"В пустоте"

Часть 1.

            Я сижу в большой комнате, в доме на окраине города. Это не моя комната и не мой дом. Здесь нет ничего моего, кроме клавиатуры, на которой я набираю этот текст. На часах 22:10 и скоро с работы вернется мужчина. Вы будете смеяться, но этот мужчина тоже не мой, если человека вообще можно относить к собственности. Когда-то нас познакомила общая знакомая, которой казалось, что вместе мы должны хорошо «монтироваться». И как-то так вышло, что мы вместе жили, почти соседствовали. Никто никому ничем не обязан, просто так удобно. Когда живешь в XXI веке очень важно быть эффективным и удобным. Когда мы познакомились, я пребывала в таком юношеском отчаянии от того, что первая любовь оказалась не такой, как я себе ее представляла, и завершилась тоже не киношно – в финале никто не умер и даже не пострадал. И все-таки юности все переживается острее. Первое чувство почти всегда – самоотдача и такая щенячья преданность. Когда истории пришел конец, у меня было ощущение, будто меня обокрали. Это как однажды вечером прийти домой, а с душой обжитая тобой квартира пустая. Точно также с людьми. Просто однажды я  обнаружила себя несчастливой с человеком, который, как мне искренне казалось, будет единственным спутником в моей жизни.  
            Мужчину,  с которым я разделяю вечера сейчас, зовут Петром, фамилию он носит простую: Иванов. Обычный такой герой, непримечательный. Я бы даже сказала «ровный». Говорит, для своих лет я умная, но наивная. А я называю эту особенность «возрастной тупостью».

            Пете 31 год и он старше меня на девять лет. Я не ощущаю между нами разницы в возрасте, а он говорит, наше поколение - из другой реальности. Раздражается, заприметив парней в зауженных джинсах и бородой, держащих в руках «смузи и маффины». А когда зимой видит молодежь в кроссовках adidas и короткими носками, приходит в ужас: «Ну, вот скажи, неужели им не холодно?». Мы часто и много говорим о людях, о том, что удивляет и беспокоит. Иногда я особенно остро сознаю общую безысходность. В мире, в котором все есть, у нас - ни длинного рубля, ни жилья, ни даже полезных связей, которые помогли бы все это обрести. Петя говорит, со мной ему хорошо. А для меня он, как лодка, в которой я плыву к берегу. Что там, на том берегу, не знаю, но плыву принципу: «А вдруг». Вообще последние лет десять я так часто пыталась прыгнуть выше головы, что теперь просто флегматично гребу к берегу: «А вдруг…».

А тут еще и вот это, женское, когда от эмоций захлебываешься настолько, что черт ногу сломит, пока разберется, где истина. У слабого пола вообще все настолько многослойно и неоднозначно, что от концентрации мыслей, мозг течет из ушей. Но не могу сказать, что я мучаюсь и страдаю. Просто предпочитаю считать, что это период такой. А с Петром у нас дружественный союз, удобный всем до некоторых пор. Когда кому-либо наскучит, можно без вреда отойти в сторону. Это как носить одежду брендов fast-fashion – в ожидании лучшей, или пока не «закашлатится».

В Пете хороша предусмотрительность, наверное, говорит зрелость. Ну, какой-никакой, а опыт позначительнее моего, но, при том, Иванов вовсе не является для меня непоколебимой стеной, которую видит во снах каждая женщина. Еще он очень устал. Историй отношений, которые закончились ничем, у него было слишком много, и теперь я бесконечно ощущаю на себе его эмоциональный «режим экономии». С самореализацией, как и семьей, у Пети тоже не получилось. В обычной жизни он – системный администратор, а в душе и по призванию - безутешный музыкант. Десять лет подряд играет с друзьями то, что никогда не будет собирать огромные, или хотя бы скромные залы регулярно, хотя у предшественников, вроде Курта Кобейна, получалось. На протяжении многих лет он и его ребята – в неустанном творческом поиске. Они репетируют, ругаются, пьют, расстаются и собираются снова. Когда я однажды я спросила Петю, сколько они зарабатывали на концертах, узнала, что выручки хватало на пиво и такси до дома. И это в лучшем случае.

- А почему?, - допытываюсь.

- Понимаешь, это все, как жареный апельсин — на*уй никому не надо, - кратко и понятно объяснял он.

На музыку он потратил десять лет жизни, но она не ответила ему взаимностью, не вознаградив за старания, ни скромным доходом, ни тихой славой. Только бонусом в виде фрустрации и какой-то хронической печали в глазах.
Часто у нас случались задушевные вечерние разговоры с бесконечными поисками смыслов. И, наверное, это было то единственное, что держало меня рядом.

