Ярая (маленькая повесть)

      Глава 1

      Ярая родилась третьей, после двух братьев. Следом за ней родились ещё две  сестрёнки. Было это 23 октября.

      Семья в полном составе сидела на кухне и решала важную задачу: заводить или не заводить собаку.

      Мнения почти разделились: бабушка и невестка были категорически «против», а сын, внук и внучка – «за». Попугай Иннокентий  слабохарактерно «воздерживался».

      Аргументы с обеих сторон были убийственны.

      - Ты для меня, что ли, сынок, псину покупаешь? – повысила голос бабушка, Александра Дмитриевна. – Так мне и так возни с твоей скотиной хватает! – кивнула она на раскрытую попугайную клетку.  Кешка, весело щебетавший до этого на люстре, испуганно замолчал, затем подлетел на её плечо и яростно начал играться  с серёжкой в её ухе. – Уйди, окаянный, - дунула бабуля  на него. Попугай, обидчиво чирикая, улетел к клетке, нервно принялся  вышагивать по стенкам. – И мусор, и перья!.. Весь пол засыпал! Пылесосить не перестаю.  А собаку заведёте? Умчитесь на работу, а она опять на мне: выгуливай, корми, чеши. Нет, мил сынок, не надо мне такого «счастья» на старости лет. Выработала я своё, отдыхать пора. И эти… - кивнула на внучат. – Ишь, чего выдумал: за два голоса!.. Школу пусть закончат, электоратом станут, тогда уж… За один «голос» пусть оба идут! И то много!

      Семья улыбалась. С бабулей было легко и весело. Жизнь, проведённая в стройотрядах, в обучении старшеклассников науки под названием «физика», а после – на НИИтовской работе на «оборонку»  - эта жизнь  научила её мудрой и простой  философии  и «невыносимой легкости бытия»:  всё будет хорошо и справедливо. Если постараться. И не ныть. И Александра Дмитриевна старалась вовсю.

      Не доросший «электорат» шестнадцати и девяти лет терпеливо ждал вердикта родителей.

      - Я тоже «против»! – подняла руку невестка Елизавета. – Действительно: всё на бабушке  будет! И ты, Сашка, не возражай! – отмахнулась она от мужа. – Ты даже клетку у Иннокентия ни разу не чистил! А, ведь, сам покупал! «На, мама,  подарочек на день рождения!»

      - Брось, Лиз! – Муж поднялся, подсмыкнул трико, стал  мерить шагами огромную кухню. – «Не чистил, не чистил… уборка… в тягость…».  Я ей собеседника   на весь день приобрёл, а вы!.. Вот, спроси у него, кого он больше всех любит? Вот спроси! Кеша!      

      Все замерли. Попугай склонил голову, покосился одним глазом на аудиторию.

      - Сандра! Ура! – произнёс он громко.

      - Вот видите! – с напором воскликнул Александр. – Я же…

      - Сашка - дурак, - перебил его Кешка.

      Все прыснули.

      - Как он прав! – умиленно сказала бабуля.

      - Ну, мать, не ожидал я от тебя такого, -  покраснел  сын.

      - Ты-то здесь причём? Он про другого Сашку, - беспечно ответила та. – Про  Керенского  да про Пинигина.

      - Это кто такие? – опешил сын.

      - Да один  Россию профукал, другой – меня в юности. Ну, не дураки ли?

      - И чему ты его ещё обучила? Надеюсь, всё прилично?

      - А то! Тактичный. Прилюдно – ни разу! Ты же не слышал? Во-от! Как-никак, а я кандидат наук…

      - Балабола ты, бабуля, а не кандидат. Увела разговор в сторону.

      - А у нас без этого  и кандидатскую  не защитишь.

      - И щенка не купишь… - вставил, наконец-то, внук Пашка.

      Бабуля посмотрела на него сурово.

      - Ты, мелкий, пока меня в этом не убедил.

      - Ах, так тебя убеждать надо?! - Внук поднялся с дивана,  двухметровой «мелочью»  завис над ней. - И каким образом? Материально? Или духовно?

       Та смело, как комсорг  на собрании, вздернула подбородок.

      - А совместить нельзя?

      - Можно! Первое, - стал загибать пальцы внук. – Приплод щенков. Эт тебе, бабуля, такие тыщи!..

      - Господи! Так еще и со щенками возиться?!

      - Баб, да это годика через два-три!

      - Угу. Или осел сдохнет, или бабуля умрёт…

      - Ну, чего ты?.. Правнуков же ещё поднять хотела, в люди вывести. Заодно уж и со щенками… Помирать она собралась…

      - Ладно, продолжай.

      - А чего продолжать? Безбедную старость мы тебе щенками  обеспечили… года на два…

      - Ты о духовном давай…

      - Еще один собеседник появится! На троих-то веселее день коротать. В общество  «Защитников животных» вступишь. Не век же тебе с «жириновцами» да «болотниками» собачиться! А здесь – благороднейшее дело! Забота о братьях меньших! Их-то кто защитит? Маленькие, пушистые, беззащитные… Вот у твоих «жириновцев» сколько последователей? А у этих…

      - Не цитируй мне классику, я ещё из ума не выжила.

      - Хорошо. Далее: благодарность и поклон тебе…

      - Низкий поклон, - тихонько подсказал отец.

      - …низкий поклон тебе от детей и внуков за радость. Чего же  ещё-то больше? Видеть каждый день ясные чистые благодарные глаза потомков и ощущать…

      - Блудослов, - прервала его бабуля. – Вылитый папаня. Ранетка от ранетки недалеко… - Помолчала. Пожевала губами. – Как хоть назовём?

      - Мам, там уже есть кличка. Положено так у этих кинологов, определенная буква в определённый период. А они на эту букву имена придумывают и в метрики записывают.

      - В родословную, - поправила его мать. – Что уж я, совсем тёмная? Ну, и как нашего назвали? Или нашу?

      - Нашу. Кличка «Ярая». Но это в документе! А так – хоть «Дульсинеей» зови, без разницы!

      - Ну, зачем же так нашу малышку обижать? Ярая – пусть Ярая и будет.

      - А я Яркой буду звать! – наконец-то ворвалась в разговор внучка Дашка, долго тянувшая руку вверх, прося слово. –Яркой, Яркой!

      - Александра Дмитриевна, как же так… Мы же с вами договаривались,  - растерянно проговорила невестка. – Ведь это же… Бардачище будет… Содом с Гоморрой…

      - Ну, началось!  У тебя, Лиз, никакой гибкости в принятии решений! Видишь, массы ратуют за защиту животных, а ты!.. В разрез, Лизавета, идешь, в разрез! И шубейка у тебя из нутрии!  Не стыдно? Синтетическую приобрести не могли? Да чего я… - махнула  сокрушенно бабуля. – Это ж всё от воспитания зависит, а здесь… понаехали… (Лиза была пришлой, или как говорила порой Александра Дмитриевна: «приблудной», из Москвы).  Все люди, как люди, простые, посконные: Шурка, Кешка, Сашка, Пашка, Дашка, Ярка…  Одна эта выпендривается, - Александра Дмитриевна будто напрочь забыла о высшем образовании и кандидатской. – Что ты! «ЕЛИЗАВЕТА»! – врастяжку и с сарказмом произнесла бабушка. –  Одна против линии партии! Смотри, Лиз, не возьмут тебя в светлое будущее! Так, со своими уклонами и останешься!

