«Михалыч! Ну, подвезло тебе, старик: молодая дамочка к тебе топает, ребенка забрать хочет. Принимай!» - через смешок прогремело в трубке. Петр Михайлович, директор интерната, нахмурился: вот ведь никакой субординации у его подчиненных! И это все, небось, прямо при этой «молодой дамочке» говорится. И человека смущает, и его авторитет заранее на ноль, даже, можно сказать, «на нуль» сводит. Да и процессуально неправильно. Охранник должен доложить, что пришла такая-то и просит её принять, а уж потом пускать. А этот Юрик-Рюрик все сам решил! Но иначе не выходит. Почему? Да потому что работает в этом, если не Богом, так уж людьми точно забытом интернате три калеки, как говорится. Все друг другу и друзья, и приятели, и родня. У кого с этим всем, в смысле родни, друзей и т.д. было нормально, сбежали давно, а остались только те, для кого вся жизнь – вот эта территория, обнесенная глухим забором, чтобы они – и больные дети, и их чокнутые воспитатели - не мешали нормальным людям наслаждаться своей нормальностью и гармонией вокруг себя. Тут, внутри забора, как на необитаемом острове – один за другого держатся, и к «тем» относятся с легкой прохладцей, а часто и просто с резким раздражением и некоторым презрением. Почему? Да вот есть причины… Но кто же к нему все-таки идет? И главное – зачем?
На пороге появилась гостья. Она была не красавицей, но вполне симпатичной, крепкой девушкой. И демонстрировала спокойствие и уверенность всем, начиная с позы и кончая взглядом. Впрочем, последний выдавал волнение именно тем, что был уж слишком уверенным, до жесткости. Такой взгляд может быть только перед боем – не физическим, так интеллектуальным. Так за что же она пришла сражаться?
После приветствий и предложения сесть, Петр Михайлович попросил девушку изложить суть дела.
- Если имеющаяся у меня информация верна, у вас живет сын вот этих родителей, - она вынула из сумочки листок, на котором были указаны полные имена отца и матери одного из его воспитанников, при чем, с указанием девичьей фамилии матери и дат рождения. Петр Михайлович подумал вскользь, что, скорее всего, она и другие данные могла бы написать, если бы сочла, что они могут быть нужны.
Он помнил этого ребенка – фамилия необычная и красивая, еще тогда подумал, что девка замуж выскочила, чтобы такой фамилией обзавестись, тем более что современная красавица – фотомодель по профессии (если есть вообще такая профессия, что у него всегда вызывало сомнение). Да, он прекрасно знал, что этот ребёнок находится тут, даже номер палаты помнил, но полез в шкаф и начал медленно рыться в документах, ища нужную папку. Зачем? Хотел рассмотреть девушку получше перед тем, как начнется, собственно говоря, беседа.
Он мог бы представить на этом стуле пожилую болезненного вида даму – вдову, неудачницу, разочаровавшуюся в жизни или закомплексованную пессимистку, ежащуюся на стуле, с явным желанием куда-нибудь спрятаться, хоть под тот же стул. Это можно было бы понять: жизнь не удалась, последнее, что можно попробовать – взять чужого ребенка, а поскольку здорового не дают, попытаться получить хоть больного, все не одной жизнь коротать. Мог представить работягу-крестьянина, ищущего бесплатную рабочую силу на свою ферму. Для грубого физического труда ум не нужен, были бы мускулы. Это он тоже мог понять.
Еще он вполне допускал, что на этом стуле опять окажется тот батюшка. Он уже двоих забрал. Первым взял совсем слабенького мальчонку, на ладан дышал, врачи пророчили, что больше пары месяцев не проживет. Священник его забрал, говоря, что, уж если на роду написано скоро скончаться, должен ребенок напоследок пожить в любви и внимании, да и к переходу в лучший мир подготовиться. Где же это делать, как не около храма Божия? Потом тот же священник появился через год за следующим мальчиком. Когда у него спросили про первого – сколько прожил и как похоронили, пожал плечами и полез за телефоном:
- Да он, слава Богу, жив, вот такой стал, - показал фотку. Прибежавшая нянечка, баба Нюра, со слезами признала своего недавнего слабенького подопечного. Вот чудо-то! Взял в тот раз батюшка еще мальчика и опять пропал. Скоро, возможно, опять придет, следующего к себе выпишет. Это тоже понятно – по штату ему, священнику, положено. А вот эта девчонка почему мучиться должна? Ей-то это зачем?