- Знаешь, вот бывает, несколько дней или даже недель подряд открываешь утром глаза и уже расстроен. Иногда кажется, что забыл что-то важное, заставлявшее каждый день подниматься с кровати. Знал-знал и забыл.., - говорю я.

- Ну, добро пожаловать. Ты просто взрослеешь. Так все живут, - выдохнул сигаретный дым Петя.

Ответ меня не устроил, и я подбирала слова, чтобы получить другой, развернутый. Ответ, который бы не констатировал факт, а объяснил, почему.

- Да ну, ерунда это все. Ну ладно, сверстники Ремарка были «потерянным поколением». А с нами всеми что?, - настаиваю я.

- Да ничего особенного. Ты вот в каком году родилась?, - спрашивает Иванов, все также выдувая изо рта сигаретный дым. Его глаза хитро сужались, а по бокам образовывались морщины - такие гусиные лапки.

- В 92-ом, - отвечаю.

- Вот. Ты поколение, которое выбрало pepsi и жвачку, - сказал он, отпив пива из большой кружки, - родилась в перестройку, в которой, что ни день – новая страна.

Петя был прав. Про себя я всегда называла свое поколение  «fast», - за скорость изменения среды, в которой мы живем, за fast-food, который мы едим, за дешевую одежду fast-fashion, которую мы носим.  И главное – за философию жизни, которую воспитала в нас эта бешеная скорость. Скорость, обесценившая поступки, человеческие чувства, дружбу, любовь  - все, что когда-то имело смысл. Надо признаться, мое «сегодня» не оставляет возможности задержаться на моменте, прочувствовать и понять, чего я хочу на самом деле, что и кто для меня значит по-настоящему. Большие мечты оттеняет необходимость заработать на «здесь и сейчас», заплатить за аренду квартиры, которая мне не нравится, купить искусственной еды, от которой я не испытаю насыщения, и удовлетворить потребности, навязанные мне маркетологами. И все это будет происходить в бешеной гонке.

Роясь в памяти, я все время пытаюсь выловить момент, в который перестала испытывать интерес к «завтра». В такие минуты, я мысленно оказываюсь за пределами своего географического местоположения, с головой окунаясь в годы, когда мне было десять лет – время, когда все казалось необыкновенно добрым, а съеденное мороженое могло поднять настроение с нуля до десяти баллов. В каждой минуте было ощущение жизни «здесь», «сейчас», искренние мечты и ожидание загадочного, невероятного «завтра». А потом всего этого не стало. Как будто кто-то аккуратно стер ластиком все яркие воспоминания, не оставив даже мелкого кусочка.

***

Средняя Азия, 2002 год.
      Меня зовут Ульяна и мне десять лет. Мы с родителями стоим в аэропорту столицы Туркмении, и я все еще надеюсь, что мы развернемся к выходу, вернемся домой.  Я стою у окна, и смотрю на взлетную полосу, на самолет, который увезет меня из города в другое государство - пересадит из одной почвы в другую, создав для меня сложнейшее уравнение с одним неизвестным. Я буду искать этот неведомый компонент долгие годы. Все тринадцать лет жизни на новом месте мне будет не хватать ощущения, что я на своем месте. С момента переезда мне всегда будет немного холодно, немного жарко, будет не нравиться еда, воздух, запах воды, одежда и обувь, которую я могу себе позволить, я буду не любить место, в которое каждый день возвращаюсь из школы, университета, работы. Я буду с чувством огромного терпения относиться ко всему, что меня окружает. И, непременно менять каждый негативный пункт, пытаясь заместить его хорошим, но все мои попытки так и останутся пустыми, ненужными телодвижениями.
Ощущение пустоты не будет покидать меня.
      А сейчас я - в 2003 году в маленьком провинциальном городе в одном из регионов России. Мой новый дом — саманное здание из двух самостроек. Это летняя кухня и помещение для постоянного проживания. Еще есть туалет. На улице. Раньше у меня никогда не было туалета на улице.

В этом городе я часто вспоминаю наш дом в Туркмении. Свою школу, друзей, бабушкин двор с фруктовым садом, ее учительский кабинет, большую библиотеку и комнату деда, в которой я всегда оставалась ночевать, когда гостила в доме родителей моей мамы. Ночью или ранним утром, пока еще не рассвело, я любила смотреть в окно. С пятого этажа квартиры было видно, как по небольшой дороге в темноте снуют машины. Туда-сюда. Чуть поодаль от дороги был, построенный еще во времена юности моей мамы, бассейн. В мое детство он был заброшен, но я часто представляла себе, как бы это было здорово – купаться в нем летом. У бабули в саду летом цвели - желтый инжир, гранат и вишня. Все это было удивительно красиво весной и очень вкусно – летом.  Так вкусно, что соседские мальчишки непременно совершали набеги на фруктовый сад. Еще в саду было много цветов и зелени. По траве ползали огромные улитки, которых мы, дети, собирали и устраивали улиточные бега.