      Домашние с радостным  молчанием  внимали бабуле, даже невестка. Чувствовалось, что щенок попадает в надежные, хоть и иссохшие от старости и работы руки.

      Глава  2

      Бабуля держала оборону по всему фронту. Но фронт был растянут, и резервов на всё не хватало: то на юго-западном направлении  прорыв  в  спальне на обоях и шторах, то на кухонном направлении  кольцо обозначилось на линолеуме после принятия пищи, то диверсии на коммуникациях – разобранные плинтуса  и перерезанные собачьей «мясорубкой» провода бытовой техники.

      К вечеру подтягивались резервы и запасные полки. Но и те, потрепанные на своих школьных и рабочих  рокадных участках, были измотаны донельзя. К тому же их, еще на подступах,  в прихожей  встречали  радостные лапы и зубки  свежего неугомонного противника, рвали в клочья колготки, шнурки, пакеты.

Не помогали ни игрушки, ни прогулки. Индифферентно молчащий на тумбочке айфон  был как-то интересней. А про телевизионные пульты и туфли на высоком каблуке и говорить нечего!

      Закончились «бои» как-то разом, месяцев через пять.

      Вечером пришли домашние и поразились: Ярка, пушистая, расчесанная, но смиренная и пришибленная, как парламентарий при подписании капитуляции, - сидела скромно у дивана и радость свою проявляла лишь вилянием хвоста.

      - Мам, чего это с ней? Аптечку нашла? Успокоительного нажралась?

      - Нет, - бабуля закончила с мытьем посуды, тщательно вытерла руки. – Обучаться сегодня начали. Команду «нельзя» и «сидеть». По интернету.

      - Баб, а ты и команду «молчать» тренировала? Она чего-то сегодня и слова не сказала.

      - А чего языком попусту молоть? Ужинать давайте садиться. Лиз, накрывай, я пока Ярку покормлю. Ты, кстати, видел, хозяин, что у нее пятно светлое на груди появилось? Слева. И на языке черное родимое пятно…

      - Видел.

      - Чего меченную такую взяли? ГОСТовскую выбрать не могли, что ли? Вечно тебе нелеквид подсовывают. В кого ты такой уродился?!

      Она насыпала меркой корм в собачью чашку, поставила рядом с ее лежанкой.

      - Кушать, Ярая, - подала она команду влюблённым голосом.

      Та, опрокинув по пути стул, вихрем понеслась к еде. Александра Дмитриевна с торжествующим видом оглянулась на домашних. Те чинно  и смиренно сидя за столом, сглатывали слюни и ждали повторной команды.

      - Да ладно, вы… - засмущалась бабуля. – Жрите. Проголодались, поди?.. У меня сегодня  бешамель  на удивление вкусно получился, - с хорошо проставленным прононсом произнесла она. – Бон аппети.

      - Маман, - катясь по наклонной французской плоскости рискнул минут через пять спросить сытый Сашка.  И почему-то на «вы». – А чем вы такой обедиенции добились?

      - Сашка, лапоть! Сколько раз я тебе говорила: «Учи наизусть первую страницу «Войны и мира», а?! Твоя «обедиенция», то бишь «послушание» -на испанском!  Господи, - вздохнула мать, хотя и не верила в бога. Она, правда, и в теорию эволюции не верила, твердо стоя на том, что от обезьян произошли лишь лодыри, тунеядцы да представители богемы в широком понимании этого слова. Остальные… просто произошли. И всё! И точка!!! - Какая у тебя каша в голове! Козырнуть захотелось, а всё впросак…

      - Мама, чего ты с псиной сделала? – на человеческом уже языке прервал сын ее сентенции.

      - Условный рефлекс выработала! – немного хвастливо ответила та. -  Кружку с водой – на тумбочку. К нему ниткой разбитый мобильник привязала. К другим кружкам – тапки, колготки, вон, Дашкины, Пашкины очки… Всё! Через два часа собака мокрая, тихая и послушная. Я потом только осколки подмела, лужи подтёрла да её феном просушила – и всё!

      Так, малой кровью, бабуля достигла победы  на всех фронтах.

                                              .     .     .

      - Лиза, а давай-ка во-он в тот лесок… Чует моё сердечко: все грибы там.

      Елизавета, с напряженным лицом водителя, получившего права пару дней назад, повернула по едва заметной колее. Ярая недовольно заворочалась на заднем сиденье, чихнула от пыли.  Следом за ними повернул и «нива» с остальным семейством. Остановились на окраине, на поляне.

      - Мам, ну чего сюда припёрлись? Километра через два коренной лес стоит, а мы сюда, в пролесок какой-то… - забрюзжал Александр.

      - Ничего, Саш, прогуляемся. Заодно и позавтракаем.

      Ребятишки дружно накрывали импровизированный стол. Ярая, прижав уши и ничего не видя вокруг, носилась кругами по периметру поляны.

      - Вот счастье-то у ребёнка!.. Первый раз на воле! Ярая, кушать!

      Но та даже не отреагировала на любимую команду и к столу приплелась лишь к окончанию завтрака. Напилась из чашки и, тяжело дыша, завалилась на бок.

      - Ну, и какая из неё помощница? – полным ртом пробубнил Александр. – Не то, что трюфеля – подберёзовиков не сыщет.

      - Ничего, - успокоила сына Александра Дмитриевна. – Ты и один с трюфелями справишься.

      Внуки дружно хихикнули. Отец строго на них посмотрел, но вдруг закашлялся, поперхнувшись.

      - Видишь? Я права! Сам, поросёнок, с трюфелями справишься. И не смей больше унижать Ярую! Она – дама! Не потерплю!

      Собака продолжала тяжело дышать и очумелыми непонимающими глазами косилась на смеющихся людей. 

      - Ну, что, молодежь, по коням? – бабуля бросила Ярке недоеденную печенюшку, поднялась тяжело. – Если что – кричите, рядом все…

      Разбрелись в разные стороны, внимательно пялясь под ноги и взрыхляя бугорки палой листвы. Ярка продолжала носиться от одного грибника к другому, внимательно нюхала развороченный теми дёрн, облаивала потревоженных галок и ворон.

      Александр остановился, закурил. Закрыл глаза и поднял лицо к неяркому солнцу. Блаженно улыбнулся неведомо чему, вздохнул полной грудью: - Э-эх!.. – Пусто было в голове и радостно-радостно на сердце!

      Подбежала Ярая.  Уселась, тяжело дыша, и свесила язык в сторону.

      - Тявкало ты немецкое, - Сашка ласково потрепал её по затылку. – Гуляй, гуляй, не скоро ещё такое испытаешь.

      Вдали кто-то аукнул, и Ярая бросилась на голос.

      - Пап, - дочка маячила метрах в тридцати. – Как у тебя?

      - Да никак! Два  подберёзовика всего. А у тебя?

      - А я груздь нашла! – похвасталась та.

      - Молодчина! Сейчас этот лесок пройдём и следующий обшарим. Хотя… Я ж говорил: в коренной ехать надо.

      Так, за разговором вышли на окраину.  Немного погодя подтянулись и остальные. У всех было по паре-тройке грибов.

      - Ну! Говорил же я… - опять принялся бурчать Александр.

      - Стоп! – прервала его Александра Дмитриевна. – Ярая где?

