Письмо матери: ты, я, он, мы.

Действительно, и какого рожна я собралась отдыхать? Ты страдала и мне страдай. Я пришла домой и сразу ощутила всю тяжесть пережитых тобой лет, это в довесок к нашим совместным годам. 
Иногда мне кажется, что ты меня тихо ненавидишь. Хотя говоришь, что любишь громко. Но именно ты когда-то научила меня тому, что любовь выражается не в словах, а в действиях. 
Конечно, ты начала ненавидеть меня не сразу, я родилась и была тихим ребенком, надеждой на изменения к лучшему. Потом я стала расти, а изменения к лучшему не наступали. Зато я стала требовать все больше любви, внимания, сил и самопожертвований. Любви мне нужно было много, беззаветной, я не могла ей насытиться. А ты обожала жертвы. Обожала их приносить, вспоминать и напоминать. 
Ты питалась мной, моей энергией и считала, что жизнь моя принадлежит тебе по праву. Я сопротивлялась, не в открытую, конечно. Я копировала твои властные нотки и резкие фразы, такая себе пародия. Целей было несколько, с одной стороны, я хотела, чтобы кривое зеркало привело тебя в чувства, а с другой- я просто хотела, чтобы меня тоже боялись. 
А что в итоге? Закрылась в комнате и не могу дышать, трясутся руки, слизняк опять расположился под ребрами и растет как в лучших фантастических фильмах: быстро и беспощадно. Не понимаю, зачем тебе меня обязательно доводить, что же ты от этого получаешь? Ты живешь, ты чувствуешь без лишних раздумий и действий. Поволновалась сама – передай другому. 
Ненавижу, сука, как же я ненавижу. Как же я устала заставлять уважать себя по сотому кругу, одно и тоже, ты всю жизнь пользовалась моим терпением. Ты заставляла терпеть. А сама никогда себя не сдерживала: устроить истерику, скандал, как два пальца об асфальт. А мне терпеть! 
«Не хочешь терпеть? На по лицу! Подзатыльник, на. На, на, на, получай. Смотри как я злюсь, страшно? То-то же, бойся, бойся меня! Чувствуешь кто здесь хозяин? Нет? Ах ты еще и дерзишь? Получай! … Ах, что это? Сдача? Кому? Мне? Матери родной…. Да как тебе не стыдно» И дальше по сценарию: слезы и игнор. 
Я родилась отличной от тебя: мягкая и тихая, и ты все ждешь, что я тоже буду рвать и кусать (всех кроме тебя, разумеется), а я не хочу, не хочу бороться и сражаться, я жить хочу! Чувствовать счастье и тепло! Почему же ты, мама, мне его не дала? Почему не защитила от самой себя? 
Был только он. Центром внимания был только он и ты ничего не замечала вокруг, кроме того, что нужно было удержать, опутать, оставить рядом. Чтобы он как ручная собачка делал все, что ты говоришь. А он не слушал, и мы не слушали. И ты злилась, превращалась то в фурию, то в ребенка, а всем нам нужно было быть взрослыми и разумными рядом с тобой. Вот так, блять, сразу родиться и повзрослеть! 
А сейчас ты, побитая жизнью, посыпаешь голову пеплом и не хочешь ничего видеть. Я все еще должна быть взрослой, мудрой и сильной. Я не могу тебя обнять, не могу поплакать на плече. 
Даже сейчас я не могу быть до конца откровенной, мои просьбы для тебя – игра «Обхитри и не поругайся», нет в тебе уважения мои желаниям. Есть только ты, ты, ты. 
Я ненавижу тебя и люблю, все оказалось сложнее, чем ты говорила. Любовь не всегда выражается словами, но и поступками тоже. Любовь иногда просто есть и это не светлое чувство, где есть место пони, единорогам и стакану воды. Моя любовь к тебе разъедает изнутри и состоит на девяносто процентов из вины, а на десять из долга. Нужно просто все это сказать тебе, но я не могу. И что мне делать? Остается кричать наедине с собой в закрытой комнате. 
Иногда мне кажется, что я никогда не смогу простить тебя. Да ты и не просила. Раньше наша семья была безопасным местом, а в итоге стала полосой препятствий. Темным волшебным лесом, заходишь одним, выходишь другим. Но что, если Иван-дурак все-таки хочет остаться дураком, а не идти сражаться со Злым Горынычем? 

 davidberoev