МОЕЙ ПЕЧАЛИ ЛЕПЕСТКИ...

Маленькая повесть о большой трагедии

                                                  Моей прабабушке Марте, многим тысячам женщин

                                          и  детей, погибших в огне геноцида 1915 года, посвящается

     Они пришли под утро. Около тридцати солдат бесшумно проникли в деревню и ворвались в дома, выгоняя всех на площадь перед маленькой церковью. Ругань солдат, турецкий мат, плач детей, душераздирающие  крики ничего не понимающих женщин…       четыре часа утра. Деревня безмятежно спала после тяжелого трудового дня. В глинобитных лачугах и небольших домах из розового туфа  храпели, сопели, видели радужные сны около ста семей.  Мужчины все на фронте: кто в турецкой армии, но большинство в ополчении — помогают Русским войскам. Так что в селе только старики, женщины и дети.

     Она проснулась от сильной боли. Здоровый, черный от загара и грязи солдат держал в огромной ладони ее волосы  и тащил с кровати. Примерно час назад она еще не могла заснуть. Сынишка Овик распластался поперек кровати и пинал ее ногами во сне, пытаясь скинуть с себя одеяло. А сейчас… Сейчас она не понимала, что происходит. Это сон? Но тогда почему так больно?  Нет, это не сон, это смерть пришла за ней в облике ужасного аскера. А тот между тем бросил ее на пол и пнул сапогом. За окном слышался гул голосов и крики. Они сливались с детским плачем… «Как жалко детей», — подумала она и тут же увидела своего Овика. Ребенок крутился на кровати, пытаясь увернуться от плохого дяди и кричал:

     — Мама! Не хочу! Пусти, дяденька, не хочу! Мама!

     А «плохой дядя» деловито подхватил брыкающегося, плачущего ребенка под мышку и понес к двери. Ася пыталась встать и не могла, ноги отказывали. Она кричала.  Кричала так, как кричат смертельно раненные животные, ожидая последнего удара охотника.

     Дверь захлопнулась. Но через пару секунд снова отворилась. Вошли еще трое, один прошел в соседнюю комнату. А оставшиеся подняли ее, разглядывая и переговариваясь между собой. Потом, видимо, что-то решив, пинками погнали во двор. Из сарая вышел аскер:

     — Кто-то меня опередил: сдох гяур.

     Ася опять заплакала, поняла: свекор убит.

     По  улице солдаты гнали народ к площади. Старая, как этот мир церквушка многое видела на своем веку. Она стояла во главе деревенской площади, как глава семьи сидит за обеденным столом. Но закопченные от огня лампад и свечей камни ее настолько привыкли к плачу и страданиям людским, что казались равнодушными и безучастными. Несмотря на то, что на колокольне в истерике бился колокол, купол церквушки, устремленный в небесную высь, всеми помыслами был сейчас не здесь, не с народом своим.

     Хаос. Паника. Территория зла. Вой. Плач. Ужас! Кричат и плачут дети, бьются в истерике матери,  падая без сил. Их поднимают плетьми и ударами прикладов. Солдаты, словно бездушные роботы, разговаривают деловито и спокойно.

     Жителей разделяют на три группы: красивые молодые женщины и девушки — в одну сторону, дети — в другую сторону.  Стариков, старух и некрасивых женщин оставляют у церкви. Ася в этой группе.  Циничные, похотливые взгляды, жесты. Шум постепенно стихает. Ася слышит, как все дальше уводят детей и молодых женщин, и крики их становятся все глуше.

     Сын, Овик — ему всего пять лет, куда они его повели! Убивать? Господи! За что? За что ты шлешь мне такие испытания? Женщины смотрят друг на друга и еще более усиливаются стоны.

     — Всем раздеться! — приказывает  офицер. Женщины в истерике. У стариков слезы на глазах…  Удары прикладом в лицо заставляют всех сбрасывать одежду. Солдаты смеются, глядя на неладные подпорченные временем  тела. Многие остаются только в нижнем белье, но солдаты требуют раздеться донага. Одна пожилая женщина, видимо, решила ни за что не уступить позору. Ее били, она не сдавалась, тогда трое солдат скрутили ей руки за спину и попытались снять с нее трусы. Женщина укусила солдата за ухо, да так яростно, что оторвала мочку. В ту же секунду она была заколота штыком.

     Колокол замолчал. Теперь из церквушки слышатся грохот раздираемых досок и серебряный звон культовых принадлежностей. Все, что прикручено к стенам и полу, выковыривается.

     Двое солдат разжигают костер в жестяном корыте. Сухие дрова, хворост и колья изгороди разгораются дружно и весело. Высокий костер… одежду пленных бросают в огонь. Черный дым, словно злой джин из бутылки, извиваясь, поднимается к верху. Солдаты подбрасывают все новые и новые порции одежды. Она сгорит, а золото и серебро, спрятанное, зашитое в белье женщинами, останется в золе.

     Женщины жмутся друг к другу, прикрывая наготу ладонями. Ася в слезах, сердце у нее разрывается: где мой малыш?  «Овик, Овик, Овик…» — гудит в голове, как колокол, имя сына.

     Из-за дальнего хребта медленно поднимается неяркий свет — предвестник восхода, но тут же тяжелая, отдающая металлом тучка закрывает его от пленниц, как будто оберегая солнышко от царящего здесь ужаса. «Да солдаты ли это? — сомневается Ася, — может, бандиты какие-то сбежали из тюрьмы и переоделись в армейскую форму…»

      Не слыша ни стонов, ни плача, солдаты между тем деловито перебирают крестьянские лохмотья, надеясь найти  спрятанные крестики или колечки, громко переговариваются. Для них этих женщин уже нет, они давно покойницы.

     — Юсуф, — говорит один из них, чернобровый смуглый верзила с широким сплющенным носом, из-под которого свисают густые усы, — давай кончай их, костер догорает, пойдем, догоним молодых козочек.

     — У меня осталось всего десять патронов, не хочу тратить на этих свиней — гяуров. Пусть Бекир убьет или Хасан…

     — Да ладно вам, — раздается из-за разобранной ограды голос, — сейчас саблей поколем и все дела, чего разволновались…

     — Не хочу пачкать саблю, — солдат смотрит на свое оружие и вытирает рукавом грязь на ножнах.

     — Дать по башкам дубиной…

     Женщины и старики стоят спиной к ним, лицом  к  текущему под крутым склоном Евфрату. Оборачиваться нельзя — тут же получишь удар по голове.  Впрочем, теперь уже все равно. Плач и стенания постепенно стихают, люди прислушиваются, пытаясь угадать, как поступят с ними солдаты. Местами загорелые, местами белые тела пожилых, больных пленников напряжены: они ожидают расстрела.

       Но судьба и турецкие аскеры распорядились иначе.

      — А что,  это мысль! — одобрил идею офицер. — А ну, ребята, давай проверим, что крепче: приклады наших ружей или армянские головы. Становись!

     Солдат, предложивший «дать по башкам» подошел к старику, стоявшему с краю. Поплевал на ладони, размахнулся вправо, наискосок и нанес удар по затылку. Звук был мягкий, старик упал и скатился в реку. Нога его зацепилась за корягу у самой воды, а голова и тело колыхались в несущемся потоке.

      Пленные запричитали, заплакали…

      Солдат посмотрел вниз. Из разбитого черепа струилась кровь,  и что-то желто-розовое вываливалось наружу — по-видимому, мозги.

