Одиночное плавание

   Вспомнился ЖЭКовский дворник.

   Вечно пьяный, бомжеватого вида, он часто стоял у их подъездной двери, опершись на лопату, и тормозил чуть ли не всех выходящих: поговорить, покурить, пожаловаться на жизнь.

   -Да что же это такое?!- в отчаянии думал  он тогда, слушая это пьяное бормотанье. –Ему на дух не нужны были дети, а у него три сына народилось! Три! А у меня- один-единственный Сашка был…

   Вышла Джулька. Со вздохом вытянулась у его головы, лизнула в щеку.

   -Ничего, доча, ничего… Нормальный я,- Сережка утер глаза ладошкой, глотнул спирта. -Нормально… Посидим давай еще немножко… Никогда у нас уже не будет такого… Давай выпьем… И клубникой закусим… Будешь?- он протянул ей горсть ягод.

   Собака понюхала и равнодушно отвернулась.

   -А Санька любил клубнику. И землянику. Ты знаешь, мы однажды целый котелок набрали! Втроем, мамка с нами была…Съесть не могли! Я тебе потом фотки покажу… Засыпали ее сахаром, а она пропала… Жалко…

   Сережке было хорошо. Он запьянел немножко. Сидел у костра и с увлечением рассказывал своей любимой собаке о своем любимом сыне.

   -Жаль, что ты его не застала. Нельзя тебя тогда было заводить. Жить негде было… Ютились, ютились… И времена наступили- жрать нечего было, пустые прилавки… Не до тебя, Джулька, было…

   Замолчал, вспоминая. В глазах отблескивал костер. Две глубокие складки- морщины тянулись вдоль носа к уголкам губ. И губы что-то шептали вслед мыслям.

   А кругом чернилами разливалась ночь. И оловом светилась река под крупными звездами.

   …Когда он утром открыл глаза, над ним высоко-высоко висело купоросное небо. И в этой купоросной высоте кружила стая голубей. Она то сверкала белоснежным на солнце, то вдруг исчезала на виражах- и вновь вспыхивала!

   -Откуда голуби? Это же городская птица! Или деревня близко?.. А, может, и лесные…

   …Нет, деревни не было ни на карте, ни в  реалиях.

   А был ручеек, к которому они и свернули часа  через три. Он недаром выбрал этот ручеек. Во-первых: стекал со стороны гор. Во-вторых: в месте впадения образовалась большая и, судя по цвету воды, относительно глубокая заводь, отгороженная от основного русла песчаной отмелью. В-третьих: удобное место для стоянки.

   …Он слил мутную воду из Джулькиной чашки. Песок, мелкая галька, щепочки…

   -Баловство все это,- безразлично подумал Сережка. –Мечта юности… Колорадо… Сороковая миля… Индейцы… Ты даже не знаешь, как оно выглядит, это золото… Тем более, кто-то говорил, что оно на Миассе пылевидное… Самородки все повыбирали… Пенек ты старый! Детство в заднице играет! Не вернешь ты его, Серый… Поздно… Суррогатами тешишься…- Снова прополоскал грунт в чашке, слил воду. Мокрая галька красочно отсвечивала на солнце. Обычный кварцевый песок ничем, по его мнению, от золотого не отличался. Если, конечно, золотой присутствовал…

   Сережка ложкой вычерпал остаток в целлофановый мешочек. Мешочков было заготовлено уйма. Почерпнул следующую порцию грунта, уже с середины заводи и продолжил старательство.

   Теплая вода неощутимо омывала ступни. Сергей, как был- в шортах, так и уселся в нее.

   -Свобода… От всего и всех… Обломов… Сидеть в реке и мыть золото… Почему так много в жизни не стыкуется? Ни по времени, ни по месту… Ни по возможностям… Ты ж ведь лет на сорок опоздал. У тебя даже дрожи в теле нет от сбывшегося чуда… Будто первую любовь встретил через полвека- и плачешь от горечи, что любил  э т о… Не это ты любил… То, любимое, было другое… И оно в тебе осталось воспоминанием. Видимо, человек и для этого тоже живет: накапливать, а потом вспоминать.  А сейчас тебя совсем от другого колбасит…

   Он ссыпал очередной остаток в мешок.

