ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка Редактор
Стоит почитать Ухудшаем функционал сайта

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать День учителя

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Дебошир

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Солёный

Автор иконка Сергей Вольновит
Стоит почитать КОМАНДИРОВКА

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Alex Til
Стоит почитать И как могла ты полюбить?

Автор иконка  Натали
Стоит почитать Правда

Автор иконка  Натали
Стоит почитать Ушли года(романс)

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Приталила мама рубашку

Автор иконка Анастасия Денисова
Стоит почитать Отдавайте любовь 

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




«КАЖДЫЙ СТИХ – ДИТЯ ЛЮБВИ


Елена Лаврова Елена Лаврова Жанр прозы:

Жанр прозы Проза для души
320 просмотров
0 рекомендуют
0 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
«КАЖДЫЙ СТИХ – ДИТЯ ЛЮБВИ«КАЖДЫЙ СТИХ – ДИТЯ ЛЮБВИ" - четвёртая часть ьруда "Мироощущение Марины Цветаевой. В этой части рассматривается отношение поэта к проблемам любви.

ЕЛЕНА  ЛАВРОВА

 

 

 

 

МИРООЩУЩЕНИЕ  МАРИНЫ  ЦВЕТАЕВОЙ

 

Часть четвёртая

 

 

«КАЖДЫЙ СТИХ – ДИТЯ ЛЮБВИ

 

 

                         1. «В любви пол и возраст – ни при чём…»

 

Ни в одном научном труде, связанном с творчеством М. Цветаевой, до сих пор нет сколько-нибудь отчётливой идеи, чем же была для поэта любовь, как явление психофизической жизни человека. В биографических трудах о М. Цветаевой слово «любовь» встречается на каждом шагу, как нечто само собою разумеющееся, как неотъемлемая часть жизни и творчества поэта. Но биографы не ставят, и не должны ставить целью изучение роли любви в творчестве поэта. Биографы, так сказать, фиксируют факт, и не более того.