     — Готов! — радостно сообщил он и подошел к женщине, оказавшейся теперь с краю. Она вся тряслась от ужаса. Повернулась к солдату с мольбой: не надо, умоляю, не надо…

Удар пришелся прямо в лицо. Казалось, приклад наполовину погрузился в ее голову. Тело скатилось вниз и зацепилось за корягу. Стоны и вопли достигли апогея. Двое стариков с округленными от ужаса и ненависти глазами пошли прямо на этого солдата, пытаясь руками дотянуться до его горла.

Но тут подбежали остальные аскеры. Ударами прикладов прикончили стариков. И продолжили казнь остальных. Один за другим люди с расколотыми черепами скатывались по склону в реку, и та уносила их в печальное последнее плавание.

      Обессиленные жители деревни теряли сознание еще до того, как удар прикладом настигал их. Многих добивали уже на земле.  Ася  стояла  примерно в середине строя. Тело ее дрожало от холода и ужаса, и она не в силах была остановить эту дрожь. Душа протестовала против такой ужасной и нелепой смерти. Душа протестовала, но тело было парализовано, воля парализована и только мозг в смятении и в желании хоть немного продлить жизнь, не нашел ничего лучшего, как хаотично восстанавливать в памяти  картины ее прошлой жизни. В тот момент, когда солдат замахнулся на нее, Бекир, решивший заглянуть в догорающий костер, — вдруг там золотишко наплавилось — издал радостный возглас: «Вах!» В золе  лежали два золотых  нательных крестика, сережки и пара колец. Палач ее на секунду отвлекся на крик Бекира и попал не по центру черепа, а чуть-чуть левее. Приклад скользнул по голове и ударил в плечо. Мир замкнулся, и тело ее покатилось под откос, но в воду не упало — зацепилось за другие обезображенные тела.

Покончив с казнью, солдаты занялись дележом добытого золота.

                                                                                                     ***

     Луна! Яркая полная луна светила ей в приоткрывшийся глаз. Почему так больно? Второй глаз затек и не хотел открываться. Попробовала сесть — нестерпимая боль. Нет, так не получится, подумала она и инстинктивно стала ощупывать свое тело и пространство вокруг него. Рядом чья-то рука, холодная и безжизненная. Преодолевая боль, подняла ладонь повыше и нащупала лицо — бородатое, значит мужчина. И только тогда сознание вернулось к ней, и она вспомнила ночной кошмар, вспомнила перекошенные злобой лица солдат, заново ощутила ужас, охвативший деревню.  Подняться не было сил, поэтому пыталась оценить положение на ощупь. Слева от нее лежала старая бабка  Ануш — тоже холодная, под ней еще кто-то. Она вспомнила старуху, не пожелавшую раздеться и заколотую штыком, вспомнила двух стариков — соседей в отчаянии кинувшихся на злодеев. Вспомнила все, но подняться не было сил. Лежала, обреченно смотрела на луну. Хотелось выть, как волчица, но не делала этого, осознавая опасность быть услышанной. Ведь солдаты могли и не уйти, могли остаться на ночевку в деревне. Благо пустых домов теперь было в избытке.

     Заплакала тихо и беззвучно, вспомнив сына. Что с ним? Куда его увели? Может, лежит сейчас где-нибудь в овраге такой же холодный, как это трупы вокруг? Плакать в голос нельзя, встать не может — остается только лежать и ждать смерти. То, что смерть придет, не вызывало у нее сомнения. С пробитой головой — она нащупала все-таки спекшуюся кровь и какую-то искривленную полоску, похожую на трещину в черепе — долго не живут.  Вот сейчас постепенно затуманится зрение, начнет уходить сознание — и все: уснет навеки.

         Как же я умру, а что будет с ним? Овик останется один? Пятилетний ребенок — один? В этом турецком кошмаре?

           Прошло минут двадцать и она, наконец, успокоилась. Просто лежала  и ждала. Неожиданно вспомнила, что во время казни поднимался рассвет, а сейчас светит луна. Значит, она пролежала здесь все утро, весь день и лежит сейчас — ночью. А может, прошел не один день? Может она лежит тут неделю? Главный вывод для себя все-таки сделала: солдат в деревне нет. Не стали бы они сидеть здесь больше одной ночи. Эта мысль придала ей силы, постепенно,  огромным усилием воли преодолевая боль, начала поворачиваться на правый бок. Не с первой попытки, но, в конце концов, ей это удалось, затем еще раз повернулась уже на живот, уперлась руками в каменистый грунт и встала на четвереньки. Кружилась голова, все вокруг плыло и качалось. Потихоньку поворачивая голову, осмотрелась. Луна освещала пять тел вокруг нее, ниже, наполовину погруженный в воду, лежал старик, которого прикончили первым. Трупы остальных сельчан унесла река.

      Осторожно встала, уперлась руками в известняковый камень. Предстояло самое трудное — взобраться наверх. Две попытки окончились неудачей. Каждый раз она скатывалась вниз, к реке. Решила пройти по берегу и найти более пологое место. В полутьме, перехватывая руками скальную породу, пошатываясь, двинулась вперед. Вскоре увидела плавный подъем, с устроенными кое-где каменными ступенями. Здесь обычно женщины полоскали выстиранное белье. Где ползком, где на четвереньках выкарабкалась. Посидела на камне, чтобы отдышаться и, кое-как прикрывая наготу руками, пошла к дому. В деревне стояла странная тишина. Обычно ночью здесь всегда слышен лай собак, мяуканье кошек, и постоянная трескотня насекомых. Сейчас было тихо. Ася даже подумала, что она умерла, и, может, сейчас бродит где-то на том свете. Тем не менее, в дом зашла. Нащупала свечу и спички. Колеблющееся пламя с трудом разогнало мрак: все пусто, перевернуто, разбито, одежда  сожжена. Нашла  две старые овечьи шкуры, как-то продырявила, вдев в отверстия веревки, и прикрыла наготу. Ощупала голову. Кровь запеклась в волосах извилистой полосой. По-прежнему голова гудела, словно колокол.

     Посидела, подумала. Что делать? Неужели никто в деревне не выжил? Неужели никто не спрятался? В поисках хоть какой-нибудь одежды и обуви зашла в соседний дом: какое там — нет ни платьев, ни брюк, ни сапог, ни туфель — все испепелили налетчики в поисках золота и драгоценностей. Словно привидение бродила она со свечой по опустошенным дворам соседей. Убитые собаки, почти везде кровь и люди, принявшие смерть в самых неестественных позах. Скот весь угнан, только в курятниках кое-где остались куры. Вернулась к себе, зашла в сарай и вздрогнула: в углу на корточках сидел свекор. Казалось, старик задумался,  уставившись в какую-то точку на глиняном полу.

     — Апо, Апо, — осторожно позвала Ася. Свекор не откликнулся. Она подошла ближе, дотронулась до его плеча, — Апо!

     Старик медленно стал заваливаться набок. «Апо!» Открытые глаза его безразлично смотрели на мир. «Апо!» Она залилась слезами, опустилась на колени и обняла безжизненное тело. Кровь запеклась на груди, рядом валялись вилы. Видимо, он забежал в сарай, где хранились топоры, лопаты и вилы, чтобы противостоять нападавшим.  Но силы оказались неравными: турецкая сабля пронзила грудь насквозь.

     — Апо! — плакала Ася. — Апо, как же так?  Сколько раз Мелкон предупреждал, сколько просил отпустить нас и самому уехать! Почему тогда ты не согласился, почему не разрешил нам уехать? Апо! Видишь, что получилось, видишь, к чему привело твое упрямство?

     Мелкон — муж Аси, уже несколько лет ездил в Россию, в Батум, на заработки. Работал истопником в общественных банях. Деньги присылал исправно. Владелец бани — турок Хусейн-эфенди,  хорошо относился к Мелкону.