   -Нытик ты…  Все у тебя во время было.- Вытер мокрые ладони о волосы, дотянулся до сигарет на берегу. –И любил вовремя… И дети- вовремя… И книги читал те, что нравились, и дружил, с кем хотел… Все у тебя, Серый, нормально… А тоску ты, вон, братишка, засунь куда-нибудь… До вечера, до стопочки… Все у тебя путем… Все было… И, даст Бог, может, еще многое будет. Не скули. Намывай, вон, песочек, грабь Россию. Тебе еще сети ставить и жрать готовить. Да, кулема?- окрикнул он собаку. Та, оскалившись, трупом лежала на нагретом песке. Услышала хозяйский окрик, вскочила, залаяла ошалело на кусты. Затем недоуменно оглянулась на Сергея.

   -Дура ты у меня… Пустолайка немецкая… С приличными людьми общаешься, а ума не нажила… Охранница безголовая…

   Джульетта подошла к воде, жадно залакала, не обращая на Сережку никакого внимания.

   Воздух замер. Ни дуновения. И течения в старице не было никакого.

   Сережка, зажав в зубах верхнюю веревку сетей с поплавками, медленно правил веслами и спускал сеть в воду. Сетушки у него были китайские, капроновые.  Да и не сетушки… так… огрызки метров по двадцать… И те, пся крев, путались веслами, зависали на листьях кувшинок. Сережка шипел от злости, но упорно  продвигался вперед.

   Наконец,  вся сеть была поставлена, ушла на глубину так, что даже поплавки не просвечивались.

   -Марианская впадина, будь она неладна!.. Коряга, поди, на коряге… Порву завтра все к лешему...- подумал Сергей, выгребая к стоянке. –Часов семь уже… Постирать бы успеть…

   До конца сплава оставалось два- три дня. То, что береглось для обратной дороги, уже давно и неоднократно было одето, пропахло потом, костром  и испачкалось. А хотелось выглядеть цивильно. Погода же- то солнце, то дождь- заставляла ловить момент.

   Природа ближе к Уральскому хребту немного изменилась. Появились редкие пока сосны и лиственницы. И стало меньше комаров и мошкары.

   Сережка «жулькал» руками  намыленную футболку и трясся от вечерней прохлады. Видимо, днем перегрелся на солнце, и сейчас его колотило. Отжал белье, раскинул на соседнем ольшанике, торопливо натянул брюки, чувствуя себя папуасом на Аляске.

    Медленно смеркалось.

   У противоположного берега плескалась то ли ондатра, то ли нутрия.

   -Сучка, в сети бы не залезла,- подумал он, приплясывая у костра.. Огненная ветка стрельнула  огоньком на голую ступню. И Сережка мгновенно согрелся, даже вспотел от боли.

   -Вот масть пошла!- он запрыгал на одной ноге. Джулька включилась в веселье, запрыгала рядом. –Кышь, хвостатая! Иди, гуляй!

   Джульетта с радостью бросилась в реку. Через минуту вернулась, отряхнулась на полуголого хозяина.

   Сережка утерся. Псине ничего не сказал. Медленно и угрюмо оделся. Достал фляжку. Выпил спирта. Запил из котелка остывшей ухой.

   Джулька, тяжело дыша, лежала рядом, и с нетерпением ждала продолжения веселья. Но Сережка достал завернутую  в полиэтилен тетрадку и, пока еще было светло и не  запьянел окончательно, принялся писать. Потом вдруг встал, подвесил над костром котелок с чаем и вновь склонился над тетрадью.

