таланты и поклонники

Таланты и поклонники

…Все равно, играем мы на сцене или пишем –

главное не слава, не блеск… а уменье терпеть.

Умей нести свой крест и веруй.

Н. Заречная

А. П. Чехов, «Чайка»

Зал моего родного, провинциального театра просто бушевал аплодисментами – на нашей сцене сегодня знаменитость! –   Немеркнущая звезда российского кино, неустрашимый герой и по совместительству благородный любовник, герой отечественных остросюжетных мелодрам и приключенческих фильмов,  – Александр Данченко!

Впрочем, весь актёрский состав антрепризы, был подобран умело, и обречен на успех – кассовый и зрительский. Партнерша Данченко, она же, понятно, и главная героиня, была хорошо знакома зрителю по многочисленным телешоу (успела пройтись по всем проектам, и певческим, и танцевальным, и цирковым обоих телеканалов).  Она давно пользовалась  популярностью у любителей скоротать время у телевизора, и читательниц гламурных журналов.  Ещё, тройка хороших старых актеров с именами, прославленными ещё их советским, театрально-киношным прошлым. Но главной звездой  тура по провинциям был, конечно же, Сашка. Судя по доминирующему полу и возрасту публики, шли именно «на Данченко». И вот он, весь в овациях и букетах, любимец публики и женский кумир, в зените софитов, славы и обаяния, поднимает руку, прерывая аплодисменты, и подходит к рампе вплотную.

 - Дорогие мои зрители! – обращается он к публике, обводя глазами зрительный зал. – Если бы Вы знали, как я рад, что сейчас опять стою на этой сцене! Те из Вас, кто постарше, помнят меня молодым актером этого театра, здесь я постигал азы своей прекрасной профессии. – Рукоплескания в ответ, взрывают мой слух, так же, как и нарочито не точно сказанная им фраза. Я невольно морщусь, потому как, точно знаю, что именно здесь к нему пришло мастерство, и потому-то дальнейшая его карьера была закономерно неотвратимой и столь головокружительной.

Тем временем Сашка шлет своим «родным» зрителям воздушный поцелуй, благодарит за прежний интерес к его творчеству и, обещая и впредь их стараться радовать, прощаясь, красиво уходит, и занавес закрывается уже в последний раз, под медленно затихающие овации…

Не хочу лезть в гримерку, там и без меня сейчас народу хватает. А мне нужен только мой Сашка, мой прежний кучерявый любимчик, а не заезжая, столичная звезда. Обхожу театр и жду его около служебного входа. Однако и здесь полно ожидающих дам всех возрастов. Не все букеты еще подарены, не все восторги высказаны. Ну что ж, подожду и я. Сажусь на скамейку, кладу себе на колени свою единственную розу, аккуратно обламываю ей шипы.

Мое знакомство с Сашкой началось почти 20 лет назад, в то лето, когда я отработала свой первый сезон в театре, куда попала волею судеб, после неудачного  своего поступления на актерское отделение местного ВУЗА. Курс набирал тогдашний главный режиссер театра, одиозный старец, бывший легендой советского провинциального театра, и значимой фигурой не только у нас в городе, но и в высших столичных театральных кругах.

Экзамены я провалила, но была удостоена высочайшего внимания Мэтра.

 - С чего Вам вздумалось поступать сюда? Актерство – это не Ваша стезя, - с присущей ему провокационной прямотой заявил он мне. – Уж поверьте мне, и не тратьте больше времени и  молодого пыла зря.

 - Я так люблю театр, - убито произнесла я - семнадцатилетняя, - никого и ничего я так больше не люблю! Что же мне делать теперь, если я такая бездарность?!

 - А вот этого я Вам не говорил, - поправляет меня он, уточняя, - я сказал лишь, что актрисой Вам быть не нужно, а вот рецензия мне Ваша понравилась. У Вас критический склад ума, богатый образный язык. Вам просто по незнанию кажется, что театр – это только актёры. Если нет пока других планов, приглашаю к себе, поработаете, изнутри узнаете, как делается театр, создаются спектакли, может, найдете в театре свое место, где и смогут пригодиться Ваши таланты.

И я была принята в начале сезона на свободную тогда должность костюмера, чтобы пропасть, заблудиться в этом волшебном мире, на всю жизнь.

В начале лета у нас в театре проходил региональный фестиваль детских и юношеских театров. В тот день афиша обещала мне моно-спектакль по сказке Сент-Экзюпери «Маленький принц» - «Зорко одно лишь сердце». Увлеченная, я смотрела тогда все подряд, но на этот раз, уже через несколько минут после начала спектакля и зрительный зал, и сцена,  перестали вдруг существовать для меня, как реальность. Я словно очутилась там, в пустыне, вместе с летчиком и принцем. Ещё никогда до этого, ничей актерский талант не пронзал так мою душу.

Один артист на сцене, в черном комбинезоне и старом летном шлеме на голове, снимая который, он легко и быстро перевоплощался сам, лишь добавляя какой-нибудь пустяковый атрибут следующего персонажа. Его партнерами на сцене были лишь игрушки: большая, в рост трехлетнего ребенка, светловолосая кукла – принц, рыжий мягкий лис с серьезной и грустной мордочкой, и перчаточный змей оживали в его руках, не оставляя сомнений в реальности своего существования. Вокруг, вместо привычных мне громоздких декораций,– почти пустая сцена, меняющая свой цвет от света, (пустыня ведь) и в глубине её – смутные очертания самолета, как нагромождение механизмов.

Я не помню себя в зале, я не помню, как закончился спектакль, я очнулась уже на улице, перед афишей – так я была потрясена и очарована трогательной и мудрой сказкой и артистом, заставившим, как никогда, затрепетать мое сердце. В художественной пестроте афиши глаза находят имя, что до спектакля мне ничего не говорило  «артист N-ского ТЮЗа Александр Данченко».

Почти бегом я кинулась в ближайший к театру магазин, где предусмотрительно торговали всем, что может понадобиться и утомленному творчеством артисту, и его благодарному зрителю.

Минут через пять я уже стучалась в открытую дверь гримерки, где уже в полном одиночестве вихрастый парень упаковывал свой реквизит.

 - Можно? – спросила я, когда он поднял на меня свои светло-зеленые, еще по-мальчишески большие глаза.

 - Да, конечно, здравствуйте, Вы ко мне? – дружелюбно улыбается он в ответ.

 - Здравствуйте. Я смотрела Ваш спектакль, я… - пытаюсь найти дальнейшие слова, но так и не нахожу, - в общем, это Вам! – и подаю ему купленную мной только что розу.

Он сказал мне «спасибо», щеки его даже порозовели от смущения, и протянул навстречу цветку руку. Но я вдруг понимаю, что не могу выразить ему своих чувств не только словами, которых не нашла, но и прекрасной, алой, с причудливыми волнами лепестков розой, и совершаю импульсивный и немного экзальтированный поступок, который и дал жизнь нашим дальнейшим отношениям.

 - Нет, - вдруг отвожу я свою руку, держащую колючую красавицу, от его руки и, не чувствуя боли, на ощупь, не отрывая восторженных глаз от его смущенного лица,  обламываю шипы на стебле цветка.

 - Вот так, - говорю я, - так правильно! – Ей ведь, не надо теперь ни от кого защищаться! - Поясняю ему свой порыв и вновь протягиваю  розу, досадуя на то, что не додумалась сделать это раньше.

Оставшийся вечер мы проводим вместе. Гуляем по городу, едим мороженое и разговариваем как будто бы все о нем, о Маленьком принце. Об одиночестве и любви, долге, дружбе и самопожертвовании. Сашке в ту пору было 23 года, и проработал он в ТЮЗе всего лишь один сезон. Маленький принц был его первенцем – первой большой работой. С восторгом, увлеченно рассказывал он мне, как рождался его спектакль. Режиссером был его ровесник, студент-дипломник из Москвы. Руководство ТЮЗа никак не хотело видеть на своей сцене моно -спектакль, еле уговорили, победил экономический фактор – минимальные расходы на постановку. А результат – самый большой успех сезона в родном городе и участие в региональном фестивале.

 - Ты очень талантливый, Саша, - говорила я ему тогда, - замечательно талантливый, теперь я поняла, почему наш Мэтр сказал мне, что актерство – это не мое, я никогда не смогла бы ничего подобного… Ты очень хороший артист, я будто растворилась в действии, такое волшебное чувство сопричастности!

 - Ты сама очень талантливый зритель, - возвращал мне комплимент Сашка, – понимающий, доброжелательный и очень чуткий! – Ты знаешь, как остро порой чувствуешь зал, находясь на сцене?! Найти такого зрителя, как ты, большая удача для артиста!

На следующий день я подкараулила Главного.

