САША

"САША"                

       Родился он в роддоме, расположенном на Русаковской улице рядом с метро «Сокольники». Его детство прошло в одном из самых старых московских районов – на Преображенской площади, улице Суворовской в доме 30. В то время на Преображенской площади стояла очень старая и красивая бело-голубая церковь, которую взорвали однажды в 4 утра, когда большинство людей спали. Целью взрыва был хрущевский план прокладки метро. В их доме, как и во всех близлежащих старых московских домах, стёкла по вылетали  из окон. Он проснулся, прижался к маме – видимо, испугался – а потом вдруг стало ему сразу грустно и тоскливо. 
  Московский люд в то время жил в районе разномастный, но в основном добрый, трудолюбивый и веселый, хотя зачастую и хулиганистый, и воровской. Особенно «рисковой группой» была среда голубятников и любителей «забить козла». 
   Дом в котором он жил был двухэтажным: первый этаж кирпичный, а второй – бревенчатый. Обогревались печным отоплением, да и готовили на той же печи, горячей воды не было и в помине – только холодная. Газовые и прочие отопительные изыски существовали в то время, наверное, только в Кремле. 

Неотъемлемой атрибутикой всех московских дворов 50-60 годов XX века были нелепые по дизайну деревянные сараи для хозяйственных нужд и хранения дров – с огромными голубятнями на крышах. Часто из-за голубей вспыхивали целые дворовые побоища: кто у кого переманил или украл белого пернатого красавца. Ну а весна для детворы была временем коллекционирования майских жуков – летающих изумрудов – индикаторов экологического благополучия Москвы того времени. И каждый мальчуган гордился личным спичечным коробком или металлической банкой из-под монпансье, если они были набиты этими "живыми изумрудами", предназначенными для последующего обмена на всякую всячину среди сверстников или для демонстрации "этим противным девчонкам", ради их восторга и блеска глаз. 
  По дворам ходили "смешные" старьевщики с тележками, сделанными из старого детского корыта на колесиках. В тележках размещалась разнообразная утварь для обмена. Старьевщики громко зазывно выкрикивали: «Старье, утиль берем!» Для детворы, сбегавшейся на этот крик со всех дворов, у старьевщиков были припасены диковинные примитивно сделанные самодельные погремушки и просто забавные игрушки. Взрослые несли сдавать прохудившиеся корыта, старое белье, медные тазы и чайники. В обмен предлагались какие-то деньги, тратившиеся в основном в соседнем киоске на воблу. Вобла была дешевой, и покупали ее много. Она заменяла собой многие деликатесы, которые были недоступны простым людям либо по стоимости, либо просто из-за отсутствия их в продаже. В то время, когда война еще напоминала о себе многими деталями, народу было не до разносолов. 

  Место, где они жили, было особенно примечательно тем, что прямо за домом 32 по Суворовской улице находилась хлебопекарня с магазином «Булочная». Двери магазина выходили на Преображенскую площадь, и из них, да и от самой пекарни, разносился по всей округе дурманящий аромат свежеиспеченного хлеба и калорийных булочек. Кстати, с 1961 года, около магазина часто останавливался кортеж Юрия Гагарина. Космонавт №1 любил зайти в их магазин и купить свежей выпечки. 

  Великое и бытовое в детстве почти равны по масштабу. Ему почему-то вместе с воспоминаниями о Гагарине, видится и дровяной склад на Суворовской улице. В течение всего дня оттуда на телегах, запряженных лошадьми-тяжеловесами, развозились дрова для тех, кто проживал рядом с улицами: Суворовская, 9-я Рота, Буженинова и Электрозаводская. 
  Потешная улица в районе реки Яузы славилась расположенной на ней психиатрической больницей и, конечно, «Баней на Потешной». Именно там однажды дверь, разделявшая мужское и женское отделение бани, рухнула от сырости и старости, показав моющимся мужикам и бабам друг друга «в чем мать родила». Раздался перепуганный бабий визг и крик, но мужики отреагировали на него хохотом, а потому с женской половины раздалась ругань, и на мужскую полетели увесистые шайки. Он этот момент помнит досконально, так как часто ходил в баню с бабушкой, и момент этот произошел на его глазах – ему было всего 2 года. Видимо, став очевидцем этого исторического и веселого факта, он стал расти человеком улыбчивым, искать в каждом событии нечто смешное, какой-то юмор. 