   «Как-то по- дурацки я относился  к сыну. Требовал, требовал от него  всегда чего-то, какого-то взрослого  отношения к жизни… Всё настоящего мужика из него делал… И из его друзей- то же…  Вместе- значит, наравне со всеми… Пашите…

   И общался с ними как-то… без снисхождения, без сюсюканья…  А им по тринадцать-четырнадцать  было…  ТелкИ неученые да слабые…  Тебе, дураку, ласкать да ласкать бы их надо, а ты!..

   Не до любил, не до хвалил, не до ласкал…  А сейчас уже и не вернешь ничего… Особенно для сына… Не вернуть…»

   Закипела вода в котелке. Опять заварил крепкий- крепкий. Сахар был на исходе. Не беда, потерпим.

   Он вдруг почувствовал, что что-то изменилось внутри. Пришло какое-то еле  ощущаемое пока сердцем успокоение. Вроде благодати. И он отложил тетрадь в сторону: боялся эту благодать спугнуть. И, будто почувствовав его настроение, затихла Джулька. Улеглась клубком у костра и закрыла глаза. Но он знал: не спит. Думает и прислушивается. Чиркнул специально спичкой. Собака открыла глаза и внимательно на него посмотрела.

   -Спи, доча, спи…

                                       Г Л А В А   7

   Он впервые за весь сплав напился вматинушку в этот вечер. И случилось это неожиданно.

   Уже в темноте, видимо, на свет костра, к ним причалила плоскодонка с двумя рыбаками. Вот с ними-то он и надрался.

   Утром, с тяжелой, ничего не соображающей головой, он даже вспомнить не мог: кормил ли вечером собаку?

   Рыбаки, закутавшись в фуфайки, спали у костра. Везде все разбросано. Жратва подавлена: видимо, кто-то падал на клеенку.

   Помнился разговор под постоянное подливание. И про сына он что-то много говорил вчера…  А потом отключился. А, может, и рыбаки первыми отключились…

   Свинарник. Бардак. И на душе свинарник.

   Джульетта лежала на краю поляны, смотрела на него внимательно. Но он первым делом налил трясущейся рукой водку в кружку и выпил. И через секунду побежал к кустам. Полоскало его страшно, до временной потери сознания.

   Кое-как дошел до реки, сунулся в воду с головой.

   Рыбаки не просыпались.

   Псина лежала на прежнем месте.

   Вернулся к костру. Вновь налил в кружку. В другую- немного чая. И все-таки, пересилил тошноту и выпил. Посидел, подождал. Закурил сигарету. И лишь после этого накормил собаку.

   -К черту все!- вдруг подумал он зло. –Не вернется ничего назад! Нервишки только теребить…. Любовь свою первую вспомнил, надо же… Кроме запаха сирени ничего и не потревожило: ни как обнимал, ни как целовал… А вот запах запомнился.  Он-то и взволновал… Вот и все, что мы имеем в остатке от первой любви… А тогда, наверное, казалось- на века всё…

   И о друзьях что-то все мимолетом…

   С сыном поговорить хотел… О чем?  Каждый день с ним говоришь и споришь! Все он о тебе знает. А что делать- совесть подсказывает. Да он и есть  совесть твоя. А прочая лабуда… Это ты попить просто в одиночку хотел… Ну, удалось?..

   Не осталось, Серый, в твоей жизни мест, где бы тебя ждали  такого, сегодняшнего, кроме дома. А где ждали- так там другого ждали. ДавнИшнего. Уже не  т е б я. Изменился ты. И нужен только жене да детям. Да этой вот, хвостатой…

   Он оглядел еще раз поляну.

   -Попил? Все? Отысповедовался перед собой? Собирайся, братишка, домой пора… Те, кого любишь- там, дома, тебя ждут… Тебя да Джульку…   Съездил ты к себе. Плохо у тебя в холостяцкой конуре…  Домой тебе надо…

   Он стал решительно, но аккуратно паковаться: до станции было километров пять, а груз немаленький.

   Проснулись от шума рыбаки.

   -Серега, ты чего?.. Куда ты?