 - Вы вчера смотрели «Маленького принца»?! – сразу взяла я быка за рога, едва поздоровавшись с проходящим мимо метром.

 - Смотрел, конечно, я же в жюри фестиваля, - приостановился он.

 - И что? – впилась я глазами ему в лицо, ожидая неминуемого восторга или хотя бы похвалы.

 - Что «и что?» - уже заинтересованно развернулся он ко мне. – Влюбилась, что ли?

 - Нет, - пролепетала я в ответ, - что Вы! – и даже попятилась от него назад, до такой степени возмутил меня, его обывательски банальный вывод.

Он хитро прищурил на меня свои блескучие еврейские очи и сказал, погладив меня легонько по плечу:

 - Ты права, хороший мальчик, - но потом грустно добавил, - пока… А сильно влюбляться не советую, от любви глупеют. Разве что чуток… - И, круто развернувшись, стремительно удалился, а я осталась стоять, как будто уличенная в крамоле, неужели Главный прав, и я просто влюбилась?

Закончился фестиваль, я с огромной радостью поздравила Сашку с заслуженным лауреатством, мы обменялись адресами, и он уехал.

А я перечитала «Маленького принца», восстанавливая в памяти впечатления от Сашкиного спектакля. Но кроме прежних восторгов по поводу его таланта, никаких признаков любви я у себя не нашла, к огромному своему облегчению.

В отпуске быстро пролетел остаток лета, и на общем собрании коллектива по поводу открытия нового театрального сезона Мэтр представил всем новичка, что пополнил ряды нашей труппы.

 - Александр Данченко – прошу любить и жаловать! – и хитро взглянул в мою сторону. – Хотя некоторые, может быть, уже успели…

Это было началом самого прекрасного периода моей жизни. Этим же вечером Сашка принес мне цветы – букет роз со старательно обрезанными шипами.

 - Ты теперь мой амулет, Алена, мой первый человек в этом театре во всех смыслах этого слова. Ты первая, с кем я здесь познакомился, первая в меня поверила. Ты приносишь мне удачу – ведь я , и мечтать не мог о таком замечательном театре, как ваш, и вдруг ОН! меня пригласил, - Сашка от великого пиетета к Метру значимо округляет глаза на слове «Он». – Оставайся со мной, пожалуйста, навсегда! – И он вдруг порывисто  и искренне обнимает меня, и мы стоим так, обнявшись, испытывая новорожденную нежность  к друг другу.

Вопреки ожиданиям окружающих, романа у нас не получилось. «Дружбы нежное волненье» быстро превратилось в непередаваемую душевную близость, ощущаемую почти физически, как будто мы двое были частями единого целого.

В первый же год он сыграл у Главного Треплева в «Чайке». В театре же, каламбуря, сразу прозвали его Немировичем (что ему еще было ожидать с такой-то фамилией?). Мы с Сашкой практически не расставались в то время. Я разбирала вместе с ним пьесы, кидала ему реплики, когда он учил текст, присутствовала на всех его репетициях. И он бежал ко мне с любым пустяком, доверяясь мне бесконечно, внимательно выслушивал мою критику. Его коллеги-артисты шутили над ним, мол, тяжело Немировичу – у нас только Главный, а у него еще и Алёнка…

Второй сезон принес Сашке две блестящие премьеры и пару не менее удачных вводов. О нём стали писать в местной прессе уже не так скупо и односложно, как в прошлом году. «Молодой и чрезвычайно перспективный актер» превратился в «несомненно, трогательный талант»,  и «неординарное дарование».

Лишь только наш Мэтр был сдержан в оценке Сашкиного стремительного профессионального роста, отзываясь о нем положительно, но без восторгов, которые уже привычно стали сопровождать в городе фамилию Сашки.

Так прошел еще год. Театр и Сашка привычно составляли всю мою жизнь. До работы, на работе и дома – мы всегда вдвоем с Сашкой, и вокруг нас такие же одержимые театром, как и мы. Нас все еще часто принимали за влюбленную пару, намекали, что пора бы и пожениться, раз такие неразлучники. Тогда я была довольна и счастлива, и даже минуты не задумывалась над тем, были ли у Сашки подружки, кроме меня, влюблялся ли он или сердце его было занято одной лишь Мельпоменой.

Первый удар по моему хрустальному замку нанес Главный, это случилось на 4-ом году моей работы в театре.

Неделю шли прогоны будущей премьеры. Из театра мы практически не выходили: утро – вечер, и снова утро – вечер. В какое-то время я стала ловить на себе недовольный взгляд Мэтра, не понимая, чем вызвано его неудовольствие, потому как к лично нашей службе претензий он не предъявлял. Но надолго этим вопросом озадачиваться я не могла, все мое внимание было сосредоточено на Сашке. Руки мои привычно делали свою работу, а глаза неотступно следовали за ним по сцене, губы беззвучно повторяли его текст, а дыханием своим я измеряла глубину его пауз. После одной из таких репетиций, выходя из Сашкиной гримерки, я столкнулась с Главным. Он помрачнел разом и молча, резким жестом предложил зайти к нему в кабинет. Я, так же молча, повиновалась.

 - Садись, - коротко бросил он мне, и, стал расхаживать по кабинету.

Я опустилась не стул. Его молчаливую ходьбу не выдерживали мои нервы, и я первая спросила: «Что-то не так?», на всякий случай, сделав ему глазки. Он остановился, стукнул костяшками пальцев по столу и тяжело повалился в свое кресло.

 - Что ты творишь, девица? – наконец все же заговорил он со мною.

 - Что? – переспрашиваю я невольно, напуганная его тоном.

 - Я третий год вынужден смотреть, как ты мечешься по кулисам за своим Немировичем. Четыре года ты проработала в театре, не только не поступив, даже не подумав об институте! Хочешь всю жизнь за своим Сашкой нянькой бегать?!

От обиды на неожиданную грубость Мэтра я заплакала.

 - Зачем Вы? Я же никому не мешаю! – размазываю я по лицу слезы ладонью.

 - Ты себе здорово мешаешь, - вынимает он свой платок и бросает мне его через стол. – Сама себе жизнь калечишь!

 - Ну почему? – всхлипываю я.

 - Я тебе говорил когда-то, что от любви глупеют, и вот итог! – Подходит он ко мне и садится напротив, - тебе учиться надо, у тебя светлая голова, а ты только за ним и бегаешь, в рот ему смотришь, о себе забыв!

Я вытираю слезы его платком и стараюсь сбивчиво объяснить Главному, что у нас все не так, и не любовники мы, а просто дружим, а Сашка, он очень хороший и безумно талантливый, и я ему нужна.

 - Значит, дело еще хуже, чем я думал, - резюмирует Главный и отворачивается.

 - Ну почему? – опять не понимаю я его, - что плохого в наших отношениях?!

Поворачивается он ко мне не сразу. Опять смотрит на меня сквозь массивные очки, трет пальцем переносицу.

 - Правда не понимаешь? – с грустью переспрашивает он.

 - Нет, - всхлипываю я в платок, - не понимаю.

Мэтр встает и снова начинает ходить по кабинету.

 - Ну, любила бы ты его как мужика, понятно, тут дело молодое, что естественно, то не безобразно, но ты ведь кумира себе сотворила, милая моя!

 - Ах, Сашка - талант! – передразнивает он меня. – Ну а чем ты его хуже, что жизнь свою ему под ноги бросаешь? Пройдет немного времени, и твой талантливый друг Сашка перестанет довольствоваться и твоей дружбой, и твоим поклонением. Масштабы и запросы у его таланта будут уже не те! А ты-то с чем останешься? Жизнь – она долгая, девочка, иди и подумай, как тебе дальше с ним быть, с твоим Немировичем.

Хлюпая носом, я ушла из кабинета Главного, умылась в туалете и вернулась к себе в костюмерку, где уже поджидал меня Сашка.

 - Ты где была?! – накинулся он на меня. – Ушла, ничего не сказала… А ревела чего? Случилось что? – пытливо заглядывает мне в глаза мой идол. Очень аккуратно, без подробностей, рассказываю я ему про то, как отчитал меня Мэтр.

 - Он ведь прав, - помолчав, соглашается с ним Сашка, - я поступаю, как форменный эгоист, ты все свое время тратишь на меня, а тебе действительно надо учиться. Давай-ка на следующий год мы с тобой поступим на  заочное в  Москву! Я тебя буду готовить, а то до сих пор только ты мне и помогаешь.

Он обнимает меня бесстрастно и нежно, и мой мир снова становится прекрасным.