     — Я знаю, ты хороший человек, — сказал он как-то истопнику, — хочу тебя предупредить: там, дома творится что-то нехорошее. Вы, армяне, слишком хорошо относитесь к русским. Похоже, очень скоро вас обвинят в пособничестве врагам. Ты знаешь, война озлобляет людей. Вам надо бежать оттуда. Как можно быстрее.

      Когда, приехав на короткое время,  Мелкон заговорил с отцом о том, что хочет вывести семью в Батум, что уезжать надо всем домом, старик пришел в ярость.

     — Ты там в этом Батуме набрался всякой модной ереси, да?! В городе жить захотел?! А здесь кто будет работать? Кто будет дом содержать, корову пасти, кто в огороде работать будет? Давай! Давай все бросим и уедем! — он сердито стучал палкой по столу, — Давай уедем! Ты своей дурной башкой подумал, что скажут люди? Как я соседям в глаза смотреть буду? Ты хочешь, чтобы люди говорили:  Арменак совсем свихнулся от страха, что Арменак бросил дом и убежал? Не дождешься. Я тебе дам переезд, я тебе покажу, как уезжать из родного дома!

     В ярости он размахивал палкой, пытаясь достать сына, а тот изворачивался и  оправдывался:

      — Я бы ни за что не уехал, если бы Хусейн-ага не предупреждал об опасности.

     Мелкон отправился в Батум один. Не хватило воли, воспитание не позволило нарушить запрет отца. Патриархальные взгляды старца стали приговором всей семье.  И вот теперь свекор лежал в луже крови. С большим трудом Ася, орудуя серпом,  вырезала из его рубашки полоску ткани и стала осторожно перевязывать голову.  Она так и не поняла, впоследствии, что случилось: то ли она заснула, то ли потеряла сознание… Мир мгновенно погрузился во тьму и все пропало.

                                                                                                                             ***

Лучик солнца скользнул по лбу и упал на закрытые веки. Ася почувствовала изменение освещенности. Почувствовала и только. Никаких мыслей, никаких жизненных соков ни в голове, ни в теле ее не было. Когда глаз привык к свету, проникающему через закрытое веко, она снова забылась. Но мозг стал подавать слабые  признаки жизни, рисуя картины прежней мирной жизни. Вот она идет к роднику за водой, и яркий солнечный свет пробивается через листву  абрикосового дерева, создавая в воде причудливые цветовые сочетания. Вот муж Мелкон подкрадывается с другой стороны родника и, смеясь, брызжет на нее водой. Вот она в ответ плеснула в него из кувшина. Прибежал сынишка Овик и тоже ввязался в шуточную игру. Маленькие ручонки не могут зачерпнуть много воды, и он  старается подойти к ней поближе. Она обнимает сына. И Мелкон, подбежав, обнимает их обоих.  Старый свекор  смотрит на них осуждающе: ребячество в головах. Работать надо, а они развели тут… «Открой глаза! — кричит он, — Посмотри на меня, открой глаза!»

       Она испуганно подчиняется, с трудом приоткрывает глаза. Женщина склонилась над ней и что-то говорит. Она вдруг понимает, что это не свекор приказывал ей открыть глаза, это женщина… Кто она? Что-то знакомое в чертах лица. Господи, это же Сусанна — соседка.

      — Слава богу, ты очнулась! — радостно воскликнула женщина, протягивая ей кружку с водой, — выпей, выпей. Слава богу!

     Где-то рядом раздался детский плач. Сусанна кинулась туда: «Сейчас, мой маленький, сейчас мой сладенький, сейчас я тебя покормлю».

     Ася с трудом повернула голову. Молодая женщина, приподняв кофту, кормила грудью крохотное создание, которое чмокало и стонало от удовольствия, всасывая грудное молоко. Она родила ведь всего две недели назад, — вспомнила Ася и еще вспомнила, что месяц назад муж Сусанны погиб на фронте Русско-турецкой войны где-то в горах под Карсом. Вспомнила, что всегда белой завистью завидовала красоте соседки, ее большим черным глазам, длинным ресницам, красивой фигуре. Впрочем, завидовала не только она,  все жители деревни признавали, что Сусанна самая красивая невеста.

     «Я все еще в хлеву», — подумала она и перевела взгляд в дальний угол. Там лежало тело свекра.

     — Не смотри туда, не надо. Теперь уже ничем ему не поможем. О себе надо думать, — Сусанна подошла к ней, — ты тяжело ранена. Я голову перевязала. Ох… Там у тебя… Там у тебя настоящая трещина!

     — Я знаю, Сусанн джан, знаю. Лучше расскажи, как ты здесь оказалась? Ты все видела? Ты видела, как нас убивали?

     — Нет, я в это время спряталась в стоге сена за домом.  На мое счастье ребенок спал, когда они искали людей, а я боялась, что солдаты подожгут стог, чтобы устроить пожар.Я потом увидела, когда они ушли. Это какой-то ужас, — голос Сусанны задрожал, на глаза навернулись слезы, — и бабушку, и свекровь… Я как увидела их на берегу… Боже, зачем ты это допустил, что плохого сделали тебе эти старики? Соседка  Марта – пожилая женщина, ее сначала куда-то угнали. Потом из стога я увидела, как нашли спрятавшуюся в доме дочку ее, Римму. Ей всего-то было семнадцать лет. Девушку выволокли за волосы, но откуда-то вырвалась Марта, (она вообще боевая женщина, ты же знаешь) — напала на солдат, схватила дочку за руку и они пустились бежать. Но солдаты окружили их, не давая уйти в деревню. Тогда Марта с Риммой кинулась к церкви, надеясь закрыться в ней. Они не знали, что в церкви уже хозяйничают турки. Им оставался только один путь — к берегу Евфрата…

     — Но там же невозможно спуститься! — Ася смотрела на соседку, выпучив испуганно глаза.

     — Они спустились… — прикрыв веки, тихо сказала Сусанна, — обнявшись, прыгнули с обрыва. Царствие им небесное…

     — А дети? Они всех убили?

     — Хуже. Забрали у нас наших птенчиков, наших ангелочков! Всех забрали! Всех! Чтобы мучить, чтобы заставить их забыть родителей, забыть свой язык, чтобы сделать их турками, — Ася заплакала, вместе с ней и Сусанна, а потом к ним присоединился и голос малыша. Так, обнявшись, проплакали до обеда.

     Перекусили остатками еды, какую нашли в домах. Асю все время тошнило. Ребенок плакал, и они боялись, что в окружающей тишине его голос услышат каратели. Однако ночью, на их счастье,  мальчик спал, и Асе, несмотря на головную боль, все же  удалось подремать несколько часов. Только Сусанна, потрясенная увиденным в деревне, маялась в кромешной темноте.  Вышагивая из угла в угол, она часто выглядывала из маленького оконца — не идут ли за ними солдаты, не спохватились ли, не выдал ли ее кто-то из угнанных женщин. Заснула, сидя на старенькой кушетке, только под утро, когда стало светать. Красивая головка склонилась к груди, длинные волосы рассыпались по лицу, и она медленно погрузилась в небытие.

      Спала недолго. Кто-то плакал и кричал снаружи. Обе женщины вскочили одновременно. Сон улетел как порыв ветра. Осторожно выглянули в окно.

     По пыльной деревенской улице высокий, худой турок гнал плетью женщину. Она кричала и умоляла его  не бить. Она кричала, что всегда была верна ему, что кто-то ее оговорил, а он только матерился и размахивал плетью. За ними бежала девочка лет шести. Она тоже что-то кричала, плакала. Ася поняла, что это разъяренный изменой жены муж гнал ее на расправу. По местному обычаю неверную жену забивают камнями насмерть. Девочка, видимо их дитя, молила отца не трогать маму, но тот зло отмахивался от нее, называя ее дочерью шакала. По-видимому, он узнал, что девочка не его дочь.