Философский энциклопедический словарь предлагает нам следующее определение любви: «любовь в широком смысле друг к другу, предполагающее в своём существовании уважение друг друга и даже способствующее этому. <…> Перенесённая на человека, любовь означает, с одной стороны, телесно-душевный принцип продолжения рода, с другой стороны, душевно-духовный принцип «платонической любви», свободной от всякого желания обладания». Таким образом, в данном определении обозначены две цели любви, существующие обособленно друг от друга. Первую цель можно обозначить, как сугубо практическую, т.е. направленную на продолжение человеческого рода. Вторую обозначить трудно, опираясь на определение, данное в энциклопедии. Вторая цель ускользает и представляется не только смутной или размытой, но вовсе отсутствует. В связи с этим возникает вопрос, а какова же цель так называемой «платонической любви»? И почему авторы статьи сочли необходимым поместить название этого типа любви в кавычки? Далее, совершенно очевидно, что оба типа любви находятся в иерархическом отношении друг к другу. Телесно-душевный принцип, реализующий размножение рода, располагается ниже принципа душевно-духовного, который не имеет к размножению ни малейшего отношения, но зато имеет отношение к реализации человеческого духа. Это иерархическое распределение ролей двух принципов любви зафиксировано у Ап. Павла, который говорит о том, что дух человеческий имеет начало в Духе Божьем. Это высказывание имеет принципиальное значение для наших дальнейших рассуждений. А. Шопенгауэр в XIX веке заметил, что поэты всех времён и народов занимаются преимущественно изображением половой любви, но при этом «…предмет, который играет столь значительную роль во всей человеческой жизни, до сих пор почти совсем не подвергался обсуждению со стороны философов и представляет для них неразработанный материал». Конечно, за протекший XX век положение изменилось, и разработкой проблемы любви занимались многие европейские и русские философы: В. Соловьёв, Н. Бердяев, С. Франк, В. Розанов, М. Шелер, Э. Фромм, К.С. Льюис, и др. Но надо заметить, что глубины проблемы не исчерпаны до сих пор, и, быть может, и не могут быть исчерпаны, как неисчерпаема эта тема в творчестве художников (в широком смысле этого слова). Шопенгауэр указал на своего единственного, по его мнению, предшественника, занимавшегося вопросами любви – Платона. Но Платону от Шопенгауэра досталось. Шопенгауэр несколько пренебрежительно относится к высказываниям Платона, отмечая, что они «…не выходят из области мифов, легенд и шуток, и касается главным образом греческой педерастии». Мы не можем уклониться от справедливости этого замечания, поскольку так называемая платоническая любовь и в самом деле направлена у Платона на юношей. Однако мы не можем не заметить, во-первых, что самые главные мысли Платона о любви вложены им в уста женщины Диотимы, что указывает на подчёркнутое уважение, оказанное философом женскому полу. Во-вторых, разделение любви на два типа, обсуждавшееся выше, встречается впервые именно у Платона в речи Диотимы, а это одна из наиболее важных мыслей, высказанных греческим философом о любви. Вызывает удивление то, что Шопенгауэр пренебрёг этими важными мыслями, хотя они могли вывести германского философа на новый уровень понимания Платона и проблем любви. Однако этого не произошло, и Шопенгауэр удовлетворился рассмотрением метафизики половой любви. Причем, во втором издании к своему труду философ присовокупил рассуждения о причинах педерастии, как у древних, так и у современных народов. Он извлек на свет корень этого явления из побуждений самой природы, которая пускает половое влечение по другому руслу, дабы предотвратить рождение слабого потомства от мужчин преклонного возраста, или от молодых мужчин, от которых могло бы получиться неполноценное потомство. Между тем, в речи Диотимы в «Пире» Платона мы сталкиваемся со следующим утверждением, что у женщин от бремени разрешается тело, и именно таким способом женщины добиваются для себя бессмертия, к которому стремятся все люди. Но бывают люди, беременные духовно. Их душа вынашивает разум и другие добродетели. И для того, чтобы душа разрешилась от бремени, эти люди, которых Диотима называет творцами, должны встретить прекрасного и достойного человека, проведя с которым время, творец, наконец, родит то, чем давно беремен. «Дети», родившиеся на свет от такого союза, прекрасны и бессмертны. Таким образом, прекрасный телесно и духовно человек способен стать вдохновителем и своеобразной «повитухой» прекрасных дел, поступков, и произведений искусства и литературы беременного ими человека. Платон, кстати, не указывает на то, что человек, беременный идеями, непременно должен быть мужчиной и вдохновлять его непременно должен юноша или молодой мужчина. Это, впрочем, само собой разумеется, принимая во внимание особенности культуры Древней Греции, но, очевидно, греческий философ предполагает, что женщина может быть беременна не только человеческим ребёнком, но, подобно мужчине, идеей, которая родится при посредстве и содействии прекрасной девушки. Думай Платон обратное, вряд ли он посвятил бы великой Сафо прекрасное стихотворение, назвав её десятой Музой. Присовокупим к сказанному и идею восхождения Платона, когда человек от любования одним телом постепенно, как по ступеням лестницы, поднимается на головокружительную высоту духа, повелевающего любоваться не единичным и случайным в красоте, а самим прекрасным, которое есть общая идея всех частных случаев. Подобному восхождению духа способствует любовь. Подводя итог сказанному, мы выходим на главную идею Платонова учения о любви, порождающей творения искусства, литературы, науки, законодательства, словом, любой творческой деятельности, и нравственности. И этот вид любви, утверждает Платон устами Диотимы, предпочтительнее половой любви, дающей человеческое потомство. Итак, душевно-телесный принцип любви отвечает за сохранение рода. Душевно-духовный принцип любви обладает преображающей силой и порождает культуру. Именно поэтому он выше, чем душевно-телесный принцип, который руководит низшей животной природой человека, и животным миром. М. Цветаева в духе Платона говорит о том, что творчество питается любовью, т.