      Заозирались.

      - Где Ярая?!!

      А Ярая в это время во всю  прыть мчалась по полю. А перед ней, высоко взбрыкивая задними лапами, мчался зигзагами заяц.

      - Ярка!!! Ярая!!! – кричали встревоженно люди на опушке. Собака не слышала их. Охотничий инстинкт затмил разум.

      - Сашка! Давай за машиной! Бегом! Да брось ты своё ведро! – командовала в это время Александра Дмитриевна. – И ори, пока бежишь! Может, в лесу где или у машины ждёт!..

      Сын скрылся за деревьями. А она, почему-то часто мигая, тяжело присела на перевёрнутое ведро, устало положила руки на колени. Ладони дрожали. И не хотелось ни шутить, ни командовать. Хотелось молиться. И плакать.

      Ярая все никак не могла поймать живую игрушку, маячившую перед ней. Заяц был непредсказуем. Кажется, вот-вот окажется в клыках, а он исчезал, резко скакнув в сторону. Силы таяли. Если бы заяц исчез совсем или вдруг оказался далеко впереди, то она бы остановилась. Но он был рядом, будто нарочно дразнил её. И Ярая рвалась за ним.

      Она даже не успела испугаться, когда луговая трава перед ней внезапно кончилась и разверзлась пустота. И она, взвизгнув по щенячьи, рухнула в эту пустоту с обрыва.

      ГЛАВА   3

      Александр долго не мог уснуть в эту ночь

      Они приехали домой уже часов в восемь вечера. Обошли, объехали все окружные леса; проехались вдоль реки; порасспрашивали людей в двух близлежащих деревеньках.

      Тщетно. Никто не видел Ярую.

      Дома в полном молчании поужинали, отправили вконец потерянную бабулю с дочкой спать, сына – учить уроки, а сами сидели без света на кухне, курили беспрерывно и негромко переговаривались.

      - Я завтра на телевидение и по радио объявление дам о пропаже. Найдёшь фотографию?

      Сашка кивнул.

      - Не забудь про вознаграждение… А я в деревеньки снова съезжу. Может, что-нибудь… - он не окончил, отвернулся к окну.

      - Тебе же на работу…

      - Отпрошусь. Отгулы возьму. Начальник поймёт.

      И опять надолго замолчали. Заходил несколько раз Пашка за кофе и бутербродами и молча исчезал.

      - Лиз, ты иди спать, поздно уже. Я тоже скоро приду.

      Жена ушла. А Александр, так и не включая свет, придвинулся к окну и продолжал смотреть на исчезающую в сумерках улицу.  

      Он никогда не думал, что может так сильно привязаться к собаке. Ну, бегает живая игрушка под ногами, ну, ласкается…Не ребёнок же, не человек, а, вот, смотри ты…

      Он стал с ней заниматься сразу после бабулиного водного тренинга с чашками. Понял: еще немного – Ярая останется послушной испуганной заикой.

      Трижды в неделю вечерами они ездили на дрессировки к опытному кинологу, тренировались, обучались послушанию.

      Ярая менялась на глазах.

      Его поразило, что почти все занятия проходили  через доброту и ласку. Почему-то раньше казалось, что послушание приходит через боль и строгость, а здесь… У него шелушилась кожа на ладонях, потому что всю дневную пайку он скармливал собаке с рук. А она, семеня рядом, постоянно принюхивалась и тянулась к этим родным вкусным ладоням и преданно поглядывала снизу на Сашку.

      Он потянулся за сигаретой, да так и не прикурил её: держал в пальцах и мял, мял… Вспомнилось некстати, что не только из-за матери он начал заниматься с Ярой.

      Они ужинали тогда всей семьей, а Ярка носилась по комнатам. А затем прибежала, волоча  за собой истерзанный сапог жены.

      - С ней надо что-то делать, Сашка! Это невыносимо, невозможно!.. –  истерично выговорила тогда за столом Елизавета. – Она – как бешенная! Её на воспитание отдать надо, специалисту какому-нибудь!

      - Какое, к черту, воспитание… - буркнул он, вставая. Поддернул трико. – Кому она такая, безголовая, нужна?! На живодорню! Или укольчик  усыпляющий сделать!.. – Подхватил на руки Ярку и вышел, хлопнув дверью.

      - Чокнуться с твоей собакой можно, - испуганно прошептала ему вслед жена. И дети, и мать тоже испуганно молчали. Всех поразила неожиданная реакция Александра.

      А он, оказывается, просто начал любить свою шестимесячную Ярку, как до этого своих детей. И услышать такое от жены!..  Нет, хорошо, что он тогда сдержался и не послал её при всех прилюдно…

      Они тогда же, вечером, укатили вдвоём с собакой на дачу, от всех подальше: успокоиться, обдумать всё.

      Стоял аномально жаркий конец апреля. Деревья уже плотно покрылись листвой. Зацвели вишня и слива. Появились первые комары. Почему-то пахло морем, хотя Александр никогда на нём не был и не знал, как оно пахнет. Но пахло точно им и ни чем больше!

      Они сидели на веранде. Ярая грызла презентованную  Сашкой косточку, а тот медленно и уверенно напивался, ведя разумный, хотя и бессвязный диалог сам с собой. Шорты после осенне-зимнего безделья немного жали. Он расстегнул пуговицу, налил в стопку.

      - Вот ты мне скажи, как она так может, а? Ведь ребёнок, а она – «отдать»!.. Какого хрена тогда  удочеряла? Ведь сообща же решали! «Бешенная, бешенная»… Да ребёнок просто… «Бешенная»…

      Это он говорил уже Ярке. Рука с полной рюмкой жестикулировала, принимая участие в разговоре, и из рюмки немного плескалось на стол. Сашка машинально стёр влагу рукавом, выпил, наконец.

      - А я вижу: ты слушаешь меня. Вминя… внимаешь… - пробубнил он, закусывая солёным огурцом. – Только пока ещё не понимаешь. Ничего, Ярка, насобачимся, будем понимать. Нет, но как хорошо, что я её не послал!  От стыдобушка-то перед детьми была!  Да и перед маманей… И, вот, заметь: все ж про-мол-чали! Все! – Он покачал указательным пальцем. – Не правильно это. Значит, все согласны с ней были! Все тебя сдать хотят!

      Ярая грызала мосол, не обращая внимания на хозяина. Она, всё-таки, без оглядки  ещё ему не доверяла. Ей периодически  чудилось, что он заговаривает ей зубки и готов тайком присвоить себе её любимый мячик или игрушку. Или, как сейчас вкуснейшую косточку. И она пыталась скорее с ней расправиться.

      А Сашка продолжал свой «плач Ярославны».

      - Что ж мы с тобой делать, родная, будем? Пока воспитуешься – нас поедом съедят. Без перца и соли. И счет нам выставят за… за попорченное  имущество. – Ему снова попалась на глаза рюмка. Он снова налил. – Я ж помню, как ты на меня сегодня смотрела, там, на кухне: «Что вы, дескать, делаете, за что? Я ж вам сапог принесла, вместе поиграем…» Эх, простота ты моя щенячья… дурында… - его качнуло сидя. – Ты закусывай, Александр, закусывай… Не ровен час, запьянеешь…

      Как он уснул в этот вечер – он не помнит.