     Изможденная, истерзанная женщина с трудом передвигалась, платье на ней разорвано, голова не покрыта платком, волосы растрепаны, руки, ноги и лицо в крови. Плеть непрерывно хлестала ее, не разбирая, в какую часть тела попадает.

     — Баба, баба, — пищала бежавшая за ними девочка, — баба, не надо, баба, не бей маму!

     — Заткнись, дьявольское отродье, — кричал он, замахиваясь на нее плетью, — убью! Разорву на части, дочь шакала!

     Так, с криками и воплями прошли они мимо дома, в котором укрывались Ася с Сусанной. Обе плакали: было ужасно жаль эту бедную турчанку и ее ребенка. Но что они могли сделать? Чем помочь? Самим бы как-то спастись. Дорога, пролегающая через всю деревню, всегда была достаточно многолюдной. Когда в селе была жизнь, многие даже выставляли у ворот какие-то свои пожитки, продукты на продажу. Люди ходили по ней пешком,  ехали на арбах, скакали на конях из одной  деревни в другую. По этой дороге можно было проехать даже в город Ерзнка. С началом боевых действий движение по ней заметно уменьшилось, а после расправы над жителями практически прекратилось. Молва неслась впереди беды, и люди боялись покидать свои дома.

     Однако это не значило, что здесь никто не появится. Турки хозяйничали повсюду в армянских деревнях. Могли появиться и здесь. Почему не появиться? Добротные дома в деревне были, армяне уже не вернутся, почему бы не занять их жилища. Понимая это, женщины решили бежать. В  Российскую Армению, в Грузию — куда угодно, только бы подальше от турок.

      — Пойдем ночью, — предложила Ася, — ночью не так жарко и турки спят.       

     — Надо идти не по дороге, там можно наткнуться на кого-нибудь, — зевая, пробормотала Сусанна, — пойдем горами, по бездорожью.

     — Тебе надо выспаться, — Ася участливо посмотрела на соседку. — Пока ребенок спит, лучше и тебе поспать. Я подежурю.

     Поспать удалось минут десять. Обиженный заливистый плач ребенка мог бы разбудить всю улицу. Ася быстро растормошила Сусанну, та автоматически, с полузакрытыми глазами, обнажила грудь и притянула к себе сына. Ел он долго — с причмокиванием и урчанием. Наконец, устав, заснул. Мать в это время уже спала, облокотившись на каменный выступ стены.

     Готовились к походу недолго. Сусанна взяла с собой все тряпки, которые нашла в окрестных домах. Простыни разрезала на пеленки, все аккуратно уложила в небольшую котомку. Ребенка завернула в тряпье и, оборудовав из одной половины простыни своеобразный гамак, повесила его через плечо. Ася, побродив по двору, подобрала себе толстую суковатую палку, навесила на нее свой узелок с нехитрым скарбом,  остатками хлеба и горстью зерна. Натянула на себя мужнины панталоны, в которых он чистил хлев, когда приезжал, да рубаху его старую. Все это обнаружила в углу хлева под пустым ведром. Турки этот хлам, очевидно, не заметили. И еще она взяла с собой две овечьи шкуры, которыми раньше прикрывала наготу, да шерстяное одеяло. Отогнув два его края и пришив их на небольшом расстоянии от углов, она соорудила из него что-то вроде бурки. Подготовка заняла не больше часа. Все остальное время до наступления темноты они маялись в томительном ожидании.

      Вначале идти было довольно легко. Еще не остывший после жаркого дня ночной ветерок обдувал и бодрил. Голова Аси по-прежнему болела, хотя рвало ее уже не так часто как в первый день. Шли по дороге. Песчанно-глинистая, истоптанная копытами и тысячами человеческих ног, истерзанная арбами и повозками, в ночное время она меньше пылила. Слева от дороги громоздились  скалы, то плавно поднимающиеся ввысь, то прикрывающие ее отвесной стеной. Справа — сплошные обрывы и убегающие вниз ущелья. Женщины шли, прижимаясь к скалам, прислушиваясь к звуку собственных шагов, чтобы вовремя спрятаться, если кто-то появится на их пути.

      Впереди шла Ася. Сусанна полностью доверилась ей в выборе маршрута. Ребенок не спал. Выпучив маленькие глазки, он с любопытством  смотрел то на луну, то на туфовые скальные породы. Обходили турецкую деревню по окрестным высотам. Царапая руки и ноги, взбирались по скалам вверх, потом, словно альпинисты, прижимаясь к скалам, двигались на восток, к поросшему лесом склону. Лес чернел на фоне ночного звездного неба и до него идти еще километров двадцать. Ася знала этот лес. Раньше они с соседскими женщинами ходили туда за орехами. Среди сосен и каштанов на небольшой площадке расплодилась полноценная ореховая роща. Добраться туда — значит, на какое-то время утолить голод и взять запас грецких орехов. Полного и окончательного маршрута у них не было, шли на восток,  где, по их мнению, была Армения.

     Уже начало светать, когда решили устроить привал. На небольшой площадке расстелили одеяло и легли, едва прикрывшись тряпьем. Мерзли, дрожали, прижавшись друг к другу. Пока шли не чувствовали холода, но когда легли… Остывший за ночь камень быстро отобрал все тепло сквозь одеяло. Обнялись, положили ребенка между собой, чтобы обогреть его, но уснуть все равно не удавалось. Из-за дальней заснеженной вершины вставало солнце. Мир просыпался, взлетали птицы большие и маленькие, в реденькой траве оживали жучки и кузнечики.

     — Зря мы с тобой ушли из деревни, — задумчиво сказала Ася. — Может, турки уже опомнились, и не будут преследовать одиноких женщин. В конце концов, есть же правительство, оно должно нас защитить.

     — Ты, по-моему, перегрелась под луной, — Сусанна приподнялась, опершись на локоть, и укоризненно взглянула на нее. — Какое правительство? Ты что, не видишь, что творится? Разве эти солдаты будут спрашивать у правительства убивать армян или нет?  О, боже! — она перекрестилась. — Я знаю, что трудно будет пройти половину Турции, не попав на глаза туркам, знаю, но нам надо это сделать. Ради моего Тиграника, ради нас с тобой! Надо выжить, хотя бы для того, чтобы рассказать всем, что они с нами сделали.

     Ася плакала:

     — Умрем мы здесь. Не сегодня-завтра умрем. Нас все равно найдут. Найдут и прикончат. И косточки наши раскидают по этим склонам. И Тиграника тоже…

     — Замолчи! Не смей так говорить! Бог на нашей стороне. Он нам…

     Она не договорила. Где-то снизу раздался ужасный рык и вслед за тем  смертельный крик ребенка. Они вскочили, Ася подползла к краю обрыва и заглянула вниз: огромный бурый медведь, широко открывая пасть, угрожающе рычал, а перед ним, прижавшись к скале, стояла девочка — та самая, маленькая турчанка, что вчера шла мимо их дома и умоляла отца не бить маму. Медведь даже не встал на задние лапы, как обычно, перед нападением. Он просто стоял перед девочкой, ревел и делал угрожающие жесты правой лапой. То ли он понимал, что перед ним ребенок, то ли принимал ее за человека маленького роста, но почему-то не нападал, а только угрожающе ревел. Его огромная пасть, истекая слюной, могла бы перекусить девочку пополам. А та, выпучив глаза, с ужасом смотрела внутрь этой пасти, видела огромные зубы и клыки, и кричала беспрерывно и долго, как сирена. Высота ее голоса, очевидно, поставила зверя в тупик. Он не понимал, как такое маленькое существо может издавать такие звуки.