Новый сезон начинали в театре, на сей раз без меня. Я сдавала приемные экзамены на заочное отделение театроведческого факультета ГИТИСа. Сашка звонил мне каждый день, и когда я, наконец, добралась домой, в театре все уже знали, что я поступила. Мэтр одобряюще подмигнул мне при встрече, и я была готова к еще более полному своему дальнейшему счастью. Но туда вмешалась судьба в лице нового приобретения нашего Главного.

То, что Мэтр взял новую актрису, мне уже по телефону сообщил Сашка, когда я еще была в Москве. Ничего у меня тогда не екнуло, ну взял и взял, никто из нас тогда не знал, что с неё, всё и начнётся. А тогда, едва зайдя в театр, я бросилась в репетиционный зал и остановилась в дверях, пораженная: Сашка стоял ко мне спиной, правой рукой обнимая за талию новенькую рыжеволосую девицу, что висела у него на плече как-то особо фамильярно. Что-то впервые больно укололо меня в грудь, не то ревность, не то предчувствие неприятностей, что принесет нам с Сашкой со своим появлением эта женщина. Он, видимо, почувствовал мой взгляд, потому как тут же обернулся.

 - Алёна! – рванулся он ко мне, отпуская новенькую, но та так и не разомкнула рук на его плече, и они оба в мгновенье оказались передо мной. Лучащийся радостью Сашка с вполне интересной шатенкой с холодными голубыми глазами, что красиво и крепко переплела руки на его плече. Она могла бы быть красавицей, если бы ее чуть-чуть не портили островатый подбородок и тонкие губы, которые она манерно складывала в улыбку. Высокая, с пластикой дикой кошки, она не могла не понравиться нашему Главному. Для лирической героини она была чересчур самолюбива и холодна, а вот характерности в ней было хоть отбавляй. Хорошенькая хищница.

 - Привет! – улыбается мне Сашка во весь рот. – С приездом!

 - Привет, - смятенно отвечаю ему я, чувствуя, как стремительно тает мое хорошее настроение.

 -  Познакомься, это Алиса.

 - Ага, - машинально киваю я ей и пячусь назад к двери, чем сильно озадачиваю Сашку.

 - Алён, ты что? – спрашивает он, пытаясь поймать мой взгляд.

 - Я у себя, - говорю я ему, - будет перерыв – зайдешь, - и почти бегом по лестнице к себе в костюмерную, как в норку.

Почти следом за мной заходит туда и Сашка. С трудом подавляю в себе желание спрятаться от него где-нибудь в лабиринтах костюмов. Он привлекает меня к себе, заглядывая мне в глаза.

 - Алёна, ты что? – опять теребит меня Сашка. – Да что с тобой?!

Я не могу больше уткнуться в его плечо, как прежде, теперь оно пахнет чужими духами. Беру его руку, веду в уголок, где у нас гостиная – диван, два кресла и столик. Он садится на диван и тянет меня к себе. Враз повзрослев, я сажусь рядом, а не на колени к нему, как раньше.

 - Ты меня ревнуешь? – не то спрашивает, не то утверждает мне Сашка. Трясу головой, это и «нет», и «да». Из-под ресниц уже катятся две крупных слезы. Мой Немирович в ужасе.

 - Слышишь, - трясет он меня за плечи, - не молчи так!

И я начинаю говорить, что всё это просто случилось  неожиданно для меня, хотя мне уже давно нужно было быть к этому готовой, ведь он уже не тот мальчик, с кем я когда-то познакомилась, а красивый молодой мужчина. И что я почему-то до сей поры никогда не думала, что у него есть какая-то личная жизнь, кроме нашей общей, театральной. И что рано или поздно в его жизни появится женщина, с которой мне придется его разделить, а вот захочет ли она делиться со мной – это большой вопрос.

Сашка напряженно тискает мои пальцы в своих ладонях, слушая мой монолог, а потом отвечает мне тоже с каким-то надрывом.

 - Алён, если мы за эти года не стали любовниками, то нам и не надо, у нас с тобой что-то другое. Я тоже, наверное, до сих пор не знаю, как выглядит любовь в жизни, а не на сцене, но только пока ты дороже мне всех женщин, с которыми я был близок. Веришь?! – опять заглядывает мне в глаза.

 - Верю, - шепчу ему я. – Я тебе всегда верю. И тихо, куда-то в висок, начинаю читать ему Ахматову:

«Есть в близости людей заветная черта,

Ее не преступить влюбленности и страсти,

Пусть в жуткой тишине сливаются уста,

И сердце рвется от любви на части,

И время здесь бессильно, и года

Высокого и огненного счастья,

Когда душа свободна и чужда

Пленительной истомы сладострастья.

Стремящиеся к ней, - безумны!

А её постигшие, - поражены тоскою.

Теперь ты понял, почему моё

Не бьется сердце под твоей рукою?»

А через полгода мой Немирович женился на Алисе.

К служебному входу театра подают микроавтобус, и почитатели столичных талантов вплотную подступают к крыльцу. Из стеклянного тамбура показались первые выходящие. Я встала со своей скамейки, где меня совсем не видно. Гастролеры, выходя из дверей, на ходу раздавали автографы и улыбки, привычно на секунду застывали перед объективами фото- и видеокамер и исчезали за тонированными стеклами автобуса. Последним появился мега-звезда отечественного кинематографа Александр Данченко. За спиной у него болталась яркая деваха, неопределенного мной возраста. Афрокосички со стразами, темные очки в пол-лица, а на оставшейся половине пухлый, максимально очерченный ярко-красной помадой рот. Она плотоядно и равнодушно пережевывала жвачку. Сашку тут же взяли в кольцо девушки всех возрастов. Двух самых молоденьких – почти подростков – он уже покровительственно обнимал за плечи, и те счастливо замерли, подняв к нему восторженные мордашки. Все говорили наперебой, совали ему в руки цветы, сувениры, программки для автографов. Сашка широко улыбался всем, что-то отвечал и оставлял на полиграфии свой летящий росчерк.

А я так и стояла за спинами, не замеченная им. Все толкались, спеша сфоткать Данченко, кто на любительский цифровик, а кто просто на телефон. Его уже окликнула из автобуса партнерша, решившая, что общение с кумиром сильно затянулось.

 - Саша, у нас же еще интервью в гостинице! – требовательно напомнила она ему.

 - Да-да, - откликнулся он, - извините, я, кажется, всех задерживаю, - виновато заулыбался он своим почитательницам. – Прошу вас меня отпустить, - и стал потихоньку пробираться к автобусу. Деваха двинулась за ним, след в след. Когда он был максимально ко мне близко, я тихо окликнула его старым театральным прозвищем. Тот дернулся, остановился, поворачиваясь на голос.

 - Ты! – снял он темные очки – лишь тень былых эмоций мелькнула в его голосе. Все остальные слова были только данью нашему старому знакомству. – А я думал, что ты из города уехала, раз тебя нет. Мне сказали, что в театре ты больше не работаешь. Что ж раньше не подошла-то?!

Народ расступился от любопытства. Я грустно протянула ему свою розу. Какую-то долю секунды мы смотрим друг другу в глаза. Казалось, лавры вот-вот облетят с моего Сашки, и он станет прежним. Наконец, он свалил груду цветов на руки своей спутнице и взял у меня из рук розу. Другой рукой взял мою ладонь, и потащил за собой в автобус.

 - В гостинице поговорим, некогда здесь уже, у меня пресс-конференция, - бросил он мне через плечо.

Группа людей в автобусе удивиться и пошептаться не успела, Данченко представил меня всем сразу.

 - Это моя давняя знакомая, мы работали вместе в этом театре, зовут ее Алёна, - быстро и холодно произнес он.

Невозмутимая девица сбросила, наконец, Сашкины букеты на свободное сиденье и подала голос, фыркнув: «Надо же, тёзка!».

Я коротко кивнула всем, и мы устроились с Сашкой позади всех, на последнем сиденье.

Ехали мы молча. Веселое оживление остальных отработавших спектакль Сашки не коснулось, он был как-то мрачно сосредоточен. В номере он обмяк, бросил куртку наотмашь на диван, сам плюхнулся в низкое кресло.

 - Смотрела, до чего я докатился?! – раздраженно спросил он, не глядя на меня. А я стояла и молчала, разглядывая его. Это был уже совсем не мой Сашка, и не известный всей стране блистательный Александр Данченко. В том, кто сидел сейчас в кресле, уже не было того искрящегося молодого темперамента, и не было того лоска, который я привыкла видеть с экрана. Уставший, разом поблекший и раздраженный, он вызвал у меня мгновенный острый приступ жалости, и былой нежности. Я подхожу вплотную к креслу и глажу его по голове, пропуская волнистую копну волос через свои пальцы, замечаю седину в его шевелюре. На долю секунды, на выдохе, он приникает ко мне головой и тут же, отстранившись, ловит мою руку, видит исколотые шипами подушечки пальцев и, жалеючи, целует их.