      Проснулся оттого, что Ярая, встав передними  лапами на диван, вылизывала ему лицо.

      Он с трудом открыл глаза. Комната казалась ослепительно светлой, как операционная.

      - День уже, - безразлично и тоскливо подумал он. Отчего-то было ужасно холодно, как в морозильной камере. Ярка перестала ласкаться и настороженно на него смотрела. – Иди, родная, сейчас я… - Но сам еще лежал минут пять, не в силах подняться. Второй раз в жизни напился до такого состояния. Первый – это когда позвонил в роддом и ему сказали, что родился сын. И, вот, сейчас… Но тогда это было от великой радости, а сейчас, леший его поймёт, от чего?.. Слова жонкины, видите ли, его покоробили…

      Он с трудом сел, охнул от боли в висках. Посмотрел в окно – и ничего не увидел. Стекла казались замороженными. Он закрыл глаза.

      - Сколько же я выпил вчера? Почему такие глюки?

      А собака за стенкой продолжала свою деятельность:  шумела, стучала чем-то, повизгивала.

      Он вновь разлепил веки, упершись взглядом на обнаженные, с гусиной кожей ноги. И заметил, как изо рта вырывается пар. Встал, прошел, шатаясь, в прихожую с печкой и лестницей на второй этаж. Ярая, не обращая на него внимания, волокла с улицы громадное полено. Уже третье по счёту.

      - Ты чего? – глупо буркнул он. – Печку топить собралась? – И, содрогаясь от холода, чуть ли не бегом вернулся обратно, начал лихорадочно одеваться: жуть, как захотелось в уборную.

      Дверь на улицу была приоткрыта как раз на толщину собачьего крупа.

      - Вот нажрался! Даже дверь не запер! Вот и мерзну!

      Он с ходу двинул её плечом, и чуть было не разбил себе нос: дверь не поддалась. Он упёрся в неё плечом и по миллиметрам раскрыл до половины, сдвинув сугроб в сторону. Выбрался на веранду.

      Всё вокруг было занесено снегом. И неистовал ветер, наметая причудливые снежные барханы до середины окон.

      - Ё-моё! – изумленно прошептал Сашка, позабыв про туалет. – Ё-моё!..

      На девственном снегу ещё виднелись почти мгновенно заметаемые собачьи следы к дровням у бани.

      Сашка шагнул с крыльца и провалился  в сугроб выше колен. Резво вскочил обратно без левого тапочка  и оправлялся уже по исконно русскому: с крыльца. Заскочил в выстуженный до омерзения дом, кое-как дрожащими пальцами достал сигарету и закурил.

      - Чего делать, чего делать? – металось лихорадочно в голове. – Печка, печка первым делом!..

      Самым большим ножом настругал из полена лучины для растопки, запалил печь. Потом вдруг вспомнил что-то, залез в холодильник и налил водки в стакан; выпил, закашлялся натужно, чуть ли не до потери памяти. Ярка испуганно дрожала в стороне, ждала конца его агонии. Откашлялся, утер выступившие слёзы и понял: холодильник не работает. Щелкнул выключателем. Электричества не было. Становилось совсем весело. Вновь полез в холодильник. Три банки тушенки. Одна банка консервы в томате. Кулёк с сухарями, полбулки хлеба. Так, что ещё? Чай, сахар, полторы бутылки водки.  Эт накой я вчера столько накупил?  Разовая порция собачьего корма на сегодняшнее утро. Кстати, сколько времени? Достал сотовый телефон. Мёртвый! Перемёрз или аккумулятор сел.  Положил его рядом с уже тёплой печкой: отогреваться.

      Теперь сапоги. И шапочка, а то без головы останешься. И вода  Ярке. Хотя… снегом обойдётся. И чайник! Чай, обязательно горячий! И лопату бы найти в этой круговерти, тропинку до толчка проделать… И можно сутки, до утра,  до завтрева  потерпеть. Глядишь, и растает к утру. И домой двинемся, танки грязи не боятся, да, Ярая?

      Сашка натянул трико поверх сапог, надел куртку и двинулся на поиски лопаты. На занесённую по капот машину даже не взглянул: не время.

      Лопата – сволочь оказалась под снегом  за теплицей. Он бы её так и не нашёл, если б случайно не запнулся. Через полчаса, наконец-то, добрался до уборной. На обратном пути вновь пришлось  откапывать входную дверь.

      Ярая лежала у печи в луже натаявшего снега и на звук его шагов даже не поднялась.

      Александр раскинул запорошенную одежду на вешалки, переоделся в сухое.

      - Ну, что, милая, чавкать будем?..

      Ссыпал в собачью миску остатки корма, вскрыл себе тушенку, поставил на печку разогреваться.

      - Да - а, не густо…

      Мельком глянул в Яркину чашку. Ярая, спиной почуяв его взгляд, ускорила поедание.

      - Ну-ну, не торопись, не отниму.

      Вздохнул и достал початую бутылку водки.

      Уютно трещали стылые дрова в печи. Завывало в дымоходе. Снежная крупа барабанила по стеклам, будто кто-то песок бросал горстями.

      Подсохшая и сытая Ярка устало переползла на коврик у порога в комнату и заснула.

      Сашка в нирванном состоянии  достал свечи на вечер, присел с пепельницей на коврик к собаке, выпил, закусил, закурил и тихонько-тихонько, будто разбудить кого-то боялся, затянул:

      «За окном то дождик, то опять метель.

        За окном то ветер, то опять капель.

        Занавешу окна, засвечу свечу.

        Мне не надо лета, осень не хочу…»

      Выла пурга на улице. «Мело, мело по всей земле во все пределы. Свеча горела на столе…»   Синие сумерки  вперемежку с сигаретным дымом висели в комнате. Тяжело вздыхала во сне  уставшая  собака. И тихонько пел немного опьяневший человек. Было тепло, уютно и грустно.

       - А ведь мне, дураку, повезло, - подумал Сашка. – С  моим беспамятством пьяным… да с открытой дверью… Стихия меня спасла. Ты ж, кулёма, сугробов испугалась, потому и не убежала. – Он погладил собаку. Та вздрогнул и, не просыпаясь,  вытянулась всем телом.  Александр продолжал машинально гладить. – А, может… Преданная и любишь?.. Я от людей-то такой преданности не видел… Любишь, а? – Посмотрел на щенка. Тот вздрагивал во сне и не просыпался.

      …Окурок обжег  пальцы, прервав его воспоминания. За окнами стояла ночь. Спать пора. Завтра, всё завтра…

      Боже, сделай так, что она была жива!

    ГЛАВА   4

      Александра Дмитриевна долго мялась у входа, не решаясь войти.  Как-то не по себе ей было… И колокольный звон, и редкие люди, осеняющие себя крестом и склоняющие голову.

      Солнце нещадно припекало через тёмную косынку, но она, всё-таки, дождалась, пока никого не будет, и вошла во внутрь.

      Здесь приторно пахло ладаном. Горели свечи у икон и на столиках. Было пусто; лишь у дальней иконы (отсюда и не разглядеть – какой) стоял священник в рясе и молился.

      Александра Дмитриевна растерянно огляделась. Она хорошо запомнила, что в церковь надо идти в головном уборе и креститься справа налево, а, вот, что дальше делать… И подсказать некому.

      Но тут к ней, закончив с молитвой, подошел священник.