     Ася потеряла голову. Стремительно, размахивая своей суковатой палкой, она буквально скатилась вниз и стала стучать по камням, одновременно крича и наступая на медведя. Звук ее голоса высотой тона был ничуть не ниже крика девочки. Зверь оглох от этого «двухголосья».  Повернулся к Асе, которая, выставив вперед свою палку как ружье, продолжала кричать. К этому крику добавился еще и крик проснувшегося Тиграника, и крик Сусанны, которая сверху видела все и кричала от страха. Зверь, наверное, решил, что с таким количеством голосящих людей лучше не связываться, зарычал напоследок еще раз и бросился наутек.

        Ася  не верила своим глазам. Она уже приготовилась умереть, понимая, что женщина с палкой и медведь вещи несопоставимые. Девочка стояла в растерянности и смотрела то на Асю, то вслед убегающему медведю. Сусанна опомнилась первой и, смеясь, тихо сказала:

     — Что это ты тут раскричалась! Всю конспирацию нарушила!

     А Ася подошла к девочке и молча обняла ее, но та вырывалась из объятий и показывала на скалу за спиной. В скале было небольшое отверстие, заваленное крупными валунами. Наконец, немного успокоившись, она торопливо заговорила по-турецки:

     —  Анне! Там анне, там мама, спасите ее! — она беспрерывно  тараторила, рассказывая о своем несчастье.

     Женщины поняли что случилось. Этот изверг — ее отец — сильно избил жену и замуровал ее в маленькой пещерке, завалив вход камнями. Девочка умоляла его не делать этого, но он ударил ее, сказав, что замурует и ее, если будет много болтать.  Кричал, что она — дьявольское отродье и сдохнет здесь, что она — плод греха и он ей не отец.

     Разобрать завал из больших валунов девочке было не под силу,  но две женщины, используя палки, как рычаги, смогли сбросить пару камней из верхнего ряда. Этого было достаточно, чтобы пролезть в пещеру.  Тусклый утренний свет проник внутрь, разогнав мрак. Первой пролезла Ася, за ней девочка. Женщина лежала на полу в неестественной позе. Все тело ее было истерзано, одежда разорвана: он сам забил ее камнями.

     — Анне! Мама, мамочка! — девочка бросилась на колени, тормошила полуживое тело и плакала так сердечно, с такой болью, что глаза Аси заблестели, а Сусанна и вовсе заревела в голос.

     — Господи! Да что же это такое! За что ты наказываешь ребенка!

     — Мамочка, — продолжала плакать девочка, — я тебя люблю, не папу, не спи, мамочка! Я боюсь мрт-мрта, он хотел меня укусить! Мама… Мамочка, проснись…

     Мать открыла глаза и застонала. Слеза скатились по щеке, и губы еле слышно прошептали: «Моя Гюльсум!»

     Ася заговорила с ней по-турецки. Нет, ни пошевелиться, ни, тем более встать она не может. На все вопросы женщина еле заметно качала головой. У нее перебит позвоночник. Когда Ася  нагнулась к ней, женщина, с трудом открывая губы, прошептала: «Убей меня, прошу, убей меня…»

     — Я не смогу этого сделать, прости, — так же шепотом ответила Ася, — ты должна жить для своей дочери. Если ты умрешь — она останется одна в этом злом мире.

     — Ты ведь знаешь, что падшую женщину все равно убьют, а у меня еще и спина сломана.

     — Нет! Надейся и молись. Бог тебе поможет.

      — Мне уже никто не поможет. Послушай, женщина, спаси мою дочь. Аллах тебя благословит! Спаси ее!

     Она потеряла сознание.

     Ася понимала, что лучшим выходом для матери этой девочки является смерть. Надежды практически никакой нет. Но убить ее, задушить или умертвить каким-то иным способом, она никогда не сможет. Оставить ее одну умирать — тоже не выход, совесть не позволяет.

     С другой стороны, им самим нужна помощь, они сами жертвы. Какое им дело до этой рухнувшей турецкой семьи? Их единоверцы только что убивали и насиловали нас, а мы должны им помогать? Разве это справедливо? — Думала она, перебирая в уме варианты выхода из сложившейся ситуации.

     — Ты уходишь? — спросила Гюльсум, оттирая грязными ручками слезы с чумазого лица. В голосе не было ни тревоги, ни любопытства — просто констатация факта.

     — Нет пока еще, — нехотя ответила Ася, проползая через валуны, — мы пока здесь.

     Она поднялась наверх. Сусанна кормила Тиграника грудью, устало привалившись к скальной породе.

     — Она умирает и девочка с ней в пещере. Что будем делать?

     — А что делать? — вопросом на вопрос ответила Сусанна.

     — Уходить надо, но жалко девочку. Оставим ее здесь — погибнет.

     — Так давай возьмем ее собой.

     — Нам лишний рот нужен? Что мы сами есть будем — не знаем, а ее возьмем? А если она в трудный момент выдаст нас,  закричит или как-то еще — что тогда? Она ведь турчанка!

     — Да. Она может выдать, сама того не желая. — Сусанна переложила сына с одной руки на другую. — Нет, надо уходить. Она нам будет обузой. Из-за нее может мой ребенок погибнуть. Чем меньше нас — тем лучше.

     — В самом деле, почему мы должны заботиться о детях наших врагов? Они что, очень заботились о нас? Давай, тихонечко собираемся и уходим. Найдем другое место для отдыха. Пусть ихний Аллах ее и спасает.

       Ася скрутила одеяло, вдела палку в узелок, взяла на руки Тиграника, пока собиралась Сусанна, и они пошли. Сначала тихо, потом ускоряя шаг, насколько позволяла гора. Шли на восток и одновременно поднимались в гору. Скальные породы постепенно сменились более гладким склоном. Идти стало легче, но не безопаснее: впереди большое ровное пространство — днем  на открытой местности их могли увидеть. Но так хотелось уйти подальше от умирающей турчанки и ее дочери! «Зачем нам спасать турецкого ребенка. Они наших детей убивают, а мы их спасать? —  оправдывались они друг перед другом. — От нее даже отец отказался, а нам что, больше всех надо?»  И все-таки, в душе каждой из них возникали сомнения, которые они старались рассеять с помощью логики.  

     Оправдывали свое бегство спасением жизни маленького Тиграна, опасностью самим попасть в руки палачей. И периодически в глазах каждой из них возникала картина, в которой маленькая девочка, растерянная,  испуганная плачет у стены склепа, а к ней крадутся дикие звери. И от этого им становилось нехорошо.  Особенно Асе. Как будто прошла мимо умирающего ребенка и пнула его ногой.

      — Что мы делаем, — вдруг сказала она останавливаясь, — куда мы идем?

     — Идем  к лесу, — Сусанна устало опустилась на ближайший камень. Ребенок проснулся от внезапной остановки и заплакал.

     — Я не об этом. Мы что — звери? Тот медведь рычал, но ребенка не трогал, а мы… Мы думаем, что спасли эту Гюльсум от хищника, на самом деле мы обрекли ее на муки. А ее мать просила меня спасти дочку! Я на миг увидела себя на ее месте — ох, Господи, не дай бог! Представь, я лежу с переломанным позвоночником, а мой Овик плачет  и зовет меня встать, защитить его, он боится оставаться один. А я ничего не могу сделать, не могу пошевелиться!

     — Я как подумаю, что она сейчас делает одна в холодной пещере с умирающей матерью — мороз по коже, — Сусанна укачивала малыша, а тот не переставал хныкать.

