаса знакомства или на стенку полезешь - до того они пустые и глупые все. Как колхозные коровы прямо: только траханье одно на уме да пьянки-гулянки... А в Наташе - благородство природное, красота, на образованность, ум помноженные, родительское воспитание: с ней наговориться, я думаю, и за целую жизнь не сможешь, целую жизнь на неё не устанешь любоваться-смотреть. 
-…Знаешь, - закурив, продолжил он рассказывать далее, дым сигаретный стремительно выпуская и даже и нервничая чуть-чуть (Андрей нервозность его по пальцам дрожащим видел, по сузившимся глазам), - а я ведь к ней тоже несколько раз подходил - до тебя ещё, когда вы с ней не гуляли; хотел с ней роман завести, признаюсь, обхаживал её по-всякому, всякие там вещи красивые говорил: уговаривал её, короче, на ответные чувства раскручивал, на любовь… Но она меня отшила, Андрюш, ни малейшей надежды мне не оставила: не в её я, видимо, вкусе. Жалко!... Да и славу в прошлом году мы с Юркой Гришаевым звонкую здесь добыли - почудили-покувыркались с местными “тёлками” от души, будь они все неладны! Она, наверняка, знает об этом - от подружек своих, от родителей слышала. Вот и послала меня подальше, кобеля столичного, - и правильно, в общем-то, сделала: зачем ей такие как мы кобели. Ей хорошие, чистые нужны ухажёры - как ты, Андрюш. Она – молодец, что тебя выбрала, умница да и только. Воистину говорится, что женщин в житейских вопросах не проведёшь: они, говорят, сердцем видят - на ком можно создать семью, а на ком этого категорически делать не нужно. 
-…А ты сам-то любишь её? - задумавшись и приуныв немного, вдруг спросил он притихшего возле него Андрея чуть погодя, когда поулеглись в нём страсти сердечные. - Или так с ней гуляешь – от скуки?
-…Люблю, - ответил Мальцев смущённо, не понимая, не отдавая себе отчёт в тот момент, что он в это прекрасное слово вкладывает.
- Молодец, Андрюш, молодец! – счастливый ты парень! И любишь, и любим - что может быть лучше!
- Не знаю, - улыбнулся Андрей, пожимая плечами и словам товарища своего дивясь, пуще прежнего от тех диковинных слов смущаясь. - Я не замечаю этого - счастья-то своего, про которое ты говоришь. Живу как все, как прежде жил: не лучше и не хуже.
- Заметишь, когда потеряешь, - тихо ответил на это Тимур, глаза которого болезненной грустью наполнились. - И поймёшь с сожалением, с горечью даже, что любимых женщин терять нельзя: их беречь, на руках, голубушек, носить нужно. Потому что любимая женщина стоит в нашей жизни всего: ради неё одной мы на свете живём, за неё и умираем с лёгкостью… Ты ещё молодой, Андрюш, многого не понимаешь, не испытал по молодости. А подрастёшь и поживёшь подолее, в любовном омуте покувыркаешься, сердечко неопытное изорвёшь, - поймёшь тогда простую, но самую, может быть, важную из всех существующих истин, что цель любого мужчины - женщина. И других стоящих целей нет - не придумали. Хотя многие и стесняются в этом признаться: юлят и темнят как прохвосты, работой, спортом, друзьями или просто дешёвым ухарством прикрываются, самостоятельностью мнимой и самодостаточностью. Мы, дескать, и сами по себе хороши, нам глупые бабы без надобности. Зря они это делают, чудаки, - от естества своего открещиваются, от природы… Ведь убери любимую женщину от любого из нас - хоть мать, хоть сестру, хоть жену ту же, - и мы тут же выродимся и умрём, раскисшие. Потому что доказывать будет некому природную силушку-то свою, не для кого жить, за место под солнцем бороться… Я, Андрюш, всё это в армии ясно понял, когда нескольких хороших девушек потерял, о которых до сих пор вспоминаю с грустью. Не дождались они меня, к сожалению, пока я два года служил да на рабфаке пока учился, - хотя и обещали ждать, страстно клялись мне в этом.
Незаметно и непроизвольно, поддавшись волнению, Тимур на самого себя перешёл и, пользуясь долгим отсутствием Кустова, про себя стал рассказывать, не торопясь, - “выдавать на гора” то, что говорить и не следовало бы; что сидело у него глубоко внутри, мучило его сильно, постоянно болело, видимо.