 В родительском доме всегда пахло выпечкой, на кухне суетилась мама. Вечером на башенном кране приезжал отец. Папа был очень высоким, так, что можно было уцепиться за ногу и повиснуть, как на дереве. Это была моя любимая привычка. Испытывая изрядное неудобство, отец всегда терпел ее и даже подыгрывал. После его возвращения домой, я не отходила ни на шаг. Мы вместе играли в прятки, читали сказки, обычно почему-то казахские, и поздним вечером он укладывал меня спать. Иногда засыпал сам, пока читал истории о злом трехглазом чудовище Дэве и храбром джигите.

Ашхабад всегда был теплым, приветливым и уютным. Даже зимой температура здесь редко поднималась выше -4 градусов. Наверное, чтобы человек был счастлив, нужно отнять у него самое дорогое, а потом вернуть. Чтобы понять, как я любила все, что меня окружало в детстве, нужно было уехать. А может быть, это просто ощущение детства. Я знаю, таким родным и светлым город останется только в моей памяти.

      Сейчас я учусь в обычной средней школе, мои учителя — раздувшиеся от дешевого питания, люди, недовольные своей жизнью. Географ, грузный высокий мужчина, напоминает мне глобус, но мои одноклассники называют его «титаник». Иногда географ ведет биологию и предмет о крае, в котором находится город, где я живу. Все, как  в старой сельской школе, когда один преподаватель знает все. Только здесь до вас никому нет дела. Большую часть урока «титаник» посвящает рассказам о своем прошлом и настоящем, пытаясь найти в нас неравнодушных слушателей. Я уже знаю, где он родился и вырос и, что этот новый год будет встречать один. В его меню будет картошка. Не знаю только, жареная, или вареная. 
     За одной партой со мной — моя одноклассница Фая. Она на год старше меня, но из-за полноты и обилия косметики на лице, выглядит на порядок старше. Она напоминает мне женщин из школьной столовой. 
     В столовых отвратительная еда. На обед нам обычно подают слипшиеся макароны, сомнительного состава котлеты или пышный омлет, который почему-то всегда желто-синий. В этом городе люди живут бедно и в прямом смысле «пухнут» от недовольства и скуки. Окружающая обстановка прививает мне похожий синдром. Мне не нравится здесь.
     Я стою в классе и смотрю в окно — там солнце, но оно не кажется мне ярким.  Наверное, два года назад кто-то переключил режим просмотра изображений в моей голове, как в фотоаппарате. Те, кого я вижу на этом тусклом фоне, говорят, что я не с этой планеты. Мне тоже кажется, командир воздушного судна из Средней Азии перепутал местность, и мы приземлились не там. Все пошло не по сценарию, и теперь герои моей истории, и я - в полной растерянности. Я смотрю в окно и вспоминаю вчерашний диалог с папой. Отца я любила больше себя. Вчера он сказал, что стану его ненавидеть.

- Ты что, папа! Я тебя всегда буду любить, - запальчиво по-детски ответила ему я, еще не зная, чем закончится этот разговор.

- Мне придется уехать, дочь. Мы с мамой будем жить отдельно, - как мог мягко он постарался преподнести мне горькую для детского ума правду.

- Отдельно? Как переедешь?, - я повторяла, озвученные им слова, как будто при повторе их смысл доходил отчетливее. В душе разыгрывалась буря - дождь переходил в ливень, ветер усиливался, разнося вдребезги все, что встречалось на пути. Я старалась не подавать вида внутренней непогоды, но осознание сути отцовских слов, оглушило и обездвижило меня, ранив так, как ничто после не смогло ранить. Я прижалась к отцу и начала тихо плакать.

 Скоро папа действительно уехал от нас на съемную квартиру, благородно оставив маме и нам дом. Я помогала перевозить вещи и, видя, как он страдает от этой истории, старалась поддержать. Родители разводились. Семья поделилась на два лагеря, ни к одному из которых я не хотела примыкать. Мой мир рухнул. Стержень, который делал из меня личность, и вселял чувство уверенности, был сломлен.