      - Вам что-то помочь?

      Она с надеждой на него посмотрела. Молодой-то какой!.. Переодеть – как рокер будет. И как его: батюшкой называть или как?

      - Помогите, - просто попросила она. – Мне свечку поставить надо, а куда – не знаю.

      - Вам за упокой или за здравие?

      - За здравие, за здравие! И молитву, говорят, можно заказать. Тоже за здравие!

      Священник смотрел на неё пытливо и в то же время ласково.

      - Вы первый раз в церкви?

      - Первый, - отчего-то смутилась она. – Но я крещеная.

      - Вот и слава Богу.  У нас, к сожалению, киоск сегодня не работает: приболела работница. Но я вам свечку сейчас дам, во-он на тот столик поставите. – Он откуда-то из недр одеяния достал свечу и блокнотик с ручкой. – Давайте запишу имя человека. Вечером будет молитва – всех помянут.

      Александра Дмитриевна замялась, потупила взгляд.

      - Ярка, - произнесла негромко.

      - Простите, не расслышал.

      - Ярка, - повторила она громче.

      Священник недоуменно и, как показалось ей, подозрительно на неё посматривал.

      - А она точно православная?

      - Батюшка, она точно не католичка! У неё корни болгарские! – напропалую, будто в омут бросилась, врала Александра Дмитриевна.  И чувствовала, как стыд покрывает багрянцем её щеки. – У неё дед оттуда!

      - Ну, хорошо, хорошо.  – Священник пожевал губами, помолчал, но потом даже успокоительно погладил её мельком по локтю. – Запишу «Ярка». Перед Богом все едины, простит. Сорок рублей с вас.

      - Сейчас, сейчас, - она торопливо достала купюру, подала ему.

      - А вы, вот, в ящичек это опустите, - указал священник на ящик из прозрачного оргстекла. – Извините,  мне идти надо. Приходите к нам, -  сказал он напоследок. – Спаси вас Бог.

      Александра Дмитриевна наскоро перекрестилась, поклонилась и вышла из церкви. Медленно стянула косынку, медленно положила её в сумочку.

      Опять забили колокола.

      - Это что?.. Час уже прошел, как я сюда пришла? Точно, как «опиум для народа»… - подумала она растерянно и нервно. И нервировало её то, что ничего (ну, кроме, может, приторного запаха благовоний)  не покоробило, не отвратило  в этом  для неё «учреждении», как она опасалась ранее. Скорее, наоборот. Стало как-то чуть-чуть благостней на душе, спокойней, что ли... Если б ещё не её ложь…

      Звон прекратился. Она подняла голову вверх, засмотрелась на золотой крест в лазурном небе.

      - Ничего, - прошептала она. – Бог простит. И поймёт. И поможет.

      И она, уже никого не стесняясь, перекрестилась три раза и склонила голову.

                                         .     .     .

      Александр третий день подряд  колесил по этим проклятым местам. Кажется, уже все леса и пролески знакомы наизусть, все поля объезжены, весь речной берег осмотрен…  Он  несколько раз проезжал мимо того места, где собака упала с обрыва, но ничего не шевельнулось в груди. И он проезжал.

      Часто останавливался, курил, кричал «Ярка! Ярка!», клаксонил, но всё было впустую.

      Объявления, развешенные в деревнях на магазинах и заборах, уже начали желтеть под солнцем, коробиться. И ни одного оборванного листика с телефоном!

      «За вознаграждение…» машинально прочитал он и снова потянулся за сигаретой. Его уже тошнило от курева, но он упорно курил и курил.

      Можно было бы, конечно, расспросить  кого-нибудь из местных, но деревни днём в будни будто вымирали.

      И объявления, что звучали по радио и с экранов телевизоров, и интернетовские, выложенные Пашкой – ничего не помогало. Всё оказалось напрасным. Никто не откликался.

      Он выкинул окурок и поехал домой.

      Этим вечером они решили прекратить поиски.

      - Сынок, не надо больше ездить. Если жива будет – вернётся.

      - Да что она, - психанул Сашка. – голубь почтовый, что ли?! Это кошки могут возвращаться, а собака будет крутиться там, где её бросили!

      - Никто её не бросал, - спокойно ответила Александра Дмитриевна. – Она сама убежала. Будет жива – найдётся.

      - Да что ты  заладила: «будет жива, будет жива…»?! Чего ты её раньше времени хоронишь?!

      - Дурак, - коротко, но всё так же спокойно произнесла мать. – Сядь, не мельтеши.

      Но Сашка встал из-за стола и направился из кухни. В дверях остановился, оглянулся.

      - Хорошо, я дурак…  И пусть будет по вашему: я больше не поеду. Но пока вы все здесь – говорю…  всем говорю!: «Не вздумайте покупать другую собаку!»  Поняли? Всем говорю!

      Сашка вышел.

      ГЛАВА   5

      Река быстро уносила Ярую от места падения.

      В первое мгновение, погрузившись с головой под воду, она запаниковала, заработала лихорадочно лапами. Но, вынырнув, увидела вдали покрытый кустарником берег и поплыла к нему.

      Будь Ярка постарше и поопытнее, она бы отдалась воле течения и через пару минут уже была бы на берегу. Но она упорно старалась бороться с мощным потоком, захлёбываясь, теряя силы. А поток нёс и нёс её, и силы стали кончаться. Она несколько раз окуналась с головой под воду, её било о валуны, крутило в водоворотах. И когда силы, кажется, кончились совсем, лапы вдруг нащупали дно.

       Она выползла на пологую отмель, как-то нелепо – лёжа! – встряхнулась и затем долго без сил лежала в грязи, тяжело дыша и далеко высунув язык. Задние лапы сводило судорогой.

      Затем Ярая поднялась, спустилась к реке и долго и жадно лакала. Вновь встряхнулась и посмотрела по сторонам. Берег за отмелью сплошь зарос ивняком, примыкающий местами к реке. Она, не выбирая просветов, напрямую ломанулась сквозь кустарник, с трудом пробралась и выскочила на чистое.

      Вдали, за лугом, маячил лес. Ярая подняла морду и жадно принюхалась, но не уловила ни одного знакомого запаха. Затем побежала к лесу, всё дальше и дальше от родной семьи.

      Потому что это был другой берег.

      …Она до сумерек беспорядочно металась между деревьями. Поднимала морду, принюхивалась, шевеля носом.  Ночь наступала стремительно, и становилось тревожно и страшно. Как-то разом почернели тени от деревьев и кустарника, и на сером пока ещё небе появилась луна.

      Ярке очень хотелось есть. Семичасовая вечерняя кормежка уже давно прошла.

      В это время её обычно кормил хозяин. С рук, как требовал кинолог. Всю пайку. И прогуливался. А потом сидел на полу, упершись спиной на диван, и гладил, гладил, гладил… А она замирала от счастья и даже засыпала порой.

      Сейчас хозяйской ладони не было.

      Ярая остановилась. Затем подошла к ближайшей сосне и легла, свернувшись клубком. Ныли мышцы, и очень чесалась кожа.

      Она закрыла глаза и, вздрагивая, забылась минутным сном. Но уши настороженно ловили все звуки и шорохи. Ярая постоянно просыпалась, ворочалась и вновь проваливалась в дрёму. И всё время подспудно ждала ладонь Александра. А её не было.

