In my memories

- One for the road -

	У меня перед глазами как в кинопленке мелькали голые деревья, рекламные щиты, линии электропередач. Из колонок доносились унылые мотивы с хрестоматийного альбома классической музыки, который я недавно приобрела. Музыка достигала до боли высоких нот, а потом резко обрывалась, обрушивалась вниз, словно водопад с горы, ныряла вниз, так падает подкошенная случайной пулей птица. В эти минуты я порой даже вздрагивала, до того неожиданными были эти перепады, особенно когда ты сидишь один и в полной тишине. Временами, когда эта пытка мне надоедала, я прерывалась, резко вырубала и переключала на радио. Там обычно было что-то успокаивающее типа неспешных новостей, которые я пропускала сквозь уши, или бесед ни о чем. Иногда еще шли какие-то передачи по заказу, куда можно было позвонить и передать привет или попросить для кого-то песню. Честно признаться, не знаю, кто еще в наше время занимался подобными глупостями. С другой стороны, я порой представляла себе, как бы и мне так неожиданно решил передать привет Томас. Типа весточка с той, другой стороны. Типа, привет, малыш (да он меня все время так называл), я так давно о тебе ничего не слышал и не знаю вовсе, как тебя найти, и вот решил воспользоваться этой замечательной передачей, вдруг ты ее тоже слушаешь, ну и так далее. Потом я грустно усмехалась про себя. Пора бы уже давно привыкнуть, что чудес не случается, и подобное могло бы произойти разве что в какой-нибудь дешевой слезливой мелодраме, ну вы знаете там, когда главный герой появляется в самый распоследний момент из ниоткуда, чтобы спасти тебя от чего-то или от кого-то ужасного или признаться в любви. Жизнь все-таки не строилась на подобных странных совпадениях, а подчинялась куда более стройным математическим законам, уж это-то я усвоила. Да и вообще как-то странно было сейчас вспоминать Томаса, последний раз я видела его около года назад, а связь с ним через интернет тоже была потеряна.
	В тот момент, когда музыка опять достигла своего пика и странно затихла, будто готовясь к новой атаке, я вытащила из бардачка сигареты, приоткрыла окно и закурила. Я была в дороге почти весь день, осенью темнело рано, и мне надо было подыскать место для ночлега. Обычно днем я разгонялась до ста, а вечером ехать с такой скоростью было страшновато, на дорогах темно, поэтому хорошо бы было где-то заночевать, тем более что до дачи оставалось еще порядочно.
	Моим выбором стал дешевый придорожный мотель, денег на роскошное жилье у меня особо не было. Я натянула на себя куртку, шапку, взяла сигареты, кошелек, закрыла тачку и направилась туда. На улице уже заметно холодало, дорожка к мотелю была вся усеяна желтыми опавшими листьями. Я зябко поежилась и сильнее надвинула шапку на глаза. На стойке угрюмого вида служащий неодобрительно покосился меня, понятное дело, молодая, одна в этакой глуши, должно быть, я не внушала ему особого доверия. Я молча протянула ему паспорт и деньги. Он снова посмотрел на меня, теперь уже оценивающе, сравнил с фото на паспорте, вероятно остался удовлетворен своим анализом, взял деньги и протянул мне ключи.
	Номер был очень простым: кровать, шкаф, душ. На первый взгляд, в нем даже было достаточно чисто, насколько это возможно для подобных мест, хотя и совершенно пропахло куревом. Я сняла куртку, вставила наушники в уши, снова включила свою классическую пластинку, открыла окно и закурила. Ощущения как обычно были двойственные: величественный Бетховен будил во мне странное волнение, порой граничащее с паникой, в то же время сигареты с ментолом сводили на нет его действие и давали шанс снова спокойно погрузиться в свои мысли.
	Дача, деревянный дом, речка через дорогу — все это словно новое возвращение в детство. Будто я надеялась этим что-то поправить. Будто я снова воображала, что моя жизнь — кинофильм, и когда я вернусь домой, все как-то резко станет по-другому, а точнее наладится, ну или я стану другой. Я грустно усмехнулась. Бетховен в этот момент достиг своего пика в наушниках, и от этого стало настолько невыносимо, что я выдернула их из ушей.
	Я подошла к зеркалу. Видок у меня был какой-то уставший, лицо осунулось. Я сняла шапку и снова странно усмехнулась. Я никогда не была особой красавицей, а в школе и вовсе слыла за дурнушку. Не знаю даже, что во мне нашел Бен. Он говорил, что у меня особенные глаза, и что вообще я необыкновенная. Мне кажется, он врал. В любом случае все это уже было совершенно неважно, Бен, как и мать, как и Стейси, уже давно ушли из моей нынешней жизни и остались в какой-то другой прежней. Как и Томас. Я повторила это еще раз про себя, словно убеждая саму себя. Как и Томас.
	Черт возьми, и зачем я вообще еду на эту долбанную дачу?!


- В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски - (с)