е. с её точки зрения, любовь обладает порождающей и преображающей силой, и между творчеством и любовью существует неразрывная связь. Таким образом, любовь является основой, воспламеняющей творческое воображение. Но не всякая любовь, по М. Цветаевой, обладает творческой порождающей и преображающей силой. Роль физиологического оплодотворителя в душевно-телесном принципе любви играет мужчина. По М. Цветаевой, роль духовного оплодотворителя в душевно-духовном принципе любви может играть кто угодно: мужчина, женщина, юноша, девушка, старики. Позже М. Цветаева сформулирует эту мысль в письме к А. Тесковой, что в любви пол и возраст не при чём. Любовь, порождающая творчество, разумеется, отличается от обычной душевно-телесной любви, которую питает человек к близким людям, к семье, к родственникам. Другими словами, по М. Цветаевой, есть обыденная, повседневная любовь, держащаяся на привычке, чувстве ответственности и долга, и сердечной привязанности. Жалуясь в 1928 году Тесковой, что она давно никого не любит, М. Цветаева говорит: «О своих не говорю, другая любовь, с болью и заботой, часто заглушённая и искажённая бытом». Нечего и говорить, что искажённая бытом любовь ‑ к родным людям, своим, не обладает порождающей и преображающей творческой силой. Люди, ставшие своими ‑ родственники, муж, дети – не являются оплодотворяющим началом в душевно-духовном принципе любви. Для этого принципа любви нужен праздник, отсутствие повседневности, быта, забот, нужна – свобода от необходимости. М. Цветаева в этом же письме говорит: «Я говорю о любви на воле, под небом, о вольной любви, тайной любви, не значащейся в паспортах, о чуде чужого». Итак, по мнению М. Цветаевой, для душевно-духовного принципа любви необходимы три условия – праздник, свобода и чудо чужого (чужой). Процесс познания чужого (чужой), процесс познания тайны души чужого (чужой), совершаемый на воле и ощущаемый, как праздник, представляет собою, прежде всего, беседу на прогулке по лесу или горам, на худой конец, по улицам города, как идеальный, с точки зрения М. Цветаевой, вид общения. Как только процесс познания завершён, тайна раскрыта, чужой или чужая переходит в категорию – свой (своя) друг (или подруга), начинается обратный процесс отстранения, охлаждения, и нередко отчуждения. Этот обратный процесс не касается семьи. Семья, свои люди – для М. Цветаевой категория постоянная, священная и неприкосновенная. На бывших чужих, ставших приятелями, знакомыми или друзьями этот принцип священности  не распространяется. С бывшими чужими можно расстаться без сожаления. Это – отработанный материал, из которого больше нельзя извлечь священный огонь вдохновения. Начинается ожидание – следующего чужого, который не замедлит появиться. Эту особенность поэтической натуры своей жены хорошо подметил и усвоил С. Эфрон, который после очередного страстного увлечения поэта писал Волошину, что Марина – человек страстей. Он сравнивает поэта с громадной печью, «…для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно. <…> Дрова похуже ‑ скорее сгорают, получше дольше». С. Эфрон с горечью подчёркивает, что сам он для растопки давно уж не годится. Действительно, в самом начале семейной жизни, когда М. Цветаева была увлечена С. Эфроном, она написала несколько стихотворений, посвящённых ему, но на этом творческий порыв иссяк. Больше посвящений почти не было. С. Эфрон стал мужем, своим, родным человеком, отношения его с женой остановились и окрепли на душевно-телесном уровне, уже никогда не переходя на более высокий душевно-духовный уровень. Душевно-телесный принцип взаимоотношений привёл к рождению детей, но, когда отношения устоялись, привести к рождению духовных детей – стихов и поэм, был не в состоянии. Для этого потребовались чужие люди: князь Волконский, Софья Парнок, Сонечка Голлидей, Константин Родзевич, и многие другие. Как видим, среди возлюбленных М. Цветаевой женщины и мужчины всех возрастов. Князь Волконский по сравнению с молодой М. Цветаевой может считаться стариком. Таким же стариком был для М. Цветаевой А.Стахович, в которого она тоже была влюблена. Юный С. Эфрон был моложе М. Цветаевой. Моложе её была С. Голлидей, К. Родзевич. Возраст человека не интересовал М. Цветаеву. Не интересовал до такой степени, что оплодотворяющим началом душевно-духовного принципа любви мог быть даже ребёнок, воспринимаемый М. Цветаевой первоначально, как чужой пришелец, обладающий тайной. Так, её маленькая дочь Аля вдохновила М. Цветаеву на создание прекрасных стихотворений. Но со временем, Ариадна подросла, стала «простеть и пустеть» (М. Цветаева). Ариадна утратила тайну своего прихода в мир, тайну чужого, и М. Цветаева, продолжая любить дочь, как мать ‑ как поэт, охладела к ней и не написала впоследствии ни одного стихотворения к взрослой дочери. Оплодотворяющую роль в душевно-духовном принципе любви, по М. Цветаевой, может играть не только кто угодно, реально сосуществующий с поэтом во времени, но кто угодно не сосуществующий с поэтом во времени, В любви пол и возраст не при чём, утверждает поэт, но не при чём и само время. Отрицание границ между прошлым и настоящим особенно сильно у молодой М. Цветаевой. Так, она увлечена личностью художницы Марии Башкирцевой и посвящает ей первый сборник своих стихотворений «Вечерний альбом». Мария Башкирцева умерла за восемь лет до рождения М. Цветаевой, так что их встреча во времени абсолютно невозможна, что не мешает М. Цветаевой любить Башкирцеву. М. Цветаева настолько увлечена личностью и трагической судьбой Наполеона Бонапарта, что посвящает ему год затворнической и творческой жизни, когда она переводит «Орлёнка» Э. Ростана на русский язык. Любовь к людям, давно умершим, может перевесить любовь к современникам. Так, М. Цветаева утверждает, что женщина, не забывающая о Генрихе Гейне, в то время, как её возлюбленный входит в комнату, на самом деле любит только Генриха Гейне. Здесь действуют два принципа любви: душевно-телесный (к возлюбленному) и душевно-духовный (к Гейне), и последний, по М. Цветаевой, разумеется, должен перевесить и победить. Впрочем, М. Цветаева убеждена, что можно любить одновременно двоих, если один из них живой, а другой давно умер. Любить одновременно двоих, если они могут в любую минуту войти в комнату, невозможно и немыслимо. Любовь, утверждает М. Цветаева, есть провал во времени. То есть, любовь существует вне времени, неподвластна времени. Любовь – сама по себе, время – само по себе. Таким образом, любовь одна из категорий вечности, время – преходяще и служит смерти. Но категорией вечности любовь становится только тогда, когда она есть принцип душевно-духовный, ибо плоды такой любви служат вечности.

