Gbkmcjy Жанр прозы:

21 апреля 2015 Драма

им штыками. Защелкали затворы.

—Стойте! Остановитесь! —  Курилов стоял на линейке. Стойте!  Не проливайте крови. С нами разберутся и отпустят.

—Знаем, как там разбираются!

—У них один суд.  К стенке!—  ты, Николаевич, наша надежда, без тебя замордуют! Голодом заморят!

Колхозники продолжали наступать, крики становились все злобнее. Хлопнул револьверный выстрел. Толпа качнулась и остановилась. На тачанку вскочил чекист с револьвером. 

 —Приготовиться к стрельбе. Стрелять по моей команде!

 Толпа угрожающе молчала.  Потом из ее недр вырвался вопль:

— Вот она народная власть! Отгородилась от народа штыками и творит беззаконие. Бей ее! Бей.  Чекист вращал головой, ища выход. Он не был уверен, что солдаты охраны выполнят его приказ и тогда….

—Стойте! —  Курилов опять остановил разъяренных колхозников, — стойте, товарищи! Сейчас  может пролиться безвинная кровь. Солдаты просто выполняют приказ.

—Ради Бога, спаси нас!— горячо у самого уха Курилова шептал чекист, — тебе это зачтется.

—Тех людей, которые отдают такие приказы, здесь нет. Не творите зла.  Прощайте, товарищи, и простите, если кого обидел сгоряча. Не поминайте лихом! Ездовой, трогай.

Лошади заноровились, боясь идти на толпу, но люди неохотно, с недовольным ропотом, расступились.

—Напрасно ты их прощаешь!

—Они тебя не пожалеют!

—Как мы без тебя? Хоть сразу в яму!

Лошади, увидев просвет, опасливо косясь на толпу, сразу пошли в намет. Селяне сомкнули ряды, взглядами провожали линейки, пока они не скрылись  из виду. Женщины  и дети плакали. Мужики матерно ругались:

—Отвоевали себе советскую  власть!

—Теперь советуются, как голодом морить.

—Это у них хорошо получается!

—Карпо жалко, посадят за доброе дело!

—Хорошо, если посадят. Не вышло бы хуже.

—Стрельнут, чтобы другим неповадно было.

Полина, Ольга и Иван Таманский шли домой молча, будто с похорон.  Тарасовна, уже не поднимающаяся с постели, запричитала, когда увидела их пасмурные лица:

—Увезли нашего соколика, его место займет смерть!

Михаил сжимал кулаки в бессильной ярости. Фрося плакала навзрыд.

На следующий день Полина  с попутными подводами  уехала в Сальск.  Она обивала пороги, но ей сказали, что дело безнадежное, так как он политический заключенный. А  политическим нет никаких поблажек, в том числе и свиданий. Не помогли и деньги. Чиновник из ЧК жадно смотрел на Полину, когда она предложила ему взятку, но с сожалением сказал:

—Его дело будет рассматривать трибунал.

 

***

В камере тесно и душно, люди сидят на полу, угрюмо молчат. Оживление наступает тогда, когда в камеру приносят баланду.  Все клянут еду, власти и все на свете. Несколько раз в день конвоиры выкрикивали фамилии арестованных и уводили.

Постепенно состав  заключенных менялся, но не менялось их настроение, настроение подавленности и обреченности. Никто не знал участи тех людей, которых уводили с вещами. Тревожно становилось, когда открывалось несколько камер. И заключенных уводили куда-то партиями.

—Всех, кого уводят группами,  уже осуждены судом,— выразил свою догадку один из заключенных, — мне говорили люди, что на стройках нашего брата полно.

—На тот свет тоже иногда отправляют,  —  тяжко вздохнул его сосед.

Курилов просидел в камере до первого допроса неделю.  О нем словно забыли. Сосед, сидящий у стены, указал на освободившееся место рядом с собой:

—Садись,  у стены удобнее.

—Спасибо. Раз приходится здесь сидеть, давайте знакомиться, — Курилов протянул руку и назвал свое имя  и фамилию.

—Карп Курилов.

—Изотов Никанор. Я вижу не в первый раз ты в таком обороте? — пожимая руку, ответил сосед по камере.

—Приходилось в царской ссылке проживать.

—Политический?

—И тогда и сейчас.

—Чем не угодил своей родной власти?

—Долго рассказывать.

—Давайте расскажем о своих жизненных путях.  Все же веселее.

—А ты не подсадной?

—Избави Бог! Если  есть что скрывать, пропусти.

—Нечего мне скрывать.  Обо мне власти все знают.  Если интересно слушай.

Курилов рассказывал ровным голосом, иногда его голос возвышался, чтобы выругаться, и становился заботливо-бархатным, когда он говорил о своих близких и друзьях.

Арестованные, сидящие поблизости,  сначала прислушивались, а потом матерно стали ругать власти  и тех людей, которые такую власть придумали. Вся камера сочувственно смотрела на Курилова, когда его печальный рассказ закончился.

—Ты Курилов?

—Да.

—О тебе во всех колхозах  добрый слух идет, — кричал на всю камеру тщедушный мужичок, — сохранил ты людей своих. А у нас вымерло почти все село. Когда из всей семьи  я остался один, убил председателя колхоза. Все голодали, а он жрал в три горла! Ударил  топором в его жирную морду. Вот и сделал революцию!

Он шмякнул картуз о цементный пол. — Эх, жизня. 

Молчали долго, мучительно.  Паузу прервал Изотов:

—Ты большевик,  воевал за эту власть, а я враг и воевал против нее.  Почему же сидим рядом в камере? Со мной все понятно, я враг, но тебя-то за что?

—Ты бы лучше помолчал, — посоветовал ему Курилов, — разные люди здесь сидят.

—У меня нет никакой надежды. Для таких как я, у них одно лечение-стенка.

—Кто же ты?

—Сейчас расскажу.

—Говори, на всякий случай, тише.

—Хорошо.

Начиная рассказ, Изотов с минуту молчал, собирая воспоминания воедино, чтобы пройти тропами своей жизни, возможно в последний раз, исповедоваться перед людьми и Богом.

 

***

Хмурое, пасмурное утро.  Собранные со всех окрестных хуторов  казаки  отправлялись в далекие края на войну с Японией. Толпа провожающих смешалась с  уходящими на войну первоочередниками. Слезы и объятия, прощания  и надежды на возвращение-все смешалось на станичном майдане.   Туча горя и страданий окутала станицу.

Кнутом по сердцам  стегнула команда станичного атамана.

—Приготовиться к построению.

Жены и матери цеплялись за своих служивых, чтобы  хоть на малое время  их задержать, заглянуть в глаза, запомнить.

Чтобы среди шума и плача  все услышали команду, атаман зычно кричит: — Строиться-я!

Закончилось время, отведенное на прощание. Всадники в белых, выцветших на солнце  гимнастерках, в шароварах с красными лампасами, под плач жен и матерей   построилась в шеренгу.  Атаман выкрикивает фамилии казаков, в ответ ему громко и браво звучит отзыв:

—Казак станицы Романовской Андрей  Островнов к походу готов.

—Казак станицы Романовской Ермолин  к походу готов.

—Казак  хутора Михаил  Томилин….

—Евтушенко….

—Сотня - я! Колонной по четыре, ма-арш!

Казаки сняли фуражки с красными околышами,  склонив чубатые головы перед провожающими станичниками, тронулись в путь. Казачки бросились к своим родным и, держась за стремя, некоторое время шли рядом. Глаза в глаза и последний поцелуй! Все! Отцы, братья, мужья  больше не принадлежат своим семьям, они  теперь  войско царя и России.

Казаки спешились  у самой реки. При полном безмолвии толпы провожающих  они прощались с Доном.

—Прощай, Дон-Батюшка! Прощай! Придется ли свидеться?

Батюшка-Дон сердито накатывал свинцово-зеленые волны к берегу и гневно разбивал их в мелкие брызги об обрывистый берег.

—Недоволен наш Батюшка, что отсылают нас на край света.

—Беспокоиться.

—По к - о - ням! Сотня! Мааарш!

