За ночь стремительно потеплело до летних +20, и к утру опавшие листья, чуть смоченные вчерашним дождём, стали пахнуть осенью, той самой, золотой и неуёмной, которую уже столько раз воспели русские классики.

И так захотелось жить, что Лариса даже глаза зажмурила. Хоть в её положении жить было уже незачем, да и не с чем.

Роды были тяжёлыми, изматывающими и, самое главное,- бесполезными. Ребёнка врачам спасти не удалось, а вот для того чтобы спасти  так  и не ставшую матерью Ларису, им пришлось полностью вырезать из неё женщину – удалить всё, что было в ней детородного. Полностью. Лежала она теперь на высокой, до неба, кровати в реанимации и ничего не чувствовала. Даже боли. Даже горя.

Только Генку жалела, мужа. Он так ждал маленького, и даже имя ему придумал: Илларион, чтобы звать сначала маленького человечка Лариком.

А коляску, приданое младенцу, игрушки – всё это купил давно уже и приносил каждую новую покупку, чтобы Ларисе в окно показать.

Вот и не верь после этого в приметы: не надо было заранее-то покупать!..

А теперь нет Ларика. И никогда больше уже не будет…

А за стеной, в соседней палате всё бубнили  и бубнили голоса, но бились они о Ларисин слух, как надоедливая осенняя муха о стекло.

Оттуда в палату к Ларисе и зашла старшая медсестра Марина Тимофеевна, женщина солидная и основательная во всех отношениях. Была она широка в кости, толстонога и, как и положено при её профессии, в меру сурова и сердобольна.

Увидев, что Лариса открыла глаза, она подошла к ней, деловито оглядела цепким профессиональным взглядом, салфеткой промокнула у неё слезу, набежавшую почему-то в уголке глаза, только потом заговорила:

- Проснулась?.. Вот и хорошо. Всё теперь уже позади. И не плачь, и не переживай. Слава богу, что тебя ещё с того света вытащили. Это  наша Анна Ивановна – маэстро, асс, кудесница!.. Ей, в первую голову, ты руки целовать должна. А то, что деток теперь тебе ждать не судьба,- так, что ж, все под богом ходим. Придумаете ещё что-нибудь с мужем. Он у тебя заботливый. Со вчерашнего дня сидит вон в коридоре, тут и ночевал. Тебе ещё повезло, девонька! Знаешь, как повезло?.. Жизнь свою проживёшь за себя и за сыночка твоего не рождённого…

И вот тут Лариса заплакала. По-настоящему, с рыданиями и всхлипами. Да ещё в полный голос.

Марина Тимофеевна продолжала:

- Вот и хорошо, что заплакала. Значит, силы на жизнь ещё есть. Плачь, девка, плачь. И за себя плачь, и за него. И за мужа своего поплакать не забудь. А все слёзы, всё же, не выплакивай. Оставь про запас немного, потому что столько ещё тебе в жизни раз казаться будет, что жить уже не известно, в какую сторону.

Марина опять утёрла Ларисе лицо и продолжила:

- Ты вон, как матери и положено, по дитю своему убиваешься, а эта, змеища, лежит лицом к стене и долдонит одно: не возьму да не возьму!

Лариса, не переставая всхлипывать, спросила у медсестры:

- Кто не возьмёт?.. Кого?..

Та ответила:

- Да соседка твоя, с которой вместе в предродовой вы лежали, ребёночка вчера же, вместе с тобой родила. Родила, как скинула – за час управилась. А брать не хочет. Говорит: отказную подпишу.

Вот ведь как же жизнь всем не поровну даёт! Ты ждала и верила, и мужик твой ждал. А этой ребёночка бог дал, а мужа – нет. Вот и пошла она в отказ.

Ладно, уймись уже. План по слезам ты на сегодня выполнила, даже с процентами…

Ещё раз осмотрела Ларису и вышла из палаты.

Та  на самом деле перестала плакать, даже чуть повернулась на кровати. Уставилась в одну точку и так, без мысли, кажется, но уже со всё оживающими чувствами, застыла.

Окно вдруг хлопнуло, распахнулось. И на подоконнике Генка оказался. По водосточной трубе на третий этаж залез, знал, чувствовал, что без него Ларисе хуже, чем с ним.

Спрыгнув на пол уже в палате, прежде всего, обтыкал влажными губами всё Ларисино лицо. И от губ этих, родных и дорогих самых, от всего от него пахло той самой горькой осенью, которая буйствовала за окном и изнывала от жизненной силы, которой много было ещё и в деревьях порыжевших, и в траве, и в самой земле, готовой накрыться уже пуховым пледом снега, несмотря на почти летнее тепло за окном.

- Ларис! Я сейчас пойду к ней, ну, к той твоей соседке. Пусть она нам его отдаст, мальчика своего. У нас же ему лучше будет, чем в любом самом лучшем детском доме. Я перед ней на коленях стоять будут хоть сутки, только чтобы согласилась, только чтобы отдала!..

Знаешь, мне кажется, что я его уже даже люблю и знаю, как он выглядит. Знаю настолько хорошо, что, кажется, смогу из сотен младенцев отличить! Наш-то самый хорошенький. И единственный, наверняка, Ларик на всё родильное отделение!

Опять плакала Лариса, только теперь уже совсем другими слезами – щедрыми и тёплыми, как октябрь за окном.

03.10.2016

 Олег Букач