В любви, по М. Цветаевой, пол и возраст, и время – не при чём. Но не при чём и пространство. Так, М. Цветаева – современница А. Ахматовой, любит её и признаётся в этой любви в стихах, посвящённых Анне Андреевне. Но при этом, М. Цветаева, вплоть до 1941 года, не встречалась с Ахматовой. Совпадая с нею во времени, М. Цветаева не совпадает в пространстве, что ничуть не мешает её любви, породившей цикл стихотворений «Анне Ахматовой». То же и в любви к Александру Блоку. Когда пространство единственный раз сблизило М. Цветаеву с Блоком в 1921 году, она постеснялась подойти к нему, и послала дочь Алю со стихами, ему посвящёнными, наблюдая со стороны за реакцией поэта. Впрочем, это могло и не быть стеснением со стороны М. Цветаевой. Уже при жизни Блока она воспринимает его, почти как божество, к которому приблизиться – святотатство. Молитвенный строй стихов М. Цветаевой, обращенных к Блоку, убедительно это доказывает. Инстинктивно она боится столкновения с реальным А. Блоком, боясь возможного разрушения того идеального образа поэта, который создала в своём сознании, в своей душе. Такого же типа любовь, где пространство ни при чём, связывала М. Цветаеву и Бориса Пастернака, М. Цветаеву и Р.М. Рильке. Пастернак жил в Советской России, Рильке жил в Швейцарии М. Цветаева – во Франции. Три крупнейших поэта современности оставили эпистолярное наследие, главная тема которого – любовь, воплотившаяся, прежде всего, в творчестве М. Цветаевой. Она написала циклы стихов, рождённых взаимоотношениями с Пастернаком «Двое» и Р.М. Рильке «Новогоднее». Преждевременная смерть Рильке, возможно, лишила нас стихотворений М. Цветаевой, которые могли бы быть написанными. Однако, в любви, как её понимает М. Цветаева, не только пол, возраст, время и пространство ни при чём. Роль оплодотворяющего начала в душевно-духовном принципе любви может играть не только кто угодно, но и ‑ что угодно. Это предметы, явления природы, абстрактные понятия, ставшие в постоянной мифологии поэта символами. Например: родина, страна, город, улица. Или Белая гвардия. Или: дерево, куст, облако и.т.д. Как правило, это понятия положительные, даже пафосные, рождающие в душе и сердце высокие благородные чувства. М. Цветаева, вдохновлённая любовью к родному городу, воспела Москву во многих своих стихотворениях. Она безумно любила погибшую в 1917 году Россию и воспела её, как никто, так и не примирившись с этой утратой, так и не сумев адаптироваться в условиях чуждой ей Советской России. Она воспела в «Лебедином стане» Белую гвардию, обречённую на поражение. Она оплакала погибших белогвардейцев, с которыми у неё был, как сама она говорила, роман. У М. Цветаевой были романы не только с людьми, но и с деревьями, горами, скалами, ручьями, собаками, кошками, ‑ вообще, роман с природой. Приехав в очередной раз отдыхать в Савойю, М. Цветаева совершенно серьёзно пишет одному из своих адресатов А. Штейгеру, что идёт на свидание с  собакой Подсэмом, «…которая меня любила больше, чем все люди вместе». Роман с Москвой, роман с собакой, роман с рябиной, которую М. Цветаева воспевала ‑ (рябина стала для неё символом родины). Бесконечные и беспрерывные романы с «кто» и «что», питавшие поэзию М. Цветаевой. Надо признать, что люди, окружающие М. Цветаеву, так или иначе связанные с нею узами знакомства или дружбы, плохо понимали поэта. Просто не понимали. Им казалось, что бесконечные романы с людьми, кончавшиеся разрывами, порочат её репутацию. Лосская, опубликовала в своей книге воспоминания современников М. Цветаевой. Биограф М. Цветаевой приводит их высказывания, не отмеченные снисходительностью к «слабостям» великого человека. Оставим за пределами этой статьи вопрос, стоило ли публиковать наиболее резкие и нетерпимые высказывания современников поэта. Эти высказывания не способны бросить тень на поэта, зато показывают всю глубину непонимания, которое преследовало М. Цветаеву всю её жизнь. Прежде всего, это непонимание относится к романам М. Цветаевой с мужчинами, которых сначала она возносила до небес, а затем низвергала на землю, высмеивая самоё себя за увлечение, которое питала ещё недавно к этим людям. Вспомним хотя бы концовку «Флорентийских ночей», когда героиня искренне не узнаёт бывшего возлюбленного, встретившись с ним после небольшого перерыва во времени. М. Цветаева пишет в дневнике: «Когда я ухожу из человека, мне кажется, что он кончается, перестаёт быть». Люди, которых она любила, нередко разочаровывали М. Цветаеву, оказывались недостойными её любви, и с горечью она писала: «Цирцея обращала героев в свиней, я – свиней в героев».