Казаки оглядываются на Дон и на станицу, тайком смахивают слезу.  С каждым шагом знакомые и любимые лица постепенно сливаются воедино и голоса сливаются в скорбный вопль.

Постепенно  в строю начали в полголоса говорить, обмениваясь житейскими заботами, оставленными  на плечах своих родных. Чей-то заливистый голос заиграл песню:

Скакал казак через долину,

Через Кавказский хребет.

Его казачка проводила.

Кольцо блестело на руке.

 

Многоголосый хор дружно подхватил:

 

Кольцо казачка подарила,

Когда казак шел на войну.

Дарила, говорила….

 

Песня то взлетала к небесам, как ястреб-степняк, то черной тоской спешила вниз, заполняя  казачьи души.

 

Напрасно ты, казак, домой стремишься

Напрасно мучаешь коня!

Тебе казачка изменила,

Другому сердце отдала.

 

Все дальше родная станица, все ближе война. В этой сотне отбыл на войну молодой казак Никанор Изотов.  Он призван на войну  из станицы Романовской, что раскинула свои курени по обоим берегам вольного Дона.   Сын участника, Русско-турецкой  войны  1877-1878г, Изотова Прохора Пантелеевича, который освобождал Болгарию от османской зависимости.    С самого раннего детства  ему укоротили имя, звали его   Никоном.  В четыре года  его посадили в седло. Быстро бежит детство.  С десяти лет он верный помощник отцу. Он погоняет волов,  тянущих плуг и присматривает за скотиной.

В праздники участвует в «джигитовке»  на  специально установленном бревне, рубит шашкой   воображаемую лозу. В восемнадцать лет Никон рубит уже настоящую лозу, точно попадает в цель пикой, разя соломенных «врагов».

Масленица.  Семь дней гуляний игрищ и веселья.  Блины, творог, мед в каждом доме. С раннего утра станичники высыпают на улицы, идут  в гости «…  к теще на блины». А когда наступает ночь, молодежь спешит кататься с ледяных горок. Шум, гам, смех и кувырком с горы вниз и в сугроб.

Никон и  Андрей Островнов сняли два колеса с телеги, обмотали их тряпками, полили керосином. Первая огненная ведьма  скакала с ледяной горы со стуком, искрами и дымом  под завывание Никона и Андрея. А когда  первое колесо скатилось  вниз по склону, устремилось, оставляя обрывки догорающих тряпок на льду, новое огненное кольцо.

—Ведьма! Ведьма! Ведьма! – что есть мочи орали друзья.

К их удивлению, невинная шутка, имела продолжение. Молодежи на горке  явно поубавилось, а на утро пошли разговоры досужих старух  о  пришедших ведьмах, о нечистой силе и приближении всяческих несчастий.

Прохора Пантелеевича вызвали к атаману, а когда он вернулся, взял в руки вожжи….

На следующий день Никон оказался лучшим в рубке лозы.  Прохор Пантелеевич  пушил сизую бороду, хвастал:

—Не зря я его учу вожжами. Славный казак получается.  Но до меня ему кубыть  далеко.

—Прохор Пантелеевич, он уже сейчас тебя переплюнул, – подначивал своего друга и односума* Федор Лузгин.

—Это сейчас, когда я постарел, а в молодости я был о-го-го.

—Я с тобой всю жизнь кашу хлебаю, а не помню, чтобы ты всю лозу вырубил.

—Это ты запамятовал!— недовольно косился на друга Прохор.— Забыл.

—Ничего я не забыл!—  лукаво играя глазами, продолжал Лузгин.

—Тебя тогда не было, — бросил последний козырь Прохор.

Он начал распаляться забывчивостью друга.

—Ладно, не серчай, я помню, что хорошо рубил лозу и врагам доставалось, но тогда одна лоза все же  осталась не срубленной, – примирительный голос Лузгина не погасил обиды друга.

Прохор Пантелеевич обиженно бубнил.

—Все-то ты помнишь, испортил мне праздник.

Лузгин потянул друга за рукав.

—Пойдем в лавку, поправим настроение и отметим праздник.

—Мог бы сразу так гутарить, а не добиваться мировой рюмки.

 

***

Поезд вторую неделю пробивается в далекую Манчжурию.  В теплушках  смешались запахи людского пота, конского помета, мочи и свежего сена.  Непривычная казачьему глазу гористая местность, поросшая деревьями, сначала была в диковину, но потом надоела и стала причиной тоски по родным краям.

—Как же будем здесь воевать? Непривычно. Не развернешься лавой, не пустишь коня наметом. Это не степь.

—Кубыть там, куда нас привезут, гор нет  и лес закончится.

—Нет, здесь конницей не развернуться!

В сентябре двадцать пятый Донской полк  в составе четвертой Донской казачьей дивизии,  наконец-то, высадился на станции какого-то китайского городка.  Первое время казаки занимались охраной штабов, складов  и обозов с продовольствием.

Казаки от безделья  играли в карты, пили китайскую водку, рассказывали байки о мирной жизни. Дошла очередь и до Никанора Изотова.  Бывалые казаки подбадривали молодого казака, который застеснялся и не мог начать свой рассказ.

—Давай рассказывай, как казачки  впервой  принимали. Вдовушка аль молодуха?

Служивые, привыкшие к смачным и особенно шаловливым подробностям, встретили поначалу рассказ Никанора с разочарованием, но это было лучше, чем слушать байки  повторно.

—В конце июля зреет виноград. Чтобы уберечь его от воровства, казаки  по ночам охраняют свои наделы. День менялся с ночью. Сумерки еще не стали непроглядной тьмой. Накрапывал дождь.

Никанор видел, что его рассказ мало занимает сослуживцев, умолк.

—Что замолчал, говори, потребовали казаки.

—Так вот, тихо,  накрапывает дождик.  Тропинка проходила, в аккурат,  у кладбища. Оттуда слышались шорохи,  кто-то кричал,  стало  как-то не по себе….  Сам не раз пужал казачек ведьмами, а тут такое….

Казаки примолкли, слушали.

—Смотрю, навстречу мне, на уровне груди,  движется белое пятно.  Присмотрелся, ничего в сумерках не видно, ни ног, ни крыльев. Шагов не слышно.     Оно колышется со стороны в сторону и все ближе.  Стало жутко, я вытащил из-за пояса винтовочный обрез,  думал, что кто-то идет в белом платке, подал голос. В ответ — тишина.

Никанор сделал паузу, взглянул на напряженные лица.  Казаки, чувствуя близкую развязку, стали торопить.

—Што же дальше-то было?

—Што, што?  Огляделся-никого. Тишина-а, пятно все ближе.  Когда до пятна оставалось меньше саженя, — Никанор  вошел в роль, сделал страшное  лицо, — я  с перепугу  выстрелил в землю. Обрез бабахнул на всю силу.

—Дальше-то што? Как с пятном?

—Пятно  громко, трубно взревело, крутнулось  на месте, ударило меня измазанным в помете  хвостом по лицу, стало убегать, гремя копытами.

— Кубыть черт был!?

—Молодой, а брехать, как пописанному могешь.

— Дальше-то што?

— Што дальше?  Пошел я к Дону, чтобы смыть  со своей морды помет лысой коровы.

Дружный хохот долго не смолкал в теплушке.

—Ну,  уморил. За белое пятно принял лысую голову коровы….

 

***

Скучная однообразная служба изо дня в день продолжалась до октября 1904 года. Боевое крещение Никанор Изотов, Михаил Томилин и Андрей Островнов получили при  деревне Лидиутунь, где в лихой атаке они кричали: — Ура-а-а!— а рубануть, кого-либо  так и не удалось. Но это не было главным. Хорошо, что остались живы и слышали посвист пуль. Смерть ходила рядом. Бывалые рубаки подбадривали, дескать, еще нарубаетесь, голова бы осталась цела.

Война продолжалась, и новые бои не заставили себя долго ждать.  Железнодорожная станция Инкоу вырисовывалась в утреннем тумане сначала огнями, да гудками паровозов, затем появились непривычные глазу строения.  Где-то внизу японские солдаты не подозревают, что за сопками притаилась смерть, они живут и не знают, что через некоторое время  острые шашки казаков будут рвать их на части. 

