Рассветало сегодня удивительно медленно и – почти робко.  День словно взбирался на гору, да всё никак не мог достичь вершины. Восемь утра, а за окном – полноценная ночь. И фонари горят, и снег ещё белый, ночной не успел потускнеть и умяться сотнями и тысячами ног.  Да и дворники нынче не торопятся, потому что – суббота.

И спит большой город, благодарный декабрю за то, что прибавил несколько лишних часов к тому, чтобы полежать в полудрёме, понежиться и, то ли во сне, то ли уже наяву, подумать, что жить, в общем-то, можно. Ничего жизнь, нормальная такая, обычная. Иногда – слишком уж пресная, чтобы можно было о ней кому-нибудь рассказать и увидеть в глазах слушателя искорку зависти, потому что у него-то вот – ничего особенного, а у тебя-я-я…

Иногда жизнь эта самая бывает мелко огорчительной. Это когда, например, рассчитался в магазине карточкой и ушёл. Дома только глянул на смс-ку, которая поведала, что тебя надули: ну не может содержимое одного полиэтиленового пакета столько стоить! А возвращаться уже как-то бессмысленно и почти глупо: эти, магазинные, всё равно победят, переспорят тебя. И пойдёшь восвояси, чувствуя себя дураком и скандалистом.

Зато сегодня за окном суббота разгорается, и ты пойдё-ё-ё-шь…  А куда, собственно, пойдёшь-то? Где тебе рады, и кто тебя ждёт? А нам всем, людям, очень нужно, чтобы нас ждал пусть  даже только один человек на земле. Даже незнаменитый. И далёкий если даже, всё равно: пусть ждёт. И тогда наш путь становится  «дорогой жизни», а «бытие» приобретает «сознание». Или «осознанность»? Или даже «осмысленность»…

Лежу так-то вот и философствую субботним утром. Прямо посреди государства, «затаённого во мгле, посреди берёз и зарослей смородинных. На залатанной, заплаканной, загадочной земле хлеборобов, храбрецов и юродивых…» Кто же это сказал так хорошо и верно?..

Точно – не обожаемый мною Вийон. Им всю жизнь занимаюсь и, кажется, всё знаю про этого поэта-разбойника:

Я знаю, как румянятся старухи,

Я знаю много всяческих примет,

Я знаю, как смеются потаскухи,

Я знаю – проведут тебя простухи,

Я знаю -  пропадёшь с такой, любя,

Я знаю – пропадают с голодухи,

Я знаю всё, но только не себя…

А по-французски это ещё тоньше, богаче звучит!

Об этом и пытаюсь уже много лет говорить со своими студентами. И хоть теперь принято ругать нынешних  молодых людей и говорить, что не те они сейчас, знаю точно, что – те. И умные, и тонкие, и одухотворённые. А среднестатистических ординариев хватало во все времена и во всех странах. Мерзавцев – тоже.

Но сегодня же – суббота, а потому: бог бы с ними со всеми, и с талантливыми, и с заурядными. А посвящу-ка я этот день себе. Ан, - нет. Кто-то «ударил в вечевой колокол». Это у нас звонок дверной так звучит. Несколько раз хотел сменить, но жена просит оставить. Говорит, что с годами слышать хуже стала. А такую просьбу «впустить и обогреть» не заметить просто невозможно.

Пойду, открою, пока весь дом не переполошился.

Открываю. На пороге – сосед и друг мой многолетний. Валентином его зовут. Славный мужик. И мудрый, даром, что за плечами у него двенадцать прожитых лет. И все двенадцать – вдвоём с мамой.

Мама у него – тоже Валентина. Отца, кажется, также Валентином звали.

А «звали» потому, что, когда Валентина с Валькой только вернулись из роддома, тот Валентин, ну, который, отец,  их уже покинул, не выдержав трудностей и прозы скудного быта молодой семьи. Правда оставил на столе записку, что «деньги за ложечки, серебряные, которые Валина мама подарила  на свадьбу» и которые он прихватил с собой, ибо в дороге же у него будут неизбежные расходы, он вышлет сразу же, как только обживётся на новом месте. «На сына деньги тоже, разумеется, высылать буду», - было приписано в конце.

Но, скорее всего, обжиться  в «дальних краях и странах» ему так и не удалось, потому как… не «выслал» и «не высылал». На что Валентина, Валькина мама, когда с моею женой разговаривала и речь заходила о бывшем спутнике их с сыном жизни, гордо головой встряхивала и говорила: «Да не очень-то и хотелось!..»

И мой Вийон так же примерно думал:

Я знаю, что вельможа и бродяга,

Святой отец и пьяница поэт,

Безумец и мудрец, познавший благо

И вечной истины спокойный свет,

И щёголь, что как кукла разодет,

И дамы – нет красивее, поверьте,

Будь в ценных жемчугах они иль нет,

Никто из них не скроется от смерти…

Ну, так вот. Суббота. Утро. И ко мне пришёл сосед Валентин. Понимаю же, что дело наверняка серьёзное, а потому здороваюсь, молча пожимая протянутую мне прямо через порог руку, и веду сразу на кухню.

Садимся. И продолжаем. Молчать продолжаем.

- Кофе? – спрашиваю я моего красноречивого собеседника.

- Ага, давай, - наконец озвучивает он хоть какое-то из своих желаний.

Когда две чашки кофе дымятся на столе перед нами, он решается продолжить:

- Дядь Валь!..

( забыл вам сказать, что я ведь тоже – Валентин).

  … Ты бы поговорил с мамой моей. А то меня-то она не слушает: только молчит и супится, как маленькая, ей-богу!

Я вопросительно поднимаю брови, и Валька, увидев столько заинтересованности во мне, продолжает:

- Тут на днях отец письмо прислал. Пишет, что «пора нам всем за ум взяться и снова воссоединиться в полноценную семью». Ещё там слова какие-то пишет… Что?..

Это он опять меня спрашивает, не угадав моей реакции на только что выданную им информацию.

- Ты про письмо? Так она мне сама дала его прочитать. И молчит, главно! Сунула просто в руки, развёрнутое, но с конвертом, на котором обратный адрес. Ну, я и прочитал. Подумал. Потом говорю ей: «Конечно, пусть приезжает! Как же он один там…»

И опять на меня смотрит…

А я про них с матерью думаю и опять средневекового француза вспоминаю:

Не вижу я, кто бродит под окном,

Но звёзды в небе ясно различаю.

Я ночью бодр, а сплю я только днём.

Я по земле с опаскою  ступаю,

Не вехам, а туману доверяю.

Глухой меня услышит и поймёт.

Я знаю, что полыни горше мёд.

Но как понять, где правда, где причуда?

А сколько истин? Потерял им счёт.

Валентин сопит и кофе остывший так и не попробовал. Потом вскидывает на меня свои библейски мудрые глаза и говорит:

- А обратный адрес у него, сказать, какой? Сказать тебе и всей твоей французской средневековой поэзии?.. «Моршанский муниципальный дом инвалидов, шестой корпус, комната номер шесть». Вот где папа мой живёт сейчас! А она ещё, главно, раздумывает!..

А я смотрю на своего соседа и думаю:

Я душу смутную мою,

Мою тоску, мою тревогу

По завещанию даю

Отныне и навеки Богу

И призываю на подмогу

Всех ангелов – они придут,

Сквозь облака найдут дорогу

И душу Богу отнесут…

16.12.2018

 Олег Букач