	Дача, да, с эти местом было много всего связано, я бы даже сказала, слишком много. Бабушка, лето, запах флоксов в саду, головастики на пруду, которых мы ловили и бросали в чан, надеясь, что они вырастут и станут лягушками. Дача была детством и всем, что с ним было связано. Я потом приезжала туда и взрослой, когда училась, но к тому времени она уже как-то растеряла свое очарование. А может быть, ничего там и не изменилось, кроме одного и самого главного. Сейчас было уже трудно наверняка установить причины перемен, когда место, бывшее прежде столь родным и дорогим сердцу, внезапно превращается просто в ничем непримечательный домик с облупленным фасадом и никому ненужным садом, в котором все заросло бурьяном. После смерти бабушки цветы оказались никому не нужны, я не видела в себе талантов садовода, а мою мать и вовсе не интересовала вся эта «бесполезная ерунда». Теперь, когда прошло еще немного времени, и я стала еще старше, это место вновь обрело какой-то смысл, стало вызывать во мне ностальгические воспоминания, слишком много там было важного для меня, чтобы можно было так запросто с ним расстаться.
	Но тогда, в детстве, главной притягательной силой дачи был Томас. Томас появился неожиданно, когда мне исполнилось девять, его родители купили давно пустующий дом по соседству. В ту пору я, как и многие девчонки зачитывалась приключенческими романами, Вальтер Скотт, Жюль Верн, Фенимор Купер, мой мир был полон отважных рыцарей и захватывающих историй. Внезапное появление Томаса удачно вписалось в эту романтическую картину. Стройный, высокий, со слегка вьющимися волосами, живыми серыми глазами и небольшим шрамом на подбородке - он идеально подходил на роль спутника моей мечты в поисках приключений. Ему было одиннадцать, на два года старше меня, тогда это казалось мне колоссальной разницей. Томас, переехавший к нам из другого города, успевший сменить несколько школ, был для меня словно человеком из нового мира. Он вторгся в мой маленький уютный мирок цветов и романов словно живое подтверждение, что где-то есть другая жизнь, чем та, к которой привыкла я.
	Мы быстро подружились и уже через пару недель стали неразлучными компаньонами во всех детских затеях. Походы в лес, ловля рыбы, запуск воздушных змеев, постройка шалашей, открытие «магазинов», где можно торговать листьями и дохлыми колорадскими жуками, и даже продажа «билетов» на свои собственные спектакли, в которых я играла Кору, а он - Ункаса: я соглашалась на любые из придуманных им развлечений. Все это, вся наша дружба казалась мне еще одним большим приключением, в котором я была главной героиней. Когда лето заканчивалось, и я возвращалась в школу, я хвалилась Томасом перед своими немногочисленными подружками, типа, а вы знаете, какой у меня есть друг, мальчик и на два года старше меня. Они слушали мои истории с открытым ртом, а я в тот момент чувствовала себя словно королевой Вселенной.
	Матери видели в нас будущую пару, моя мать называла его не иначе как моим женихом, его была не столь откровенна, но всегда радушно встречала меня, когда я приходила к ним в гости, и угощала чаем с малиной. Сам он относился ко мне как к младшей сестренке, с каким-то нежным покровительством, а может быть, я тоже заставляла его чувствовать себя по особому важным, ведь он знал, что каждое лето, едва закончится школа, его будет ждать на крыльце всегда верная ему девчонка, готовая ловить каждое его слово. И каждое лето мы возвращались на дачу, но всегда у него было больше новостей, чем у меня, ведь он всегда первым вступал в новый для нас возраст, а затем рассказывал мне, что может ждать там меня. Мне было не угнаться за ним, но впрочем это было особо и не нужно, мне нравилось узнавать все тайны из его уст, пожалуй, даже в этом и заключалась та самая его невыразимая привлекательность для меня. Мир казался в ту пору одним большим безоблачным счастьем, если и существовал когда-то в реальности Эдем, то для меня не оставалось сомнений, что он выглядел именно так: наша дача, флоксы, посиделки по вечерам с бабушкой и щербатая улыбка Томаса.
	Когда мне было четырнадцать, мы с ним даже понарошку поженились, мы стояли на берегу реки, это было жаркий летний день, он подарил мне простое медное колечко и нарек своей невестой. А потом я хвалилась им перед школьными подружками, а те разве что не задыхались от зависти.
	Я купила себе сэндвич и заказала капучино. Как оказалось, капучино нужно было делать самим, подставив пластиковый стаканчик под кофемашину. Кофе в этой придорожной кафешке, надо сказать, был дрянным, а может быть, просто молоко скисло, и от него я чувствовала на языке какой-то металлический отвратительный привкус. Я пыталась влить его в себя, чтобы хоть как-то подзарядиться на еще несколько часов езды, но с каждым глотком чувствовала неизменно подходящую тошноту. Недопив, я громыхнула стаканчиком в полупустую мусорку, захватила сэндвич с собой и вышла на улицу.

- Le mort saisit le vif -

	Первое столкновение со смертью произошло со мной, когда мне было двадцать. Одним ничем не примечательным ноябрьским утром внезапно умер отец. Сердечный приступ. Какая скоропостижная кончина. Какая ужасная утрата. Такой молодой и так рано ушел. Ему еще не было и пятидесяти. Мы тебе очень соболезнуем. Какая внезапная страшная новость. То и дело слышала я неумелые утешения каких-то дальних родственников по телефону или перешептывания однокурсников в коридорах. Все они толком не знали, что нужно делать в подобных ситуациях, и ограничивались банальными фразами или сочувствующими взглядами. Я чувствовала себя словно вестником дурных вестей: когда я заходила в аудитории, веселый гомон мгновенно прерывался, и все начинали говорить шепотом, видимо боясь меня обидеть. Впрочем, вот что меня интересовало: почему внезапная? Неужели к смерти можно как-то подготовиться, как-то отметить крестиком в ежедневнике, как-то запланировать? Любая смерть внезапна. Ее никто никогда не ждет.	
	Раньше мне еще не доводилось бывать на похоронах, но я пересмотрела множество мелодрам и криминальных сериалов, так что у меня были даже некие канонические представления, о том как все происходит. Чинная толпа одетых во все черное господ и дам непременно под зонтиками (в фильмах сцены на кладбищах по странной случайности всегда происходили в дождь) торжественно идет за траурным кортежем, затем также торжественно в землю опускают гроб из роскошного дерева, родственники бросают сверху комья земли и белые лилии, священник читает строки из Библии, дамы украдкой утирают слезы под черными вуалями, а потом все расходятся и начинают обсуждать будничные дела, словно ничего особенного и не произошло. В реальности похороны были куда как более прозаичны. Дождя не было, просто было пасмурно, холодно до дрожи, мерзлую землю было трудно вскапывать, все были кто в чем, черные шмотки нашлись не у всех, народу было мало, большинство не смогли прийти. К моменту похорон я уже выплакала все слезы в морге, а затем в церкви, и теперь меня просто колотило то ли от беззвучных сдавленных рыданий, то ли от ледяного ветра. Мать стояла, смиренно поджав губы и не обронив ни единой слезинки. Она никогда не любила отца. Считала его слабаком и тюфяком, неспособным к самостоятельной жизни без нее. Да, конечно, я всегда где-то в глубине души знала, что мать его вовсе не любила, но именно сейчас это стало совершенно очевидно. Мне кажется, она даже не утруждала себя изображением скорби. Она воспринимала его смерть как данность, как еще одно очередное событие из его жизни. Встал с утра, побрился, позавтракал, сходил на работу, умер. Всякое бывает.
	Потом мы сидели на кухне с ней, с бабушкой и соседями и вспоминали отца. Это был странный день и странные чувства: ни скорби, ни горя, ни ужаса, нет, скорее тупое безразличие, словно все это происходило не со мной, словно я наблюдала за всем этим со стороны, словно я смотрела какой-то грустный фильм, который можно было легко выключить в любой момент.
	Осознание пришло потом, намного позже, наверно, спустя месяц. Тогда впервые стало отчетливо ясно, что отец ни уехал, ни временно отсутствует без средств связи, а что его больше нет вообще и в принципе. Эта чужая еще, не прижившаяся во мне мысль обрушилась на меня так внезапно, как снежная лавина обрушивается на маленькие деревенские домики в горах, и погребла меня под собой вместе с обломками всей моей жизни, словно разделившейся в этот момент на до и после. Именно в эту самую секунду мне стало очевидно, что смерть может ждать тебя повсюду. В Испании рухнул пассажирский самолет, сотни погибших, автокатастрофа, мотоциклист не справился с управлением на скользкой трассе, еще одна знаменитость скончалась от рака, двоюродный дядя умер в больнице, цирроз печени, у дочери соседки родился мертвый ребенок, известный писатель повесился в гостиничном мире. Смерть выпрыгивала из экранов телевизоров, выныривала из строчек книг, звучала из радионовостей, из песен, украдкой глядела на меня с лиц каждого встреченного мной прохожего. Вот он: а он как умрет? А может, он уже смертельно болен? А может быть, завтра его ждет внезапный сердечный приступ? А может, у него тоже умер отец или мать, или сын или дочь? - проскальзывали во мне панические мысли при виде любого человека. Следи за собой, будь осторожен. Смерть подкарауливала тебя в переулке в личине убийцы с ножом, пряталась под операционным столом, скрывалась под рулем автомобиля, поджидала с косой, укрываясь за деревом в грозу. Земля, вода, туман и даже солнце все было одним, все было смертью. А еще у нее были свои любимые времена - ноябрь и февраль, в эти месяца по моим наблюдениям умирало больше всего людей, возможно как-то погода располагала к унынию и печальным вестям. Весной и летом она была как-то поспокойнее, а может быть, мне так просто казалось.
	Вместе с отцом ушла в никуда какая-то частичка моего сердца и так никогда уже и не вернулась, уступив место странной глухой пустоте, которую я пыталась заполнить сигаретами, музыкой, алкоголем, опасным вождением, любовью, сексом, работой. Я закидывала все что могла в эту бездонную бездну, чувствуя себя словно Данаидой в аду. Но не помогало ничего. Люди говорили, что время лечит. Но мне кажется, они ошибались, время вовсе не лечило, а просто слегка притупляло неизбывную боль. Похоже надо было смириться, что эта часть моей жизни навсегда останется такой. И все что мне оставалось — это собирать по крупицам в памяти все, что так или иначе было связано с ним, и выстраивать по этим обрывкам новый образ отца, который я бы могла сохранить в себе заново и запомнить: так дети собирают пазлы или мозаики, собираясь по вечерам в своих уютных домах и разложив на полу маленькие бесчисленные детальки.