—Шашки вон, пики к бою. Ма-арш! – в полголоса командует есаул Дымов.

—Марш! Марш! Марш! — повторяют команду

 сотники.

Казачьи сотни,  спускаются с сопок, затем молча, бросают коней в намет.  Станция рядом, немногочисленные прохожие идут по своим делам.

—Ура - а-а-а!— сначала несмело, затем грозно сливается в громовой раскат:

 —Ура - а-а-а!    Ура - а-а-а!    Ура - а-а-а!

Звучат редкие выстрелы, но на них никто не обращает внимания, атаку не остановить. Никон выбрал себе противника, который бежал по улице, иногда останавливаясь, чтобы выстрелить. Он оглянулся в последний раз, его лицо исказил страх.

Много раз Никон поражал соломенные чучела, но перед ним стоял человек, который через мгновение выстрелит. Никон, как учили, вонзил в  японского солдата пику и  едва не вылетел из седла. Смотреть на поверженного врага  было почему-то страшно.

Крики: «Ура» смолкли. Треск выстрелов заглушал хрипы  и стоны умирающих.  Сабельные удары сопровождались надрывными выдохами и крепкими словами ….

Никанор направил коня в гущу боя. Все было позади и страх, и сомнения, инстинкт самосохранения родил ярость. Его больше не пугала смерть противников.  Он видел, как повалился с седла его товарищ Михаил Томилин. Японца, который выстрелил  в него, Никанор рубил уже с удовлетворением.

Бой затихал. Разгоряченные казаки крутили коней, отыскивая врагов, но вокруг не было ни одной  живой души,  изрубленные японские солдаты  лежали повсюду….

Никанор рванул поводья, чтобы направить коня к месту, где упал Томилин.  Через минуту он увидел сидящего на земле  товарища. Он держался за шею, кровь красным ручейком сбегала ему за воротник.

—Как ты?

—Попал  в меня япошка, не успел увернуться.

Никанор перевязал Томилина и помог взобраться на коня.

Тяжелораненых и убитых увозили на лошадях, кто мог держаться в седле, ехали в тыл самостоятельно.   Остальные казаки громили и жгли вагоны  с грузами для японских войск, осаждавших Порт-Артур.

Японцы пытались артиллерийским огнем уничтожить нападавших, но казакам все же удалось выйти из зоны обстрела  и оторваться от преследования. 

Рана у Томилина оказалась легкой, и через неделю, он был готов к новым боям. С того памятного боя, друзья, решили ходить в атаки, только вместе, рядом, чтобы была возможность выручать друг друга.
        Новый бой им пришлось принимать почти через три месяца, в январе 1905 г.  Под местечком Синюпученза, после неудачного рейда по тылам японцев, 24, 25, 26, казачьи полки попали в окружение.  Японцы атаковали с небольшими передышками, но, неся потери каждый раз, откатывались к подножью сопки.

После полудня третьего дня, по какой-то причине, японцы отказались от атак.

Все меньше еды  во вьюках, почти нет патронов но есть, самое лучшее оружие казака, острая шашка  да отчаянная удаль ее владельца. Командира четвертой сотни Вострецова, в которой воевали Никанор и его товарищи, срезала наповал японская пуля. Командование принял бывалый казак  Страхов.

День катился к концу, есаул Дымов обходил сотенных командиров. Боялся, чтобы они не предприняли необдуманных действий. Холод пробирал до самых костей. Когда Дымов подошел, Страхов и казаки,  сидевшие с ним, встали, чтобы встретить есаула, но тот жестом усадил их на место.

—Что делать будем, казачки?

—Надо прорываться! Ваше благородие.  Притихли япошки, артиллерию подтянут.

—Померзнем! Японцы меняются, а нам и жрать уже нечего.

—Я согласен с вами.  Но куда и когда?

Казаки, молча,  пожимали плечами, никто не решался ответить Дымову. Только Никанор Изотов выпалил:

—Срывается снег. Перед темнотой ударим скопом, в темноте нас не просто будет найти. Только уходить надо не в сторону своих войск, а в другом направлении, где нас искать не станут и не накроют артиллерией. Пойдет снег скроет наши следы.

Сидевшие казаки переглянулись и вопросительно повернулись к есаулу.

—Как твоя фамилия, казак?

—Изотов, ваше благородие.

—Молодец! Все простое — гениально.

Страхов, подготовить сотню!  Идем на прорыв.

Снег шел большими хлопьями, что помогло казачьим сотням, скрытно продвинуться к позициям японцев. Казаки белыми призраками свалились на японцев, шашки со свистом рассекали их тела. Только из второй цепи японских окопов  ударили пулеметы, но удержать лавину, рвущуюся к жизни, они уже не могли.

Японцы не ожидали удара, много изрубленных тел  бугрилось под выпавшим снегом.  Немало казаков нашли свой последний приют на заснеженной земле Маньчжурии.

 

***

Здравствуй, Батюшка Дон!  Не все вернулись  с войны тебе поклониться. Истлели косточки казаков  в далеком  неприветливом краю. Не услышат они криков и плача матерей, жен и детей, не ответить им нежным взглядом и ласковым словом.  Павшие безмолвны, они живут только в памяти людской и приходят во снах….

Друзьям повезло, все трое вернулись домой, только у Михаила Томилина  после ранения  чуть скособочило голову. Теперь, он будто свысока, смотрел на всех, за что получил прозвище: “голубь”.

Прохор Пантелеевич сидел во главе семейного стола, за которым расположились немногочисленная семья Изотовых: мать Дарья Дмитриевна сестра  Никанора, Наталья,  да давний друг и односум Федор Лузгин с женой Василисой. Здесь же сидели соседи и станичный атаман Алексей Гуров. С гордым,  главенствующим видом, Прохор Пантелеевич разливал по стаканам водку.   Федор Лузгин попытался подначивать друга:

—Никон превзошел своего казака-отца, уже вахмистр  и орден святой Елены имеет, — он  лукаво покосился на друга, ожидая его реакции.

Но Прохор, будто не заметил слов соседа и односума,  поднял стакан:

—Сидит рядом мой друг и гутарит, что сын мой превзошел меня, я согласен и очень этому рад.  Давайте выпьем за детей наших, чтобы они всегда возвращались домой живыми и здоровыми.

—Правильно сказал! Правильно!

Со вторым тостом встал станичный атаман:

—Нет не во всем, не во всем, Прохор Пантелеевич, тебя превзошел Никанор, не во всем!

—В чем же?

—В чем же? — послышались недоуменные возгласы.

—А вот в чем! Не женился он еще! Женить его надо, пока не разбаловался.

Разноголосицу стола прекратил Прохор:

—Женим, дайте срок. 

Когда гости разошлись, отец посадил сына против себя:

—Что думаешь о женитьбе, сынок?

—Ничего не думаю, дай мне хоть оглядеться. Невесту не присмотрел, — то ли в шутку, то ли всерьез ответил Никанор.

—Ты не присмотрел, а я присмотрел.

—Отец, может все-таки, ты мне это доверишь? Мне с женой жить, а не тебе.

—Не перечь отцу! Забыл, я вижу, про вожжи.

—Не забыл, только, я уже не казачок, как ты гутарил гостям, а боевой казак.  Я пошел спать, отец.

Чтобы не дать разгореться скандалу, Никанор поспешил уйти. Утром отец не глядел в сторону сына, угрюмо молчал,  впервые он не кричал и не хватался за вожжи.

Прошел день, отец и сын будто не замечали друг друга. Никанор засобирался на вечерние гуляния. Его ждал Михаил Островнов.

—Погоди  чуток, завтра на зорьке собираюсь рыбы поймать, может и ты со мной. А то ходим по куреню, как чужие.  Если надумаешь, то на гульках не задерживайся. Рано вставать придется.

—Не чужие, мы с тобой, батя, что ни есть самые родные! Буди меня, я с радостью, на войне по жизни соскучился.  Едва стало сереть небо, Никанор оттолкнул баркас от берега, сел за весла.

—Батя, куда править?

—К вербам правь, там сома кубыть возьмем.