Прошло еще немного времени. Папа ушел со старого места работы, где трудилась вся семья, и перешел в такси. Часто приезжал, но теперь уже «в гости». Всегда приносил связку апельсинов, от количества которых у меня была аллергия. Мама видеть отца не могла, и называла только по фамилии с видом крайнего пренебрежения. Мое отношение к нему не изменилось, как бы больно годы междоусобных ссор не били по детскому сознанию. Обиднее всего было понимать, что люди, в которых я верила, могут говорить такие ужасные вещи, могут так мельчать в моих глазах.

Я никогда не считала отца виновником не сложившегося детства. Я гордилась им -  его твердостью и умением выживать, что бы ни случилось. И не важно, что кто-то считал иначе. Его советы я всегда жадно глотала, и они помогали мне жить. Впрочем, и сейчас помогают. Родительский развод оставил другие следы. И они мешают шагать в сегодня свободно и не боясь, все переживаешь, что под ногами земля треснет.  Картинки из детства обернулись для меня хроническим инфантилизмом и жаждой упоительного одиночества.

***

Наши дни. Россия.

            Прошло больше десяти лет с тех пор, как я живу совсем далеко от места, в котором родилась. Мне 25.  И сейчас сложно соотносить себя с девочкой, прилетевшей в Россию из Средней Азии. Я что-то другое, но я все еще не на своем месте, все еще не могу принять удобное положение. Все десять с лишком лет я чувствую себя как тревожной ночью, когда не можешь уснуть и все думаешь, думаешь…и как бы ты не лег, какое бы положение не принял, все будет не так. То комар пролетит, то жарко, то холодно…

            И вот сейчас, когда на календаре 2016 год я вновь сижу в доме на окраине города и переосмысливаю сознательные годы жизни. Я думаю, как время повлияло на меня, почему сделало именно такой, какой я получилась.

В годы нашего переезда из Туркмении я была совсем ребенком. Переезд и последующие события, уложились в начало нулевых. Детским умом никогда раньше я не могла дать оценку тому, что произошло. Бывшие страны Советского союза тогда только-только начали отходить от пережитого развала и сумасшедших лет неразберихи, следующих после. Я не знала другого времени и перестройка была для меня обычными буднями. Сейчас сознаю, что перелетев из одной страны в другую, почти совершила путешествие во времени. Туркмения в нулевых, какой я запомнила ее ребенком, все еще жила в СССР. По инерции. Ашхабад был многонациональным - в городе было много русских, азербайджанцев, турков и китайцев. Многие из них приезжали строить в столице новые высотки, общественные здания, фонтаны. Русские считались местной интеллигенцией, работниками интеллектуального труда - преподавали в школах, колледжах, вузах, работали инженерами, конструкторами. Я не знаю, как страна пережила разбойные 90-е, но, приехав в Россию, я ощутила тяжесть, напряжение и настороженность нового окружения. И это не могло быть комфортным.

            Мне в память врезалась одна очень показательная картинка. При переезде мы остановились в Москве, чтобы пересесть на поезд, в метро папа спрашивал у прохожих, как добраться на нужную станцию. Вокруг сновали люди в серых и болотного цвета одеждах, в освещении метро, казавшиеся в тон ткани. Ни один не остановливался, когда отец просил подсказать дорогу. У стен сидели парни-панки с зелеными лакированными челками и курили. На меня, девочку, которую растили, как героиню тургеневских историй, ситуация наводила ужас. Московское метро на всю жизнь оставило впечатление конвейера, где люди – консервные банки, движущиеся по эскалаторам точь-в-точь по расписанию. Но больше всего в тот момент меня напугало машинное равнодушие прохожих. После азиатской открытости и простоты Москва казалась суровой и холодной. Оставаться здесь не хотелось. Конечно, дорогу на свою станцию мы тогда благополучно нашли, как и добрались в российскую провинцию, где скоро купили дом. Я также скоро привыкла к своему новому окружению, или смирилась с ним, уже не помню. Повзрослев, я нашла объяснение всему происходящему, но так и не обнаружила в этой новой реальности своего места. Детство, со всей его правдой и смыслами, так и осталось для меня единственным временем, когда я знала, кто я, и понимала, чего хочу.

            Как-то вспомнилось, как в Туркмении, перед самым отъездом, когда мы все продали и разменяли местные деньги на доллары, мы спали на раскладушках, принесенных соседкой тетей Зиной, и собирались вечерами на топчане: пили чай, ели семечки и жареный арахис. А ещё играли в лото и карты. Так было около двух недель, пока родители заканчивали все дела с оформлением документов. Сейчас часто вспоминаю и думаю: и ведь никто не ныл, что неудобно, плохо, комары. У всех была такая объединяющая идея, что стыдно было жаловаться. И это было хорошо.  Эти воспоминания всплыли в моей голове, когда я еще жила у Иванова, который в момент моего внутреннего диалога вернулся с работы. И мы разговорились.