- ἀγάπη-

Знаете, бывают такие девушки, которым не везет в любви, зато они делают головокружительные карьеры, становятся успешными начальницами с безукоризненным маникюром и в отутюженных костюмчиках. А бывают и такие, которые с неба звезд не хватают и работают в каких-нибудь среднестатических конторках, зато у них есть любящий парень или даже муж и дети.  Так вот, я не относилась ни к той, ни к другой категории.
Поэтому я всегда задавалась вопросом, что же такого нашел во мне Бен. Скажу честно, особой красавицей я не была. У меня не было ярких черт во внешности, изюминок, как их называют. У меня, в отличие от него, не было каких-то своих интересов, стремлений, хобби. Я никогда даже толком не знала, чем я хочу заниматься в жизни. Я просто плыла по течению, хватаясь как за соломинки за других людей, за которыми я бы могла хоть куда-то увязаться. В ВУЗ я пошла вслед за Томасом, выучилась на экономиста, на работу вслед за Стейси, она пристроила меня секретаршей по знакомству. Перебирать бумажки и отвечать на звонки – такой был смешной и бесплодный результат моего длительного обучения экономическим наукам. А мать и вовсе считала меня неспособной ни к чему лентяйкой. Она так и говорила мне: из тебя ничего не выйдет. Честно сказать, мне казалось немного странным такое ее отношение к своему единственному ребенку. Своими утверждениями она словно бы признавала себя никуда не годной матерью, раз вырастила такую непутевую дочь. Она словно бы признавала свое поражение в моем воспитании. Но, возможно, ей это нравилось? Нравилось это самобичевание? Я не знала тогда и не знаю до сих пор. Уже давно я стараюсь с ней не общаться. Единственным человеком, который верил в меня, был мой отец. Но он умер, и я осталась один на один со своим незнанием что делать со своей жизнью. Я всегда ощущала вокруг себя эту странную глухую пустоту окружающего меня мира. Пустоту и одиночество. Но после смерти отца и женитьбы Томаса они разрослись до каких-то космических, вселенских масштабов. Скажу честно, это было очень странное чувство.
Бен казался для меня странной партией. Если я никогда не знала, чем толком хочу заниматься и уже двадцать шесть лет безуспешно пыталась найти свое место в жизни, у Бена это место было, место под солнцем. Он был археологом, и безумно увлекающимся. Раскопки, окаменелости, от всего этого у него загорались глаза, и он был готов говорить об этом часами. Весь дом у него был заставлен книжками по археологии, а на полках даже можно было найти какие-то обломки, на мой взгляд, самых обычных камней, которые он почему-то считал очень ценными. Этакий безумный ученый, полностью отрезанный от внешнего мира. Ему ничего не стоило прийти на свидание с растрепанными волосами или в разных носках, или в каком-то старом застиранном костюме. Объективная реальность, казалось, его абсолютно не волновала. За одним единственным исключением. Этим исключением была я. 
Честно сказать, иногда мне казалось, что Бен был вообще единственным человеком, не считая отца, который меня любил. Причем любил какой-то особой любовью, это была не страсть, не общие интересы, или что еще может связывать людей, и даже не тяга к конкретному человеку, то есть ко мне. Это была какая-то новая странная форма платонической, духовной привязанности, объектом которой на земле была избрана я. Он любил меня не как свою девушку, невесту, жену или друга, нет, он любил меня в куда большем смысле, пожалуй, также как любил свои археологические находки или природу. Он мог любоваться мной также, как любуются красивым озером или величественными горами. Я была для него наравне с чем-то неодушевленным, но прекрасным и способным вызывать восхищение. Я даже толком не знала, как ко всему этому относиться, радоваться мне этой чистой незамутненной форме любви или печалиться, что я вызываю у него лишь чувства наравне с какой-нибудь стекляшкой, а не нечто большее. Впрочем, по большому счету мне было все равно. Я-то его и вовсе никогда не любила. Моей единственной любовью был Томас, а до всех остальных и их чувств мне не было особого дела.
Бен предлагал мне замуж. Было ли это данью традициям, удовлетворением просьб его родителей жениться или его искренним желанием, я не знала. Но я отказалась. У меня была какая-то детская мечта выйти замуж по любви, а к Бену это условие не относилось.