      Детство всю ночь прощалось с ней.

                                     .     .     .

     Тоскливое потянулось у них житие в семье, особенно в первые недели.

      Александра Дмитриевна как-то враз перестала шутить и улыбаться. Машинально делала домашнюю работу, машинально  смотрела  любимые сериалы… Ни с того, ни с сего вдруг вставала посередине фильма и уходила в другую комнату: протирала пыль на чистых полках, поливала цветы, смотрела альбомы с давними фотографиями. И почти всё время молчала, не поддерживала общие разговоры. Или разговаривала сама с собой, что-то шепча под нос. Отчего-то  занялась вязанием. И стала очень заметно прихрамывать на левую ногу.

      -Саш, что с матерью? – испуганно теребила мужа Лиза. – Не тронулась бы… Из-за Ярки, да?

      - Чего ты меня-то дёргаешь? – нервничал  тот. – Иди, у неё и спроси!

      Ребятишки тоже первое время ходили потерянные какие-то, угнетённые.  Но это только первое время. Чем, видимо, юность и хороша, что страхует себя, подсовывая каждый день что-то новое, интересное, неизведанное-неиспытанное. Поневоле плохое и горькое отступает. Да и сколько его ещё будет в жизни, этого горького… На всё слезинок не хватит.

      Елизавета… То ли она не успела прирасти сердцем к собаке, то ли умела себя сдерживать, но её уклад не изменился ни на йоту. Как и настроение. Порой, особенно в первые дни после пропажи Ярки, казалось, что всё в семье держится только на ней. Она и варила, и убиралась, и говорила за всех. Наверное, так и надо было себя вести хозяйке дома.

      А, вот, Александр изменился сильно. Внешне он оставался всё таким же общительным, улыбчатым. Но иногда  вдруг замолкал, замыкался в себе и уходил к себе в комнату или на балкон. Но это ещё терпимо. А вот то, что он почти перестал бывать дома – это тревожило всех домашних.

     Сашка отговаривался тем, что на работе запарка к концу года, но Елизавета через знакомых случайно выяснила: он сам берет дополнительные смены.  А перед Новым годом он, лежа в постели с женой, вдруг сказал:

      - Лиз, я работаю в Новый год. Попросили.

      Та не вытерпела:

      - Сашка, не ври мне!  Я знаю: ты сам напросился! Зачем, Саш?! У тебя кто-то появился?

      Долго молчали.

      - Нет у меня никого, Лиза, - наконец, сказал Александр.  – Никого у меня нет… Пусто мне дома. Пройдёт это всё… Потерпи, родная. Должно пройти… Поработаю я пока. – И отвернулся

      Бывают такие времена, такие моменты, когда накатывает что- то – жить не хочется. И ведь ничего не происходит, всё по-прежнему, как и день, как и неделю, как и месяц назад… Какие-то мелкие неурядицы, дождливая или наоборот – жаркая погода…  снег… Всё, как всегда… чуть лучше, чуть хуже… А на душе – помойка и пустота. Не от чего… Даже предчувствий никаких… А жить не хочется.

      Уревелась она тогда – спасу нет. Сашка давно спал, а она ревела молча в подушку, не веря, что у него никто не появился. Что это всё из-за какой-то собаки. Ведь почти полгода прошло…

                                          .     .     .

      Прошло три недели, как Ярая заблудилась. Трудно было признать в этой исхудавшей, с грязной, свалявшейся шерстью прежнюю Ярку. За все эти дни она лишь один раз наелась досыта: вновь перед ней из травы выскочил заяц-дурак. Но теперь Ярая  не оплошала, успела его перехватить за загривок и держала, не смотря на удары задними ногами,  до тех пор, пока заяц не затих. А потом рвала его ещё теплую тушку и ела, ела… И даже не замечала, как у неё самой капает кровь из разорванного зайцем уха.

      Ночью её страшно тошнило. Желудок выворачивало наизнанку непереваренной заячьей шерстью. И днём она только пила и пила.

      А вскоре начались затяжные нудные дожди. Даже лягушки и мыши, которые спасали её до этого от голода – и те постепенно исчезли.

      Она пробовала заходить в селенья, но и это не получалось. Уже на окраинах на неё начинала тявкать какая-нибудь шавка. Ярая виляла хвостом и настороженно пыталась приблизиться, обнюхаться. Но на истошный истеричный лай с соседних дворов и улиц уже мчалась ватага разномастных псов, и Ярая позорно сбегала. Чужаков нигде не любили.

      А, вот, в последней деревне свора её нагнала, у самой кромки леса, за дорогой.

      Когда до неё дошло, что убежать не удастся – она резко развернулась и оскалилась. Каким-то звериным чутьём поняла – это смерть! Хоть дерись, хоть беги – смерть!

      И она остановилась.

      На нее налетели сразу две собаки, но помешали друг дружке, и все они, сцепившись  в  визжащий клубок, покатились по траве. Вокруг, оглушительно лая, носились остальные и пытались за что-нибудь цапнуть Ярую.

      Сколько это продолжалось – она не знает. Показалось – миг! Не больше!

      Рядом взвизгнули тормоза. Раздался отборный мат и оглушительно жахнул ружейный выстрел. Драка распалась. Стая россыпью бросилась к деревне, а Ярая – в лес.

      Мужики, вылезшие из машины, еще раз, для страховки, стрельнули в воздух, похохотали и уехали.

      Больше к селениям Ярая старалась не приближаться. Бежала, куда глаза глядят, плутала в облетающих по-осеннему  лесах и пролесках, пересекала сжатые поля, переплывала ледяные ручьи и речушки. И, останавливаясь, вытягивалась в стойку и что-то тревожно вынюхивала. Но ни разу не учуяла родных знакомых запахов. Пахло выпавшим снегом, стылостью, зимой.

      У нее очень чесалось и болело в паху, куда её укусил чудом не впавший в спячку клещ. Ярку знобило, глаза гноились, постоянно хотелось пить. Она облизывала жестким сухим языком опухшие брыли и пила, пила постоянно.  Она сейчас даже не пыталась зайти в лес, а понуро брела по обочине грунтовой дороги.

      И наступил день, когда она легла и смогла только периодически приподнимать морду. Затем опустила её на промерзшую землю и закрыла глаза. Сверху падал и падал снег. Он ложился на Ярую, будто укрывал её белым пуховым одеялом.

      Глава   6

      Кончилась  сумрачная осень. Прошла метельная зима. И пришла  затяжная тягостная весна. Постоянно дул холодный пронизывающий ветер. Небо было сплошь покрыто серыми мохнатыми облаками, из которых сыпало то мелким дождём, то снежной крупой. Сугробы – грязно-голубые, ноздреватые – всё пытались стаять, сочились мутными каплями – и не стаивали!

      Александр стоял в углу курилки,  смолил сигарету и, подшмыгивая носом, выслушивал своего начальника, а заодно и закадычного дружка Анатолия.  Тот напористо вытягивал из него обещание поехать на открытие весенней охоты на уток.

      - Сань, тебе понравится! Почти одни наши будут: Лёшка Бадыгин, Кузьмин с планового отдела, Борис Сергеевич.  Поехали! А то ты, я смотрю,  совсем  квёлый стал. Дома чего? Или заболел?

      - Да нормально дома, - вяло отбрехивался Сашка. -  Не болею я. Просто… Настроения чего-то нет, чего я поеду? Вам портить? Да и не охотился я ни разу. И ружья нет.