Баркас, обогнув мысок, ткнулся в прибрежный ил. Уже почти рассвело, но солнце еще не показалось. Прохор  указывал, как и куда устанавливать вентерь*.

—Ставь на чистую воду, а второй, к камышу, на карася.

—Да, знаю я, батя, знаю, не впервой.

После установки вентерей подплыли к коряге, которая в сотне саженей лежала в воде. Тишину нарушили всплески чьих-то весел.

—К нам гости.

—Готовь бредень, сома пужнем, — тихо ответил Прохор, не обращая внимания на слова сына.

Подплывший баркас причалил в пяти саженях от них.

—Здорово ночевали! – приветствовал рыбаков  Лузгин.

—Припозднился, односум.  Кубыть жена придержала?— чтобы не спугнуть рыбу, почти шепотом спросил Прохор.

—Дочку взял с собой, долго собиралась, — также шепотом,  ответил ему Лузгин.

—Здорово ночевали! — увидев Никона, девушка застенчиво опустила глаза.

—Слава Богу!

—Слава Богу! — ответил Никанор и с интересом взглянул на незнакомку, но знакомиться, уже не было времени.

Отжившая свой век верба  упала в воду и со временем затонула. По мнению рыбаков, под этой  корягой находилось лежбище огромного сома.  Много попыток было  его поймать, но каждый раз рыбаков ожидала неудача.

Бреднем окружили корягу, Лузгин держал один конец бредня, Никанор  другой. Чтобы выгнать из-под коряги сома, Прохор стал бить по воде палкой. Звуки ударов разносились над гладью реки и возвращались многократным эхом, но все было спокойно, поплавки на бредне неподвижны.

—Напрасно приплыли.

—Брехня — это про сома.

—Гутарят же люди, что здесь живет.

Никанор ничего от рыбалки не ожидал, смотрел на незнакомую девушку, пытаясь вспомнить, где он ее видел. 

—Шумни еще, может, что и получиться, —  попросил Пантелеевича  Лузгин.

—Сам шумни, мне не везет,— отказался Прохор.

Лузгин поплевал на руки и с усердием ахнул по воде.

Аах-ах-а-хах. Вернулся эхом звук удара. Потом  еще и еще.  Девушка прикрыла ладошками уши. Никанор стоял у самого берега, смотрел на нее и забыл, что его дело  держать палку, к которой прикреплен конец бредня.  Никанора вдруг рвануло вперед,  он, удерживая палку, повалился в бурлящую воду.  Что-то громадное ударило его в бок, заставило погрузиться под воду. Его крутануло течением и бросило в бредень. Нестерпимо хотелось вырваться из плена сети и глубоко  вздохнуть….

Он открыл глаза, мужчины хлопотали над ним, а девушка, закрыв ладонями лицо, плакала.

—Слава Богу, живой! – облегчено вздохнул отец.

—Слава Богу! – вторил ему односум.

Девушка еще сильнее заплакала.

Лузгин правил свой баркас в одиночестве. На втором баркасе налегал на весла Прохор Пантелеевич.  На корме  дочь Лузгина придерживала  еще слабого, сидящего рядом Никанора.

Когда до места причаливания лодки остался небольшой отрезок пути, пришедший в себя, Никанор спросил у своей соседки:

—Ты кто, как тебя зовут?

—Не узнали? Я, Феодосия, дочь Федора Лузгина, — девушка показала пальцем на баркас, которым правил ее отец.

—Ты Федюшка?— с недоверчивым удивлением взглянул он на девушку.

—Я была Федюшкой давно, когда Вы, Никанор Прохорович, уходили на войну. Мне тогда тоже хотелось провожать Вас, идти рядом, взявшись за стремя, — девушка, устыдившись внезапной откровенности, спрятала лицо в ладонях.

Прохор Пантелеевич опустил голову, но это не помешало ему увидеть, как его сын, отстранив ладонь девушки от лица, поцеловал ее залитую густой краской щеку.

Наконец баркасы уткнулись  в песчаный берег. Феодосия и Никанор пошли в сторону куреня Изотовых, а их отцы уселись на перевернутый баркас, закурили цигарки.

—Хотели познакомить детей, а Никанор чудок не поручковался со смертью.

—Я тебе говорил, что это неправильно! — горячо стал доказывать свою правоту Лузгин,— да кубыть переломить тебя нет никакой возможности, упрямый ты, как ишак турецкий.

—Ты был прав, да только все пошло  по-моему, — гнул свою линию Пантелеевич, —  жди сватов.

 

***

Прохор Пантелеевич оказался прав, осенью сыграли свадьбу, а через год родился сын Петр Никанорович. Когда ему исполнилось семь лет, началась Великая война. Все в мире повторяется.  Над станицей парит ненасытный  ворон смерти, отыскивая новых жертв.  Нет предела у горя, которое свалилось на станицу и всю страну.

—Сотня! По четыре в колонну! М-аа-рш!

Вахмистр Никанор Изотов в казачьем строю, а его жена Феодосия Федоровна идет, держась за стремя, и плачет:  

—Кто же думал, что мое детское желание сбудется. Я провожаю тебя на войну, она прижалась к ноге мужа и в голос закричала:

—Не надо! Не хочу, не хочу, чтобы ты уезжал!

Последний поцелуй,  не удержать коня…. 

Сотня смотрит на мирно катящиеся к берегу волны. Батюшка Дон  сегодня спокоен, он не чувствует беды.

 

***

Сотня есаула Кольцова получила приказ провести разведку боем и привести пленного. Казаки посматривают на темно-серые тучи, которые повисли над полосками окопов.

—Не хватает нам только дождя и слякоти, – кутаясь в башлык, сетовал хорунжий Дудников.

—А может быть это только к лучшему. В такую погоду нас вряд ли ждут. Вахмистр,  подготовить сотню, начнет темнеть, выступаем.

—Слушаюсь, ваше благородие.

Изотов козырнул и метнулся к казакам, которые нервно курили и ругали погоду.  Прошло около часа,  потянул холодный северный ветер, а тучи сыпанули сначала снежную крупу, а затем повалил снег.  На расстоянии нескольких десятков саженей терялась видимость.

—В незнакомой местности заблудиться будет очень просто, — есаул повернулся к хорунжему, – мы не выполним задачи.

—Если отложим на завтрашнюю ночь, будет еще хуже. На нетронутом снегу  мы станем прекрасной мишенью даже ночью. Пока идет снег, надо рисковать.

Есаул оглянулся на сотню, которая была готова к выступлению.

—Командуй, хорунжий.

Через несколько минут  сотня углубилась в лес. Снег все шел и шел, казалось, что всадники находятся в каком-то коконе. По каким ориентирам двигалась сотня, почти никто не знал. Закончился лес, он отступал вправо  и наконец  слился с белым маревом падающего снега.

—Стой! — пронеслось по колонне.

—Господин есаул, мы, кажется, потеряли все ориентиры.

—Ты прав, хорунжий.

—Что делать будем?

—Думаю, что пока видны следы лошадей, надо возвращаться к лесу.

—Я тоже так думаю. 

Колонна быстро развернулась и двинулась в обратном направлении. 

—Господин есаул! –  окликнул Изотов Кольцова.

—Что надо, вахмистр.

—Надо выслать вперед разъезд или скакать сотне в намет.

—Зачем?

—Пока снег не скрыл наши следы, пусть разъезд скачет вперед, чтобы обновить следы, иначе мы их потеряем.

—Так мы растеряем людей.

—Господин есаул, я пойду с разъездом, прикажите.

—Нет, чтобы не потерять следы, мы перейдем на рысь.

—Сотня, рысью, марш.

Через полчаса, стало ясно, что след утерян. Есаул остановил коня.

—Что делать будем, хорунжий?

Дудников молчал.  Со всех сторон  только летящий снег. Где свои, где немецкие окопы, никто не имел представления.

—Подождем до рассвета, может снег прекратится, — решил есаул Кольцов.

Прошло около часа.

—Господин есаул, разрешите.

—Это опять ты, вахмистр?

—Я, ваше благородие.

—Что еще придумал?

—Перед рейдом ветерок тянул с севера.

—И что?

—Снег этим ветерком чуть сносит, а значит, мы можем определить направление нашего движения по летящему снегу.