• American dream – 

С работой у меня тоже особо не ладилось. Хотя я закончила вуз с весьма неплохими отметками и отучилась на экономиста, найти работу оказалось не столь уж и легко. Я переходила с одного паршивого места на другое, нигде надолго не задерживаясь: то платили смешные деньги, то не брали из-за отсутствия опыта, еще одно место было не столь уж и плохим, но оно находилось так далеко, что чтобы быть на работе вовремя, мне надо было вставать в пять утра, а из другой конторы меня погнали, отдав эту должность кому-то из родственников руководства. Помогла мне пристроиться, можно сказать по чистой случайности, моя однокурсница Стейси. Хотя она и окончила вуз с тройками, ее взяли в неплохую компанию по специальности, и за пару лет она поднялась на несколько ступенек вверх по карьерной лестнице, ловко перескочив из стажера в младшего менеджера. Меня она пристроила на должность секретарши, не особо престижную, но и непыльную. 
Большую часть времени я могла просто сидеть в своем кабинете, отдавая на подпись какие-то контракты, переключая звонки на нужных сотрудников или разбирая корреспонденцию. С большинством дел можно было управиться за полдня, а в остальное время я читала всякие форумы в Интернете или раскладывала пасьянсы на компьютере, словом, занималась типичными занятиями обычного офисного сотрудника. Не сказать, чтобы я была от всего этого в восторге, но это было хоть какой-то возможностью зарабатывать и содержать себя самостоятельно. 
В противоположность мне Стейси была куда более активной, я ежедневно следила, как появлялись в инстаграме ее новые фотографии с очередным пластиковым стаканчиком кофе за рабочим столом или селфи в лифте с целой тонной хэштегов #workworkwork. Честно сказать, не знаю, какое отношение имели селфи или кофе к работе, но у всех она создавала впечатление крайне деловой и успешной барышни. У нее даже появилась своя служебная машина, на которой она выезжала на встречи с клиентами, должно быть, это внушало ей еще больше чувства собственной важности, о чем она никогда не преминула поделиться в соцсетях, исправно выкладывая новые фотографии себя за рулем. Краем уха я слышала разговоры начальства о ней, ей прочили большое будущее. Словом, Стейси была этаким классическим образцом self-made man, смело и шаг за шагом идущим за своей мечтой. Порой я даже завидовала этой ее непоколебимой уверенности в успехе и пробиваемости, также как завидовала увлеченности Бена своим делом. Мать не упускала случая поставить ее мне в пример, я сначала обижалась, а потом прекратила обращать на это внимание. Мне надо было просто смириться, что все это не мое. 
Я посмотрела на спидометр, трасса была пустая, я гнала почти под сто. Я мельком взглянула на пробег, уже порядка семидесяти тысяч километров, значит ехать мне оставалось около трехсот, надо было сделать еще остановку на поесть, и потом уже по прямой до дачи. Я много раз представляла себе мое возвращение. Сколько я уже ни была в этом доме, лет пять? Интересно, многое ли изменилось? Должно быть, да… А еще я часто себе представляла его там. Что я приеду туда, и Томас будет ждать меня на ступеньках моего дома, также как ждал меня, когда мне было двенадцать, когда я возвращалась с бабушкой из магазина. Это всегда было нашим условным местом встречи. Мысленно я видела его сидящим там и дымящим свои любимые Marlboro. Этакий суровый ковбой, вернувшийся в родные пенаты и ожидавший там свою возлюбленную. Но все это были лишь забавные мечты, и я прекрасно понимала, что до сурового Эрика Лоусона Томасу было далеко, да и я не была роковой красавицей из мелодрам, ради которой мужчины бросают все и мчатся на другой конец света.