- Да, есть такой мальчик.
- Я хочу его забрать. Говорю «забрать», потому что, как я понимаю, усыновить нельзя, пока я не замужем. Поэтому я и обращаюсь к Вам за помощью – подскажите мне, в какой форме это можно сделать, и какие документы нужны? – когда начался конкретный разговор, девушка окончательно успокоилась, и директор интерната заметил, насколько глубокий и теплый у неё взгляд. «А красавица, девчонка-то, несовременная, но ведь просто красавица!» - пронеслось у него в голове. И действительно – темные глаза в тени густых ресниц, красивые губы, легкий румянец на щеках, длинная русая коса, пышная грудь… Так почему же она тут, а не где-нибудь в ЗАГСе со счастливым избранником?
- Ваше образование, можно поинтересоваться?
- Среднее специальное.
- Работаете, учитесь?
- Работаю. Зарплаты хватит, чтобы покрыть прожиточный минимум на двоих, и времени останется достаточно для занятий с ребенком.
- Девочка, ты только жить начинаешь, вся жизнь впереди, а ребенок болен, это неизлечимо! – не выдержав, отбросил всякую формальность Михалыч.
- Знаю, что болен, поэтому и тороплюсь! Если правильно заниматься, таких детей можно вырастить вполне жизнеспособными, но нельзя упускать время! – загорелись энтузиазмом её почти черные глаза.
- Да зачем тебе это надо?! От него собственные родители отказались, тебе он зачем? – почти закричал директор, одуревая от нелогичности этой самоотверженности.
- Он не виноват! – сморщившись, как от резкой боли, выпалила она, - это все она! Она и рожала-то, чтобы его приклеить, и малыш ей не нужен был. А он хороший! Он же себе не простит, что так поступил, всю жизнь мучиться будет. Может, потом опомнится, решит все исправить, только поздно будет, надо сразу браться, тут каждый день губителен. Вы только не обижайтесь, я понимаю, что вы с ними тут тоже занимаетесь и любите их, но их много, а внимания надо каждому, вас просто может не хватить… - заторопилась она отвести подозрения в неуважении к этим людям. Но директор и не думал обижаться, он пытался понять…
- Так ты надеешься отца что-ли к себе привлечь, так? – неуверенно поинтересовался он.
Девушка сникла, оборвав взволнованную тираду о своем признании достоинств людей, трудящихся в этом невеселом заведении.
- Нет, конечно, - ответила она, усмехнувшись, и в эту минуту стала, как-будто, лет на десять, если не больше, старше, - мы были лично знакомы, и о моих чувствах он знал. А выбрал другую. Нет, я все понимаю – она красавица и умеет держаться, как королева. Это престижно, ему так удобнее. Это его право, его дело… Нет, я знаю, что он не станет моим никогда, но он мне очень дорог, я не хочу, чтобы все оставалось вот так…
- Хочешь загладить его вину? – уставился на неё директор. Все было ясно, и, в то же время, совершенно не понятно.
- Ну, можно и так сказать, - нерешительно пожала она плечами, - Я не знаю, как это правильно назвать, просто я не могу поступить по-другому, понимаете?
Самое верное было заорать «нет!», но он тоже пожал плечами. Это не укладывалось в голове, противоречило всему на свете, но это было её право…
- Если ты свяжешься с этим ребенком, - «будешь у него в плену всю жизнь», - рвалось наружу. Но вслух он смягчил: - будешь с ним связана всегда, он, скорее всего, никогда не станет вполне самостоятельным.