- Угу... а сейчас чуть что сразу «денег нет, кондиционер слабо дует, такси не едет». Люди забывают...

- А мне кажется, дело не в этом, - как всегда, спорю я, - У нас тогда была цель. Мы все верили, что с переездом у нас все будет лучше. Бабуля очень хотела, чтобы мы все, наконец, жили в одном городе, родители хотели, чтобы мы с братом получили образование. А сейчас не за что зацепиться, вот и думаешь: если не большая цель, то хоть комфорт.

- Хорошо, может, так и есть. Но вот мне кажется, твоя цель в осознании сути этой цели. Ты не находишь, что это цикл? Искать высший смысл - в простоте. Это же всё равно, что в порнухе искать поэзию, Уля! Этот перфекционизм никому добра не сделает. Простота – главное правило успеха. Простая музыка - популярна, простые люди - привлекательны, простая еда - всегда вкусная... Зачем же ты сидишь и жрешь себя постоянно? Вот скажи, что ты будешь делать с этой кладкой кирпичей, которые выдавила из себя, пока думала об этом? Сложишь на полки и будешь знать, что это никто не прочтёт всё равно?, - подытожил Иванов, начиная злиться.

Своими поисками смысла жизни я доводила его до белого каления. А скоро ушла. Буднично и просто. Собрала вещи и объявила о решении, которое давно сложилось в моей голове, и было настолько логичным и правильным, что реакция Пети показалась неестественной, даже враждебной. Возвращаться и поддерживать отношения, я не собиралась. Я хотела продолжать поиски своих смыслов, а он тянул меня в быт, которому я сопротивлялась. Но, чтобы хоть как-то оправдать себя, я не нашла ничего лучше, чем сказать: «Мы будем также видеться, просто я буду жить в другом месте». Договаривая фразу, я видела, как он взбешен и одновременно обескуражен.

- Ты можешь остаться сегодня у своих подруг? Я не смогу с тобой находиться в одном помещении, - проговорил он.

- Да, конечно, -  согласилась я.

Как можно незаметнее я постаралась исчезнуть. За окном была поздняя зима, морозно и снежно. Просидев на работе, до неприлично темного времени суток, я сдала ключи на ресепшн,  и теперь думала, куда податься. Хотя не стоит врать. Я собиралась с мыслями, чтобы написать Ра. Общая и очень красивая история любви не отпускала, или это было что-то другое. Какой из процессов решил запуститься в моей голове, трудно сказать. С Ра мы были расписаны, а спустя всего год - разведены. Глупая история. Мы три года ездили друг к другу из одного города в другой, каждый раз, преодолевая порядка пятиста километров, проводя в дороге по восемь, а иногда десять часов…а потом все как-то неожиданно для обоих, развалилось. И я все равно всегда помнила о Ра, как и знала, что мы все равно встретимся.  

Мы условились, что я буду ждать его в центре. Заприметив вдалеке знакомую фигуру, сразу бросилось, как он изменился - вытянулся, стал увереннее. После первых неловко молчаливых минут он начал разговор. Конечно же, идиотский. А какой еще может быть диалог близких и одновременно чужих людей?

- Как дела?, - обратился он ко мне, немного подавшись вперед.

Я видела, как тяжело ему дается встреча, ведь это я однажды решила исчезнуть, , а теперь объявилась, даже не потрудившись пояснить, зачем.  Хотя, по видимому, объяснений и не требовалось. Каждый просто хотел «отмотать назад», слишком много было «зачем и почему». На часах было уже около трех ночи, когда Ра предложил проводить меня домой.

- А где ты живешь?, - спросил он.

- На Северном…, - отвечаю, зная, какой вопрос последует за первым.

- Одна?, - аккуратно спрашивает собеседник.

- Одна, - уверенно вру я. Хотелось закончить вечер, не раскрывая карт.

Он проводил меня на такси, и я отправилась домой. В голове продолжали прокручиваться картинки прошлых лет: поездки из Ростова в Волгоград и обратно, армия, полгода в гостинке в пригороде, общие мечты, разговоры, ЗАГС, поездки к родителям… Как много всего было. И все – на износ, из последних сил.