- Я их не осуждаю, нет, - тихо говорил он, очередную сигарету закуривая, её дымком ароматным затягиваясь глубоко, - не корю девчонок моих дорогих, которые мне когда-то на шею вешались по вечерам, в любви и верности до гробовой доски клялись, вечно ждать обещали. Я их понимаю теперь, повзрослевший. Хотя мне от того понимания проку мало. Женщина – товар скоропортящийся: как абрикосы с персиками, или черешня та же. До двадцати лет замуж выскочить не успела – всё, пропала пиши: старой девой осталась, посмешищем, укором и обузой родителям. У нас в Грузии, например, в двадцать два года они уже старые все, на них уже никто, перезревших, не смотрит. Всем пятнадцатилетних обязательно подавай, которые и сочней, и вкусней, и краше… Женщины знают об этом - какова она, их судьба девичья, сколь скоротечна и непредсказуема, - вот и мечутся до замужества очумело, и выскакивают за всякого - кто возьмёт, - лишь бы одинокими не остаться. У меня сёстры все до единой так замуж повыходили: таких “козлов” себе взяли в мужья - только диву даёшься… А теперь вот мучаются, дурочки, тайно слёзы по ночам льют, книжки про любовь читают запоем - чтобы хоть так, в мечтах, любовь настоящую пережить, тоску утолить сердечную. 
- Поэтому ты, Андрюш, если тебе Наташа нравится, если у вас с ней серьёзно всё, - ты с ней тогда не тяни, не води её как цаплю за нос. Ты её успокой, обнадёжь на будущее - чтобы она уже на тебя одного настраивалась и на других мужиков не смотрела, выбросила их всех из вида, из головы. А если будешь тянуть да юлить, от главных вопросов скользким ужом увиливать, - потеряешь её навсегда, поверь; и потом, как я вот теперь, локти себе будешь кусать - да уже поздно будет… 
- Ты мне вот что скажи, не стесняйся, - потупившись, под конец осторожно спросил он Мальцева как можно ласковее, чтобы молоденького собеседника не смущать, грубостью или бестактностью нечаянно его не обидеть, - ты с Наташей-то уже целовался?
- Нет, - затряс головой Андрей, покрываясь краской стыда и глаза опуская.
- Что, и не обнимался ни разу?
- Ни разу.
- Ну а вообще-то с кем-нибудь целовался до этого? в Москве у тебя с кем-нибудь был роман?
- Нет, ни с кем не был.
- Да-а-а! дела! – ухмыльнулся поражённый Тимур, взирая на Мальцева как на чудо заморское. - Да ты ребёнок, Андрюш, как я погляжу, этакий большой ребёнок: тебя ещё учить и учить надо. И она у тебя такая же, судя по её поведению: похоже, что ты у неё тоже единственный. Тяжело вам придётся на первых порах: потомите, помучаете друг друга.
-…Мне стыдно как-то обниматься с ней, тем более - целоваться. Да и боязно, по правде сказать: а вдруг она не захочет, вдруг обидится, за насилие это сочтёт, за оскорбление даже, - попробовал было оправдаться Мальцев. Но Тимур пресёк те его оправдания на корню, слушать ничего не желая.
- Захочет, Андрюш, захочет, поверь мне, - оживившись, напористо стал наставлять он сидевшего с ним у моста товарища. - Уж если она с тобою гулять пошла, согласилась если на твоё предложение, - она уже этим выразила своё к тебе отношение - чётко и недвусмысленно. И обижаться ей на тебя не за что будет. Это во-первых. А во-вторых, ты должен крепко понять, зарубить себе на носу, что поцелуи и ласки в любви – наиважнейшее и наипервейшее дело! Без них любовь умирает в два счёта, как мрут растения без воды… Наташа-то твоя не железная же, пойми: она человек тоже, из такого же теста как и другие сделана. Гуляя с тобой по улице, слушая и впитывая тебя, тобой до краёв наполняясь, она в тебя влюбляется автоматически, сердцем воспламеняется, угорает даже. У неё физиология начинает играть, инстинкт продолжения рода в ней просыпается – могучий, скажу я тебе, инстинкт, свирепый и беспощадный. Ей, как и всем, ласки в такое время нужны, нежности и поцелуи… И если ты этот наиважнейший момент прозеваешь: скулить-супонить будешь по-прежнему да стишки ей сопливые про заоблачные чувства читать, доставать её теми стишками, - если она, не дай Бог, от нытья твоего и бездействия перегорит, желаемого удовлетворения не получит - всё, пропало пиши! Она возненавидит тебя лютой ненавистью, прогонит и уже не подпустит к себе никогда - потому что разочаруется в тебе как партнёре… Поэтому предупреждаю: не затягивай с поцелуями. Как только почувствуешь, что она молчать и супиться начинает, и грустить без повода - это для тебя верным знаком будет, что всё - пора начинать, далее уже тянуть и сюсюкать опасно. Значит надо уже вести её в какой-нибудь укромный уголок, садиться там поудобнее и начинать миловаться, чувства свои в дела воплощать, рукам давать волю. А для чего, ты думаешь, руки-то человеку дадены? Именно для этого… Обними её понежнее, волосы её погладь, плечи, скажи с придыханием, с жаром: какая у тебя, Наташенька, грудь красивая, губы! Кофточку с неё потом сними, лифчик, сам побыстрее разденься, чтобы вам с ней ласкаться сподручнее было, чтобы ничто не мешало вам.