Минутная слабость, породившая секундную близость, прошла. Сашка рывком поднимается с кресла, достает из дорожной сумки бутылку вина, пластиковые стаканы и наливает в них благородную жидкость.

 - Давай, Алён, за встречу, - протягивает он мне тонкий стаканчик. Я пробую вино на вкус, а Сашка привычно опрокидывает содержимое, не гурманя.

 - Устал? – спрашиваю его, чтобы завязать хоть какой-то разговор.

 - В каком смысле?! – вскидывает на меня он свои серо-зеленые глаза. Я повожу плечом:

 - В простом, обычном смысле этого слова, не ищи, пожалуйста, подвохов.

 - Да, нет, - отступает он, - свалиться можно только в самолете, а до него еще 4 часа.

 - Домой? – опять спрашиваю я его.

Он качает головой в ответ, вынимает сигарету, наливает нам опять по стаканчику.

 - Еще Саратов, еще Волгоград, потом неделю в Москве и на натуру в Чехию.

- Молодец, - хвалю его я, - насыщенно живешь. Семья есть?

Тут в дверь заглядывает его дивчина, оказавшаяся моей тёзкой.

 - Там журналисты уже раскладываются, ты поторопись, пока у них что-то с камерой не в порядке. Периферия, одним словом, - уничижительно глянула она на меня. - Короче, у тебя на воспоминания минут 5 ещё, не больше, - и она скрывается за дверью.

Сашка прикуривает, пытается продолжить наш не клеящийся разговор.

 - О чем мы говорили?

 - Я спросила, есть ли у тебя семья, - терпеливо повторяю ему я.

 - У меня имидж, - криво усмехается мне в ответ Сашка, - мне семьей продюсеры обзаводиться не советуют, я должен оставаться молодым, холостым женским кумиром.

 - Саш, тебе вообще-то за сорок перевалило, - с прежней бесцеремонностью близкого человека напоминаю ему я. – Ты не заиграешься?

 - Вот именно, моя дорогая, что мне уже перевалило за сорок, - охотно раздражается он на меня, - поэтому я и не нуждаюсь давно ни в чьей опёке, живу, как хочу! Ясно?!

 - Ясно, что ж тут неясного, спасибо, что напомнил «ху из ху», я-то, дурочка деревенская, забываюсь, - поднимаюсь я с кресла. – Периферия, одним словом, что с меня взять.

Он перегибается через столик, ловит меня за руку.

 - Я не хотел тебя обидеть, прости, я рад тебя видеть, правда, рад.

Я отворачиваюсь от него, чтобы он не видел, как я сейчас заплачу. И Сашка встает у меня за спиной, шепчет мне в макушку.

 - Я так скучал по тебе первое время, так хотелось поговорить с кем-то родным, когда вокруг все чужое, и лица, и правила игры.

 - Ничего, адаптировался ведь, не пропал, - вытираю я слезы ладонью, - и очень даже не пропал!

Тут в дверях опять возникает его нынешняя Алёна, от былой ее флегмы не осталось и следа.

 - Хватит сюси -пуси разводить, - грубит она Сашке, но я понимаю, что это сказано мне, - все собрались, тебя ждут! – акцентирует она и недвусмысленно и ядовито кивает мне. – Чао, тёзка!

 - Рот закрой! И дверь закрой! – грубо обрывает ее Сашка. – Подождут! - Но потом заканчивает вполне миролюбиво, - скажи, сейчас приду.

В сердцах долбанув дверью, моя тёзка исчезает.

 - Не обращай на нее внимания, - разворачивает меня к себе лицом Сашка. – Она совершенно необходимый мне человек, но только не … очень умная, - смягчил он фразу.

 - У тебя с ней отношения? – выбираюсь я из его рук.

 - Какие отношения? – идиотничает Сашка. – Простые рабочие отношения…

 - Саш, ну вот зачем тебе врать мне, за версту видно, она тебя ревнует!!

 - Ну и что? – равнодушно откликается он, - она ко всем меня ревнует…

***

… - Она ко всем меня ревнует, представляешь, - не то восторгался, не то жаловался мне Сашка через несколько месяцев после свадьбы, - и к партнёршам, и к гримёрше…

 - И к костюмерше! – заканчиваю я за него фразу и назидательно стучу пальцем по вихрастой голове.

 - Как ты думаешь, - заинтересованно спрашивает он у меня, - она меня так сильно любит?

 - Не знаю, - не желая вникать, отвечаю я ему. Но потом, всё же, добавляю, - по-моему,  это ты её, ни так, ни этак не любишь…

Тотально-поголовная ревность Алисы привела к тому, что мы общались с Сашкой теперь урывками. Впереди был его день рождения, и я с прежним азартом думала о том, что бы ему такого подарить. Несколько дней гуляю по магазинам, но ничего интересного и оригинального для Сашки не нахожу. В отдел игрушек захожу просто так, по пути, чтобы вспомнить детство. Брожу между рядов зайцев и мишек, глажу всю эту плюшевую живность с умилением и вдруг натыкаюсь на двойняшку Сашкиного Маленького Принца.

Останавливаюсь, сажусь перед куклой на корточки, разглядываю внимательно лицо, трогаю руки, ноги. Резиновая голова с хорошеньким личиком ангелочка и обильно струящимися золотистыми локонами, ручки, ножки тоже по локоть и колено из плотной резины, а подвижность кукле дает само мягкое набивное тельце. На этикетке написано «Кукла Инга. ГДР». Залежалась ты где-то, кукла Инга, уж ГДР-то нет. По советским временам была очень красивая и жутко дорогая игрушка. Ликуя, я выскребла все деньги из кошелька и карманов, останется только на проезд, да ладно, займу, не в первый раз! За то, сошьем кукле Инге костюмчик Маленького Принца, и замечательный подарок Сашке готов!

Счастливая, с громадной коробкой, иду на остановку. По дороге мне попадается яркий рекламный щит. С него на меня смотрит самодовольно, с негаснущим огоньком авантюризма в глазах Остап Бендер. Лихо сдвинутая морская фуражка без кокарды, полосатый пиджак, светлый вязаный шарф – все как положено, но я все равно застываю столбом. У великого комбинатора на фотографии родное Сашкино лицо! Читаю анонс: «Ресторан «Золотой теленок»,  (хорошо хоть не «Рога и копыта»), - для наших гостей бар, бильярд, отдельный зал для любителей карточных игр». Ни жива, ни мертва,  я доплелась до остановки. На ней, тоже, выклеен рекламный постер, только поменьше. Доехав до театра, я насчитала не меньше дюжины Остапов.

Начало 90-х – море жуликов всех мастей, а то просто откровенных бандитов, на фоне почти всеобщей нищеты населения, только для них и открывали тогда рестораны им же подобные.

Главный, раз и навсегда, запретил своим актёрам любую деятельность на завлекательно «зазеленевшей» тогда рекламной ниве. «Делать рекламу – это отдельная профессия, - говорил он тогда, - желаете в ней преуспеть – милости прошу - за порогом академического театра».

Буря разразилась в этот же день. Едва я успела войти к себе, прибежал издерганный и невменяемый Сашка.

 - Ты видела? – с ужасом спросил он у меня и тут же панически зашептал. – Я попал! Я никогда перед Ним не отмоюсь. Лишь бы из театра не выгнал!

 - Зачем тебе вообще это нужно было? – зло интересуюсь я, а сама не могу унять истерическую внутреннюю дрожь. – Как будто ты не знал, что Главный тебя за это по голове не погладит!

 - Да это Алискины новые знакомые меня уговорили, - спешно оправдывается он, - они оформляли этот ресторан, предложили хорошие деньги, Алиска и загорелась: «давай» да «давай»! Им всего ничего было нужно, сделали с десяток постановочных черно-белых снимков. Для интерьера – понимаешь?! Я на то и повелся, что моя физиономия будет светиться только в ресторане! Тем, кто знает, кто я такой, в тот ресторан путь заказан, кто же знал, что они еще рекламу со мной по всему городу расклеят?!

Сашка держится за голову, и в своём отчаянии,  тщетно пытается ухватиться, как за соломинку, за пустую надежду.

 - Как ты думаешь, может, прокатит?!

 - Нет, Саш, - отвечаю твердо, - не прокатит. Если не сегодня, то завтра, готовься. Если сам не увидит, то доложат обязательно, а некоторые еще и с удовольствием.

И вздохнув, я подхватываю на руку вешалки с костюмами и иду разносить спектакль. На первом этаже, сразу же, натыкаюсь на Главного.

 - Приветствую, как жизнь? – справляется он у меня беззаботно.

 - Спасибо, хорошо, - осторожно отвечаю я ему, пытаясь угадать его настроение.