- Понимаю, - спокойно, нет, ну вы можете в это поверить – на самом деле спокойно! - ответила она.
- Ты, скорее всего, никого не сможешь найти, если у тебя будет такой ребенок…
- Знаю, я и не буду искать, мне не нужен никто…
- Несчастная любовь?
- Любовь – это счастье, - подождав секунду и пристально посмотрев прямо в его глаза, заявила она.
- И ты не хочешь найти еще одну любовь? Замену первой…
- Было бы, где искать, - хмыкнула она.
- Он лучше всех? – недоверчиво уточнил директор.
- Он – мой, - заявила она. Это была уж совсем сногсшибательную новость.
- У нас ничего не было, совсем-совсем ничего! Но он мой. Я за него отвечаю, не знаю почему, но это так. И мне, на самом деле, кроме него никого не нужно. Просто не могу смотреть ни на кого, все не то, - задумчиво продолжила она, - Нет, не поймите неправильно, мне нравятся ребята, они славные, практически все, - нежная улыбка расплылась по лицу, которое от этого стало еще лучше. – Славные, интересные, с ними можно с удовольствием болтать, чем-то заниматься… Но вместе и на всю жизнь, любить и слиться в одно целое – нет. Мне иногда кажется, что для каждого человека создан тот единственный, с которым это можно, с кем-то другим просто нельзя! И если этот единственный занят, ну, или еще что-то не так пошло… Тогда надо просто остаться одной. И все…
- И забрать себе частичку этого человека – его ребенка. И его грех. Так что ли? – мрачно подытожил Петр Михайлович.
- Да, где-то так! – радостно заулыбалась девушка, заподозрившая, что её поняли.
- Ладно, - все с тем же хмурым выражением проговорил директор, - посмотреть на него хочешь? Ты хоть видела их, таких?
- Да, я общалась с детьми с этим заболеванием, - так, как-будто речь идет о каких-нибудь конфетках или еще чём-то обычном и веселом, кивнула девушка, и уже совсем по-деловому добавила: - и имею представление о методикам занятий с ними.
- Ну, пошли, методист, - усмехнулся Михалыч.
Он напряженно ждал чего-то, сам не осознавая чего. Не понимал даже, что его обрадовало бы больше: если девчонка испугается, увидев исковерканные черты лица малыша, раскается, попросит прощения и сбежит? И продолжит жить нормальной жизнью, как все. Или если она окажется непреклонна в своем безумие? Не понимал, но волновался всерьез. Они прошли длинный коридор, свернули на лестницу. Директор специально вел самой длинной дорогой, чтобы дать собраться с духом ей или себе самому… Мы так привыкаем жить в окружении стереотипов, что порой, столкнувшись с чем-то, что не вписывается в их рамки, испытываем самый настоящий страх.
Палата. Дверь открывается, и из нескольких ребят, обернувшихся к пришедшим, она, по непонятным причинам, угадывает «своего» и направляется к нему, а малыш поднимает ручки ей навстречу. Михалычу все больше казалось, что он погружается в какой-то странный сон, в котором все поразительно отличается от нашей реальности. А девушка в эту минуту была просто счастлива:
- Да тут ситуация лучше, чем я думала, - радостно заметила она.
Михалыч молча вышел в коридор. Сердце билось, усиленно пытаясь понять, что же это за время такое, когда родители вышвыривают их жизни неудачных детей, а молодые «перспективные» девчонки с радостью забирают их себе?!
Над решением этой загадки «смертью храбрых» пала не одна бутылка. И вот теперь он, глядя на завораживающе колышущуюся поверхность прозрачной жидкости, задавал вопрос своему приятелю и коллеге по затворничеству, сидя в его сторожке:
- Ну, ты скажи, так может быть? Такие люди бывают на свете?!
- Нет, - спокойно заявил сторож, - таких нет.
- А она?
- А она есть. Вот «их» нет, а она одна и есть. Давай за тех, которых нет! – поднял он стакан, - И успокойся уже, Мих-лыч! Есть – значь, так надо!