  Первый по-настоящему самостоятельный поступок был им совершен уже в 5 лет. В этом возрасте он однажды ушел в одиночку на реку Яузу в район Матросского моста. Река тогда была еще не везде одета в гранит, берега ее местами были пологими и земляными. Он знал уже, что многие москвичи ходили туда с удочками, - представляете? В Яузе-реке тогда водилась рыба – вот и сам решил порыбачить. Нашел палку, привязал к ней огрызок подобранного где-то страховочного каната с подобранным ранее ржавым маленьким крюком-скобой, из тех, что предварительно используются для крепления бревен, и отправился на «промысел». Еще требовался червяк. Он был извлечен им из большой грязной лужи возле реки – длинный, серобуромалиновый, жирный – одним словом, смачный. Пока все было приготовлено, день уже стал клониться к закату, начало холодать, да и от воды тянуло дополнительной прохладой. Он замерз, устал от трудов по снаряжению удилища, губы потрескались и пересохли от холода и усталости, а ведь надо было еще плюнуть на червяка – он ведь и тогда отличался наблюдательностью, и точно знал, что именно так поступают настоящие рыболовы. Но слюны не было. Зато были зелёные сопли. Ими он, извините, и воспользовался для сдабривания наживки перед забросом в реку. Едва ли червяк был доволен такой альтернативой, да и на рыбу это, судя по всему, не произвело впечатления, так как она упорно не клевала. На счастье, к 8-и вечера он был обнаружен его дядей, который к тому времени уже довольно долго его разыскивал. Дядин энергичный массаж его замерзшего «заднего места» положил конец рыбалке, и он до сих пор представляет себе, как смеялся над ним червяк – может быть так же, как и он сам, вспоминая этот эпизод из детства. 

Вообще, детская хулиганистость его была вполне в духе времени и возраста, но вот подлости, жадности или корысти в нём не было. Даже в том возрасте ему было свойственно врожденное чувство справедливости. Правда, проявлялась она тогда довольно неординарно: воспитателя в детском саду он разоблачил за воровство продуктов, а потом поймал соседа, когда тот подсыпал на кухне соль в чужую кастрюлю. Ну и начиная с 6-и лет уже заступался в детском саду и на улице за слабых и обиженных. А еще он любил зверей и птиц, любовался ими, скармливал им то, что давалось матерью или бабушкой из дома. Особенно любил собак – может быть чувствовал какое-то родство с ними. Их, как и всех, маленьких еще человечков, мог обидеть каждый, и чувство «собачьей жизни», о котором принято говорить умозрительно, было тогда совершенно явным и сильным. Он помнит и двойственное свое отношение к цветам. Ему очень нравилась их летняя газонная карусель, их хрупкость и нежность. А вот недолговечность их цветения он не любил – всегда расстраивался, когда они увядали. 

Мужчины! Дарите своим любимым ЖИВЫЕ цветы в глиняных горшочках или кашпо - это дольше сохранит память о подарке. 

Во дворе их дома по выходным – а выходным днем тогда было только воскресенье – устраивались танцы под гармонь. Это были любимые им часы. Танцевал он с радостью, и стоило ему появиться во дворе, как жильцы их дома и даже соседних дворов просили его станцевать, что он и делал с большим удовольствием. По воспоминаниям родных, получалось у него довольно здорово, ему даже прочили будущее в танце, говоря, что он танцует, как Эсамбаев. Но ему просто нравилось танцевать, да и сегодня нравится. 
И еще, относясь к жизни всегда наблюдательно, бережно и с любопытством, он всегда, где бы ни был, рисовал. Рисовал, рисовал и рисовал – на любом клочке бумаги, с величайшим усердием, от которого пересыхали губы, и приходилось их облизывать языком – что, впрочем, не снижало впечатление от волшебства процесса. Он помнит еще, как сердился на то, что грифель цветного карандаша не такой яркий и сочный, как надо, и его тоже приходилось облизывать, дабы достичь нужного оттенка цвета.

Впрочем, упорство в достижении своей цели у него в то время, тогда уже проявилось в полной мере, за что он благодарен своих родителей, снабдивших его сильными генами и характером. В детстве он почти не болел, физически был очень здоровым, выносливым и развитым. В детском саду нелюбимый всеми рыбий жир он пил с удовольствием, с хрустом ел репчатый лук, чеснок и редьку – вот и получился здоровым мальчиком, а как следствие и самостоятельным. 

Да и как иначе – он ведь был практически «воспитан улицей», двором. Мама его была старшей из 12-и детей в семье. Дедушка в военную годину как мог обеспечивал семью продуктами, переработал и умер в 1945 году. А был красавцем – около 2-х метров ростом, стройным и голубоглазым. Воспитывать детей досталось бабушке. Он помнит ее уже старенькой, хлопочущей о том, чтобы всех поставить на ноги, а сил у нее уже не хватало. И ещё он запомнил, как гордился тем, что у нее есть несколько медалей «Мать-героиня». 