 - Любимчик твой здесь? – как будто невзначай интересуется Мэтр, и у меня падает сердце – уже знает!

Неопределенный кивок получает он в ответ. Я не знаю, что сейчас для Сашки выгоднее: быть в театре или не нет.

 - Ага, - зловеще делает он выводы из моего молчания, - увидишь Данченко – будь добра, передай, что я жду его в кабинете.

Только что нами была сыграна миниатюра – я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь…

 - Вставай, - говорю я, вернувшись к себе, всё ещё обреченно сидящему у меня Сашке, - Главный в кабинет тебя пригласил!

 - Уже!!!! – почти стонет он и опять хватается за голову. – Мне почти 30 лет, а я боюсь его, как ребенок, представляешь? А еще мне стыдно, хоть из театра беги!

Я подсаживаюсь к нему.

 - Нет уж, иди! Я знаю, Мэтр может так словами отхлестать, что физическая расправа предпочтительнее покажется, но это хорошо, что он сразу решил с тобой поквитаться. Хуже будет, если он задумает наказать тебя как-нибудь более изощрённо. Иди! Он, может, просто покричит на тебя и всё! Хочешь, я с тобой пойду??

 - Не унижай меня так! Мне и без того хреново! – орет на меня Сашка, - Я сейчас пойду, мне нужно просто собраться!

 - Ты, уж, пожалуйста, соберись, - советую я ему и выхожу из костюмерной.

Подходя к двери Главного, я еще не знаю, что буду говорить, готовая к тому, что он сейчас меня вышибет из кабинета, лишь я заведу разговор о Сашке. Стучу, слышу безразличное «Да!». Иду через весь кабинет к столу, за которым Главный что-то читает или делает вид, что читает, не поднимая на меня глаз от каких-то бумажек.

 - Ну и что ты пришла? – равнодушно спрашивает он меня.

 - Я не нашла Данченко, - вру я Мэтру, - но я передала вахтеру Ваше пожелание, так что как только, так сразу…

 - Хорошо, - так же равнодушно отвечает мне он. – Иди, раз не нашла.

 - А зачем он Вам? – наглею я, и тот, не ожидавший от меня такого выверта, откладывает очередной лист бумаги и поднимает на меня тяжелый взгляд.

 - Его, может, вообще сегодня не будет, - бегом импровизирую я, пока меня не выгнали. – Хотите, я ему позвоню, если он Вам срочно нужен?

 - Это новость, я-то думал, что он и живет здесь, - иронизирует в ответ на мою глупую ложь Мэтр. – Знаешь, я как-то обходился до сих пор без посредников, руководя театром, и твой любимчик – не бродвейская звезда, чтобы адвокатов ко мне присылать.

 - Да нет, что Вы, - продолжаю я валять дурака, втайне надеясь, что Главный часть своего гнева сейчас выплеснет на меня, и Сашке достанется меньше, - просто у него проблемы сейчас, - несу я, чёрт знает что, и прячу глаза от Мэтра. – Личные. - Делаю я паузу, и добавляю, - и материальные, наверное, тоже. В общем, неприятности у него сейчас.

 - Иди, работай, - обрывает мой лепет Главный, не отводя от меня своего ледяного взгляда, - и не лезь, куда не просят.- Но все-таки, не удержав эмоции, хмыкает. – Ишь, неприятности у него в личной жизни, и в общественной будут! Долго думать было нужно,  прежде чем жениться!

Ошарашенная его последней фразой, я боком пячусь назад к двери и в приемной уже сталкиваюсь с Сашкой.

 - А вот и Данченко! – заглядываю я в кабинет вновь, эксцентрично предупреждая их обоих таким образом.

 - Я же говорила, что вахтер его найдет, - и выразительно смотрю на ничего не понимающего Сашку. Уступаю ему дорогу, сама выскакиваю в коридор с горящим от стыда лицом и колотящимся сердцем. Кошмар, какие детские, глупые, неумелые враки! Главному были видны все мои жалкие потуги защитить Сашку. Но, вопреки своему человеческому достоинству, я совершаю еще один низкий поступок, и потихоньку возвращаюсь в приемную, замираю около неплотно закрытой двери кабинета. В кабинете висит тягостная, зловещая тишина. Я вижу Сашкину спину, он стоит молча перед Мэтром, как провинившийся школьник, Мэтр же холоден и сдержан, так же, как со мной, держит паузу, прессует молчанием.

 - Ну и что же вы молчите, молодой человек? – слышу через несколько минут издевательски спокойный голос Главного.  – У Вас, наверное, были веские причины, чтобы нарушить запрет художественного руководителя театра?

 - Нет, не было, - мужественно сознается Сашка.

 - Вы голодаете, Вас гнетет нищета, Вы не способны содержать семью, и Вам жизненно необходим был этот заработок?

Сашка отрицательно качает головой.

 - Я ничем не оправдываю свой поступок, сейчас я осознаю, что совершил его необдуманно.

И опять обоюдное молчание.

 - Что Вы работаете сейчас в театре? – наконец спрашивает Мэтр, и Сашка на мгновение теряется, вскидывает голову на Главного, – неужели сам не помнит? Но начинает перечислять под одобрительные кивки Метра.

 - Треплева, Чацкого,  Д’Орсино, Фердинанда…

 - Итак, - прерывает его Мэтр, - Вы считаете возможным, играя на сцене героев Чехова, Грибоедова, Островского, Шекспира и Шиллера, примерить на себя еще и образ Остапа Бендера и зазывать город в кабак, со всех рекламных щитов? Мне придется, видимо, пересмотреть свою репертуарную политику в отношении Вас, если лавры Лени Голубкова не дают Вам покоя. Идите, молодой человек, я объявляю Вам выговор за нарушение профессиональной этики и дисциплины, с занесением оного в личное дело. И впредь тщательно обдумывайте, чью, и какую личину на себя примерить. Хотите ли Вы того или нет, но к сожалению особенности Вашей профессии таковы, что для большинства зрителей сценический образ вплотную сливается с его носителем надолго. И Вы обязаны соответствовать своему имиджу, чтобы не потерять лицо и зрителя. Стоит ли разовый гонорар, пусть даже большой, зрительской любви и веры для артиста? Я не говорю уже о самоуважении. Идите, молодой человек, идите.

Я вылетела из приемной, никем не уличённая, и опрометью бросилась восвояси.

День Рождения Сашки вышел невесёлым. Выговор его провисел в назидание другим целую неделю, и сегодня какой-то шутник подписал на нем фломастером: «Поздравляю с Днем Рождения!».

 - Зачем ты к нему ходила, что успела наговорить? – допрашивал меня Сашка уже за накрытым столом.

 - Да ничего не успела!  Время тянула, да огонь на себя вызывала, чтобы тебе поменьше попало, вот и все, - успокаиваю я именинника, как могу.

 - Мне кажется, что все эти годы он недоволен нашими отношениями, - вдруг делает вслух вывод Сашка.

Я вздрагиваю, потому что знаю это наверняка. Но тут в наш разговор вмешивается Алиса.

 - Я, между прочим, тоже недовольна Вашими отношениями, но кто на меня здесь обращает внимание?!

 - Не пори чушь, - повышает голос Сашка, пытаясь купировать готовящийся скандал.

 - Алиса, - не выдерживаю я, порядком уставшая от ее постоянных грязных намеков, - если у вас с Сашкой не получается пока семья, то я здесь ни при чём!

 - Это ты- ни при чём?! – Срывается на меня уже изрядно пьяненькая Алиса, - ты, моя дорогуша, у Сашеньки нашего, всегда при всём! Только ты! А жена-то вроде я! Именно из-за того, что у вас когда-то все очень здорово получилось, у меня теперь семья и не получается! А вы мне оба мозги пудрите!

Мне стало так гадко, что я пытаюсь, не осмысливая всю эту гадость, выйти из Сашкиной гримёрки, где и был устроен нехитрый актёрский банкет. Остальные присутствующие сразу затихли, а вот Алиса, видимо, пыталась излить на меня всю желчь и ревность, которые накопила за истекший год замужества,  до конца.

 - Что ты о себе возомнила? Серым кардиналом себя чувствуешь?! – кидалась она на меня. – Кто тебя просил ходить просить за него к Главному? Какое странное, удивительное влияние ты имеешь на них обоих! Или успеваешь спать и с тем, и с другим?

Я не успела даже еще осознать брошенную мне в лицо гадкую клевету, но сама сжалась, как от удара, когда Сашка дал ей пощечину и, крича ей, что она дура и истеричка, потащил ее домой, упирающуюся и плачущую.

Народ быстро разошелся. Смыв косметику и слезы, я убирала стол, когда через полчаса вернулся Сашка.