      - Будет тебе ружьё! На три дня всего-то!.. И две ночи… Посидим, водочки попьём, погутарим… Егерь там – мировой мужик! В баньку сходим! Хотя, это… навряд ли… не до баньки ему будет с открытием сезона… А смены я тебе внеурочные – уж извини – больше подписывать не буду. У тебя, вон, брюки спадывают, а ты опять: давай, давай, подежурю… Нет у нас сейчас аврала! Всё, сиди, отдыхай. Живот нагуливай…

      - Дурак ты, Толя,-  устало  бросил ему в ответ Сашка и вышел из курилки.

      Но на охоту  с друзьями всё-таки поехал.  Прав оказался  Толя: надо было ему развеяться. И в последнюю пятницу апреля они уже сидели на берегу озера метрах в ста от камышей, где предстояло охотиться, варили ушицу, выпивали, разговаривали.

      Егерь Иван Павлович оказался компанейским человеком. Часа в три забросил их на эту стоянку, показал охотничьи места и укатил далее по своим делам. А потом уж приехал  часов в шесть, с рыбкой, со своим самогоном и собакой, спаниелем  Бушем. Ну, и сели коротать вечерок.

      Рано-рано, еще темно было, Александр вылез из машины. Ночь, на удивление, была теплой, ласковой, но Сашка всё - равно передёрнулся от прохлады, поспешил к еле тлеющему костерку.

      Здесь, растянувшись вдоль сидений из брёвен, похрапывали Анатолий с егерем. Спаниель Буш настороженно привстал, принюхался и вновь завалился  досыпать.

      Александр разворошил костер, поставил котелок с ухой на треногу, сбоку придвинул чайник. Закурил.  Искорки нехотя взлетали в темноту, ложились остывшим пеплом на спящих, на заставленную остатками ужина клеёнку. Блестело оловом озёрное зеркало. В ивняке уже копошилась какая-то утренняя пичуга.

      На душе Сашки было легко и немножко грустно. Давно уже так не было, с начала осени. Правильно, что он приехал с ребятами. Может, успокоится сердце…

     Буш всё-таки поднялся, потянулся и зевнул.

      - Иди ко мне, кушать будем, -  поманил его Александр. Тот с готовностью просеменил к нему, уселся рядом. – Держи! –  Ложкой выловил кусок тушенки из банки. Собака недоверчиво обнюхала кусок, но съела.  Сам же почерпнул ухи, налил в кружку егерского самогона. – Что бы всё было хорошо, - подумал он и  выпил, закурил повторно и пошел на берег.

      Всё понемногу серело вокруг. Рассвет приближался.

      Александр уселся на влажную гальку и бездумно, будто в трансе, уставился на восток.

      Подошел, облизываясь, Буш. Вскарабкался к нему на ноги, растянулся во всю длину и тоже замер.

      - Чего, не спится? Кайф ловите? – заставил их вздрогнуть глухой голос не опохмелившегося егеря. Как он подошел – они даже не слышали. А тот, отойдя немного в сторонку, расстегнулся, зевнул протяжно: - Эх-хэ-хэ-хэ-хэ! – И, не прерывая оправления, продолжил: - На «номера» пора. Готов?

      - Я не пойду, - Сашка продолжал гладить опять заснувшею собаку и всё так же пялился на восток. – Я же так… за компанию приехал… Толя, вон, очень на зорьку хотел.

      - Толя твой… - Иван Павлович застегнулся. – Послал меня сейчас – и снова спит, как убитый. И остальные такие же: ни в тятю, ни в матю. Охотнички…  Поехали, чего ты?.. Поправим сейчас малость здоровье – и постреляем. Чучелки я ещё с вечера выставил.

      Александр тяжело поднялся  с Бушем на руках.

      - Нет, Палыч, не проси. Не поплыву я. Жалко мне тварь божью убивать. Не охотник я.  Я лучше здесь посижу. Выпьем сейчас – и посижу. Целую вечность восход не видел.

      - Ну, как знаешь. Жалко тебе… А шурпу – то трескать будешь, - поддел его егерь.

      - Буду, - согласился спокойно Сашка. –  Ежели подстрелишь. А сам стрелять не буду. Ты собаку с собой возьмешь?

      - А что? Понравилась? – егерь попутно потрепал Буша по загривку. – У меня их четверо в хозяйстве.

      - Богато, - Сашка подставил свою кружку. – У меня тоже собака была. Убежала в конце лета.

      - Как «убежала»? Течная, что ли, была? С кобелями?

      - Нет, - Александр пригубил из кружки, перехватил поудобнее Буша, присел к костру. – Просто убежала. Не знаю даже почему... Грибы в Сосновке собирали…

      - Взрослая?

      - Полтора года.

      - Странно, - егерь захрустел теплым солёным огурцом. – Взрослая уже… Бил, небось? Иль наоборот: муси-пуси?.. С ними так нельзя! Лучше жестко, чем сопли пускать. Что за порода-то?

      - Немка.

      - Да-а, жалко. Дорогая, поди… Да не бери ты в голову! – толкнул он смурного Сашку. – Наплюй и забудь! Новую заведёшь. У меня, вон, целая псарня была фокстерьеров, на барсуков натаскивал. Так ты не поверишь: пару-тройку за год хоронил! А калечных было – не приведи господь!

      Сашке совсем не хотелось его слушать, но он пересилил себя и спросил:

      - А сейчас?

      - Да распродал всех! Накладно. У меня сейчас Бушка да две лайки. Да перед Новым годом овчарку подобрал в лесу. Их у нас много одичалых бегает по осени. Давай ещё по одной, ага? Всё, нормально, себе наливай… А собак у нас здесь брошенных много. А чего… сады рядом… Сезон кончается – их и бросают. По весне смотришь: то там вытаивает, то там… Жрать-то нечего, только кошаков таких же, брошенных… Я и про эту-то подумал: трупак. На объезде был. Качу на снегоходе, а она у обочины валяется, свеженькая ещё.  Смотрю: шкурка, кажется, приличная. Думаю: на рукавицы или на пояс, может, что сгоношу... Начал грузить, а она шевелится. Ну, ветеринара знакомого привёз, тот ей чего-то вколол, таблетки оставил, проинструктировал…  Выходил я её, - с сожалением проговорил Палыч, даже головой помотал. – Заботу на хребтину, называется… Бешенная какая-то оказалась, дикая… Никого не подпускает, только меня со жратвой. Так и держу на цепи всё время у свинарника. А ты чего вылупился? Дурак ты, Саш. Подумал чего… Где Сосновка твоя, а где Шиманы наши… Больше сотни верст. Не заморачивайся. Я ж говорю: здесь каждый год уйма брошенных собак.

     - Да нет… это я так…

      Александр отвернулся. А ладонь продолжала гладить собаку.

      Ребят растормошили, когда шурпа  из трех подстреленных   Иваном  Павловичем уток уже была готова.

      Мрачные поначалу «охотники» понемногу оживали, начали балагурить, подсмеиваться по поводу утренней «охоты».

      - Вы, ребятушки, насчет вечера решайте, пока не захмелели: на зорьку пойдёте или баньку принимать?.. Я на всё не разорвусь, мне ещё на два стана съездить надо. Решайте, - разумно талдычил им егерь.