     — Да покорми ты его, наконец, — сердито сказала Ася и опустилась на другой камень. — Тоже мне, героиня! — корила она себя. — Медведя прогнала! А умирающую женщину с ребенком бросила!

     Она заплакала, понимая безвыходность положения. Турецкая девочка действительно была бы огромной помехой движению на восток, не говоря уж о том, что она, вольно или невольно, могла выдать их. Но сердце, женское сердце трепетало от жалости к маленькому беззащитному существу, брошенному в горах отцом-самодуром. Она вспомнила просьбу умирающей женщины — матери девочки: «Спаси мою дочь… Аллах тебя благословит…»

     — Сусанн джан, бог нам этого не простит. Мы сами себе этого не простим.  Ну и что, что они турки — они же люди, в конце концов.

    — Я обратно не пойду! — упрямо сказала Сусанна. — У меня уже сил нет. Кушать нечего, ребенка кормить нечем — молока нет, а ты… Конечно, жалко их, но кто нас пожалеет? Кто нам корку хлеба даст или спрячет от этих бандитов? Я тебе скажу: никто! Никто не даст и не спрячет.

     — Не кричи, говори спокойно, — Ася встала и взяла свою палку-посох, — сюда вряд ли кто-нибудь придет. Ты пока посиди, спрячься за камнями, а я быстро сбегаю, посмотрю, что там делается, и вернусь. Жди. Все равно мы днем эту открытую часть пути не сможем незаметно пересечь.

     Сусанна заплакала:

     — Ты меня бросаешь из-за этих проклятых турок, ты хочешь, чтобы мы погибли, да? Я не смогу тут сидеть. А если кто-то придет, а если Тиграник заплачет? А если медведь…

     — Я ушла. — Ася решительно зашагала к отвесной скале, вдоль которой они полчаса назад с таким трудом добрались сюда. Знала, что Сусанна не останется одна, преодолев себя, она все равно пойдет к пещере. И правда,  пройдя метров сто, заметила, что женщина с ребенком, привязанным к груди, плетется за ней.

                                                                                                                              ***

     — Вы пришли! – секундная радость озарила ее чумазое личико и потухла. Девочка сидела на корточках у входа в пещеру и казалась растерянной. Она не могла оставить мать одну в этом своеобразном склепе, не могла пойти к отцу — она его боялась больше, чем медведя. Она не знала, в какой стороне их деревня, дорогу не запомнила. А если бы и знала, все равно не пошла бы туда, потому, что отец сразу убьет.

     — Как твоя мама? — Ася заглянула в пещеру. Женщина лежала в той же позе.

     — Она не разговаривает, — пояснила Гюльсум,  выковыривая пальцем кусочки мха из скалы, — она спит.

     Ася и Сусанна перекрестились.  Ася пролезла в пещерку и дотронулась до лица женщины: оно было холодным. Пульс на шее не прощупывался.

     — Твоя мама умерла, — печально сказала Ася,  вылезая из пещеры. Девочка стояла возле лаза, опустив голову, пряча слезы.

     — Царство ей небесное! — женщины опять перекрестились. А Ася продолжила:

     — Идеальней могилы для нее не найти. Надо опять замуровать лаз. Это будет лучший склеп, когда-либо созданный в этих горах.

     Большие камни, сброшенные во время открытия лаза в пещерку, были для них сейчас неподъемными, поэтому женщины поднимали и громоздили в верхней части завала  не очень большие, но плоские камни. Между ними стелили кусочки мха. В результате получилась практически герметичная преграда. Вход был замурован. Во всяком случае, могила была защищена от проникновения диких зверей.

     Солнце уже перешло на вторую половину небосвода, когда они, перекусив горстью зерна, расстелили одеяло и легли поспать. Девочка не легла, она сидела у склепа и молча наблюдала за ними. Хотя горсть зерна все-таки приняла и съела.      Проснулись от крика Гюльсум. Она прижалась к скале и испуганно смотрела себе под ноги. Небольшая змейка скользила между камнями.

     — Не кричи и не двигайся! — приказала ей Сусанна, а сама, взяв палку,  осторожно приблизилась к змее. Гюрза — определила она. Девочка продолжала истерично кричать, а змея, казалось, торопится и ползет мимо ребенка,  но женщина знала, насколько это опасно. Осторожно опустив конец палки между девочкой и змеей, она резким движением откинула гюрзу в сторону, а потом, еще одним движением, сбросила ее вниз со склона.

     —  Ну ты молодец! — восхищенно сказала Ася, подходя к Гюльсум и обнимая ее. Слова были обращены к Сусанне.

     — Знаешь, мы раз пять находили таких тварей во дворе. Муж научил меня, как с ними справляться, — Сусанна повернулась к девочке. — Никогда не кричи при змее, они этого не любят.

     Гюльсум угрюмо молчала.  Она была напугана, она устала от потрясений, была растеряна и готова плакать непрерывно, потому что этот мир в одночасье стал для нее коварным и страшным. Мама и папа, которые раньше любили ее, ушли куда-то в неизвестность, и она осталась одна, с этими женщинами, о которых в их деревне говорили, что они неверные. И в этом определении было что-то презрительное, осуждающее и пугающее. Поэтому, когда солнце пошло на закат и Ася с Сусанной собрались в дорогу, девочка вдруг отказалась идти с ними.

     — Но почему? — удивленная и расстроенная Ася готова была разреветься от обиды. — Мы из-за тебя  проделали такой трудный обратный путь, мы рисковали жизнью, мы спасли тебя от диких зверей! Почему ты не хочешь идти с нами? Ты нас боишься?

     — Мама сказала, что вы плохие люди, что вы неверные, что вы не любите детей. — Гюльсум выпалила это скороговоркой и после небольшой паузы добавила. — Вы не совершаете намаз.

     — Вай аствац! (О Господи!) —  хлопнула Ася по коленям. — Она же сама просила  спасти  тебя! Как она могла говорить о нас плохо?

     — Она говорила! Это правда! Когда вы ушли, она позвала меня и сказала, что вы предатели, что вы помогаете нашим врагам. Она сказала, чтобы я нашла турецкую деревню и попросилась к кому-нибудь в дом.

     — Послушай, девочка, она говорила так, потому что думала, что мы тебя бросили здесь. Если бы мы не вернулись за тобой, тогда мы и вправду были бы плохими людьми, но мы ведь вернулись! Разве мы стали бы спасать тебя от медведя, если бы были плохими людьми?

     — Не вы спасли меня от медведя! Меня спас Аллах, которому молились я и моя мама.

     — Подожди, подожди! Какой Аллах? Это Аллах кричал и шел на зверя с палкой? Разве Аллах отбросил ядовитую змею в обрыв?

     — Это сделала ты, — девочка упрямо смотрела себе под ноги, — но тебя прислал сюда Аллах.

     — Интересное дело, — возмутилась Сусанна, укачивая плачущего ребенка, — почему Аллах прислал тебе на помощь неверных? Они ведь плохие, не совершают намаз. Ты об этом подумала?

     Девочка молчала. Опираясь на скальную породу, она катала камешек под сандалией и напряженно думала. Видимо, так ничего не придумав, она выбрала вариант, завещанный ей матерью.

     — Я с вами не пойду, — упрямо твердила она в ответ на уговоры женщин.

     Им было ужасно жаль эту чумазую, черноглазую смуглянку с вьющимися волосами, но чтобы сломать ее упрямство, не оставалось ни времени, ни сил. Они дали ей немного пшеничных зерен, корочку хлеба, и ушли. Солнце только-только скрылось за горизонтом, но свет его все еще давал возможность перемещения по горам.

     Как только они отошли от пещеры метров на сто и скрылись за поворотом, Ася остановилась. Сусанна вопросительно посмотрела на нее: «Что, опять вернемся?» — говорил ее усталый  взгляд.