- Да чего ты краснеешь, Андрюш?! чего так над моими словами смущаешься?! – засмеялся Тимур раскатисто. - Это ж я тебе прописные истины объясняю, азбуку чувств, без которой тебе обойтись будет ну никак не можно, как говаривал Свирид Петрович Голохвастов в небезызвестной кинокомедии. Это жизнь, это любовь, парень, со всеми своими прелестями и хитросплетениями. Не было бы этого - пойми ты, чудак! - и нас бы с тобою на белом свете не было: если б родители наши были такие стеснительные да скромные… Так что ты к этому давай привыкай, настраивай себя быть лидером. Тут ты должен инициативу свою проявлять, не она. Она - барышня: ей конфузно. 
- А у Наташи твоей, Андрюш, всё на месте и в полном порядке, вся материальная часть, поверь мне, - закончил Тимур тот памятный разговор у моста. - Мы с Юрком Гришаевым её со всех сторон рассмотрели, когда она в джинсовом костюме в клуб однажды пришла, - и не нашли изъянов. У неё и попка упругая и аппетитная очень, и грудь высокая приличных размеров, и ножки полненькие и ровненькие. И вся она такая - у-ух! - как пирожное Безе: так бы всю и проглотил одним махом! Тебе с нею будет сладко, дружок, уверяю тебя: все пальчики оближешь, когда распробуешь…

16

Отношения Мальцева с Яковлевой, между тем, развивались по возрастающей, день ото дня проще делаясь, доверительнее и нежнее, и, главное, естественнее для обоих. И те еженедельные июльские субботние вечера, что они провели вместе, к которым добавилась ещё и среда, когда агитбригада студенческая выступала в клубе и когда они до полуночи опять гуляли под ручку и откровенно по душам разговаривали, - те регулярные встречи обоих раскрепостили и изменили настолько, что они, наговорившись всласть, обсудив Москву и родных Андрея, работу его и деревню Сыр-Липки, научились уже и молчать - как друзья закадычные или супруги - и подолгу бродить по деревне молча; и при этом ни неловкости не испытывать как в первый раз, ни дискомфорта вперемешку с ознобом. Зачарованные и притихшие, они только блаженствовали и на Луну смотрели во все глаза, на небо ночное, звёзды; да всевозможные запахи-благовонья вдыхали всей грудью, сорванцов-кузнечиков слушали.
Порою, когда их молчание обоюдное становилось особенно долгим, Андрей на спутницу златокудрую, смущаясь, украдкой смотрел, настроение её угадать пытался, в душу к ней заглянуть: отчего это она молчит-то, - пытался понять? - о чём печалится-думает? и печалится ли? Может, попробовать, как Тимур учил? И без этого нельзя, действительно? Может, истомил он подружку-то давным-давно своим ребяческим платонизмом, измучил, “запретного плода” лишая её, который и сочен, как утверждают бывалые люди, и сладок? Возникали в его голове и такие мыслишки - нечего тут скрывать, перед читателями ханжить-лицемерить! 
Но Наташа, ангел чистый, так доверчиво ему в глаза в такие минуты заглядывала и так крепко к его прижималась плечу, даже и головку свою ему на плечо по-детски склоняла, будто бы говорила всем видом: Андрюшенька, милый, как хорошо с тобой, надёжно, уверенно и спокойно! - что у Андрея от этого мгновенное просветление наступало, и дурь его молодая, искусственная, как свора чертей ошпаренных выскакивала из головы. Все его намерения чёрные, как сажа грязные, гасли сами собой, ангельским видом спутницы пристыжённые. И он, широко улыбаясь, счастливый: оттого, что не надо было ему через своё дремавшее естество перешагивать и природу вялую, неразвившуюся, насилие совершать над собой, - он подружку восторженную, “летавшую” высоко-высоко, к себе прижимал осторожно и по деревне, по полю вёл её не спеша, почти как ребёночка маленького и беспомощного при этом поддерживая, сам для себя решая твёрдо, что не унизит он пошлостью сию красоту, страстями и похотью чистоту девушки не испоганит. 