      - Мужики, а давайте, правда, в баньку? – Кузьмин из планового уже был «хорошенький», расстегнул фирменный охотничий комбинезон, откинулся сыто спиной к берёзе.  – Поохотились уже утром, - хихикнул глупо. – Поели, попили… По банкам постреляем – и в баньку.

      Компания малость поерепенилась, но, в конце концов, согласилась: поохотились. А если всё банькой закончить – о чём ещё мечтать?!  На весь год воспоминаний! Часиков до четырех посидим здесь, да, Палыч? И к тебе! Только… это… через магазин бы, а? Кончается, на баньку не хватит…

      - Самогоночка понравилась? Ну, её и будете потреблять. У меня её хоть залейся… - Иван Павлович позвонил домой.  – Петь, сынок… Баньку запали, чтоб к восьми готова была… Нет, мы сегодня прикатим, на вечернюю не останемся. Пельмешки есть?  - Он обвел  взглядом соратников, пересчитал. –  Шестеро  нас, Петь. Со мною вместе. Ага… Ну, всё, пока. – Вновь посмотрел на толпу. Толпа в ожидании молчала. – Всё, в шесть сматываемся. Саш, как ты? В состоянии рулить?

      - Нормально, Палыч, нормально.

      - Тогда так. Я сейчас по делам смотаюсь, чтоб вечером не отвлекаться. К пяти приеду. Ребят, две просьбы к вам: не запалите здесь по пьяне чего-нибудь и срач за собой убрать в мешки. Бушку я вам оставлю.  Если кто из моих  служивых появится – пусть мне звонят. Да, вот ещё… Овраг у леса видите? Стрелять по банкам только там! Мы там ружья пристреливаем, никому не помешаете. Всё, я покатил!

      Ребята молча проводили глазами его «уазик», переглянулись.

      - Ну, чего?.. Шикарно! «Всё включено»… Давайте-ка за это дело… - Кузьмин потянулся в центр стола.

      Хоть и с трудом, но до хаты Палыча они всё-таки добрались. Сашка постоянно дымил за рулём, пытаясь  не заснуть, остекленевшими глазами «сверлил»  замызганный зад  егерского «уазика» и что-то  лениво и невпопад  отвечал захмелевшему Анатолию. Остальная братия спала.  Лесами и пролесками добрались до окраины села. Егерь притормозил, вышел. Александр, устав от невнятного бормотания коллеги, тоже вылез.

      - Случилось что? Заглохла?

      - Не-а, - Иван Павлович закурил. – Приехали почти. – Сцепил ладони на затылке. Сигаретка – в уголке жесткого рта, глаза прищурены. – Расслабься. Участок это мой, - кивнул он на огороженный  плетенью косогор, что сбегал от них вниз к селу. – Вон, и банька уже топиться. Двадцать пять соток здесь у меня, живи – не хочу… Люблю  я отседа заезжать. Всё, как на ладони. Красотень!

      - Угу, красотень, - подтвердил Сашка, мельком окинув окрестности.   – Этих бы ещё разбудить. Храпят, как медведи.

      - Ничего, сами встанут. Пельменями запахнет – встанут. Ну, покурил? Поехали.

      Подворье у Палыча оказалось огромным.  Громадный двор перед домом под пять - шесть машин, здесь же сеновал и дровяник.  Всё укатано асфальтом, над  мангальной зоной  - навес на резных столбах.

      Поохали, поглазели и потянулись в хату. Жена Ивана Павловича как-то быстро и незаметно накрыла на стол и так же незаметно исчезла.

      - А хозяйка-то где? – спохватились ребята, когда уже разложили пельмешки и рюмки подняли. – Неудобно как-то…

      - Ежели ей каждый раз с вами рассиживаться – по миру пойдём, - грубо, но добродушно пророкотал егерь. – По хозяйству пошла. У меня, вон, - кивнул он на окно. – по правую руку скотина в стойле, а слева – птичник да крольчатник. Попробуй, накорми зараз…  Да придёт она, - махнул он рукой. -  Управятся с Петькой  и придут.

      - Ну, что ж… - Анатолий поднялся. – У меня, Палыч, тост. И подарочек от нас! – с пьяной значительностью добавил он, и даже палец кверху поднял. – Мульди… мультиварка!-

      Хорошо сиделось. И хозяйка вскоре с сыном пришли, и запеченных кролей опробовали после пельменей, и другой вид самогоночки (на кедровых орешках) продегустировали. Иван Павлович всё пытался осаживать их:

      - Мужики! Баня скоро! Ну, куда вы столько?  С полным брюхом тяжко в бане… Тормозите… Не убежит от вас…

      Куда там! Объедятина была – за уши не оттащить!  

      Сашка, тяжелый от питья и еды, вышел покурить во двор, присел на крыльцо.

      Звезды уже высветились на потемневшем небе. Проклаксонил где-то вдалеке автомобиль. Негромко промычала бурёнка в стойле. Сквозь закрытые окна послышался смех ребят.

      Александр длинно и шумно вздохнул.

      Хорошо… Хорошо!!!

      Подошел хозяйский кот. Потёрся о ноги, выгнулся дугой, зевнул широко и исчез за сараем.

      - Кис-кис, - пробормотал ему вслед Сашка. Посмотрел, куда бы деть окурок? Ничего не нашел, затоптал и бросил под крыльцо. Встал. Его слегка шатнуло.

      - Ничего, сейчас в баньку… Протрезвею.

      Вошел в хату. На кухне хозяйка сортировала объедки по чашкам.

      - Полина  Артемьевна, а Палыч говорил: лайки у вас. Что-то не видел…

      - Так они на задах, Саша. Посмотреть хочешь? Пойдём, поможешь заодно. Уйди отсюда! – шлёпнула попутно по мордашке Буша, прыгающего рядом с чашками. – Накормила уже – нет, у других стырить надо! Бери, Саш, вон ту… пойдём… - Она включила свет на внутреннем дворе, подхватила ещё пару чашек. – Пойдём, пойдём, не бойся, они у нас ласковые.

      Они вышли из дома. И сразу же к ним подбежали лайки. Хозяйка поставила еду у здоровущей конуры посреди двора.

      - Кушайте, кушайте, родные, - она ласково потрепала обеих. – Потом водички налью. Ты погладь, погладь, Саш, не бойся…

      Тот неловко погладил собак левой рукой.

      - А эту куда? – он поднял третью чашку.

      - А-а, пусть Иван кормит. Поставь её пока на будку, что б эти не слопали. Бешенная у нас там на цепи сидит, - кивнула она на дальние стайки. -  Держим её, пока участок забором не огородили. Зимой дурак мой подобрал. Замучились уже… никого к себе не подпускает. Иван сам всегда…  Саш, Саш! Ты куда?! – испуганно зачастила хозяйка  вслед Александру.

      А тот, не слыша её, как зомбированный, с зажатой в руке чашкой шел на злобный  захлёбывающийся лай в конце двора.

      - Сашка! Стой!!! – вновь, так же испуганно, прокричали сзади. – Загрызёт!

      Загремела звеньями цепь по проволоке, и из темноты навстречу ему рванулся темный силуэт овчарки. Отлетела в сторону чашка с едой. Сашка грохнулся на спину. А на груди его, ощерившись, уже стояла передними лапами собака.

 ... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2