 - Прости ее, она пьяная, - попросил он прощения за жену, и стал помогать мне убирать посуду.

 - Что у трезвого на уме, у пьяного на языке, - ответила я ему известной пословицей, опять вытирая салфеткой слезы. – Мы сами виноваты, Саш. Не больно кто понимает дружбу между мужчиной и женщиной, здесь просто привыкли к нам все, а она человек новый, ей и вовсе невмоготу. Нам надо было щадить ее чувства, а мы жили, как прежде. Ну ладно, хватит об этом, - ставлю я точку, чтобы больше не возвращаться к этому разговору. – Сейчас я подарю тебе подарок, я так ждала, пока все разойдутся! Отвернись!

И я лезу в шкаф, куда я и спрятала заблаговременно своего принца. Вкладываю в его игрушечную ручку розу и, придерживая своими пальцами цветок, разрешаю Сашке повернуться: «С Днем Рождения!».

Все неприятности уходят сразу. Сашка нежно, как ребенка, обнимает своего первого партнера по сцене.

 - Где ты взяла его? – не отводя глаз от куклы, спрашивает он меня. – Я уже стал забывать, какой он у меня был, как говорил, что делал.

 - Никогда не нужно слушать, что говорят цветы… - рассматривая Сашкину розу, вдруг заговорил Маленький Принц и погладил ее бархатистые лепестки своими резиновыми пальчиками.

 - Спасибо тебе, - радуется Сашка. И мы опять стоим молча, обнявшись, посреди пустой гримёрки, связанные таинственными узами, которые не хотели признавать окружающие.

 - Не ходи ко мне больше, Саша, - говорю я ему, расставаясь тем вечером, - не надо Алису мучить, все-таки она твоя жена.

 - Жена – это та женщина, которая любит и понимает мужа всегда, а она ни капли, мне иногда даже страшно. Она совсем меня не понимает!!! – вдруг с глухой истерикой в голосе, неожиданно крепко прижимает он меня к себе.

Начало следующего сезона принесло с собой две новости.

С нашим театром, да и с Сашкой тоже, распрощалась Алиса. Она отбыла к новому месту службы, даже не оформив развода. Вторая была для меня намного печальнее и тревожней. Наш Мэтр, справивший в прошедшем сезоне свое 80-летие, подал в отставку. Все ожидали знакомство с новым худруком.

Наш - «Новый», мне  не понравился.  В этот же сезон потихоньку ушли со сцены все спектакли Главного, и Сашка потерял лучшие свои роли. Отношения наши к тому времени стали более сдержанными, в них не было больше того юношеского откровенного пыла, да и за полгода после того скандала на дне рождения, мы старались научиться жить друг без друга.  Сашка,  как городская знаменитость, был званый гость на всех банкетах,  и потихоньку стал попивать. Как многие под алкогольными парами, он становился сентиментальным и совестливым. Выпив, он зачастую приходил ко мне. Вот и теперь, я сижу на диване, а рядом, положив свою буйную голову мне на колени, лежит и страдает Сашка.

 - А помнишь, Алён, как все хорошо было раньше, еще до Алисы. Я ведь был счастлив тогда, просто еще не понимал своего счастья, и как мало мне для этого нужно – много-много работы, и ты всегда была рядом.

Я перебираю пряди его волос и отвечаю ему, что тоже часто вспоминаю это время как самое счастливое.

 - Надоело играть ковбоев и гангстеров, - продолжает он, - может, податься уже отсюда? Вовремя Алиска слиняла.

 - Ты оформил развод? – увожу я разговор на его личное, потому что представлять театр без Сашки не могу и не хочу.

 - Ей нужно, пусть сама и шевелится, а мне пока как-то по барабану, есть ли у меня штамп в паспорте или нет. Мне, может, еще квартиру дадут скоро, - сообщает он мне новость. – Спонсоры наши пообещали, зовут сотрудничать- быть лицом фирмы долевого строительства.

Я ужасаюсь всерьез.

 - Саш, не вздумай!! Я тебя умоляю, это та же финансовая пирамида –  эти спонсоры просто умотают с деньгами, а твоя физиономия останется на липовых сертификатах да агитплакатах!!

 - Ладно, не учи меня, - прерывает он мои опасения и садится, - я уже твоим любимым Главным наученный. С дельцами не иметь ничего общего, не знаешь, где подставят, а где облапошат. Как думаешь, доживем до развитого капитализма-то?

 - Не знаю, - вяло отвечаю я, - меня это сейчас беспокоит мало.

 - А что тебя сейчас беспокоит много? – живо откликается Сашка и игриво  тянет меня к себе. Я подаюсь к нему по привычке, но вижу другое выражение глаз, другое ощущение рук и отталкиваю его от себя.

 - С ума сошел?! Ведь не пьян же ты до такой степени!

 - Ну что ты от меня, как от чумы? – миролюбиво спрашивает он. – Я опять свободен, и ты одна, и так хорошо, как нам с тобой вдвоем, редко кому бывает. Может, еще лучше будет? – аргументирует он и опять берет меня за руку.

 - Я не люблю тебя, Саша, - говорю я ему, отталкивая его руки, и тут же сама пугаюсь сказанных мною слов.

 - А, вот моя бывшая, утверждала, что любишь, - с хмельным упорством продолжает он.

 - Люблю, конечно, как друга, очень, - пытаюсь я объяснить ему нюансы, - но, наверное, своего мужчину любят как-то по-другому! Ещё, - я обожаю тебя на сцене, и столько всего чувствую, когда смотрю на тебя! Ты не представляешь даже, сколько самых сильных, самых разных эмоций я получаю от твоей игры. И как счастлива и горда бываю, тем, что ты мой близкий друг.

 - Странная ты, - сдаётся он. – Сколько раз мне за эти годы говорили: «Зачем, мол, тебе нужна была Алиска, при таких-то отношениях? А для неё я, представляешь, был мужиком из плоти и крови, а не бесполым талантом… Знаешь, мне не совсем комфортно себя чувствовать бестелесным духом с близкими людьми, как будто бы , я сам уже умер… - Вдруг горько высказал мне Сашка, встал с дивана и пошел к выходу.

 - Саш, - бросилась я догонять его, совершенно сбитая с толку услышанным, - ты сам, помнишь, сказал тогда, что если мы не стали любовниками, то у нас что-то другое?

 - И ты поверила? – грустно и снисходительно смотрит он на меня.

 - Я тебе всегда верю, Саша, и в жизни, и на сцене, - давясь слезами, отвечаю я ему и возвращаюсь восвояси.

С тех пор в наших отношениях появилась некоторая конфликтность, не аргументированная ничем. Тем не менее, она сильно бросалась в глаза окружающим. Потихоньку мы оба втянулись и стали с удовольствием дерзить друг другу, чем очень веселили оставшихся «стариков», тех, кто был свидетелем эпопеи наших чувств. Временами он просто бесил меня, потому что, надо сказать, очень старался меня взбесить. И я готова была убить его, но за волной злости неизбежно, накатывала, такой же волной нежность, и я понимала, что, даже разозлившись, освободиться из его плена я не смогу.

Так, с упоением разыгрывая свой конфликт, мы прожили еще год. И вот моему Немировичу опять улыбнулась Фортуна. Наш театр принял участие в совместном англо-российском театральном проекте «Играем Шекспира». Нескольким российским театрам выпало принимать у себя английских режиссеров, известных у себя на родине именно своей Шекспириадой. На долю нашего театра достался ни много ни мало сам Гамлет, принц Датский, а на роль безумного принца был назначен Сашка. Спектакль стал рождаться стремительно, буквально с первого дня знакомства с приехавшим к нам режиссером. Маленький, смешной, чрезвычайно темпераментный для своей национальности, он уморительно коверкал русскую речь, а недостаток языкового запаса щедро возмещая жестами и мимикой, добиваясь потрясающего взаимопонимания с нашими актерами.

Время, отведенное на постановку, летело вскачь. Репетировали взахлеб, я давно уже сама не испытывала такого подъема и восторга от постановочного процесса и коллективного творчества, которым является на самом деле любой театр. У нашего Гамлета не было художника в том привычном функциональном смысле должности – эскизы декораций и костюмов придумывали сообща, а наш смешной Патрик зарисовывал их в изумительной примитивной манере, однако графически четко сохраняя суть, атмосферу действия и характер персонажа. Я плюнула на все наши недомолвки и претензии с Сашкой, и, как прежде, глаз не отводила от сцены, где его талант опять расправил свои крылья,  благодаря судьбу за этот подарок.