Водитель такси уже приближался к дому Иванова, и  я старалась настроиться на предстоящий с ним разговор. Хотя все-таки ждала, что он уже остыл, принял все, как есть. Как и надеялась застать его спящим, переночевать в другой комнате, а на утро собрать вещи и исчезнуть, не возвращаясь. Открыв калитку, я увидела в окнах дома свет. «Страдает, наверное», - виновато подумала я. Готовясь зайти, я занесла руку к двери, но, тут же обнаружила, что та заперта. Медленно ко мне приходило понимание происходящего, в которое не очень хотелось верить. На звонки Петя не отвечал. Мой телефон уже почти разрядился, и я остановилась во дворе дома, чтобы подумать, на что потратить последние несколько процентов. Было холодно. Время замерло, и в мертвой зимней тишине я услышала объясняющие происходящее голоса, которые доносились из дома - знакомый мужской и… женский. В окне кухни, на стиральной машине, куда я обычно по приходу ставила свою сумку, я увидела чужой женский аксессуар и замерла. Теперь у меня не оставалось сомнений, что делать. Я понимала, что, прося Ра о помощи сейчас, я вынуждена буду сдаться, объяснить, что произошло, хотя делать этого очень не хотелось. Не хотелось выглядеть в его глазах хуже, чем он себе представлял. Голос дрожал, я почти ревела от обиды.

            Через полчаса я оказалась на другом конце города, откуда мы сразу отправились в офис. Ра жил в квартире с парнями и, чтобы не смущать меня, повез к себе на работу. Здесь всю ночь мы смотрели объявления о сдаче жилья. Мой телефон, не переставая, трезвонил. Иванов опомнился и хотел знать, где я. «Все-таки, уходя надо было разбить окно, тогда было бы не так жалко», - подумала я и выключила телефон.

Позже в социальных сетях от него была целая гора сообщений нелитературного содержания:

Петр 4:42

да б***

чо за е***** на***

 Уля ***

позвони

чо за *****?

ты где, если не у Светы

Уля!

это что за на***?

Ульяна!

чтл за шесть звонков когда я спал????!!!!

Ты совсем, в конце концов е*****????

позвони говорю!

Я и Ра не спали всю ночь. На утро мы направились в кафе в центр города, где составили план действий на сегодня.  Съемную комнату мы нашли в этот же день, и я очень быстро переехала. Мою новую соседку звали Саша, ей было двадцать восемь лет и ее жизненное кредо выражалось во фразе: «Трудно быть девочкой, когда у тебя характер Кадырова». Саша почти не появлялась дома, живя на работе. Мое новое место обитания располагалось в центре. Комната была небольшой и вытянутой, как вагон поезда. В ней помещались стол, несколько старых шкафов и раскладной диван. Ремонт в квартире был старый, обстановка мне не нравилась, но здесь я чувствовала себя защищенной, как в коконе. Выковырять меня отсюда теперь было почти невозможно. А видеть никого не хотелось.

Каждую неделю, приходя с работы, я обнаруживала на столе цветы от Иванова и все ждала, когда он «перегорит», потому что его попытки все исправить пробуждали во мне жалость. Я боялась смягчиться и вернуться, не успев понять, зачем уходила. Боялась погрязнуть в его непонятной любви и быту, к которым была не готова. И, конечно, я не могла его простить.

Так продолжалось почти два месяца - цветы, встречи у подъезда, разговоры. Больше всего я боялась, что все это заметит Ра, с которым мы иногда виделись, и он часто замечал, как на моем телефоне высвечивается «Иванов». На звонки я никогда не отвечала, и Петя все пытался достучаться до меня, вернуть. Однажды, дожидаясь у подъезда, он вручил мне книгу своего авторства.

- Что ж ты бегаешь от меня? Ведешь себя так, будто готова уехать на Аляску на велосипеде, только бы не нашли. Я тебе передать хотел эту вещь. Прочитай. Обязательно.

 В худеньком отпечатанном блокноте было большое длинное письмо, как бы от третьего лица. Про нашу встречу.  Закончив читать, я даже позавидовала красоте описанных чувств, которых сама не испытывала, увы, или к счастью. Далее следовало объяснение Иванова той ночи, в которую я оказалась на улице. Я читала и думала, как один и тот же человек может так складно говорить, и совершать такие нескладные поступки. Но лед в душе дрогнул.

На дворе был март. Я проснулась от того, что в глаза светило солнце. Настроение было хорошим, да и вообще на душе как-то успокоилось. Я вышла прогуляться, по пути заглянув в парикмахерскую. Хотелось обрезать волосы, и, тем самым подвести черту над всем старым и ненужным. На выходе из салона зазвонил телефон, это была моя Лилька. Я  любила ее за легкость и умение не по возрасту видеть события наперед.

- Привет! Ну, как ты там? Я, что звоню… погода хорошая! Пошли гулять?, - весело затрещала она.

- Лилька, ну, конечно. Приезжай, - проговорила я и направилась на «наше» место.

