следы былой любви...

Я полез в шкаф. Старинный добротный без глупых рельс и роликов. Он помнит мое рождение и возможно еще много чего увидит. На нем бабушка выкладывала загадочные для меня луковицы на подстеленной газете. Они назывались "детки" и из них рождались гладиолусы. В нем я прятался. В нем почему-то всегда присутствовали апельсиновые корки. Да и вообще в нем чувствовалась опора какая-то. Это не стенка безликая или дешевая мебель от скандинавских выдумщиков. Это мистер Шкаф.
   Я искал коробку с ботинками. Коробок было не мало, выкладывал их в шкафу не я и поэтому шансов на легкий результат у меня не было. В шкафу было естественно темно и чуть страшно. Как сорок лет назад. За коробками у самой стенки лежало что черное. Я не без дрожи дотронулся и ощутил болоневую куртку. И я ее вытащил.
   Черная, дутая, со сломанной молнией в застегнутом положении - то есть одеть ее можно было только через голову. На кромках рукавов дырочки от неумелого обращения с сигаретами. Но тут я увидел главное. Чудесное воспоминание. Волшебный привкус весны. Правое плечо и рукав этой чудесной куртки из моей молодости были в побелке. Той самой. Из ее подъезда.
У меня секс тогда уже был, но я об этом предпочитал молчать, ибо опыт такого рода репутацию романтических отношений скорее портил. Каждая встреча завершалась томительным расставанием. Наверное это было целым ритуалом, достойным диссертации культуролога. Я провожал ее до подъезда. Мы стояли. Молчали. Я тянулся к ней с поцелуем якобы в щечку и с коварным перебросом движения к губам. Она не грубо отстранялась. Это означало примерно следующее: "я не хочу сейчас прощаться и здесь куча народу...". Шли минуты...Мы говорили ни о чем я смотрел на нее, старался стоять ближе и касаться. Спустя полчаса при первых следах обморожения на моих лице и руках, она милостиво произносила с лукавым вопросом: "до этажа проводишь?". Я с готовностью рыцаря, вернее очень замерзшего рыцаря, шел за ней в подъезд. Пока мы ждали лифт я согревался и разогревался. Поцелуй в лифте был всегда волшебным. То что мои чувства небезнадежны, проявлялось в том, что уехать на том же лифте она мне не давала. Взаимность - сладкое чувство, если в нее веришь. Но наши подростковые чувства снова оказывались в зоне риска засветки перед соседями, которые сновали туда-сюда, возвращались с работы и из магазинов, шли гулять с собаками, возвращались, погуляв с собаками. Можно было нарваться и на близких родственников: маму, папу, старшую сестру. Я делал вид, что совершенно не боюсь подобной встречи и вообще знакомства с родителями. Бояться на самом деле перестал чуть позже. Спустя лет тридцать.
   Я знал, что тащить ее на лестничный проем грубо и ломает ее сценарий. Нужно было дождаться. И вот спустя три или четыре эпизода с пугавшим нас раскрытием лифта или дверей холла, она скромно и тихи говорила: "пойдем на лестницу..."
И вот тут начиналось то, что я люблю до сих пор. Мы целовались стоя у изгиба лестницы, потом я гладил ее по щеке и мы садились на ступеньку. Я обнимал ее и она опускала мне голову на плечо. Ощущение доверия, тактильной нежности даже тогда мне казалось важнее поцелуев, тем более что они к чему-то более увлекательному приводили не всегда. Два-три часа подростковой нежности, чтения стихов, мечтаний. Потом ее старшая сестра нас всё-таки разлучала, забирая мою возлюбленную. Финальный поцелуй носил уже не гормональный, и не самоутверждающий характер, а был поцелуем нежности, которой мы тогда учились.
   Я шел по своему неспокойному району к себе домой не очищая куртки. Было уже темно, да и наверное я этим знаком интимной жизни даже немного гордился. Куртку чистил уже дома, накануне выхода в школу и в мечтах о новом свидании.
   Я поднес старую болоневую куртку к лицу и понюхал. Она не не пахла подъездом или мамиными духами той девочки, она пахла апельсиновыми корками. Апельсины из Марокко. Эта книга тоже из детства. Куртку надо выкинуть, ведь она выполнила свою задачу уже несколько раз: и как носитель тепла и как носитель мифологии. А вот нежности я бы сейчас продолжил учиться, это бесконечное познание.

 Олег Жданов