   -Домой, ребята!- Он с какой-то даже любовью протирал лодку от песка и мусора.

   -Ты же говорил:  еще пару дней…

   -Нет… Домой… Соскучился…

   -Дурак! Сейчас за деревней в старицах такие лини!..

   -Хрен с ними. И так душу отвел…

   -Ну, смотри…- Мужики хмуро шарились у костра. –Ушицу хоть похлебай перед дорогой.

   -Обязательно!

   Свернул лодку, упаковал в рюкзак. Жесткое складное  днище оставил.

   -Может, вам на что сгодится?

   -А чего… оставляй… Я на свою «Омегу» приделаю. Эх, жалко, Серега, Так хорошо посидели вчера!

   -Угу, хорошо. Только ни черта не помню.

   -Это ничего, это бывает! Тимоха, помнишь, в прошлый раз, на Аргазях…

   Но Сергей уже не слушал их. Он обходил поляну внимательно всматриваясь в траву- не забыть бы чего…

   Клапан от лодки. Блесёнка. О, Господи, ошейник Джулин на кусте! То-то трется рядом. Мусор в мешок.

   -Ты еще поляну вымой!- хохотнули рыбаки

   -По-человечески надо… Чтоб дерьма от тебя не оставалось,- отозвался он. Ребята промолчали.

   Наконец, упаковался полностью. Достал ложку, подсел к рыбакам.

   -Целлофан-то тоже оставляешь?

   Сергей кивнул: -У меня его много, забирайте.

   -Ну, что, отходную?

   -Давай по одной, по последней.

   -Типун тебе на язык: по последней!.. Скажет тоже!..

   Сережка ел остывшую уху и все оглядывался по сторонам, будто что-то старался запомнить иль понять.

   Нет, поляна как поляна. Сколько таких стоянок в жизни было- не счесть. И знакомых таких, чьи лица уже не помнишь через пару суток…

   И все- таки хотелось уловить что-то особенное, на всю жизнь. Чепуха  это, что конец-начало нового. Конец- это конец. А начало- это новое. Не продолжение …

   Он достал фотоаппарат, сфотографировал рыбаков, далекие горы, до которых так и не доплыл, вытоптанную поляну, искупавшуюся собаку…

   -Удачи вам, братва!..

   -Будь! Может, встретимся еще…

   Идти было легко: все вниз и вниз, в ложбинку, где пылился тракт. И ветерок обдувал.

   Автобус оказался почти пустой. Сережка даже решился снять с Джульки намордник.

   Миасс же встретил опять холодным ветром с предгорий и дождевой моросью. Пока ждали электричку в открытом павильоне- продрогли до костей.

   В вагоне долго отогревались на теплой скамье. Остро пахло отопревшей обувкой и мокрой шерстью. Незаметно для себя заснули.

   Когда открывал квартиру, сердце замерло, как после возвращения из длительной командировки.

   Сквозняк от открытых, как всегда, балконов. Легкий запах утренних духов.  И полевых цветов: букет на столе уже начал подвядать.

   Он сбросил у входа рюкзак. Джульетта деловито процокала на кухню. И вернулась, уже облизываясь.

   -Не Джулька ты… Жулик ты…

   Он с трудом разулся.  Закрыл один балкон. Заглянул в сковородку: рагу. И кофе есть. И сахар. И хлеб.

   Прошел в свою комнату. Не торопясь начал стягивать с себя промокшую, пропахшую потом и дымом одежду.  И улыбался счастливо и бездумно.

   А с фотографии в траурной рамке на него смотрели тоже улыбающиеся сквозь очки глаза сына. И куда бы он не двинулся- они смотрели только на него.

   Он кое-как разделся, сгреб одежду в охапку, поднялся, чтоб идти в ванну и, наконец-то, посмотрел тому в глаза.

   -Здравствуй, Санька. Здравствуй, сынок. Я вернулся. Здравствуй, милый…

 Потапов Владимир