—А если ветер сменил направление? Нет, будем ждать рассвета.

—Господин есаул, нельзя оставаться на открытом месте.  Надо двигаться. Даже если наткнемся на окопы немцев, падающий снег прикроет нас от прицельного огня.

—Вахмистр прав,  — неуверенно поддержал Изотова хорунжий Дудников.

—Может мне сдать ему командование сотней? — в голосе Кольцова звучало раздражение.

—Если он спасет нас, то пусть покомандует, —  Дудников, оставив неуверенность, настоятельно требовал.

—А если он выведет на пулеметы немцев, кто будет отвечать за погубленные души? Ждем рассвет. Дать лошадям овса.

Заметно потеплело, среди снежинок появились капли дождя, а затем пошел мелкий дождь. Рассвет, подталкиваемый белизной снега, спешил.  

Куда ни кинь взгляд, всюду белое покрывало, которое  скрыло от глаз все.  Нет ни кустика, ни деревца, только торчит из-под снега бурьян.

Изотов  сквозь редеющую темноту  старался  осмотреться и найти хоть что-нибудь, что подсказало бы место нахождения отряда.

—Господин хорунжий, там просматривается низина.  Пока еще  не рассвело, в этой низине надо занять круговую оборону. Там мы будем менее заметны.  Подскажите господину есаулу. Он меня не послушает.

Совет хорунжего  есаул принял. Сотня спустилась в низину и, уложив лошадей на снег, заняла круговую оборону. Выставленные наблюдатели напряженно осматривали прилегающую окрестность.

—Немцы, немцы! Понеслось по цепи.

Немецкие окопы оживали. Среди белой равнины черными пятнышками угадывались головы солдат.

—Надо срочно атаковать! Если промедлим, вычешут они нас из пулеметов, — предложил Дудников.

—Они в окопах, не взять их саблями.  Может к своим наутек? Теперь ясно, где наши, — высказал свое мнение есаул.

—Нельзя! У нас нет полного понимания

обстановки, — усомнился хорунжий, — мы можем оказаться в ситуации, когда окажемся под перекрестным огнем пулеметов.

Изотов выслушал спор офицеров и предложил свой план.

—Атакуем эти окопы. Во время атаки вести стрельбу по окопам, а когда приблизимся к ним, пойдем врукопашную.

—Хороший из тебя хорунжий, а то и есаул получится. Если прорвемся домой, быть тебе офицером.

Есаул подал Изотову руку.

—Я согласен с есаулом!— хорунжий крепко пожал вахмистру руку.

Бросок казачьей конницы посеял панику, казаки ворвались в окопы.  Солдаты противника выбегали из блиндажей и попадали под губительный огонь винтовок.  Захватив пленными двух офицеров, сотня поспешила к лесу, который  обозначился в утреннем свете.   В лесу  вчерашний снег съедала оттепель, с деревьев капала вода. Снег чавкал под копытами лошадей, но никто  этого не замечал. Все говорили разом, никто никого не слушал. Радость требовала выхода.

—Вахмистр,  доложите о потерях.

—Господин есаул, нас хранил Бог, только трое легкораненных.

—Вахмистр, все-таки я оказался прав, — с небольшой долей превосходства сказал Кольцов.

—В чем, господин есаул?

—В том, что я не послушался вас, мы остались  стоять на месте до рассвета.

—Простите меня, но я так не думаю, — упрямился Изотов.

—Почему?

—Нам повезло в том, что поблизости оказалась лощина и против нас оказались венгры. Немцы таких промахов не допускают, часовые не прячутся от непогоды,  не спят. Пулеметы и пулеметчики у них хорошие.

—Гм. Вы прямой человек, вахмистр. Я сдержу свое слово.  Вот Вам моя рука.

Через месяц  после казачьего рейда, по рекомендации есаула Кольцова, Изотов был направлен на учебу в училище офицеров Русской армии.

 

***

На западном фронте без перемен. Отбиваясь от наступавших войск Антанты, немцы, укрепляя оборону, все больше вгрызались в землю.  У них не было сил  даже думать о наступлении. Постепенно  наступательный порыв Русской армии иссяк, позиции на фронте стабилизировались. Противники копили силы.

От бездействия, армия, переполненная большевистскими дрожжами, бродила, расслаивалась по политическим и бандитским признакам. Бесконечные митинги  перемешивались с беспробудным пьянством, превратили воинские части в бандитские формирования, которые никому не хотели подчиняться. 

Весной семнадцатого года подхорунжий Никанор Изотов прибыл на фронт.  Он знал, что во фронтовых частях нет порядка, но то, что увидел своими глазами, поразило его.  Полк, в котором ему предписывалось служить, оказался без командира. Его расстреляли за прежние обиды.  Ему не простили тех наказаний, которыми он некогда применял к своим подчиненным. 

Когда Изотов явился в казачий комитет, ему предложили сдать оружие.  Спасло его от смерти только то, что он  недавно был рядовым казаком. Офицеры полка слонялись без дела потому, что их никто не слушал.  Не все офицеры и казаки соглашались с новыми порядками, но изменить ситуацию не могли. Многие бросали фронт  и дезертировали.  Сначала это были одиночки, потом уходили целыми взводами.

После революции Изотов не захотел оставаться в армии, вернулся домой.  Станица встретила его запустением и какой-то отчужденностью. Ему казалось, что он пришел в другое незнакомое селение. Курень, в котором он родился и вырос, мало изменился, но плетень обветшал, покосился.

Феодосия,  сыпала зерно домашней птице, взглянула на входившего на баз, человека, в офицерской форме без погон, и не узнавала в нем мужа.  Отросшая  за время дороги  борода скрывала лицо.

—Вам что нужно?

—Что, женушка, не встречаешь мужа, аль уже ни мил?

Феодосия выпустила из рук ведро, метнулась к нему, повисла на шее, целовала и шептала:

—Мил! Мил! Мил….

Десятилетний мальчишка с интересом наблюдал за тем, как его мать обнимает чужого дядю. Прохор Пантелеевич скатился со сходней крыльца, кричал: 

—Покажись! Покажись, казак! Да ты никак офицер?!

—Господи, живой! — Дарья Дмитриевна прислонилась к стене куреня. Радость отняла у нее силы.

—Петя, сынок, иди ко мне! Ты уже настоящий казак, —  Никанор поднял сына над головой.

К куреню Изотовых шли, срываясь на мелкую рысь, Лузгин и его жена.

Работы по дому и хозяйству всецело захватили Никанора.  Сын Петр подражая отцу, стучал молотком, рядом. Прохор Пантелеевич счастливыми глазами наблюдал за ним.

—Неправильно держишь молоток! Сам себя стукнешь по пальцам.

А когда Петр ударял себя, обнимая его, приговаривал:

—Говорил же тебе,  а ты деда не слушал.

—Я плачу потому, что не заругался, как папа.  Папа ругается и потому не плачет….

Феодосия с умилением смотрела на них, но в душе ее было неспокойно. Слухи о каких-то карательных отрядах  все чаще проникали в станицу.

—Никанор, гутарють, что по станицам идет отряд,  забирають офицеров, и тех, у кого находят оружие. Никто из арестованных не вернулся.

Прохор Пантелеевич и Никанор переглянулись.

—Я тоже об этом слыхал.

—Этого не могёть быть. Если арестують, то есть грехи перед властью,— попытался успокоить жену и отца Никанор.

—Может на хуторах схоронишься?

—Я воевал против немцев, и супротив нонешней власти ничего не имею.

—Так не так, хлебушек давай схороним. Федюшка уведи Петю в курень, а то проболтается ненароком. И сама держи язык за зубами.

—Папаня, могли бы и не гутарить об этом.

— Если сказал,  с тебя не убудет, хуже, если найдут зерно, — примирительно ответил Прохор Пантелеевич.

На баз к Изотовым скорым шагом вошел Лузгин.

—Здорово ночевали.

—Ночевали, слава Богу, да долго ли придется?

 Пришел посоветоваться? — Прохор Пантелеевич  вопросительно взглянул на свата.

—Я же по-родственному, может, посоветуешь, куда зерно закопать.

