Пиковая дама сузит глазки...

Она перешагнула порог купе, задвинула за собой дверь и с укором покачала головой:

— Опять пьете, Виктор Павлович?!

Он виновато опустил голову. Он не знал, что это за женщина, но уже сам ее голос действовал на него гипнотически, вызывая страх и почтительный трепет одновременно. Нечто подобное ощущал он в далекие времена школьного детства, когда за тот или иной проступок отчитывала его первая учительница.

— Зачем только живет человек на свете? — сказала белая женщина, не известно к кому адресуясь своим вопросом. Но Виктор Павлович принял его на свой счет и еще ниже опустил голову. — И сам никто, и звать его никак, и никому не нужен, — продолжала она ледяным тоном, пробирающим до костей. — Семьи не уберег, сына осиротил. Напрасно прожитая жизнь…

— Да, да, напрасно… — поспешно согласился Виктор Павлович, как набедокуривший школьник, который торопится покаяться и сказать сакраментальное «я больше не буду», и растерянно спросил: — Так что же мне теперь делать?

— Подумайте…

— Надо начать все сначала? Ну, конечно — сначала! — обрадовано воскликнул Виктор Павлович.

— И как вы это себе представляете, если, не открывшись сыну, сожгли за собой последние мосты? — нехорошо усмехнулась белая женщина. — Да и нельзя, как вы знаете, войти в одну и ту же реку дважды. Тем более что вы всю жизнь убегали от ее истоков, а здесь, недалеко от устья, река жизни совсем иная.

— Тогда — что же?

— Тогда надо подвести черту под тем, что есть, — безжалостно резюмировала белая женщина и приказала: — Идите за мной!

Отодвинув дверь купе, она вышла в коридор. Виктор Павлович послушно последовал за ней.

Поезд раскачивался из стороны в сторону, словно шел не по рельсам, а по морю, которое начинало штормить. Виктора Павловича болтало в узком коридоре, било плечами о стены вагона. Краем глаза через распахнутую настежь дверь служебного купе Виктор Павлович увидел проводника, склонившегося над кроссвордом. Тот не обратил на него никакого внимания.

Вслед за белой женщиной Виктор Павлович вышел в рабочий тамбур.

— Открой! — показала она ему на входную дверь вагона.

Все так же послушно он взялся за ручку, потянул дверь на себя. Свежий воздух ворвался в тамбур, холодной волной окатил Виктора Павловича, слегка отрезвив его.

— Пора, — показала рукой белая женщина на темный зев дверного проема.

Бухало в груди сердце. Ему в унисон отстукивали колеса ритм извечной дорожной песни. И под этот ритм всплыли в затуманенном мозгу Виктора Павловича услышанные недавно от Виктора непонятные строки:

Пиковая дама сузит глазки —

Жизнь пойдет, как поезд, под откос…

Белая женщина смотрела на него ожидающе.

— Ну, что же вы? Боитесь… Не бойтесь. Вы сегодня много выпили. Под таким наркозом ничего не почувствуете. Всего один шаг, — сказала она, — и… Вы будете уже в другом измерении. А здесь мгновенно забудут, как будто и не было вас никогда. Забудут, потому что в память о себе ничего не оставили и вспомнить о вас будет нечего. Решайтесь же — ну! — возвысила она свой ледяной режущий голос.

Виктор Павлович увидел, как прищурились до узких прорезей ее глаза, и вздрогнул: «Так вот же она — пиковая дама! Собственной персоной!»

Виктор Павлович почти физически ощутил, как взгляд ее сузившихся глаз подталкивает его к черному проему.

«Жизнь пойдет, как поезд под откос…» — стучало и стучало у него в висках. Всего шаг в черную пустоту — и под откос!..

Он хотел оглянуться и не смог. Гипнотический взгляд белой женщины, обернувшейся вдруг пиковой дамой, отсекал ему путь к отступлению. Невидимая жуткая сила потащила Виктора Павловича к самому краю тамбура, за которым начиналась «черная дыра» небытия, откуда уже не было возврата. Несколько мгновений он покачивался на этой зыбкой грани, пока не услышал за спиной короткое и резкое, как толчок в спину, «давай!», и сделал шаг из тамбура…

Насыпь была здесь высокая. Волны, снова подошедшего к ней вплотную Урюма, шурша крупным щебнем, облизывали ее бок. Выжить после падения шансов практически не оставалось. Да и выживи — места глухие, дикие…

Говорят, в краткие предсмертные миги перед человеком проходит вся его жизнь. Возможно. Но Виктор Павлович, пока упавшее тело его не стала уродовать щебенка насыпи, успел подумать только о том, а были ли они — и сын Виктор, и белая женщина — неожиданно возникшие и так же ушедшие за грань его жизни?

Да и была ли эта его жизнь вообще?..

Проводник оторвался от кроссворда, надел форменный китель, фуражку. Поезд подъезжал к Семиозерному. Проводник вышел в рабочий тамбур, увидел распахнутую дверь. Удивился: надо же — неужели забыл после Могочи замкнуть? Вот ее, наверное, ветром и распахнуло. Внимательнее надо быть, выговорил он самому себе.

После Семиозерного проводник замкнул входную вагонную дверь, подергал для проверки ручку. Потом прошелся по коридору вагона. Пассажиры отходили ко сну. Лишь в одном купе была открыта дверь. Проводник заглянул туда. Никого. Вспомнил: парень в Могоче вышел. А сосед его поехал дальше. Вот этого мужика сейчас и нет. Проводник оглядел застольный натюрморт с недопитой бутылкой водки в центре, удивился: надо же — так запросто оставляют на виду почти полбутылки. Осторожно выглянул из купе, поочередно глянул в оба конца коридора. Пусто. Взял бутылку, с наслаждением отхлебнул из нее чуть ли не половину содержимого, и поспешил из купе. Уже у себя в служебном проводник почувствовал, как растекается по телу водочное тепло, и удовлетворенно улыбнулся. Можно и самому часок-полтора до следующей станции вздремнуть.

Проводник снял китель, привалившись к стене, закрыл глаза. И уже в полудреме снова вспомнил про пустое купе и исчезнувшего мужика, столь безответственно оставившего на столе недопитую водку. Поди, знакомых в соседних вагонах нашел, теперь догоняет с ними. А может, и пассажирку какую склеил, чтоб время скоротать. В пути все бывает… Сочтя свои предположения вполне резонными, проводник вскоре звучно похрапывал, вплетая звуки своей носоглотки в нескончаемую песню поезда…

 Алексей Горшенин