• Some people pretend, they know everything. But in fact, they know nothing –

То, каким он был на самом деле, я поняла еще в вузе. Именно тогда полностью развеялись все мои иллюзии, связанные с ним. То, каким он казался мне в детстве, отважным Ункасом, храбрым Айвенго, приехавшим из далеких стран, чтобы обучить меня новым знаниям, чтобы читать мне книги, чтобы учить меня стрелять из лука, ловить лягушек и строить шалаши, моим примером для подражания, моим одновременно и старшим братом, которого мне так недоставало, и моим рыцарем без страха, без упрека, даже моим слегка безумным Дон Кихотом, и то, каким он был на самом деле - это были две большие разницы.
Понимание, отрезвление пришли ко мне позже, лет в восемнадцать, когда наши жизненные дорожки вновь тесно пересеклись. Когда мне было шестнадцать, его родители продали дачу, и два лета мы провели порознь. Нет, мы не расставались, мы писали друг другу письма по электронной почте, мы созванивались каждый вечер, но чувства было не так-то легко поддерживать на расстоянии, а часто видеться не получалось, он теперь учился на экономиста в столичном вузе, мне надо было также задумываться о будущем, как называла это мать, но я упорно не понимала, чем бы я хотела заниматься. О чем бы я ни размышляла, что бы ни пыталась предпринять, уроки английского, китайского, обучение на скрипке, зубрежка математических формул,  ботаника, попытка прочесть всю античную литературу за лето - все вызывало во мне лишь неизбывную скуку, все я бросала на полпути, а единственной целью в моей жизни, единственным моим стремлением, которое вызывало во мне интерес, был он, был Томас. Вы скажете, так грезят все девочки в шестнадцать, но нет, для меня это было гораздо глубже, даже слишком серьезно. Настоящая свадьба с ним, дети, семья, я не представляла толком, что мне нужно, но для меня было совершенно ясно одно: для счастья мне нужен был он, Томас. В нем заключалось то самое, что я все время искала и не могла найти. Он был моим потерянным смыслом и необходимой частью жизни. Когда он уехал тогда с дачи, когда мы перестали с ним видеться, я почувствовала себя так, словно блуждаю по бесконечному лабиринту в поисках потерянного рая. Тогда-то я и поняла, чего я хочу. Я решила поступить в экономический вслед за ним. Всю свою неистраченную энергию я теперь вложила в это новое дело: с неистовым пылом я засела за учебники, нашла онлайн курсы, скупила всю возможную литературу для поступающих. Результат был впечатляющ: я поступила, сдав четыре из пять экзаменов на высший балл. Даже мать удивилась моим успехом: неужели у нее впервые что-то получилось?
Но увы, реальность оказалась не столь радужна, как она мне когда-то представлялась. Вместе со мной на первый курс поступило еще много способных студентов, и среди них были множество девушек, от которых я безбожно отставала по всем параметрам. Одной из них и оказалась она. Даже имя у нее звучало как-то по особому, Аманда. Рад вам представить свою девушку Аманду. Так он теперь ее всем представлял. У нее было чему поучиться. Она была словно из сказки: миниатюрная, худенькая, со светлыми вьющимися волосами, серо-голубыми глазами, небрежный макияж, прически с заколочками, руки увешаны браслетами и фенечками, пышные платья в стиле Барби, стильные сумочки, французский маникюр. Мне с моими грубыми, даже мужскими чертами лица, непокорными волосами и самыми обычными шмотками с распродаж было до нее далеко. Но дело тут было не только во внешности. Характер, манера речи - все в ней было идеально. Она говорила тихо, но очень быстро, порой даже тараторила, и все время какие-то невероятные вещи, которые для нее были словно раз плюнуть. Она помогала котикам из приюта, заботилась об экологии, по весне высаживала кусты во дворе у дома и приходила на субботники, была волонтером, бесплатно носила еду пенсионерам, была старостой группы, оставалась после пар и помогала отстающим, была любимицей всех профессоров, занималась йогой, с интересом читала Гессе и Кастанеду, рассуждала о древнегреческой философии, знала несколько языков, училась на отлично, да я просто даже не могла запомнить и половину того, что она умела. 	
Я и понять не успела, что произошло, а Томас уже сидел с ней в столовой на всех перерывах, таскал ее сумку и даже пару раз ездил с ней помогать старушкам и котикам, хотя раньше я за ним не замечала особой тяги к благотворительности. Потом я заставала их и в окрестной кофейне, она заказывала себе вегетарианскую еду и безлактозный капучино. Они вместе с интересом изучали какую-то книжку или слушали плеер, надев каждый по наушнику и трогательно соприкасаясь лбами. Потом я видела их гуляющими в университетском дворе, они держались за руки, как примерные школьники, когда идут на линейку, цвела сирень, в воздухе витали сладостные весенние ароматы, птицы пели словно о любви, приближалась летняя сессия, но с такой подругой как она, ему нечего было бояться. 
Меня тошнило от нее. В буквальном смысле. Я бы многое могла понять и даже простить ему, но все это у меня в голове не укладывалось. Я ради него не спала ночами и зубрила эту дурацкую экономику, забросила скрипку, поступила ради него, мне предстояло теперь учить всю эту скукотищу ближайшие пять лет, восемь лет мы дружили, мы любили друг друга, у нас все было серьезно, я до сих пор хранила его кольцо, у меня никогда не было никого, кроме него, а он просто взял и перечеркнул все это в один миг. Пожалуй, я бы даже нашла в себе силы простить ему какую-то случайную влюбленность, я знала, я не красавица, я бы даже поняла, если бы он закрутил с какой-нибудь сногсшибательной блондинкой с пышными формами, но не с ней, не с этой сахарной, приторной до тошноты, с этим ангелочком во плоти Амандой. Она словно ходячая энциклопедия, успевающая всё, словно всеобщий пример для подражания, выплевывающая из себя сотню слов в минуту, как автомат, сыплющий мелочью. Этот ее мягкий миленький голосок, эта снисходительная улыбка. И то, как она говорила обо всем этом, так мимоходом, словно все это было неважно, словно в порядке вещей, что она провела субботнее утро, убирая опавшие листья, пока другие спали, вернувшись под утро с пятничных тусовок, она и не кичилась этим, она просто так жила, это была ее обычная жизнь, все это было для нее совершенно естественно. Это было действительно слишком. Можно было бы даже вытерпеть ее, если бы она была высокомерной хвастуньей, но нет, она не кичилась своими достижениями, для этого она была слишком скромной. Ну да, наверно в глубине души она понимала, что знает все об обустройстве мира, и о том, как следует поступать правильно во всех делах, но я скажу одно: истинная жизнь не заключалась во всей этой ее йоге, фрилансе, буддизме и еще черте чем, чем она там занималась. Истинная жизнь была не такой простой штукой, чтобы ее можно было с полпинка разложить по полочкам, неспешно попивая в пафосной кофейне свой латте с миндальным сиропом, истинная жизнь была намного сложнее, чтобы найти ее смысл можно было, прочтя пару десятков философских трактов или записав в блокнотик аккуратным почерком пару знаменитых изречений, истинная жизнь была совершенно другой, я не знала точно какой, но не этой. И она об этой истинной жизни не знала ровным счетом ничегошеньки, как и я. И тут мы с ней были равны.