Мы встретились в кафе, недалеко от университета, в котором я училась. Задорная Лиля всегда была в хорошем настроении, старалась не пускать в голову тяжелых мыслей.

- А ты подстриглась! Здорово! Молодец! Ну, рассказывай, как живешь? Сколько мы не виделись, два дня, три?, - начала она разговор.

- Кажется последний раз - во вторник, - ответила я. Да, хорошо, Лиль. Вот забежала в салон, волосы захотелось «резануть». Полегчало…, говорю я.

- А что там твой Иванов? Все цветы носит?, - смеялась Лилька.

- Да нет, - говорю, - теперь книги…

- То есть?, - не понимает она.

- Ну не знает, как оправдаться. Писатель большой формы…, - иронизирую.

- А. И что, мужские сопли?, - Лилька хитро сощурила глаза, пытаясь прощупать, не купилась ли я.

- Ты же знаешь, я на слова чутко реагирую. Ну, написано хорошо, красиво, густо, -поясняю.

- Так. Ты смотри не мягчи. Уля, он неплохой, но не для тебя, слишком воздушный. Не возвращайся. Это все равно, что скалкой вытряхивать кефир из пакета, когда тот закончился. И вообще, он знатно провинился, так что нечего. И, к тому же, ты сама давно уйти хотела, - твердо заявила Лиля.

- Ты права, конечно, Лиль. Это все обертки красивые. Конечно, я при себе останусь, - говорю я.

Позже Иванов снова выходил на связь. Пытался давить на кнопки, которые давно изучил. Добить.

- Я тебе скажу, чего ты боишься, если соизволишь встретиться и поговорить. Не собираюсь тебя поучать, - писал он мне в WhatsApp, - скажу лишь, что мне очень жаль осознавать, что твои слова «мы будем так же видеться» оказались пустыми. Признаться, я до последнего надеялся, что это будет не так. Я ведь извинился. Я немало сделал, чтобы вернуть тебя, а ты даже ни разу не написала. Видимо, и вправду для вашего поколения девушек мужик и дети – хуже, чем домашние животные.

Если все так, не напоминай о себе тогда, просто исчезни. Забудь. Игнорируй. Как тебе удобно. Живи в своё удовольствие. Я не хочу знать ничего о человеке, который предал мои чувства и мечты. Живи вне ответственности. Я надеюсь, тебе это принесёт удовольствие. Но не будоражь мои воспоминания и чувства, которые я сейчас старательно трамбую».

Историю пора было завершать. Я закрыла историю сообщений и занесла контакт в черный список. В душе снова явно отозвалось знакомое чувство пустоты, в котором одновременно сочетались умиротворяющая грусть и непонятный страх перед неизвестностью.

Часть 2

 ***

Полгода спустя

Прошло время. Эмоции улеглись, стало легче отличать «белое» от «черного» и вообще разбираться в многослойности своих чувств, почти как в графическом макете Photoshop. Впервые за долгие годы я думала, как, на самом деле, капризна. Мама всегда старалась гасить во мне мнительность, хитрость и девчачье умение манипулировать. Все эти признаки капризного ребенка, который всего добивается, чуть прослезившись. Бабушка учила всего добиваться трудом, а папа твердил о самостоятельности. Повзрослев, я и правда много трудилась и самостоятельной быть пыталась, но стала только ещё капризнее. Хотя, казалось бы, кто я такая, чтобы так выделываться?  Но я считала, что надо знать себе цену и не обманываться зря.

- Ты знаешь, я раньше всегда хотела работать, чтобы ни от кого не зависеть, - рассказывала мне как-то Лиля. – А теперь так хочу учиться, окружать себя людьми, которые вызывают уважение. Я хочу расти, стремиться быть лучше. Но когда? Когда, если каждый день думаешь, на что пожрать завтра?,  - рассуждала Лилька.

- Сама об этом постоянно думаю, Лиль. Развиваться, значит, выпасть из системы. А вне ее, ты по миру пойдешь… с пустым карманом, - я говорила и смотрела на часы. Время шло к вечеру, и я вспомнила, что сегодня должна была приехать из Москвы Нина. Мы вместе учились на факультете журналистики. Закончив вуз, она уехала покорять столицу, а спустя год вернулась в родной город погостить. Мы условились встретиться еще месяц назад.

- Лилька, надо бежать. Сегодня же Нина приезжает! Я обещала быть в центре через час, - обмолвилась я. Мы вышли из кафе и попрощались.