Железная логика друга сразила Михалыча наповал. Он выпил, и растянулся на диване, решив, что… А, ну их совсем! Пусть делают, что хотят! Спа-аааать!..
…………..
Он смотрел на море. Уже достаточно давно этот вид был единственным, который успокаивал и избавлял душу от постоянного гнетущего ощущения. Еще пару лет назад он был поглощен то одним, то другим занятием – с упоением влюблялся, с мазохистским наслаждением работал, с сумасшедшей веселостью проводил вечера с приятелями. Теперь все по-другому. Теперь всегда эта тоска на душе, ничем её не перешибешь. И чувство вины, которое не вытянешь изнутри никакими совершенно правильными и разумными доводами. И спокойно там, в глубине души, только в минуты созерцания морского беспределья. И так хочется сбежать туда, где вот эта гладь, куда не посмотри!
Ох, уж этот телефон! Он так часто вырывает его из блаженного покоя, заставляя вернуться на грешную землю. Уже черный список аппарата забит номерами девушек, желающих завести с ним роман, а звонки, один ненавистнее другого, продолжаются. Но в этот раз дергали его не страстные девицы и не коллеги по так сильно любимой когда-то работе. Голос был незнакомым:
- Ну, папаша! Ты знаешь, что сына твоего усыновляют? Хочешь знать кто?
Ума ему было не занимать, хотя по поводу него он часто вспоминал название одного знаменитого произведения, очень уж к его судьбе подходило! Но сейчас этот недостаток и умение анализировать и делать выводы подсказали почти мгновенно личность человека, о котором ему говорили. Не трудно было догадаться, что человек, решивший скрасить несчастную жизнь его ребенка, был ему знаком, иначе разговор не пошел бы так. А из его знакомых, пожалуй, не было тех, кто способен на такую глупость. Кроме одной…
- Дурень ты, прямо тебе скажу! – продолжал орать в трубке пьяный голос, - Такое чудо природы, такую любовь на шлюху размалеванную променял, чем ты только думал?
Чем думал? Ох, думал, много думал!
Она была самым необычным существом из всех его знакомых. Променял её на кого-то? Да он не мог её рассматривать как мену, он её боготворил! Понять не мог, приблизиться боялся, издали любовался! Как можно того, из кого успешно сотворил себе идола, воспринимать невестой, будущей женой, которая станет кормить и обстирывать, будет видеть в любом, даже самом неблагопристойном, состоянии? Не мог представить, что эта недоступная для понимания девушка будет всегда рядом. Да и не осмелился бы он взять на себя ответственность за неё, чистую, как белый лист, не тронутую, казалось, никакой нечистотой и пошлостью этого мира, он боялся её испортить... А с его избранницей было все просто и привычно… Хотя, на самом деле, чушь и это! Не выбирал он никого, его просто вынудили. Ради ребенка он решился узаконить отношения со старой партнершей. Это было нелегкое решение, но он его принял, заставил себя принять. И когда шок от сознания, что вольная жизнь закончена, прошел, стало казаться, что всё даже лучше стало. Он старательно не замечал плохого, отвоевывал себе как можно больше свободы, пытался извлечь максимум выгоды из своего нового положения. Кажется, получалось чувствовать себя почти счастливым. Но тут – новый удар. Рождается долгожданный ребенок, и он болен…
Скандалы, взаимные упреки, стыд и необходимость скрывать малыша от всех. А потом решение, страшное решение. «Там ему будет лучше.» «Я не могу загубить карьеру ради больного, никому не нужного человека.» «Если тебе он нужен, сам с ним и сиди. Или зарабатывай нормально, чтобы хватило на сиделку.» Вот примерно такие выпады приходилось выслушивать постоянно. И он сдался.