Успех спектакля был настоящим, а не газетным. Несомненно, это был не русский театр, но это был Театр с большой буквы, высокого качества и яркого творчества. Наша старая сцена услышала опять музыку стиха гениального Шекспира, а затем и овации искушенных зрителей-театралов. Вновь испытанная радость творчества и огромный успех спектакля оживили наши отношения с Сашкой.  После премьеры спектакля он признался мне, как на первой сценической репетиции больше всего боялся не увидеть меня в зале или в кулисах, и даже запаниковал, но потом разглядел меня, сидящую на балконе.

 - Ты же не могла меня бросить, ты мой талисман, ты всегда должна быть рядом со мной, по-другому просто быть не может… - шептал он мне тогда, счастливый, хмельной и откровенный. И я, как никто другой, знала, что это правда. По весне мы показали Гамлета в Москве, а летом нас ждал международный театральный фестиваль в Авиньоне. И по времени моя поездка во Францию совпадала с моей сессией. Но Сашка устроил Новому истерику, что без меня он на фестиваль не поедет, и на сессию меня тогда не отпустили.

 - Ты знаешь, что ты для меня значишь, - оправдывался тогда мой эгоистичный кумир и соблазнял, как змей-искуситель, - Алёна, это же Европа, Франция, Париж! А сессию сдашь позже, с очниками, ничего страшного в этом нет.

Но, в то лето, по приезду из Авиньона, в России нас  встретил дефолт. А Сашку после его триумфа с Гамлетом, заманил сниматься в историко-приключенческом кинофильме московский кинорежиссер, и тот отбыл воплощать своего первого кино-рыцаря без страха и упрёка. Я ещё ждала его возвращения, и даже получила несколько коротких писем с фотографиями со съемок, но потом, так же, почтой,  пришло в театр от Сашки заявление об его уходе по собственному желанию.

Я не успела даже еще поверить в свою потерю, не то, что пережить ее, как на телеэкране и в популярной периодике,  стала появляться Сашкина, еще немного смущенная улыбка, сопровождаемая яркими эпитетами заголовков. «Провинциальный принц», «Гамлет из N-ского уезда», «Верный рыцарь Мельпомены» - так писали о нем тогда. Следом за первыми публикациями прошла реклама фильма, за ней сам фильм. И в 33 года на Немировича обрушилась тотальная слава, а на меня тоска, одиночество и безразличие к оставшемуся у меня миру. Институт я бросила.

Как-то раз, покупая в газетном киоске очередное издание со сверкающим белозубой улыбкой Сашкой на обложке, я столкнулась с Мэтром.

 - Ну что, дождалась? – ткнул он мне пальцем в глянец вместо приветствия. – Звонит хоть?

 - Нет, - призналась я и впервые за это время разревелась. Мэтр усадил меня рыдающую на лавочку, где мы с ним долго еще сидели. Он, то утешал меня, то запоздало учил уму-разуму.

 - Потускнела ты без своего идола что-то, - оглядев меня внимательно, сделал он вывод, - что, небось, жизнь смысл потеряла?

И, не дождавшись от меня ответа, спросил: С институтом как?

 - Никак, - качаю я головой.

 - А что дальше? – через паузу опять задаёт он  мне вопрос.

 - Не знаю, - горько и односложно отвечаю ему я.

 - «Не будь грехом ввергать в унынье и без того уже унылых», - декламирует мне потихоньку Метр и обнимает меня за плечи. Я доверительно припадаю головой к его плечу.

 - Заплутала ты, моя милая, в чувствах своих заплутала, - говорит он мне. – Кумирство – опасная штука. Ты так долго жила его талантом, а что теперь тебе осталось? Знакомое лицо на обложке? К живому человеку нужно испытывать живые чувства, а не падать в ниц от благоговенья, как перед идолом. Твоему Сашке было ничто человеческое не чуждо. Он ведь ничем от тебя не отличался. Мы все по-разному одарены Богом, но одарены все без исключения. Ярко выраженная одаренность в чем-либо не делает человека сверхчеловеком и не стоит ни поклонения, ни жертв. Талант, по большому счету, ни от чего не спасает, и ничего не гарантирует в жизни. Талантливые, они тоже могут быть несчастными, пустыми и необязательными, глупыми и жадными людьми. Они так же страдают, любят, порой безответно, и, как у каждого человека, у них свои жизненные ценности и приоритеты, иногда только им одним понятные.

 - Ну, вот хотя бы я, - тут Мэтр приосанился, - я ведь тоже, в своем роде, талант и замечательная личность. – И я заулыбалась ему сквозь слезы. – А сколько женщин от меня уходили! Ни одна из моих жён не хотела жить в итоге ни с талантом, ни с именем, ни со званиями. Каждой из них был нужен живой человек, со всеми свойственными ему достоинствами и недостатками, подходящий только ей одной. Вы бы тоже могли стать хорошей парой, но ты, своей девичьей идеализацией искусства, лишила себя и его радости простых человеческих отношений. Изначально в вашей истории, видимо, была банальная влюбленность. Именно любовь дает такой симптом,– редкую способность не видеть очевидного! Какое-то время ваш союз держался, ты хоть и отрицала в нем мужчину, но пестовала его честолюбие, поддерживала его веру в себя. А потом стала не нужна. Забывая о себе, ты исключила себя из его будущей жизни. Женщиной ты для него себе стать не позволила,  няньки ему уже больше не нужны, а  восторженных поклонниц и без тебя полным-полно. Сиди теперь старухой у разбитого корыта!

Видит Бог, я пытался тогда до тебя достучаться. Сейчас у меня один для тебя совет: забудь все, что было за эти 10 лет. И начни все сначала, с чистого листа, но учитывая прошлые ошибки…

Промучившись еще немного в театре, ставшем мне постылым, без двух самых важных для меня людей – Главного и Сашки, я уволилась, честно пытаясь следовать совету Мэтра, и начать всё с чистого листа.

***

 - У тебя как с личной жизнью-то? – спрашивает вдруг меня Сашка.

 - Нормально, - сухо отвечаю я ему, не горя желанием эту тему развивать. За плечами у меня пара неудачных романов и непродолжительный гражданский брак, из опыта которых я вынесла, что предложить-то другим мужчинам мне и нечего.

Сашку, впрочем, мой скудный ответ вполне устроил. Тема была исчерпана, закрыта и снята с обсуждения.

 - Когда я ушла из театра, мне было очень тяжело начинать все сначала, - говорю я ему напоследок, - так тяжело, что я даже смалодушничала и написала тебе по месту новой службы, - вспоминаю я, держась уже за дверную ручку.

 - Я получил письмо, - глухо отвечает он и, отворачиваясь от меня, опять прикуривает.

 - Странно, почему же ты мне не ответил? – искренне удивляюсь я. – Понятно, что теперь между нами – целая пропасть, но тогда ещё немного времени прошло, как ты уехал, неужели я стала чужой тебе так быстро?!

 - Я ничем не мог тебе помочь тогда! – чеканит мне в ответ Сашка. – Я сам был еще в ту пору вполне зависим и никому не мог ставить свои условия. Других заинтересованных в твоей персоне, извини, не было. Крупным специалистом ты ни в чем не являлась, да и было тебе уже не 18, кто бы там стал возиться с тобой, 30-летней, без специальности, без образования, без прописки и жилья? Там, где я сейчас, жестокий и прагматичный мир, он ничего общего не имеет с нашей прошлой, почти идеалистической жизнью в провинциальном театре. И невздумай обвинять меня в том, что ты не окончила институт! – почти кричит на меня, раздражаясь, Сашка. – Да, я сорвал тогда тебя с сессии, но у тебя была не возможность все сдать на следующий год!

 - Не было, Сашка, уже не было, - спокойно пытаюсь рассказать я ему. – Ты же тогда, после Авиньона, выскочил сразу в другую жизнь. И от собственной эйфории мало что замечал вокруг, что тебя больше не касалось. Следующий год я прожила почти нищей, жизнь воздорожала в несколько раз, а театральная зарплата осталась прежней. На проезд по городу не хватало, не то что бы на месяц приехать прожить в столице. А потом… - я сделала паузу, не зная, нужно ли говорить ему об этом. – Я как-то потерялась после твоего отъезда. Надолго. Мой мир рухнул, и мне понадобилось несколько лет для того, чтобы найти себя под его обломками. Пока! – говорю я ему, помолчав. – Я тоже была рада тебя видеть.

Открываю дверь и выхожу в коридор. Проходя через холл, где расположились журналисты и куда уже подтянулись все остальные актеры и ждали только Данченко, громко говорю всем «До свидания!» и сворачиваю на лестницу. Сашка догоняет меня на первом пролете, резко разворачивает к себе лицом.

 - Прости, слышишь, прости, Алён! У меня был роман тогда, я не хотел, чтобы все повторилось, как с Алисой!