     Ася поднесла палец к губам: «Тихо! Я только посмотрю». Она завернула за угол и, пройдя несколько метров, спряталась в углублении таким образом, что Гюльсум  ее не видела. Ждать пришлось недолго. Слышно было как девочка плакала, жалуясь матери на свое одиночество. «Неверные тети ушли, — говорила она сквозь слезы, — и теперь я сама пойду к людям. Аллах мне поможет».

    Через несколько минут Ася увидела ее. Девочка попыталась спуститься с обрыва, но, поняв как это трудно, не решилась и пошла искать более пологий спуск.  Она нашла его не дойдя метров пять до места где притаилась Ася.  Села на край крутого спуска, свесила ножки, хотела сползти на спине, но передумала, повернулась на живот.

     — Стой! — воскликнула Ася и кинулась к ребенку, но было поздно. Гюльсум с криком полетела вниз. Ася  легла на край обрыва: прокатившись кувырком всего метра три, девочка зацепилась за небольшой куст. Она плакала.

     — Не шевелись, Гюльсум, я тебя сейчас вытащу, — крикнула Ася. Подбежала и Сусанна. Связав два одеяла, они бросили конец девочке, но та боялась отцепиться от куста, чтобы ухватиться за одеяло. Асе пришлось применить альпинистские навыки и буквально сползти к ней, потом, поддерживая девочку, подталкивая ее, помогла  взобраться на уступ.

     — Опять твой Аллах тебя спас, — улыбнулась Сусанна, — теперь хочешь, не хочешь, пойдешь с нами.

     — Ай ахчи, ты же разбиться могла! — Ася присела перед ней на корточки и заглянула в глаза. — Ты что, не умеешь по горам ходить? Не знаешь, что спуск с горы труднее, чем подъем?

     Увидев, что Гюльсум набычилась и готова разреветься, Ася прижала ее к себе. И в этом объятии было столько материнского тепла, столько боли за судьбу маленькой турчанки, что девочка расплакалась, но уже не от обиды за себя, а от переполнявшего ее чувства благодарности. На миг ей показалось, что это мать ее обнимает и успокаивает. А Ася, обнимая плачущую Гюльсум, вспомнила сына и тоже расплакалась. Глядя на них, стала всхлипывать и Сусанна.

     В армянских горах женский плач не был редкостью. За многие века существования они видели и слышали картины и более ужасные, чем эта, но, тем не менее, для трех особ женского пола их печаль была самой  сердечной,  а судьба самой трагичной. Над этим и плакали, забыв об осторожности.

                                                                                                                             ***

     Лесок, к  которому они шли всю ночь, был настоящим сосновым раем. В отличие от скупых каменистых отрогов, преодоленных ими, здесь царила тенистая прохлада, на разные голоса пели птицы, то здесь то там периодически, прямо у них под носом проскакивали зайцы, белки, куропатки, в траве неслышно шуршали змеи, пробегали ежи. Недалеко от их маршрута шумела горная речушка.

     Светало. Надо было запастись водой, поэтому они свернули к реке. На топком берегу Сусанна заметила огромные следы. Медведь! Встреча с таким зверем не сулила ничего хорошего, поэтому, быстро наполнив бутыли водой, беглянки ушли. До ореховой рощи оставалось пройти еще около двух километров, но они решили устроить привал здесь, под высокими деревьями, способными укрыть их от жгучих солнечных лучей. В орешнике днем могли быть турецкие крестьяне, да и спрятаться там было бы труднее, чем в густом смешанном  лесу.

     Нашли место под высоким дубом, между двумя поваленными полусгнившими деревьями. Ася пошла собирать сухой валежник, а Сусанна расстилала одеяло, доверив Гюльсум покачать маленького Тиграна. Минуты через три Ася вернулась с охапкой сухостоя и, перешагнув через поваленное бревно, замерла, устремив взгляд наверх, в густую крону дуба.

     — Что? — тревожно спросила Сусанна, заметив ее  испуг.

В ту же секунду откуда-то сверху донеслось хриплое рычание. Сусанна кинулась к детям — схватила  своего малыша и прикрыла собой девочку. Она еще не поняла, откуда грозит опасность, но мгновенно решила, прикрыть детей. В листве что-то зашевелилось, затем грозное рычание раздалось ближе, и они увидели большие желтые глаза леопарда. Он готовился к прыжку. Сусанна, безоружная и потрясенная, растерялась. Ни палки, ни ножа с собой не было. Прижимая сына к груди, она с ужасом медленно отступала, пытаясь угадать, как далеко может прыгнуть зверь. Только Ася,  кубарем скатившись на расстеленное Сусанной одеяло,  успела схватить и свою суковатую палку и нож.  Зверь прыгнул на Сусанну, очевидно заметив за ней маленькую девочку, не способную на сопротивление. Прыгнул и промахнулся, поскольку женщина отскочила в сторону, одновременно оттолкнув в противоположном направлении Гюльсум. Леопард быстро развернулся и вторым прыжком достал девочку. Ася в этот миг бросилась на хищника, тыча в него ножом, Сусанна била зверя палкой. Оглушенный ударами и криками, многократно раненный в спину и живот хищник взвыл от боли. Оставив ребенка, стал терзать Асю, которая, словно сказочный богатырь, каталась с ним в траве, яростная и бесстрашная. Хотя, конечно же, силы были неравны  и, несмотря на полученные раны, ягуар уже готовился нанести последний удар своей жертве, когда раздался  выстрел. Зверь затих мгновенно. Исцарапанная когтями, с рваной раной на плече, Ася, тяжело дыша, приподнялась и села. Перед ней стоял молодой турецкий солдат.

     — Армяне? — не спросил — улыбаясь, констатировал он. С такой интонацией можно было радостно воскликнуть: «Попались!»

     Не успев отойти от одного кошмара, беглянки попали в другой. Испуганная Гюльсум отделалась несколькими крупными царапинами на руках и лице. Встала на ноги,  все еще не понимая, что произошло. Она была в шоке.

     — Оооо! – воскликнул солдат, взглянув в глаза Сусанны. — Аху ханум, красивая ханум, — он подошел к женщине и, протянув руку, погладил ее по щеке.

     — Эй, Эркан, ты где?  Сукин сын, ты куда провалился? — раздалось из зарослей.

     — Я здесь! — радостно закричал Эркан. — Я гяуров поймал! Идите сюда, здесь есть прекрасная гёзал.

     Из чащи вышли несколько турок.

     — Ты посмотри, как наш  малыш старается! — сказал широкоплечий мужчина в гражданской одежде, поглаживая лысую голову на толстой шее. — У тебя нюх почти как у моей собаки.

     — Что твоя собака — она не различает мужчина это или женщина, — смеялся другой, молодой турок в военной форме, — а наш Эркан находит только женщин. У него такой характер. Понимаешь?

     — Привычка такая — женщин находить, армянок, — подхватил третий солдат.

     Настроение у них было безмятежно-веселое. Еще бы, такая удача: поймать сразу трех беглянок, с которыми можно делать все, что заблагорассудится. Никто не спросит, что ты с ними сделал? Никто не упрекнет за то, что убил или истязал, и тем более не привлечет к ответственности за содеянное.  Лысый мельком посмотрел на Асю и подошел к Сусанне.

     — Будешь послушной — останешься жить, поняла? Скажу разденься — разденешься, скажу ложись — ляжешь, скажу раздвинь ноги — раздвинешь, — он говорил тихо, хриплым голосом,  угрюмо глядя куда-то в землю.