В тот день он вел машину, боясь посмотреть назад, где на руках у спокойной, как обычно, матери спал малыш. Он не пошел его отдавать, прошипел, что боится за машину, и просидел в кабине, положив голову на руль. Тогда было плохо, очень плохо. Пожалуй, так плохо не было никогда в жизни…
- Ну, так что, хочешь познакомиться со святым человеком или дальше станешь со своей красоткой жизнью наслаждаться? – разрубил тишину собеседник.
- Мы уже развелись, - хмуро ответил молодой человек. Что-то особенное было в его голосе, может быть, боль, и директору стало его жаль. Он даже как-то протрезвел.
Парня он не выдел. Ребенка привела мать. Пустила слезу, ненатурально и скупо, поцеловала мальчика, зачем-то пообещала скоро прийти и гордо уплыла на свободу. А малыш смотрел на закрывшуюся за ней дверь, ничего не понимая. «Шалава»,- процедила тогда баба Нюра, отводя малыша в его комнату. С матерью, как говорится, было все ясно, про отца, который даже не соизволил подняться попрощаться с ребенком, тоже подумать что-то хорошее не представлялось возможным. И вот теперь, пытаясь собрать предложенную судьбой мозаику, Петр Михайлович позвонил этому таинственному пройдохе, ради спасения которого умная и красивая девушка жертвует своей жизнью. Телефон отца Петр Михайлович нашел в той самой папке, которую так и не стал убирать. Он всегда просил родителей оставить свои номера, на всякий случай, но никогда еще не пользовался ими, это был первый раз. И все-таки зачем позвонил? Возможно, просто захотел сорвать на законном виновнике зло и непонимание, перевалить на него груз последних дней. И вдруг стало его жаль – переживает парень, оказывается. Теперь захотелось сказать что-то теплое, но что?
Впрочем, на том конце, кажется, не нуждались в поддержке, там было принято решение, по крайней мере, через несколько секунд тяжелой паузы опять раздался этот почти детский голос:
- Можно Вас попросить позвонить мне, когда она опять появится?
- Да, конечно. Ты хоть догадался, о ком я? – поинтересовался директор.
- Конечно, - недовольно фыркнул собеседник. Директор понят, что среди знакомых его собеседника «святых» было не так много.
- Хорошая девчонка, между прочем, - высказался директор уже совсем смущенно.
- Знаю. И не просто хорошая, слишком хорошая, - с горечью поправил молодой отец, - Так позвоните, обязательно позвоните. Прошу Вас!
Долгие дни, месяцы, самые мучительные и бесцельные, он страдал, потому что принял самое разумное решение. Они с женой избавились от того, кто мешал нормально жить. И потеряли, по крайней мере он, возможность жить вообще – жизнь заменилась пыткой, умело замаскированной под наслаждение. Его душа, кажется, уже не могла переносить эти муки. Он медленно умирал и не знал, что делать. Он – решительный, давно уже самостоятельный и обычно смелый мужик – не мог найти выход.
А эта девочка все решила по-своему. И её решение не менее логично и последовательно, чем выводы его бывшей уже жены. Она берет этого малыша, обеспечивает ему нормальную жизнь, а с его отца снимает вину за загубленную душу. И муки его. Хотя нет, муки останутся, пока он не начнет что-то делать сам. И теперь эта «глупость» опять связаться с неизлечимо больным ребенком, показалась ему единственной здравой мыслью, единственным способом вернуть себе радость существования.
………………
За эту неделю она несколько раз приходила к «своему» мальчику. Он её уже знал, персонал интерната тоже. Особенно баба Нюра была приветлива и ласкова с девушкой. Тут было и уважение к чужой доброте, и радость от возможности поболтать с молодежью, и благодарность за помощь, которую пожилой няне мало кто оказывал, да еще с такой готовностью. Девушка была сразу принята в «свои» всем коллективом интерната и никто, кроме директора, почему-то не считал её решение таким уж ненормальным. А она получала удовольствие от общения с этими замечательными, самоотверженными людьми, наравне с радостью от близости малыша, к которому она довольно давно стремилась.