- The wedding - 

Их история в отличие от нашей закончилась хэппи эндом, если это можно было так назвать. Аманда залетела на втором курсе, Томас тогда учился на четвертом, и как добропорядочный молодой человек он женился на ней и бросил учебу. Устроился в какой-то интернет-магазин, чтобы содержать семью. Все его блестящие карьерные начинания были разбиты в один миг, но похоже он не видел в этом большой проблемы. Он был влюблен и вроде бы как счастлив. Мы прекратили на время общение, и я больше о нем не слышала. В моей жизни за это время прошла череда бесконечных мимолетных романов: студентик-одногруппник, потом студент курсом постарше, случайный знакомый из клуба, коллега с работы, они сменялись передо мной так стремительно и необратимо, что я даже не запоминала их имен. 
Так, в этом каскаде лиц, встреч, каких-то разговоров, каких-то выяснений отношений, каких-то поездок прошло несколько безликих лет. Я помнила этот отрывок жизни очень смутно, он был словно засвеченной пленкой с размытыми силуэтами. И так все и текло вяло и неопределенно, пока наконец в моей жизни снова, также неожиданно как в ту первую встречу на даче, не появился он. Он нашел меня в одной из соцсетей, предложил встретиться. И мы встретились. Все было крайне странно, и во время этой встречи меня не покидало ощущение нереальности происходящего. Он безусловно постарел, даже скорее не постарел, а скорее подустал. В его глазах не было больше блеска, он будто даже уменьшился в росте, словно его придавил бесконечный груз забот и бытовых треволнений. Не было больше и следа от когда-то бравого рыцаря без страха и упрека.  Он был обычным, самым обычным мужчиной, с кучей хлопот, тратами больше, чем заработки, а все то, что он говорил, было каким-то банальным, словно заученным. Странно было видеть его теперь и понимать, что это был тот самый человек, которого я любила.
Я узнала много всего из его рассказов и из его странички в соцсети. У них с Амандой было двое детей, две девочки, кстати сказать, прехорошенькие, тоже миниатюрные блондиночки, очень похожие на мать. Аманда ничуть не изменилась, все такая же кукольная и невыносимо идеальная. Она по-прежнему успевала всё, вела блог о воспитании детей и полезном питании, в ее рецептах были сплошь какие-то авокадо, брокколи, семена чиа, киноа и еще другие загадочные суперфуды, о существовании которых я даже не слышала,  в перерывах между этим она успевала ходить на фитнес, у них была целая куча совместных семейных фотографий, должно быть, для них организовались специальные фотосессии на Рождество, на дни рождения и еще какие-то праздники. На фотографиях она выглядела превосходно: подтянутая фигура, безупречный макияж, какие-то дизайнерские шмотки. Такими же стильными выглядели и две дочки, словно сошедшие со страниц журнала с рекламой детской одежды. А еще она занималась благотворительностью, часть денег, которые она зарабатывала на рецептах, она отправляла в фонд помощи больным детям. Словом, со стороны они были примером идеальной семьи.
Нам было далеко до них. Нам было никогда не достигнуть их уровня. Я утяну Томаса на самое дно, так я ему об этом и сказала, но это нам вовсе не помешало. Мы снова стали встречаться. Тайком, виделись в основном по выходным и иногда поздно вечером в будни. Наши встречи, наше общение было ничуть не похоже на них. Во мне ему было не найти и толики всего того, что было в ней. Мы встречались в каких-то переулках, курили по подворотням, словно прячущиеся подростки, пили дешевое вино в парке у набережных, передавая друг другу пластиковые стаканчики и безудержно смеясь. Иногда сидели за стойкой в барах, я надевала куртку с капюшоном, словно боялась, что она, Аманда может прийти сюда, в это богом забытое место, и застукать нас. Нам было смешно прятаться от нее, также как в детстве мы прятались от матери Томаса, которая вечно за него беспокоилась, стоило ему прийти домой чуть позже назначенного времени. Мы шушукались как студенты на заднем ряду на лекции, мы придумывали планы побега на тот случай, если Аманда случайно увидит нас где-нибудь, мы как шпионы разрабатывали план действий, шифры, явки, пароли, мы придумывали себе алиби, словно мы встретились тут по чистой случайности. Эта своеобразная игра Обмани Аманду даже доставляла нам какое-то особое удовольствие. Мы словно ходили по краю пропасти, балансируя как умелый канатоходец и переступая так грациозно и так осторожно, чтобы не сорваться вниз. Она не раскусит нас, - заговорщически шептал мне Томас, а я в ответ довольно усмехалась, дескать, вот как мы ее, такую умную и такую начитанную, обставили, против нас ей никакая античная философия не поможет, просто не справиться. Иногда мы брали напрокат самокаты и ехали наперегонки по набережной, иногда ходили в парк аттракционов и катались до тошноты на американских горках, ветер свистел в ушах, я отнимала руки от поручней и визжала то ли от страха, то ли от радости. Малыш, держись крепче, - кричал он мне, - Я за тебя волнуюсь. Мы не говорили с ним ни о чем конкретном, ни о том, что будет с нами дальше, ни к чему нам все это, мы обсуждали какие-то пустяки, например, как однажды Сара напилась пьяная вхлам и приставала к какому-то профессору в вузе, или сколько кофейных чашек за неделю выпивает Стейси, и обо всех ли из них она выкладывает посты в инстаграм, или сколько новых костей динозавров нашел Бен. Аманде с ее рождественскими фотосессиями под елкой никогда было не понять нас, мы глубоко отличались от идеальных представлений о любви, но были такими, какими мы были, без прикрас, без фильтров, без наклеенных улыбок, без совместных фотографий, безо всех этих обязательных атрибутов счастливых отношений, мы были настоящими.
Я прекрасно понимала, что эти отношения никуда не ведут, рано или поздно мы с ним окажемся в тупике, глупо было тратить свою жизнь на подпольные встречи без будущего. Когда мать узнала, о том, что я снова встречаюсь с Томасом, она повертела пальцем у виска и сказала, что, дожив до двадцати пяти лет, я ничему толком не научилась, и единственной подходящей для меня партией был Бен, но я и его упустила. Что и говорить, я сама толком не знала, к чему мне все это. Я не была в него также глупо и безрассудно влюблена как в детстве, нет, романтический флер давно слетел с образа Томаса, теперь я знала его гораздо лучше. Томас не был для меня больше ни храбрым рыцарем, ни подающим надежды талантливым студентом, ни даже образцовым семьянином или успешным бизнесменом. Теперь я ясно видела, каким он был на самом деле: самым обычным, женившимся из чувства долга, а теперь глубоко несчастным человеком, вынужденным работать с утра до вечера на нелюбимой работе, чтобы прокормить семью. А еще я видела, что в нем не было ни сил, ни достаточной смелости, чтобы хоть что-то изменить. Наши отношения были обречены с самого начала, в них не было смысла. Но это была любовь в ее истинном значении, любовь ни к идеальному образу, ни к детским мечтаниям, даже ни попытка заменить отца, ни один из этих суррогатов, нет, это было чувство куда более глубокое. Это была любовь такая, какая она есть, к самому обычному мужчине, с едва заметными морщинками под глазами и рассеянной улыбкой, со всеми его недостатками и противоречиями. Любовь, обреченная на провал, но тем не менее имевшая место быть. 
Обо всем этом я думала, сидя за рулем автомобиля. Мой любимый Ludvig Van играл уже на полную катушку. Он набирал силу с каждой нотой, постепенно заполняя собой весь салон, а затем медленно просачиваясь внутрь меня и будто наполняя меня своей мощью. Нам придется прекратить встречи, Аманда обо всем узнала. Это был конец, бесславный, но ожидаемый конец всей этой прекрасной истории, historia de un amor, и наступил он также внезапно, как Томас впервые появился тогда на даче, а потом объявился снова спустя несколько лет. Все, что было связано с Томасом, происходило внезапно, словно живешь своей обычной пресной жизнью, а потом из ниоткуда появляется он и утягивает тебя за собой в свой водоворот приключений, из которого крайне трудно выбраться. Я поправила упавшую на лоб прядь волос и снова схватилась за руль, будто пытаясь вытащить себя из пучины воспоминаний и вернуться в настоящее время. Надо сконцентрироваться и следить за дорогой, а то и до аварии недалеко. Да, надо было полагать, что на сей раз это был действительно конец. 