 - Да, конечно, - соглашаюсь, - я понимаю сама, что не стоило тащить в новую жизнь нашу старую нездоровую привязанность друг к другу. В юности как-то увлеклись и создали такие тесные узы, что те чуть не задушили нас обоих. Просто ты так внезапно исчез из моей жизни, что я не успела сказать тебе, что ты свободен. Только теперь, -  шепчу ему я, - очаровывая своим талантом, знай, что последствия твоего актерского обаяния могут быть самые разные. Мы в ответе за тех, кого приручили – помнишь? Прошу, не произноси ты сейчас в камеру красивых и необдуманных фраз. Ведь, возможно, какая-нибудь девчонка тебе поверит и очнется только тогда, когда ее мир рухнет ей на голову. Не всем удается вылезти из-под обломков и начать жизнь сначала.

На секунду прижимаюсь к нему мокрым от слез лицом и целую его в уголок губ.

 - Иди, тебя действительно ждут, - и, не оборачиваясь, бегу от него, а быть может, от себя, вниз. На наше счастье, в тот день среди журналистов желтушников не было, и наше душераздирающее объяснение на лестнице, в местные издания не попало.

***

Только я успела отстрадать свое запоздалое объяснение с Сашкой, и жизнь моя потихоньку начала входить в прежнее русло, как до меня все-таки донеслись раскаты далекого столичного скандала.

Поначалу ситуация выглядела почти анекдотично и моего Немировича совсем не касалась. Молодая, очень хорошенькая и очень популярная  актриса, с успехом представляла одну парфюмерно-косметическую отечественную фирму на телевидении. Похвастаться безупречным качеством фирма вряд ли могла, но обороты были грандиозными за счет доступности цен и подкупающей миловидной доброжелательности артистки. И вот одна, слегка очумевшая от собственной искушенности дама, как-то неосторожно поддалась обаянию молодости модели и решила испытать на себе «чудо-линию» из «натуральных российских трав», «изготовленную по последним мировым технологиям». И результат не замедлил появиться у нее на лице в виде чудовищной аллергии. Видимо, кожа дамы, как и весь организм в целом, в принципе не знала о других средствах ухода, кроме французских. Дама не растерялась, освидетельствовала сей акт парфюмерно-косметического вандализма у врачей и подала в суд и на концерн, и на лицо, представляющее фирму, ведь актриса так и оставалась такой же подкупающе красивой и свежей. Концерн отсудился с легкостью, предоставив суду сертификаты качества и свидетельства аллергологов о коварно-непрогнозируемой индивидуальности аллергий, возникающих часто на совершенно «безаллергенные» ингредиенты.

Хуже пришлось той актрисе, на вопрос журналистов, пользуется ли она сама рекламируемой ей продукцией, честно, но недальновидно и легкомысленно, ответила «нет!». Тут началась очередная «охота на ведьм». Желтые, полу желтые издания и дешевый глянец с азартом раскапывали подобные истории и клеймили позором жадных до гонораров народных любимцев. И тут в скандал, как рыцарь на белом коне, ворвался Александр Данченко, который, на очередной тусовке, буквально вынужден был закрывать своим телом, от налетевших опять папарацци, порядком измученную, и до сих пор еще травимую коллегу. И, выйдя из себя, не свойственным обычно его героям языком,  рассказал журналистам, что он по этому поводу о них думает. Скандал каким-то чудным образом сразу перекинулся на самого Данченко, вспоминали и ему какие-то мелкие грешки вроде скрытой рекламы, но изрядную долю пороху в костер сыпанул он сам, назвав  журналистов падальщиками. У них тут же сработало корпоративное чувство гневной солидарности, и только ленивое издание не кинуло в «лицемерного героя» Данченко камень, пытаясь развенчать его «насквозь фальшивое, экранное благородство».

Мне, конечно, было неприятно, но, совершенно не ориентируясь в нравах того общества, если я и переживала за Сашку, то отстраненно, понимая, что черный пиар, скорее всего, тоже имеет место в его профессии.

Но однажды ночью у меня вдруг зазвонил телефон. Встревоженная, я сбросила с колен кошку, отложила книгу и, сунув ноги в тапки, поспешила к неумолкающему аппарату.

 - Да? – напряженно спрашиваю я трубку, потому что, признаюсь, боюсь ночных звонков.

 - Алён, это ты? Привет! Я не разбудил тебя, надеюсь?

И я оседаю вместе с трубкой по стене, ничего не успев ответить.

 - Алёна, это я, Саша, ты слышишь меня?

 - Да, - собравшись, наконец, отвечаю я ему. – Слышу тебя хорошо, не кричи. Я просто удивлена, что ты еще можешь вспомнить мой телефон.

 - Ты могла бы со мной сейчас поговорить? – пронзительно-просительные ноты в его голосе режут мне душу.

 - Да, конечно, а разве у тебя что-то случилось? – опять задаю я ему провокационный вопрос.

 - Да ты, наверное, знаешь, - никак не реагируя на мой тон, просто отвечает мне Сашка. – Попал в засаду. – И, помолчав, добавляет. – Хожу уже несколько дней, как дерьмом облитый. И такая тоска меня взяла по  тому, нашему,  идеальному миру! Желание поговорить с тобой стало важнее всего, важнее имиджа, важнее приличий. Я и с тобой сейчас поступаю, как полное дерьмо! Позвонил только тогда, когда самому захренело. Если бы ты не стала меня слушать, я бы не обиделся. Набирая номер, думал, пошлёшь – так пошлёшь, и поделом мне, предателю!

 - Ты не оригинален, - прерываю я процесс его самобичевания. – Большинство людей вспоминают старых забытых друзей только когда им хренеет. А состояние твое вполне объяснимо – столько лет хвалили, и вдруг ругать начали. Полнейшая дезориентация. Если ты по поводу той истории, что сейчас повсеместно жуют, то рассказывай все как есть на самом деле, если смелости номер набрать хватило!  Я ведь, не в теме, где у вас, звезд, правда, а где хитроумно состряпанный пиар. Выслушать-то я, конечно, тебя выслушаю, а вот помочь-то, увы, ничем не смогу.

И Сашка быстро, подробно пересказывает мне свои неприятности, не стесняя себя в выражениях.

 - И надо же было у меня именно этому слову сорваться, - сожалеет он, - замучили теперь намеками, что, мол, падальщики на падаль слетаются, потому так и называются – то есть мы, вроде, все падаль. А завтра, то есть уже сегодня, я приглашен в прямой эфир ток-шоу «Звездный час» с многообещающей темой для обсуждения «Современные кумиры – какие они?» - и он  называет один из каналов, вещающий нам  о гламурно богемной жизни,  что кормит обывателя с ночи до утра  пересказами в эфире сплетен и скандалов.

 - Отказаться от участия я в теперешнем положении не могу, - продолжает Сашка, - это все равно, что брошенную перчатку проигнорировать, да все равно и заочно грязью обольют. А пойти – как в бочку с дерьмом добровольно нырнуть. Там, чей хлеб – скандал, меня тоже без скандала не отпустят. Знать бы, что они там мне приготовили.

 - А у тебя много темных пятен на биографии? – своевременно интересуюсь я.

 - Да, в общем, нет, - грустно смеётся он на том конце провода. - Брошенных жен и детей нет, налоги плачу исправно, сильно напиваюсь только в приватной компании. Бандитский кабак, где я фигурировал в образе Бендера – это, пожалуй, самый серьезный мой промах. Если они только эту былину нарыли и изукрасили ее на злобу дня…

 - Саш, - вдруг очнулась я, - ведь для тебя это шанс прекратить весь этот скандал вообще. Выход в прямом эфире на огромную телеаудиторию – это то, что  надо! Вспомни, наконец, что ты, прежде всего театральный актер, отыграй все по своему, разверни ситуацию на себя! Не позволяй им себя загонять. Чтобы они тебе ни приготовили, они рассчитывают на твою всем известную импульсивность. Ты извини, конечно, но все твои киногерои – недоросли, не то юноша пылкий со взором горящим, не то мужик! А если вместо того Данченко, которого они привыкли видеть на экране, к ним на шоу придет не актёр, а конкретный  человек,  и чётко,   без лишних эмоций,  обозначит свою профессиональную, и этическую позицию?! Ты сам расскажи им свою историю с Остапом Бендером, и то, как Мэтр тогда отчитал тебя и научил не поручаться своим именем за чужой бизнес. На такой поворот они, наверняка, не рассчитывают. То, что ты нецензурно выражался, твои зрители тебе охотно простят, ненормативная лексика в нашей стране – признак близости к народу. Так что ты в доску свой и не железный. А потом, как ни крути, но ты защищал женщину. Твоя задача завтра в эфире – никаких импульсивных эмоций, даже если буд... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2