В этот день она покидала это не слишком привлекательное место с восхищением, подходящим, скорее, для какого-нибудь пышного бала или спектакля, просмотренного в первоклассном театре. Хотя нет, никакими развлечениями невозможно достичь такого упоения, какое можешь заработать своими трудами. Они начали заниматься. По всем законам, после нескольких занятия никаких изменений произойти не могло, но ей определенно казалось, что мальчику стало лучше. Это вселяло восторг!
Она весело пробежала по тропинке к воротам, проскочила через проходную, на бегу попрощавшись с веселым Юрием Яковлевичем, и остановилась.
Ничего удивительного, если разобраться, не было, на это вполне можно было рассчитывать, но она абсолютно убедила себя, что если такое и случится, то не сейчас, а через много-много лет. Но это произошло, и произошло сейчас – перед ней стоял тот самый единственный «её» человек.
- Света, здравствуй. Я все знаю, ты берешь моего сына, мою вину и проблему, - неуверенно начал он, - Я прошу тебя стать моей женой… Если, конечно, ты меня…, если ты хочешь…
Вот он - парень, которого она давно и сильно любила, за которого, почему-то, чувствовала ответственность, заботиться о котором было высшей её мечтой. Он просил её выйти за себя, а она испытывает не радость, а ужас:
- Нет, я не хочу! Тебя уже шантажировали этим ребенком, я не хочу проделать то же самое! Ты не хотел меня видеть раньше, а теперь просто из благородства хочешь помочь мне, потому что чувствуешь себя виноватым. Но я так не хочу, не могу! Ты свободен, это теперь не твои проблемы, я справлюсь!
- Да не так все! – не выдержав, закричал он, - Я тебя тронуть боялся, это как святыню осквернить. Я не мог себе позволить рядом с тобой быть! Казалась бы ты мне хоть немножко хуже, менее непостижимо совершенной, я бы и не думал, а так я не смел!
Она опешила, явно не готовая к такой откровенности, а он вдруг осекся:
- Хотя… Кто я? Особенно теперь. Почему ты должна меня уважать, за что? Как можешь меня любить после всего? Почему я решил, что ты можешь хотеть связать со мной свою жизнь? Разведенный неудачник… подлец и предатель, да еще и дурак…
- Перестань! Ты самый лучший на свете! – закричала она, двинувшись к нему.
- Тогда почему? – с мукой в голосе переспросил он.
- Ты на самом деле хочешь быть со мной? – недоверчиво уточнила девушка.
- Да, особенно теперь, когда моя беда взята тобой под контроль. Только так я смогу избавиться от угрызений совести, только так смогу опять свободно дышать. Видишь – я окончательно испорченное, ищущее во всем свою выгоду существо, - глядя мутным взглядом на серую даль, проговорил он. И почувствовал её руки на своих плечах:
- Глупенький, - нежно произнесли её губы над его ухом.
Михалыч смотрел в окно на любовную идиллию, развернувшуюся прямо перед его уставшим от обыденности взглядом, и размышлял над путями «её величества судьбы»:
- Это как же получается? Вот, плюнул человек на себя, отказался от своего счастья, чтобы другому хоть капельку радости дать. За другого решился работу делать. Не рассчитывал ни на что, всю жизнь свою отдал за то непонятное и благородное. Прощай, любовь, прощай счастье, прощай, обеспеченная, беспечная жизнь! И что же? Ему в руки счастье, о котором он и мечтать-то перестал. А тому, кто все рассчитал и взвесил, всех вокруг пальца обвел – по шапке! Не будет тебе ничего! Не заслужил…
Парадокс…
А может быть, счастье, настоящее, приходит именно к тем, кто его не ищет, готов от него отказаться во имя чего-то совсем не личного? Ради кого-то другого. Во имя любви, совсем чистой и настоящей, ничего не выгадывающей и не просчитывающей. Ведь, если разобраться, именно такие и заслуживают его – счастья!
Может быть, оно и дается свыше только тем, кто готов все отдать
во имя любви!
27 августа 2015
Иллюстрация к: Во имя любви