В центре меня уже ждала Нина. Она ничуть не изменилась – такая же открытая улыбка, мои любимые ямочки на щеках и смех. Шутя, Нина называла себя «баба крайностей». Если ее настроение было хорошим, она заливисто хохотала, улыбалась и заражала этим окружающих. Если настроение было плохим, Нину, как будто окружало серо-черное облако, говорила она мало и сухо, а лицо выражало боль всей Земли, и подходить к ней грозило серьезной опасностью. Мы не виделись целый год, а, может и больше. Никто уже не помнил дату последней встречи. Вечер с Ниной начался с общих шуток, воспоминаний и, конечно, продолжился моими расспросами о том, как ей живется на новом месте.

- Ты знаешь, я, наверное, избалованная, -  отвечает мне Нина, - мне мало просто иметь хорошую работу и семью, - продолжает она. - Я каждый день прихожу домой и мне пусто. Все хорошо, даже отлично, но пусто. Понимаешь, как бы заносчиво это не звучало, моя мечта  -  быть знаменитой. Я  хочу, чтобы меня узнавали на улицах, а когда я умирала, люди говорили: «Какой ужас!»  И очень расстраивались, - смеется она. -  Я не хотела себе в этом признаваться очень долго, но скоро поняла, что иначе не успокоюсь, -  завершила она мысль.

Мы просидели около двух часов. Наступил поздний вечер, и пора было расходиться по домам. Улицы освещали фонари и, не успевший еще растаять, снег. По пути в квартиру, в моей голове почему-то нескончаемым потоком лились истории знакомых людей, которые не сложились, или сложились не так хорошо, как хотелось. Мне казалось, эти судьбы завершились именно так, потому что их обладателям не хватало веры в себя. В свои силы, исключительность и талант. Ведь все это в советское время тщательно топили, все должны были быть равны.

Я вспомнила историю родителей Ра, переехавших, также,  как и моя семья, из Средней Азии, в глубинку России в 90-х. Он был тогда совсем мал, и почти ничего не помнит, кроме событий, следовавших после. А после его семья с трудом перебивалась, чтобы выжить. И отец, и мать работали в поле, во времена после распада СССР, обвала рубля и последующего кризиса, получая зарплату собранными в поле овощами. Чтобы выжить, они продавали их на местном рынке. Конечно, было очень тяжело. Ра часто вспоминал детство, и почему-то особенно часто, как не нравилась ему зимняя, огромная, дешевая дутая куртка, на размер больше его самого. Видимо, это была такая затаенная детская обида. Родители купили, что могли себе позволить. Только бы ребенок не мерз. Еще он вспоминал, как отец рано сдался, запил, вспоминал стыд и пустоту, которая преследовала его, как и меня, долгие годы.

Потом у меня в памяти проскользнул монолог матери Иванова о Петином детстве.

- Тогда ведь сложно было, - задумчиво рассказывала она.  В 90-е я пошла на рынок, одеждой торговать. Гору тряпок на себя нацепишь зимой, а все равно холодно. Но терпишь. И все переживала, что Петька голодный будет. Сейчас понимаю, надо было его в музыкальную школу отдать. Он же всегда гитару себе хотел. Ох, упустила, - говорила она, и лицо съеживалось от слез. -  Может быть, занимался бы делом и не думал бы, чем он хуже тех, у кого родители больше бумажек в кошельке носят, - договаривая она уже не сдерживалась. Слезы лились ручьем.

Я вспомнила дядю Якова, которого с юности считали подающим надежды, талантливым художником. Он всегда хорошо рисовал, был интересным рассказчиком, мог увлечь своими интересами на раз-два. Не человек - оркестр.  В семье говорили, после учёбы на факультете филологии, дядю Якова звали ведущим на советское радио, было предложение поступить на факультет архитектуры. А ему тогда хотелось свободы, кутить с друзьями и ни о чем не думать. Свой талант он не ценил, да и вообще, способным себя не считал. А потом были 90-е, думать было некогда - дома ждали жена и дети. Яков пошел торговать цветами на рынке. А кому в перестройку нужны подающие надежды филологи и художники? Такой получилась история таланта, который потерялся. И все он места себе не находил. И художником, увы, так и не стал.

***

Еще год спустя

Я вновь сижу в комнате на окраине города. Это все тот же город, но другой дом. Прошел ровно год, а может и больше с того момента, как эта история была написана. Сейчас хочется подвести черту - сказать что-то умное, правильное. Что-то, что будет ответом на все вопросы и навсегда закроет тему никчемности, пустоты и всего того, что не дает всем нам быть теми, кто мы есть, на самом деле. Но хэппи энда нет. Впрочем, как и грустного энда. Есть только пустота. И с каждым днем ее гул громче.

 Катерина Ляхова

x

Иллюстрация к: "В пустоте"