—Меня подначивать, ты как вожак табуна, а за головой ко мне ходишь.

—Здесь дело сурьёзное, не до подначивания. Отберут зерно, тогда хоть помирай, — виновато проговорил Лузгин.

—Ты мне не гутарь, куда схоронишь, не жди, что я открою свою тайну. Найдут красные зерно, буду думать, что ты продал.

—Да разве я могу? Моя дочь за сыном твоим.

—Ты только подначивать могёшь. Скажу я тебе, ты схоронишь также  как я. Найдут у меня на базу, у тебя искать не надо. Все известно.  А так найдут у  одного, другой поможет! Иди с глаз моих долой, ничего не скажу.

Лузгин, обиженно бормоча, пошёл на свой баз.

—Никанор, неси заступы  пойдем копать ямы.

Быстро сняли ясли.

— Никанор,  копаем две ямы, если одну яму найдут, другую поленятся.

Никанор встретился с друзьями, особенно рад был другу  односуму Андрею Островному.  Все шло хорошо, казалось, что события, проходящие где-то там далеко, никогда не придут сюда, в далекую казачью станицу. 

В станице образован станичный комитет бедноты.  В этом ничего странного не было. Любая власть устраивает пункты взаимодействия с населением.  Через некоторое время опять пошли слухи, что по станицам и хуторам арестовывают офицеров-врагов Советской власти. Никанор Изотов не чувствовал за собой никакой вины, он не воевал против новой власти и не призывал к ее свержению.

Ранним утром, когда он собирался заменить плетень, к нему прискакал Островнов.

—Никанор, тебе лучше скрыться, — не успев остановить коня, — взволнованно крикнул он.

—Охолонись, гутарь по порядку. А то из тебя ажник пар валит. В чем дело?

—В станице  сегодня  забирали  двух офицеров. Ты их знаешь….

Островнов не успел договорить. Его прервал Изотов.

—Значит, за ними есть грехи! Не может же быть, чтобы арестовывали только за погоны.

—Я тебе говорю, уходи скорее, моего соседа тоже взяли. Нашли дома карабин и маузер.

—А у кого такого добра нет? Есть у всех.

Никанор спокойно заплетал ветви вербы между колышками. Из-за угла база выехала пароконная бричка, на которой сидели три человека с оружием.

—Это за тобой! Эх, не послушался ты меня!

—Изотов Никанор?

—Да. А в чем дело?

—Взять его! — выкрикнул в потертой  кожанке человек.

Солдаты щелкнули затворами винтовок. Подъехали еще две брички, на одной из них сидели связанные станичники.  Обыскали курень и баз, нашли наган, шашку и карабин.

—Зачем храните оружие? Решением районного совета всем было приказано все сдать.

—Какой же казак без оружия? К тому же время вокруг  немирное.

—Вы арестованы.

Феодосия, прижав к себе Петра, плакала. Прохор Пантелеевич схватил вилы, бросился на пришельцев. Удар приклада повалил его на пол. Дарья Дмитриевна, которая пыталась оборонить сына, кинулась к мужу, заголосила. Никанор  рванулся, но в его грудь уперлось дуло маузера.

Трех бывших офицеров втолкнули в подвал, где и присесть - то не было места. В помещении темно и сыро, запах замешанный на затхлости, прелости, перестоянной мочи и пота, предсказали им нелегкую жизнь узника.  В подслеповатом, зарешеченном окошке таял свет. Полумрак подвала превращался в непроглядную тьму.

—Чем не могила? — скрипнул чей-то голос.

—Не каркай!— испуганно  возмутился  другой.

То в одном, то в другом месте слышался приглушенный разговор, но вскоре все стихло. В окне посветлело, видимо появилась луна. Было слышно, как прохаживается часовой.  Изотова сморила тревожная дрема. Сквозь ее пелену ему почудился глухой выстрел.

—Такой звук выстрела бывает тогда, когда дуло нагана  прижимают к телу жертвы,— подумал Изотов.

Он прислушался, но все было тихо.

—Показалось, — успокоил он себя.

Удары приклада, сбивающего замок, разбудили всех.

—Выходите станичники, кто желает, — по голосу, Изотов узнал Островнова.

Кто-то сидел, а основная масса арестантов рванулась к выходу.  Изотов и Островнов обнялись.

—Пойдем, там лошади нас дожидаются.

—Если я сейчас пойду с тобой, то я стану для властей виноватым, а значит врагом.

—Ты еще ничего не понял? Все, кто не с ними, те против них. Другими словами враги. Ты враг, только потому, что не ходишь с ними по базам, не размахиваешь маузером, не хватаешь людей и не тащишь их в холодную.  Еще тебе скажу, что по другим хуторам никто из офицеров не вернулся домой после ареста.

—Как же семья?

Недалеко хлопнули выстрелы, времени на рассуждения не оставалось.  Силуэты двух всадников растворились в ночи.

Изотов и Островнов направились в дальний хутор к родственникам Островнова, но обстановка там была не лучше, чем в станице. Вернулись, затаились в камышах, но голод и холод скоро дали о себе знать. Прошли сутки, к ним прибились еще двое, потом еще….  После совещания послали за продуктами молодого,  ничем не отличившегося казака Семена Лукина. Через полчаса он вернулся, неся на себе козу. Она блеяла и рвалась на волю.

—Ты что украл?

—Нет, взял взаймы. Станица занята карательным отрядом. Они ходят пьяные по улицам, стреляют по чем попадя. Не решился я.

—А козу где взял?

—В своем базу.

—Так ты же не решился пойти в станицу.

 Тогда зачем спрашиваете? Если, что не так, я выпущу, пусть ее красные сожрут, — обиженно буркнул Лукин.

—Так! Так! — поспешил успокоить казака  Островнов.

Когда стемнело, развели костер, зажаренное на костре мясо   скрасило бытие беглецов.

Прошла неделя,  козье мясо заканчивалось, и уже не казалось вкусным, хотелось хлеба, но покинуть убежище казаки не решались.  Днем огонь не разводили, боялись, что дым от костра может их выдать. По утрам лужицы стали покрываться коркой льда.

Вторая вылазка оказалась удачной. Отряд красных ушел, оставив в станице  несколько человек, для охраны Станичного совета. Вчера еще хмельные и смелые, сегодня, красноармейцы  боялись показаться  за пределами двора.

Уминая хлеб с молоком, беглецы слушали новости. За время пребывания в станице красных, из казачьих закромов, выгребли хлеб, отняли скот и лошадей.  У кого находили оружие, арестовывали, но пока не расстреляли, ждали трибунал.  Трибунал по какой-то причине не приехал, поэтому арестованных забрали с собой. По слухам, в хуторах  многих расстреляли.

—Ночами в станице, люди все прячут. Казаки хотят восставать.  Не хотел говорить, но видно не скроешь.  Отца твоего, Никанор Прохорович, похоронили. Когда тебя забирали в холодную, ударили прикладом, через несколько дней, преставился.

Изотов, потемнев лицом, тихо прошептал:

—Красные за все ответят.

Через несколько дней, они решили пробираться домой по ночам, а на день возвращаться в плавни.   Все настойчивее гутарили казаки, что в станицах и хуторах неспокойно.  Мелкие, стихийные восстания гасли под дождем пуль карательных отрядов.  В конце зимы казаки из уст в уста передавали призыв поддержать восстания в станицах Шумилинской и Казанской.

Попрощавшись с семьями: Изотов и Островнов  отправились к восставшим. Перед отъездом, очень хотелось отмстить за отца и вырубить под корень оставшихся в станице советчиков.  Окна «Станичного совета» неярко светились, у здания прохаживался часовой. Островной, вскинув винтовку, прицелился, но Изотов остановил его.

—Давай не будем брать грех на душу, но это не главное, мы всполошим красных.

—Мы успеем уйти.— Островнов и двое их спутников сначала стреляли по часовому и окнам, затем по выбегающим красноармейцам....

Дорога до станицы Шумилинской неблизкая. Во всех хуторах к группе Изотова примыкали казаки, решившие дать отпор красным войскам.  

Когда прибыли в станицу Шумилинскую, под командованием хорунжего Изотова было более сотни сабель.