- Less than zero -

Порой я задумывалась, почему я стала такой, почему у меня никогда ничего не ладилось. Все время я была каким-то середнячком, без особых целей, достижений, возможностей, жизнь трепала меня словно флюгер на ветру, порой я с воодушевлением бралась за одно, потом бросала, да и большинство занятий, в которых я пыталась найти себя, навевали на меня какую-то неизбывную скуку. Бесконечно анализируя свои ошибки, словно препарируя свою жизнь, я приходила к выводу, что во многом была виновата моя мать. Да, конечно, глупо и некрасиво перекладывать вину на других за свои неудачи, но эта гипотеза казалась мне наиболее вероятной. Как я ни старалась, я не могла вспомнить ни одного случая, чтобы она меня похвалила или заступилась. Она всегда ставила мне в пример других детей, все они были лучше меня: Кейт в школе – круглая отличница, мне до нее расти и расти, Мэнди, подружка по даче, выросла в настоящую красавицу, нет отбоя от поклонников, а я вечно хожу в растянутых толстовках и с растрепанными волосами, Стейси делает карьеру и тащит меня за собой на буксире (за что ей большое спасибо, а то бы так работала в пиццерии официанткой), или вот Нора, двоюродная сестра, удачно вышла замуж и с двумя детьми, а я все страдаю по какой-то детской любви и никак не возьмусь за ум. Я много раз думала, почему она так со мной себя вела, мне казалось, что все матери должны любить своих детей априори, разве нет? 
Она относилась ко мне строго и с пристрастием, все мои поступки любила разбирать по полочкам и высмеивать, порой я чувствовала себя обвиняемым в зале суда, а ее суровым и жестоким судьей, на которого не могли подействовать никакие слезы и оправдания. Может быть, она не любила меня, потому что не любила отца? Она вышла за него замуж из-за того, что забеременела мной, а все это в отместку какому-то там парню, в которого она была влюблена. Получается, я была просто орудием мести? Или я и вовсе совершенно случайно попала в этот мир и связала узами брака двух совершенно не похожих друг на друга и никогда не любивших друг друга людей? Отец был человеком совсем не таким, как мать: он был мягким, заботливым, немного не от мира сего, в молодости сочинял музыку и играл в музыкальной группе с друзьями, потом все забросил ради стабильных заработков и семьи, стал выпивать. Мать считала его слабаком и размазней, она частенько сравнивала его с тем парнем, с которым встречалась когда-то, очевидно, тот деревенский грубиян, строивший из себя крутого, ввязывающийся в драки и недоучившийся в школе, и был ее идеалом? В любом случае мы с отцом были лишними людьми в ее жизни, которых она обрекала на страдания от того, что была глубоко несчастна сама. 
К таким выводам я пришла уже позднее, я будто бы разгадала причину ее ненависти к себе, но от этого было нелегче. После смерти отца у меня не осталось ни одного родного человека. Сначала я почему-то думала, что его смерть позволит нам как-то сблизиться, в конце концов, мы остались вдвоем, когда он умер, ей не было еще и пятидесяти, у нее снова был шанс все устроить в жизни, так как она хотела, найти себя наконец подходящую партию. Я думала, она смягчится ко мне, она же всегда хотела от него избавиться, а мне теперь уже было двадцать, она была не обязана более за меня отвечать, ей более не в чем было меня винить. Но ничего толком не изменилось. 
Первое время я пыталась выстроить с ней если не родственные, то хотя бы формально дружеские отношения. Я ощущала на себе ответственность помочь ей справиться со свалившемся на нас горем. После того, что случилось, я не могла бросить ее одну, я надеялась, что наша общая потеря как-то сблизит нас, выведет наши отношения на новый уровень. У нас теперь была общая цель: справиться со всем случившемся и потихоньку собирать новую жизнь по кирпичикам на развалинах старой. Но все было бесполезно. Стена между нами оставалась неразрушимой, преграда непреодолимой, слишком многое нас разделяло, слишком разными мы были людьми, чтобы теперь внезапно стать подружками. 
Мать интересовалась всем практическим: ремонтом, обустройством квартиры, обдумывала, как перепродать вещи отца и выручить что-то с этого. Новые знакомства она заводила с единственной целью получить с этого какую-то выгоду или использовать людей в своих целях, кто-то мог быть ей полезен для установления связей. Точно также она их и оценивала: наиболее престижным считался тот, кто хорошо устроился в жизни, ходит на стабильную работу, зарабатывает много денег и может позволить себе статусный автомобиль или отдых за границей. На таких людей она стремилась равняться, к ним она тянулась. Новости о внешнем мире она черпала в основном из телевизора, даже не анализируя, она ненавидела тех, кого сегодня порицали в новостях, если через пару месяцев его реабилитировали, мать также быстро меняла свою точку зрения. Единственными книгами, которые ее интересовали, были «Как быстро сделать карьеру», «Как заработать денег с нуля», «Секретная формула успеха своего бизнеса» и еще много подобных. Я слышала, что она вроде даже ходила на какие-то тренинги по успешному развитию своего дела. Но как ни трудно догадаться, толком у нее ничего не получалось, и единственным средством подзаработать денег было найти выгодные знакомства. Она как пиявка вцеплялась в каких-то мужиков со своими фирмами, мечтая выйти за них замуж, но потом оказывалось, что никаких фирм у них и не было, или были, но разваливались, или они и вовсе уже были женаты и искали любовниц, чтобы как-то скрасить скучную семейную жизнь. Словом, по прошествии многих лет я поняла, что мать в общем-то была такой же неудачницей, как и я. Может быть, в этом была причина ее ненависти? Она хотела для меня лучшей судьбы, чем для себя, а я не оправдала ее надежд?
Но я не оставляла попыток. Порой я ощущала себя с ней словно какой-то собачкой, бегающей вокруг хозяина, преданно заглядывающей ему в глаза, вечно в ожидании ласки или вкусного лакомства. Мать не была для меня безгрешным идеалом или примером для подражания, но в глубине души я все равно всегда ждала от нее какого-то одобрения, какой-то похвалы, хотя бы просто обратной связи. Но наша с ней рация сломалась, впрочем, что толку обманывать себя, она никогда и не работала. Мы с ней, словно потерявшиеся в лесу дети, пытались докричаться друг до друга, но в ответ слышали только какой-то непонятный шум. 
Как-то уже спустя пару лет после смерти отца я позвала ее в ресторан, я угощала, я гордо сказала, что она может выбрать всё, что захочет в меню, я устроилась в конторку к Стейси и теперь хотела отметить с матерью свою первую хорошую зарплату. Я надеялась, что я наконец-то стала тем, кем она хотела меня видеть: статусным человеком с деньгами, со стабильной работой, я доросла до таких высот, что могла позвать ее в приличное заведение. Но я ошибалась. Все два часа, что мы просидели в ресторане, мы практически не разговаривали. Мать деловито хрустела салатными листьями, запивала их бургундским красным вином, затем перешла на томленую говядину и под конец взяла еще и малиновый пудинг на десерт. Пока она жевала, она не преминула отметить, что ресторан был паршивым, официанты нелюбезными, говядина жесткой, вино второсортным, моя новая должность безденежной, да и вообще Стейси скажи спасибо, что хоть куда-то устроила тебя, и потом мне было уже двадцать два, пора было искать себе подходящую партию и заводить детей, а не заниматься всякими глупостями. Я попыталась перевести разговор на единственную связывающую нас тему, на отца. Я рассказала ей о том, как нашла его старые концертные записи на чердаке на даче, а еще пластинки Бетховена. Я переслушала все песни отца и записала в отдельную тетрадку его стихи,  их было около пятидесяти, и я нашла пару песен, посвященных ей, матери. Я как сейчас слышала его бархатный, слегка с хрипотцой голос, объявляющий со сцены: - А эту песню я посвящаю своей любимой жене, и рев вперемешку с аплодисментами в зрительном зале. Я вытащила тетрадку и показала ей эти песни. Она в ответ усмехнулась: - А, бредни этого старого алкоголика. Вместо бренчания на гитаре мог бы уже давно свозить семью на море, если бы умел зарабатывать деньги, а не только драть глотку. Хорошо хоть ты по его стопам не пошла, вовремя свою эту скрипку забросила, а то бы тоже бренчала сейчас в переходах.
Своими словами она будто бы окончательно опустила между нами занавес, который я столько раз пыталась приоткрыть. Спектакль был окончен, а из моего зрительного зала мне никогда было не попасть к ней на сцену. Мне даже показалось в этот момент, что от нее исходит какой-то холод, я даже физически ощутила его, такой леденящий и сковывающий, прямо-таки минусовая температура, ниже нуля. Я зябко поежилась и глотнула вина. С этого нашего похода я оставила любые попытки сближения. Похоже мне было необходимо перестать желать невозможного и смириться с тем, что мне никогда не стать близким человеком с моей матерью. 
Я потягивала из трубочки молочный коктейль, заедая картошкой фри. Ехать оставалось совсем недолго, я остановилась перекусить. Сегодня был первый солнечный день с самого начала этой осени. Установилась хорошая сухая погода, стало тепло, хотя и ветрено. Я сидела у окна, и солнце светило мне прямо в глаза. Щурясь, я подставила козырек ладони ко лбу и наклонилась над пластиковым стаканчиком. В чертовых придорожных забегаловках даже жалюзи не могут повесить. Солнечные лучи устремлялись в помещение, разламываясь об окна. Когда один из лучей все-таки достиг моего лица несмотря на все предосторожности и слегка обжег меня своим прощальным осенним теплом, я невольно улыбнулась.