Их прогулки субботние, платонические, раз от разу всё удлинялись и удлинялись: мало им становилось двух-трёх часов, хотелось гулять до двенадцати, до часу ночи; хотелось совсем не ложиться спать, ни на секунду не расставаться - Наташе, во всяком случае, которая все те затяжки и инициировала. Андрею-то, по правде сказать, они были в тягость немножечко: прогулками такими поздними он время отнимал у сна, он в стройотряде, гулёна, перестал высыпаться…
 
Однажды их хождения полуночные едва не кончились плохо: Андрея подкараулили и хотели побить деревенские лихие парни, хотели выместить злобу на нём, москвиче молодом, одиноком, - за обиды, конфликты клубные с ним по полной за всех рассчитаться. Чтобы другим стройотрядовцам неповадно было аборигенов третировать и унижать, относиться к ним как людям второго сорта. 
Вообще же, надо сказать, конфликты москвичей с деревенскими возникли сразу же, ещё лет пять назад, как только холёные столичные удальцы-молодцы в клубе сыр-липкинском появились и стали порядки там свои заводить - и девушек уводить, естественно, у местных парней из-под носа. А последние пару лет Юрка Орлов на танцах особенно сильно борзел (в смысле порядков, не в смысле девушек), ненависть к москвичам вызывал прямо-таки лютую. Его бы деревенские на части порвали, порезали на куски и потом собакам скормили, - встреть они его где одного на улице в вечернее время. Но он, хитрюга, по улице один не ходил, а только в компании; и бабником, как на зло, не был, по сеновалам и хатам не шлялся. Так что прихватить и наказать его, как хотелось бы, возможности не было: он для местных сорвиголов был фигурой недосягаемой. 
Тогда деревенские, злобствуя, стали его товарищей по отряду подкарауливать и колотить от души, на законное место ставить, уму-разуму, жизни учить. Володьке Андронову, бойцу-первогодку, что как и Мальцев Андрей на второй курс МАИ перешёл, однажды ночью крепко досталось, когда он девушку домой провожал, когда загулялся долго. Били его человек пять от души, ногами даже, лежачего. Так что пришлось ему после этого несколько дней на кровати пластом валяться, стонать да охать от боли, в себя приходить. 
Юрка Орлов, про такое узнав, более всех тогда взбеленился: хотел было весь отряд на “войну” поднять, на законное в таких случаях мщение. 
«Подъём, мужики, подъём! Чего вы сидите-то, сопли жуёте?! - кричал он тогда заполошно в лагере. - Надо идти и искать этих “пидаров”, которые впятером одного ногами долбили и ещё и радовались при этом! надо их, подлецов, по всем правилам наказать! - образцово-показательно! Чтобы нас, москвичей, эта деревенская рвань и пьянь как котят поодиночке отлавливала и потом глумилась над нами! - да не бывать этому! Я их сейчас, сук поганых, самолично пойду и передушу, и в колодец всех побросаю! Чтобы знали, твари, как “партизанить”, молоденьких пареньков обижать!... Юр, Кустов! Чего ты сидишь, ухмыляешься?! - к воину-десантнику зло обращался он, которого в отряде как драчуна выше всех ставил. - Бери ножи, бери топоры! И пойдём c тобой шушеру местную резать! бараньи головы их отрубать к чертям собачьим!»
Командир, Толик Шитов, едва-едва его тогда остановить сумел, едва-едва успокоил.
«Ты чего, Орёл, совсем ошалел что ли?! - строго выговорил он ему, когда такое услышал. - Хочешь всю деревню восстановить против нас?! чтобы после твоего побоища нас всех с треском отсюда выперли?! Сядь и остынь, выпей воды холодной! Не хватало мне тут ещё твоих кровавых разборок… А вы, - сурово обратился он к притихшим бойцам, - поменьше по деревне шляйтесь и поменьше злите местных ребят, норов им свой показывайте. Они здесь хозяева, как-никак; а мы, как ни крути, гости».
Легко было говорить женатому командиру “поменьше”. А как поменьше-то? - если ноги студентов сами подальше от клуба несли, укромных уголков искали, где время с подругами и не замечалось совсем, где совсем не думалось об опасности… Вот и загулявшийся с Наташей Андрей однажды на дороге в “засаду” попал, местными хлопцами подготовленную. И плохо бы пришлось ему, не умевшему и н... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9