Откуп

Мне   было  девять  лет,  когда отца   забрали  в  армию.    Воевать

против  Шматландии.   Мобилизация  была  объявлена  шесть    месяцев

назад,    и   казалось,    нашу семью  это  минует.   Не  миновало.

          Отец   не  хотел   воевать,   но   куда  денешься    с   женой и  двумя   детьми.

Сестре  моей  и  года  не  исполнилось.

         Во-первых:   не  сбежишь,   поймают,   посадят.     Во-вторых:    откажешься,

сразу  посадят.  На   что  тогда  мы  бы  жили?   А   так,   пособие   шло.    На  жизнь

хватало,   не   бедствовали.

         Потом  прервалась  связь.     Мама    плакала.     

         По   информационной   сети   увидели,   что  отец   в  плену.    В  передаче

выступал,    чтобы  знали,   живой, и  в  списки  на  обмен   включили.

         Не  один  он  там  был.  Человек    десять,   не  меньше.      Говорил   больше

всех  Твердислав.    Винился,   каялся.    «Не    ходите   сюда,  -  убеждал,  -  Не

ждут  нас  здесь.   Нет  тут  никаких  шматистов.    Разворошили   муравейник.

Разозлили тех,  кто   еще вчера  нас   друзьями   считал».

           Прощения    у местных  просил.   От  себя и  товарищей.    Отец,  тогда,

помалкивал.

            Мама    посмотрела  и  опять   в  слезы.   «Не   простят   наши     отца

за  эту  передачу.    Обменяют и   посадят».

            Но  месяц   спустя,  вернулся.   Обрадовались,     а  он     взгляд    отводит.

«Стыдно,  -  говорит,  -   Подлость   совершил.   После   обмена  текст   зачитать   

дали.   С  ложью   и  гадостью     про   шматландцев.  Зачитал.    За  это   участие

в  передаче  простили.  Откупился  собственной   совестью.   Не   осуждай,

сынок,    ради  вас     на  это  пошел.   Шибко  худо,   нынче,  жить   семье

уголовника.   Всех,  кого   снимали,  тогда,  вместе   со  мной,  по прибытии, 

арестовали».

           -  И Твердислава?  -   спросил  я.

           -   Его,   в  первую  очередь,    -   горько   произнес  отец.

           -   А    почему,  именно  тебе,     зачитать  те  слова поручили? – не 

удержался   мой   глупый   язык.

            Отец     вздрогнул,   словно  от  пощечины.     Даже,  лицо  ладонью  

прикрыл.

             -  Не  надо,  папа, -   обнял  я его,  -   Какое  право  у  меня   судить  тебя?

              У   него  слезы из глаз  покатились.    Вернулась   в  нашу   семью

нормальная  жизнь.    Пока   война,  внезапно,   не кончилась.

              Сразу   власть  сменилась.   Стали   Шматландии  ущерб  возмещать. 

Опять  жить   тяжело    стало.

               А   вскоре,     всех, кто  в  Шматландии   воевал, преступниками  объявили.

У   отца,  как   узнал,   лицо  морщинами  пошло.   Даже,  мама   теребить  стала.

«Не   раскисай,  -  говорит,  -   раньше  времени.   Не   могут  же   они  всех  

посадить».

              Всех,  может, и  не  могли.   Только  сильно  отец,    выступлением  по

возвращении,   из  окопа  высунулся.    Превратилась наша  жизнь   в ожидание 

беды.

              Через  месяц   гость  незваный   явился.     Я   сразу   узнал,  Твердислав.

Не   изменился  совсем.     Отец.  в  сравнении  с  ним,  сильно  сдал.    

              -   Поговорим  на  кухне,  -  предложил   отцу.

              Тот  лишь, молча,  кивнул.       Дверь закрыли,  но  я     бесстыдно

подслушивал.

             -  За  мной?  - спросил отец.

             - Точно,  -  ответил  Твердислав.

             - Сам  как?   - произнес  с  дрожью в  голосе.

            - Нормально, -  отвечает,  -   Жена,  только, ушла.  Сейчас,   не  как  при  мне,

сидеть  можно.    Развод   со   своей   оформи.   Семье  осужденного   пособие

не  полагается,  а    без  него  не  прожить.

            -  Спасибо  за  совет,  -  вздохнул  отец,-   Собираться  пойду.

            Я  едва  успел  от  двери  отскочить.  Тишина  гробовая  стояла,   пока

отец,   с  помощью    матери,    вещи  собирал.  Его  руки   трясущиеся,   со  слезами

материнскими   до  сих  пор   помню.

         Осудили  отца  на  двенадцать лет,    как   пособника  тираничной  власти.  

Хоть мама,  по  его  требованию и  развелась,   тяжко  жилось,  если  бы  не  

Твердислав.

            Сначала   заходил,  об отце  рассказывал.  Потом  стал продуктами  и 

деньгами    помогать.  И  наконец,  пришел,  однажды,  и  остался.

            Я   маму  понимаю,  хороший  он  человек.   А   что  отца   увел,  так

служба  такая.

            Четыре  года  спустя, всем, осужденным   за  войну в  Шматландии,

объявили  амнистию.   Отец  под  нее  не   попадал,  но  Твердислав   сделал

все,  что  мог   и  добился  его  освобождения.

             В  семью отец  не вернулся.  Но  я  помню его и  не  осуждаю.

Какое у  меня  на  это  право?

             Он,  ведь, отец  мой. 

 boris67