 

***

Сражения шли с переменным успехом. После одного из боев, вахмистр Островнов, указал сотнику Изотову  на пленного красноармейца:

—Никанор Прохорович, никак это Михаил Томилин. Голова скособочена, и облик  будто его.

—Похоже, что он, — ответил Изотов и тронул поводьями коня.

Томилин смотрел на подъезжающих  сотника и вахмистра, выражение его лица менялось с каждой секундой.

—Изотов! Островнов! – Томилин вскочил и бросился к друзьям, но тут же был отброшен конвойным назад.

—Пропусти его, — приказал конвойному казаку сотник.

—Никак нельзя, товарищ сотник. Не могу нарушить приказ товарища полковника.

—Он не убежит, я обещаю. Никак не можно. Товарищ, господин полковник  меня в землю загонит.

Через несколько минут разрешение было получено, Томилин сидел с друзьями на бричке.

После обычных радостных возгласов  разговор втянулся в тревожное русло.

—Как тебя угораздило попасть к красным?

—Можете не верить, но я пошел к ним сознательно, — Томилин поднял уверенный взгляд на друзей.

—Что же ты в них нашел такого, чего не было в прежней жизни? Жили казаки, жили веками, служили царю-батюшке и России-матушке. Пришли красные, говорят, не нужны больше казаки. Под корень их. Казачьи земли заселить крестьянами из центральной части страны. Убивают всех: стариков и детей, служивых и их жен. Ненадежный, воинственный народ  говорят, моего отца прикладом, за то, что хотел защитить меня.

—А чем лучше вы и ваши хозяева из добровольческой армии?  Они расстреливают, вешают  коммунистов,  красноармейцев и их командиров. Еще думаю, что если покатилось с горы, назад не вернуть.

—Мы не против Советской власти, но не хотим быть под властью коммунистов и жидов. Мы защищаем свою землю, хутора и станицы, хотим выбирать сами свою власть и жить по своим казачьим обычаям.

Островнов все больше распалялся, казалось, что он хочет доказать свою правоту Томилину с помощью кулаков.

—Успокойтесь, сейчас мы ничего не решим. Надо думать, что делать с Томилиным. Как я понял, на нашу сторону переходить он не собирается, — урезонил друзей Изотов

—Не собираюсь. Ваши дни сочтены. Подходят части Красной армии. Вас разобьют. Вы навлекаете на себя беду и на свои семьи.

—Мы знаем о директивах советского правительства, в которой приказывается пройти огнем и мечом по казачьему округу. Вот возьми сам почитай. – Изотов подал Томилину вчетверо сложенную бумажку.

Директива о расказачивании 24 января1919г.                         Циркулярно, секретно. 

(Прим. Автора. Текст документа приводится без изменений). Последние события на различных фронтах в казачьих районах - наши продвижения вглубь казачьих поселений - заставляют нас дать указания партийным работникам о характере их работы при воссоздании и укреплении Советской власти в указанных районах. Необходимо, учитывая опыт года гражданской войны с казачеством, признать единственно правильным самую беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления. Никакие компромиссы, никакая половинчатость пути недопустима.

Поэтому необходимо:

1. Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе против Советской власти. К среднему казачеству необходимо применять все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям

против Советской власти.

2. Конфисковать хлеб и заставлять ссыпать все излишки в указанные пункты; это относится как к хлебу, так и ко всем

Сельскохозяйственным продуктам.

3. Принять все меры по оказанию помощи переселяющейся пришлой бедноте, организуя переселения, где это возможно.                                                     

4. Уравнять пришлых «иногородних» с казаками в земель-

ном и во всех других отношениях.

5. Провести полное разоружение, расстреливая каждого, у кого будет обнаружено оружие после срока сдачи.

6. Выдавать оружие только надежным элементам из иногородних.

7. Вооруженные отряды оставлять в казачьих станицах впредь, до установления полного порядка.

8. Всем комиссарам, назначенным в те или иные казачьи поселения, предлагается проявить максимальную твердость и неуклонно проводить настоящие указания.
ЦК постановляет провести через соответствующие советские учреждения обязательство.

 Наркомзему разработать в спешном порядке фактические меры по массовому переселению бедноты на казачьи земли.

Центральный комитет РКП.

Подписал председатель оргбюро Яков Свердлов 24 января 1919 г.

 

Томилин читал листовку и все ниже опускал голову.

—Теперь  ты понял, кому служишь? —  в голосе Изотова звучали победные нотки.

—Я слышал об этой директиве, но до этого, не читал. Только скажу я вам, что вы сами навлекли гнев властей. Зачем восставали?

У тебя солома в голове!— вскипел Островнов, они хотят всех казаков под корень, а ты их оправдываешь!

—Я не собирался ни с кем воевать, пришел домой, стал на хозяйство. Зачем меня арестовали? В чем моя вина? — Изотов смотрел в глаза Томилину.

—Разобрались бы и отпустили.

—С теми, кто остался, не бежал с нами разобрались, все в земле сырой.…  Нас, согласно, этой директивы, ждет почти поголовное уничтожение. Наш народ навлек на себя беду  тем, что  называемся казаками. У нас два пути — это борьба или смерть, — Изотов печально взглянул на Томилина, – тебя расстреляют.

—Если я перейду к вам, расстреляют красные и согласно этой бумажки,   доберутся до  семьи. Так хоть совесть будет чиста.

На рассвете следующего дня  Томилина расстреляли.                   

 

***

Одиннадцатого июня к мятежникам подошла Донская армия Деникина, в которую влились повстанческие силы. Несмотря на объединение, между казачьими и белыми войсками не было взаимопонимания.  Казаки не хотели уходить от родных куреней, чем нередко срывали выполнения приказов белых генералов.  Казачество раскалывалось на части.  Поддавшись на посулы, несколько казачьих полков, открыв повстанческий фронт, перешло на сторону красных.

Разгром Добровольческой армии, с которой отходили  непримиримые казачьи части, стал делом времени.  Не выдержав напора красных, армия Деникина бежала в Крым. 

Дороги забиты  подводами с военной амуницией, снарядными и патронными ящиками, людьми в военной форме.  Возникают потасовки иногда со стрельбой.  Вместе с армией бегут от большевиков богатые люди, женщины и даже дети.  Вперемешку с войсками, идут в отступ казаки,  с семьями, скотом и скарбом.  Все прилегающие села забиты постояльцами. Среди этого скорбного потока гуляет тиф и смерть. На пути в Крым  нет армейского порядка, в частях  прав тот, у кого больше силы.  Изотов со своей сотней и прибившимися к ним казаками  отступает в общей массе.

—Послушай, Никанор Прохорович, а не дать ли нам деру из этой каши. Уйдем, отсидимся, отлежимся, а когда все утрясется, заберем семьи и уедем к черту, —  Островнов смотрел на друга и командира с надеждой.

—Вот именно к черту. Нас нигде, никто не ждет. Угодим в лапы красных карателей, а там сам знаешь суд короткий.

—А что ждет нас там за Перекопом?

—Вдруг  да задержим красных, говорят там  укрепления можно сделать неприступными.

—А я вот, что тебе скажу: “Не удержался за гриву, за хвост не удержишься”.

Через два дня  Островнов и еще двенадцать дезертиров были повешены. А Изотов получил ранение в руку. Пуля попала в кисть, перерезав сухожилия. Правой рукой ни стрелять, ни владеть шашкой он уже не мог. По причине ранения сотник Изотов был откомандирован в штаб генерал-лейтенанта Ф.Ф. Абрамова,  для координации войск 13-й, 34-й дивизиями и  войском донских казаков.

Островнов был прав, не удержались войска Врангеля в Крыму.  У Изотова сложилось впечатление, что фронт держали только для того, чтобы успеть погрузиться на пароходы. Никанор Изотов, отбыл со штабом армии на одном из отходящих кораблей.

Шли годы, душа донского казака Никанора Изотова, привыкшая к степному простору, томилась на чужбине в тоске.   Узнав об амнистии, объявленной советами и о «Союзе возвращения на Родину»,  он решился ехать домой, на Дон.  Несколько раз перечитывал газеты, с  рассказами людей, которые вернулись на Родину и там счастливы.  Его отговаривали  односумы, уверяя его в том, что это приманка.