     — Тогда убей меня сразу! — отчаянно заявила Сусанна и тут же пожалела об этом. Слова вырвались сгоряча, в порыве гнева, она забыла в ту минуту о ребенке. Но тут же осеклась, поняв какую ошибку допустила. Маленький Тиграник безмятежно, как котенок, спал на плоской части огромного поваленного ствола дерева.

     — Это твои дети? — спросил гражданский, игнорируя ее порыв.

     — Эта девочка турчанка, — пытаясь хоть как-то отвлечь турок от Сусанны, подала голос Ася. — Мы ее случайно нашли в горах. Ее мать умерла.

     — А этот ребенок? — лысый смотрел не на Асю, он сверлил глазами Сусанну.

     Она молчала, перебирала в руке оторванный дубовый листочек.

     — Я тебя не убью, ты мне еще нужна будешь, а вот ребенка твоего — за две ноги возьму и башкой об стенку, поняла?

     Сусанна заплакала тихо, без голоса. Проклинала судьбу, проклинала турок, проклинала день своего рождения. Гюльсум стояла как вкопанная, остолбенело смотрела на происходящее. Молчавший до этого солдат, первым обнаруживший женщин, нерешительно  запротестовал:

     — Якуб-ага, я же первым ее нашел! Она моя должна быть… Это не по законам шариата!

     — По законам шариата ты получишь убитого тобою барса. Разве этого мало? — небрежно бросил лысый, и добавил. — Ведите их в деревню.

                                                                                                                      ***

     В ущелье у подножья высокой горы, покрытой травой и мелким кустарником, прилепилось с десяток домов с четырехскатными крышами. Ниже текла какая-то речушка, мелкая, но очень бурная. Казалось, она бурлит, потому что злится на множество больших и малых камней, а иногда и валунов, оккупировавших ее русло. Эта маленькая речушка создавала больше шума, чем их родной Евфрат, хоть и был он в несколько раз шире. Группа переходила речку вброд. Гюльсум боялась заходить в воду и нерешительно топталась на берегу, задерживая остальных.

     — Что стоишь, тебя толкнуть что ли? — Якуб-ага зло посмотрел на девочку. Она заплакала, но тут Эркан, тот самый, который обнаружил их первым, подхватил ее, словно тюк, под мышку и перенес на другой берег. Ася и Сусанна  сами перешли, с трудом удерживая равновесие под сильным напором воды.

    Двор, огражденный высоким забором, был последним.  Сразу за ним начинался крутой подъем на гору. Хозяйство включало в себя все атрибуты деревенской жизни: дом, не очень большой, но добротный, каменный, сарай, тоже из цветного туфа, и такой же хлев, где блеяли и стонали овцы и бараны. На другой стороне двора располагался огород и сбоку от него курятник.

     Гюльсум отвели в дом, а Сусанну с ее ребенком и Асю заперли в старом сарае и поставили часового.

     Богатая хозяйка оказалась вдовой, матерью одного из солдат. Звали ее Айше-ханум. Она была явно недовольна присутствием девочки, но раз уж так случилось — что поделаешь, надо как-то использовать ее. Как? Она пока не решила.

     — Ты уже большая девочка, — начала она беседу, усадив Гюльсум на тахту, — ты должна понимать, кто наши друзья, а кто враги. Ты пришла сюда с нашими врагами. Ты привела сюда этих нелюдей, этих неверных свиней. Теперь расскажи мне, как ты их нашла, где познакомилась?

     Гюльсум молчала, угрюмо разглядывая золотые кольца на пальцах женщины.

     — Ты что, язык проглотила?

     — Нет, — сказала девочка и показала язык, — они сами пришли к нам с мамой и очень помогли мне. Они спасли меня от мрт-мрта, от змеи и от барса. Они хорошие…

     — Слушай, — женщину словно осенило, — так может, ты не турчанка? Может, притворяешься ею? Как звали твоего папу? Говори сейчас же!

Она трясла ребенка, сердито выпучив глаза и брызжа слюной. Девочка заплакала и попыталась вырваться, но Айше-ханум  еще сильнее сдавливала ей руку и требовала назвать имя отца.

     — Моего папу зовут  Ильхам-бей… — девочка плакала. — Ты плохая  ханум, ты злая…

     Женщина ослабила натиск, подняла ребенка и усадила рядом с собой. Она поняла, что переборщила в своем патриотизме и решила узнать все хитростью:

      — Послушай, Гюльсум, я ведь не зла тебе хочу, ты еще маленькая, многого не понимаешь, они могли использовать тебя, чтобы уйти от возмездия Аллаха, — она провела рукой по маленькой головке, — они знаешь, какие хитрые, эти армяне. Говорят, что любят нашу страну, а сами помогают врагам — русским. Ты на меня не обижайся. В это трудное время никому верить нельзя. Откуда я знаю, что ты турчанка, тебя ведь поймали  вместе с ними. И что я должна была думать? Мало, что по-турецки говоришь, иногда армяне так говорят, что не отличишь от настоящего турка. А если они шпионы русского царя? А? Что тогда? Ходят здесь, вынюхивают все… А ведь было сказано: все армяне должны быть выброшены из нашей страны!

     — Они хорошие, — пробубнила Гюльсум, уставившись в пол.

     — Хорошо — хорошие, — нехотя согласилась женщина, — но ведь они могут притворяться! Нельзя быть такой наивной. Ну-ка, расскажи, как ты нашла их.

     — Папа бил маму и спрятал в пещере,  а меня оставил там, потом к пещере пришел большой мрт-мрт и хотел меня скушать, но Ася прогнала медведя. Потом мама умерла. Потом они пришли и взяли меня с собой.

     — Почему же папа бил маму и почему он тебя оставил? Он что, не любил вас? — подозрительно покосилась на нее Айше-ханум.

     — Не знаю, он что-то узнал, сильно рассердился и стал называть меня  дочерью шакала. А эти тетеньки пожалели меня и спасли.

     — О, Аллах! Опять она их хвалит! Сколько тебе говорить: они притворяются. Когда ты это поймешь, может быть уже поздно. — Женщина задумалась: — наверное не зря он называл тебя… Да, мамаша твоя, видимо, еще та была сучка.

     — Ты плохая, — упрямо сказала Гюльсум и замкнулась, уткнувшись в свои маленькие ручонки.

     — Ну, раз я плохая, что с меня взять, кушать я тебе не дам, спать будешь в том углу на сене. Сена возьмешь сама во дворе.

     Гюльсум так и просидела полдня в углу на корточках. Медленно подступал вечер, солнце больше не заглядывало в маленькое окно деревенского дома. Айше-ханум ушла к соседке, и девочка решила сходить во двор за сеном, заодно и попробовать поговорить с арестованными женщинами.

     Двор большой. Справа от дома  хлев, в котором  блеяли овцы, рядом примостился небольшой добротный сарай. И хлев, и сарай построены  из красного туфа, вперемежку с черным.  Девочка сначала нашла стог сена и стала ворошить его, как будто искала более мягкое, для постели. Одновременно с этим занятием она осматривалась: охранник дремал, пригретый вечерним солнышком. Большая косматая голова его то и дело падала на грудь, и он, спохватившись, вздрагивал, оглядывался на дверь сарая, а затем постепенно снова засыпал. Он боролся со сном, но, очевидно, силы были неравны, потому что солдат вскоре заснул окончательно, привалившись к нагретой стене.

     Замка на двери не было, только щеколда. Гюльсум подошла к охраннику и встала напротив,  проверяя, спит он или нет. Тот не реагировал. Тогда девочка  подошла к двери и осторожно, чтобы не скрипнула щеколда, отодвинула засов.

     — Гюльсум! — чуть не крикнула Ася и обняла ребенка, а та торопливо потянула ее к выходу. Приложив па... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3