Мама работала в вагоне-ресторане в бригадах на поездах дальнего следования. Она все время была в разъездах, да и поездки были дальними: то Чехословакия, то Средняя Азия, то Китай. Практически, она-то и кормила семью, когда приезжала домой. Бабушка только на нее и надеялась. Ну а он большей частью времени был предоставлен сам себе, потому и происходили с ним всякие приключения и экстремальные ситуации – в семь лет он уже ходил в «походы» вместе со старшими ребятами. По черной ржавой трубе, протянутой с одного берега Яузы на другой, возле психбольницы на Потешной улице они путешествовали на другой берег, чтобы кратчайшим путем добраться до Оленьих прудов,что в парке Сокольники и выкупаться. Дело было нешуточное: вполне легко было свалиться вниз с пятиметровой высоты, на которой труба проходила над речкой. Не лучше был и другой маршрут: через метро «Сокольники», прицепившись сзади к деревянному трамваю. 
  Рядом с их двором по улице 9-я Рота проживали китайцы. Это двор они так и называли китайским. От него через трамвайные линии можно было попасть на Преображенский рынок, славившийся своим торговым гостеприимством и обилием разнообразных продуктов, привозимых народом в Москву со всех регионов страны. 

  В большой семье он был первым внуком. Бабушка очень любила его, баловала и никому не позволяла обижать. Может быть она чувствовала, что он необычный, не такой, как все, по сравнению с другими его ровесниками. А он был шустрым забавным мальчуганом, любителем путешествовать по местным окраинам. Вторая его бабушка (по отцовской линии) тоже жила неподалеку – за Преображенским рынком. У нее было много кур в хозяйстве, и про себя он так ее и называл: «Баба-Кура». В один прекрасный день, ему было всего четыре года, он решил ее навестить. Выбрал момент, когда никого не было дома и отправился в гости. Хорошо, что день выдался солнечным и не по-весеннему теплым: второй день Пасхи. Как потом рассказывали, его нашел милиционер в 9 часов вечера на Преображенском кладбище спящим на скамейке у чьей-то могилы. Вокруг его лежали разноцветные пасхальные яйца и скорлупки от них – уже съеденных – а также и другие продукты из тех, что люди оставляют в праздник на могилах. Видно он заблудился, устал, проголодался и забрел на кладбище – благо оно было недалеко от Преображенского рынка – и заснул там, наевшись яиц, куличей и конфет. Так и спал – с пасхальным яйцом в руке. Потом бабушка говорила: «Мой внук никогда не пропадет в жизни! Из любой ситуации выход найдет. Находчивый!» 

В 1957 году во время Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве ему было 8 лет, и он помнит, как уговорил своего друга по двору – «Рыжего» - съездить к Большому театру в центр и погулять около фонтана. И вдруг они увидели, что многие туристы кидают в фонтан монетки. У них с "Рыжим" созрел план: ночью нырнуть в фонтан, набрать этих монеток, чтобы хватило на мороженое и на все, о чем только можно мечтать. 
  Дождавшись ночи, они нырнули, набрали медяков в свои майки, но тут неожиданно раздался ненавистный и такой пронзительной в ночи свисток – то ли дворника, то ли смотрителя. Выяснять не было времени. Мокрые, они выпрыгнули из фонтана, держа впереди себя на животе, собранную в подолы маек мелочь. Она мешала бежать, двигались они так небыстро и так косолапо, что надежда ускользнуть стала таять с каждой секундой. «Сейчас схватят!» - думали они. Когда страх достиг апогея, они начали на бегу освобождать майки от собранного богатства, и звон падающих на мостовую медяков предательски обозначал их путь. Только полностью освободившись от своего «металлического счастья» уже в районе «Детского мира», они спрятались, дожидаясь рассвета, чтобы сесть в троллейбус на Кировской улице (ныне Мясницкая) и добраться до родной Преображенки. Богатыми стать не удалось, а ведь он так мечтал купить бабушке ее любимые духи «Красная Москва». 

  Теперь старая Москва представляется многим по ассоциации с улицей Арбат, но, если честно, то в Москве таких улиц, как Арбат, было очень много – да и сейчас еще есть. Совсем забыты такие зеленые места, хранящие порой больше истории, чем центр города, как Сретенка, Красносельская, Бауманская, Таганка, Белорусская, Динамо, Аэропорт, Сокол, Песчаную улицу с парками и скверами. Кстати о парках: мало кто сейчас помнит, что при Сталине там, где сейчас расположен ЦПКиО им. Горького с левой стороны было старинное мусульманское кладбище. При строительстве парка его попросту ликвидировали, снесли. Но и сегодня коренные москвичи не особенно жалуют отдых именно в этом «парке», а предпочитают парки "Сокольники" или "Измайлово". Многое в нашей истории «сломано через колено», и жаль, что некоторые москвичи так многое забыли. 