 Последний номер газеты принес страшную весть: в России жесточайший голод,  на  его родном Дону люди умирают от истощения.  Это известие окончательно склонило его к возвращению на Родину.

—Там моя семья умирает от голода, а я здесь на постылой чужбине. Что я здесь делаю? Что я здесь делаю? Что я здесь делаю?  — непрерывно стучало в висках.

 

***

Вокзал города Ростова-на-Дону.  Нет, не так казак Изотов представлял встречу с Родиной: « Люди выглядят хмурыми и даже угрюмыми, но  воздух наш, и строения наши, и все говорят по-русски». Первой мыслью было пойти к Дону, поклониться ему, посидеть на берегу и смотреть на его  бегущие волны. Опустить в воду ладони и ощутить себя воедино со своей землей, на родной стороне. Изотов спросил проходящего мимо мужчину:

—Скажите, Бога ради, далеко ли до Дона?

—Нет, он  рядом, всего-то несколько сот метров! — мужчина показал направление, куда следовало идти.

—Спаси вас Христос!

Мужчина удивленно глянул на Изотова, видимо, он не привык к такой форме благодарности и пошел своей дорогой.  Никанор некоторое время стоял, чтобы унять волнение, затем шагнул по направлению к Дону.

—Гражданин Изотов?— перед Никанором стоял человек в военной форме.

—Да, я Изотов.

—Ваши документы.

 Военный внимательно посмотрел заграничный паспорт.

—Следуйте за мной!

В небольшой  комнатушке, куда привели Изотова, стоял стол и два стула. Человек  в форме с нашивками на петлицах  указал на стул и пригласил сесть:

—С какой целью прибыли в страну Советов?

—Я приехал домой, к жене, и сыну. Не знаю, живы ли они.

—Что побудило вас вернуться на Родину?

—Я же сказал, что  приехал домой к своей семье.

—Чем же не понравилась вам заграница?

— Там нет Дона, нет степи, там не пустишь наметом коня, навстречу рассвету, там люди не наши….

—Какой разведкой были завербованы? – резким голосом следователь прервал Изотова.

—Я не понял.

—Повторяю. На какую разведку ты работаешь? – человек в форме в упор смотрел на арестанта.

—Никто меня не вербовал, я приехал, по объявленной правительством СССР амнистии  домой.

—Дежурный, в камеру его, пусть подумает, освежит свои воспоминания, особенно о расстреле станичного совета.

 

***

Узники камеры,  несколько секунд  сохраняли тишину. Каждый  переживал свою судьбу вместе с  Куриловым  и Изотовым. Что ждет их впереди?

 

 

 

***

Курилова привели на допрос. Он вошел в тесную, комнатку. Лампа, стоящая на столе, сияла электрическим солнцем, светила прямо в лицо арестанту. После темных коридоров, она слепила и будто  просвечивала насквозь. Наконец Курилов смог разглядеть стул, стоящий у стола. Казалось, что в комнатушке нет никого, но повелительный голос приказал садиться.  Этот голос он где-то слышал, но где. Курилов попытался проникнуть взглядом сквозь яркий свет лампы, но увидеть лица следователя не удалось.

—Фамилия, имя, отчество.

—Курилов Карп Николаевич.

— Ты знаешь, в чем тебя обвиняют?

—Да, знаю.

Курилов пытался вспомнить: —  Чей, чей же это голос? Вспомнил! Это голос следователя, который меня допрашивал еще в юности, после схватки с калмыками.

—Так в чем же? – прервал размышления арестованного голос.

—В разбазаривании семенного фонда колхоза.

«Нет, это не тот следователь, тот был обходителен. Называл на Вы. Нет, это не он. Кто же передо мной?» — мысли мучительно метнулись в прошлое, но Карпо не находил ответа.

—Признаешь свою вину?

—Да, признаю.

—Сколько, кому, чего продали?

—Я ничего никому не продавал, я спасал своих колхозников от неминуемой смерти.

—Но люди все же умерли.

—Да умерли, они на моей совести. Сожалею, что не решился спасать людей раньше.

—Как я понимаю, ты не раскаиваешься о содеянном.

—Нет, не раскаиваюсь.

—Ты говоришь, что ничего не продавал, не утаивал, а вот мещанин Сабитов показал, что ты был кулаком. Батраки работали на тебя в поле, строили дом. А ты катался на тройке белых лошадей. Было такое?

—Да было, но я….

—Так и запишем, “было”.   Я поверить не  могу, чтобы кулак - мироед вдруг стал сердечно заботиться о своих батраках. 

—Я к твоему сведению еще и большевик с царских времен.

Мысль билась в голове испуганной птицей: « Кто это? Где я слышал этот голос?»

—Знаю, знаю, что ты вышел из партии в угоду кулацким прибылям. Знаю, что ты был еще и охфицером царской армии. Какой ты большевик, если верой и правдой служил царю и имеешь его награды?!

Произнесенное слово охфицер сразу воскресило в сознании Курилова образ секретаря сельской ячейки Корякина.

—Корякин, это ты? Да это ты! Я воевал за отечество и горд этим. А ты сказался чахоточным, сидел в тылу и прикидывался большевиком. Кто ты Корякин, трус, предатель или.…  Ах, да, ты теперь следователь.

Курилова раздражала лампа. Он встал рывком,  отвернул ее. Так получилось, что стала она светить в лицо следователя. Тот зажмурился от неожиданности и  испуганно закричал.

—Охрана, на меня нападение.

Били долго с усердием. Корякин пританцовывал и с преддыхом просил: — Еще ему, еще….

Курилова волоком втащили в камеру, где его сокамерники заботливо уложили и помогали справиться с побоями.

Через два дня его опять повели на допрос. На этот раз  Корякин не прятался за лампу, наоборот, он всячески демонстрировал презрение и свое несомненное превосходство.  Он смотрел на Курилова, как на муху, которую он может  раздавить.

—Ну, что поумнел? Или еще поучить?

—Я еще могу поумнеть, а вот ты никогда.

—Я все понял, образование тебе я продолжу, но потом, когда ты мне все расскажешь.

—Я все сказал. Добавить больше нечего.

—Так уж и нечего? А убийство Сабитова?

—Я его не убивал.

—Вполне допускаю, ты не убивал, это сделали другие. По твоему приказу.

—Никаких приказов я не давал.

—Ты напрасно упорствуешь! Твои дружки Панин и Коршунов во всем сознались.

—Если они сознались, то, причем здесь я?

—Они сказали, что приказ им отдал ты.

—Если они так сказали, то пусть повторят это мне в глаза.

—Здесь команды отдаю я. Сейчас вызову охрану, которые  будут бить тебя до тех пор, пока ты чистосердечно  сознаешься.  Так  что лучше признаться, без всяких избиений.  Поверь мне-это будет неприятно. А признание тебе зачтется судом.

—А кто же в прошлый раз просил, чтобы меня били еще и еще? Нет, тебе верить никак нельзя, —     зачтется судом, —  иронично продолжил  Курилов, — тебе надо выслужиться, а на мою жизнь тебе наплевать. Чем больше грехов ты найдешь в ней, тем выше взлетишь.

—Интересно тебя послушать, но в убийстве тебе придется сознаться.

—Я, к убийству Сабитова не имею никакого отношения.

—Не хочешь сознаваться! Не надо. Я все расскажу за тебя! Тебе останется подписать бумагу.

—Интересно будет послушать.

—Итак, ты узнал, что Сабитову стали известны методы растаскивания семян. Поэтому ты приказал своим подельникам его ликвидировать. Все так или я не прав?

—Не прав. Я совершенно не знал, что Сабитов в селе.

—Но это не все, что подвигло тебя лишить жизни своего соперника.

—Какого соперника?

—Мне известно, вы не поделили в свое время  девушку. Сабитов ее у тебя увел. Теперь ты ему, наконец, отомстил.

—Было такое, но если бы я хотел ему отомстить, то я мог бы это сделать значительно раньше.  В военные годы, этого никто бы и не заметил.

—Ты ему даже простил то,... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6