- Amnesia - 

	Хотя время уже близилось к пяти вечера, солнце по-прежнему грело так, что в машине даже стало душно. Я открыла окно и закурила. За эти несколько дней в пути я уже ощущала машину практически своим родным домом, настолько я к ней привыкла, но поездка подходила к концу, я подъезжала к даче. Даже не знаю, чего я ждала от всего этого, возможно я просто искала какого-то душевого спокойствия, передышки от всего, что происходило со мной. Просто наступило время нажать на стоп и начать перезагрузку. И дача, как мне казалось, была подходящим местом для этого, она была детством, временем без забот, абсолютным счастьем, дача была Томасом и любовью. Пожалуй, только здесь я могла черпать в себе новые силы. Мне просто было необходимо побыть в одиночестве некоторое время, чтобы хорошенько поразмыслить, что делать со всей этой чертовой неудавшейся жизнью. Я верила, что у меня могло еще что-то получиться, что у меня был еще слабенький шанс таки найти свое место, несмотря на то что мать уже давным-давно мысленно похоронила меня вместе с отцом. 
	Впереди маячил знакомый сад и крыльцо. Цветы уже почти все увяли, осень, да и за ними никто давно не следил, краска на заборе облупилась. Но все равно от сада веяло каким-то родным, до боли знакомым сладковато-пресноватым запахом, проникавшим в машину через открытое окно, такой запах был здесь обычно в начале сентября, когда мы приезжали на дачу в последние разы перед началом школы, я его отчетливо помнила. На крыльце я разглядела чей-то силуэт. Кто бы это мог быть в такое время? Дачный сезон был обычно летом, в октябре, как правило, дома стояли пустыми. Неужели соседи? Я подъехала поближе.
	На ступеньках крыльца сидел Томас. В помятых застиранных джинсах, кепке набекрень и клетчатой рубашке. Он слегка жмурился от осеннего солнца, бившего ему прямо в глаза, и улыбался. Я вышла из машины, захлопнув дверь. Ноги одеревенели после долгого сидения за рулем, в нос мне снова ударило резким запахом земли и деревни, а щебет птиц показался чуть ли не оглушительным после нескольких часов в тишине и в своих мыслях. Я подошла к дому. Томас заметил меня, но не двинулся с места.
	- Привет, - сказал он.
	Ему не надо было мне ничего объяснять. Мы настолько хорошо знали друг друга, что я все поняла без лишних слов. Он решился. Он бросил Аманду и детей и приехал ко мне. Приехал на наше место встречи, и он знал, что рано или поздно приеду и я. Он меня ждал. Что мне нужно было делать сейчас? Уговаривать его вернуться к семье? Бросить их на произвол судьбы и сбежать к своей подруге из детства, своей первой любви, — это был поступок, которому сложно найти оправдание. Я даже представила, как бы хмыкнула, глядя на все это мать. Как был непутевым, так и останется. А ты куда смотришь? Хочешь, чтобы и тебя также бросил потом, как ее? Да и не стыдно тебе разрушать семью? На чужом несчастье счастья не построишь, помнишь такую поговорку? 
	Конечно же, я поступала неправильно. Но что было в этой ситуации правильным? А что, если это Аманда построила свое счастье на моей разрушенной жизни? Что, если это с нее начались все мои несчастья? Что, если это она украла у меня Томаса? Этого никто в расчет не брал? А несчастная жизнь Томаса с нелюбимой женой? А дети, растущие в атмосфере ссор и вечной ругани, прямо как я, выросшая со слабаком отцом и авторитарной матерью, которым и вовсе не нужна была вся эта иллюзия семьи, которую они так стремились сохранить лишь ради меня? Было ли это правильным? Принесло ли это всем нам счастье? Стоило ли положить свою единственную жизнь на алтарь призрачного семейного благополучия? Я не знала. Во всем этом не существовало однозначных решений. 
	Я выбросила сигарету и затушила ее носком ботинка. Томас поправил кепку и снова улыбнулся мне. Будто бы ничего и не изменилось за эти семнадцать лет: я снова возвращаюсь с речки, а он сидит на моем крыльце с книжкой и поджидает меня. И вот сейчас он скажет, как обычно, как всегда, я слишком хорошо его знаю, я читаю его мысли наперед, знаю его лучше чем себя, читаю у него по губам:
	- Привет, Майра.  


2020 г.

 Надежда

x

Иллюстрация к: In my memories