  Как ему рассказывала мама, в первом классе учительница часто «теряла» его в классе: он куда-то пропадал. Выяснилось, что в такие моменты он забирался под парту и рисовал там, где его всегда и обнаруживали. Но вот по окончании первой четверти на общей школьной линейке директор школы назвал его фамилию и… поздравил за успехи в рисовании, а за помощь в оформлении школьной газеты наградил акварельными красками, кистями и большим альбомом. Если бы все знали, как он был счастлив, как мало ему для этого было нужно! 

  Вскоре так само собой получилось, что их квартира стала тесновата по количеству проживавших в ней людей: повзрослели братья и сестры мамы. В отчаянии она решила завербоваться на работу и уехать на Дальний Восток.  Встал вопрос и о нём. Посоветовавшись с бабушкой, они решили отдать его в «недельный» интернат, расположенный на Открытом шоссе у леса, а по выходным забирать домой.

Но планы одно, а жизнь – другое. Мама уехала, бабушка часто болела, а дядьям и тетям было не до него: они устраивали свою жизнь, он стал часто оставаться в интернате и на выходные. Но однажды, для многих это стало  неожиданностью, интернат решили расформировать, а так как в тот злополучный судьбоносный день, когда это состоялось, за ним никто из родных не приехал, и его тогда по ошибке вместе с детьми, у которых не было родителей, увезли в Карачаево-Черкессию на Северный Кавказ. Так он оказался в детском доме в Карачаевске.

Еще в Москве при посадке в поезд он отчаянно сопротивлялся и пытался сбежать домой, но его напичкали какими-то таблетками и сделали укол. Это сделало свое черное дело, он забылся, и его увезли – от родных, от любимой бабушки, из Москвы в неизвестность. 
Три года продолжалась это вынужденное «заключение». За три года он пытался сбежать в Москву раз шесть, держа в памяти красивую пожарную каланчу «динь-динь» в Сокольниках, но добирался только до Черкесска. Там его ловила милиция и возвращала назад в детский дом, несмотря на его рассказы о том, каким издевательствам подвергаются в детском доме дети. Но это милицию не волновало, да и не верили… За каждую попытку побега его наказывали: восьмилетним он настоялся в углу на коленях на рассыпанной там соли. В общем, издевались как хотели, и он боится, что эта практика до сих пор не изжита в подобных заведениях. 

  По прошествии многих лет, услышав песню из кинофильма «Генералы песчаных карьеров», он подумал, что это спето и про его детдомовскую жизнь. В детском доме он поклялся сам себе, что станет бороться с любой несправедливостью, где бы ее ни встретил. Стремление быть свободным, независимым, нетерпимым к любым проявлениям унижения и подавления человеческой личности всегда было ему свойственно. В любом возрасте находились у него силы возмутиться и бороться с этим общечеловеческим злом. 

В восемь лет он еще не думал, конечно, что станет потом художником, но уже с того времени, сам не зная об этом, готовил себя к борьбе. Предпосылок и оснований к тому было предостаточно. 

Все три года, проведенные им в детдоме, мама и бабушка его искали. Трудно поверить, но бюрократическая машина тех лет ничего не сделала для того, чтобы помочь им в поисках. Продолжалась какая-то бредовая бумажная волокита. А адрес, откуда он родом, нашли по его собственным воспоминаниям: послали запрос в Москву. И обнаружили адрес, по которому находилась бабушка. После этого уже через неделю с сопровождающим он был доставлен в Москву. Наконец-то он снова оказался в своем родном, любимом городе. 
За время пребывания в детдоме образ мамы потускнел в его памяти, и когда открыв дверь он вошел в квартиру, то увидел женщину и подумал, что именно она – его мама. Он подбежал к ней, обнял и стал осыпать поцелуями, твердя: «Мамочка, милая, я так скучал по Вам». Оказалось, что это была сестра мамы, но все равно радости его не было предела. Потом пришла бабушка. Для него это был самый большой и самый дорогой в жизни праздник. Мамы не было, но ему рассказали, что она живет и работает в Магаданской области, в поселке Ягодное. На следующий день он с ней говорил по телефону, а через неделю самолетом он уже летел к ней в Магадан. 

Началась другая жизнь, полная радости и желания сделать что-то хорошее для всех людей и в особенности для дорогой мамы. 
C уважением, художник-карикатурист Александр Умяров.
 

 anumyarov

x

Иллюстрация к: САША