Забвение человека, возможно, для него оскорбительно и обидно, но в нём есть закономерность, которая раскрывается в формуле любви, которую ещё в молодости вывела М. Цветаева: «Любить – видеть человека таким, каким его задумал Бог, и не осуществили родители. Не любить – видеть человека таким, каким его осуществили родители. Разлюбить – видеть вместо него: стол, стул». Любя, человек видит в другом человеке его божественную сущность. Любовь и только любовь позволяет видеть божественный потенциал человека. Любовь, как её понимает М. Цветаева, сродни магическому преображающему кристаллу.

Как только он отведён от глаза, человек предстаёт невооружённому глазу в своей осуществлённой человеческой сущности, таким, какой он есть на самом деле, реальным, несовершенным. Реальность не способна вдохновить поэта на создание произведения. Отсюда прямой выход на творческий принцип М. Цветаевой – принцип преображения. Объект, преображённый магическим кристаллом любви, предстаёт в своей божественной потенциальной сущности. Эта божественная сущность Божьего творения приводит в восторг художника; восторг, в свою очередь, воспламеняет вдохновение; вдохновение подвигает художника на создание художественных творений. Поэтому, как дерево к свету, художник тянется к любви. Подтверждение этой мысли мы находим у М. Цветаевой в дневнике: «…только на вершине восторга человек видит мир правильно. Бог сотворил мир в восторге (NB! человека – в меньшем, оно и видно), и у человека не в восторге не может быть правильного видения вещей». Из этого высказывания вытекает, что природа в её божественной явленной сущности не нуждается в художническом акте преображения. В нём нуждается только человек, как наименее совершенное творение Бога. Дерево, собака, облако и под преображающим кристаллом любви остаются самими собой. Их божественная сущность осуществлена в земных условиях наиболее полно, а не потенциально. Следовательно, любовь художника к природе не знает взлётов и падений. Она постоянна и неизменна. Она всегда вызывает восторг, воспламеняющий вдохновение художника. Способность возбуждать любовь, видимо, заложена в самой природе. Любовь есть часть её божественной сущности. Как Бог есть любовь, так и природа, им созданная, есть сама любовь. Поэтому художник не может ни разочароваться, ни забыть её первоначальный образ, который всегда и неизменно божественен. М. Цветаева признаётся, что солнце, дерево, памятник любила больше людей. (Памятник, с точки зрения М. Цветаевой, можно любить, как явление природы, если это, к примеру, памятник Пушкину). Помимо памятника, причисляемого к вещам и явлениям природы, М. Цветаева готова причислить к вещам и явлениям природы и отдельных людей, например, князя Волконского. Князь Волконский, по мнению М. Цветаевой, совершенный человек, пред которым она благоговела. Иное дело человек, нуждающийся в божественном кристалле любви, чтобы вдохновить художника. Таким образом, по М. Цветаевой, правильно видит мир только художник, в её случае, поэт, пребывающий на вершине восторга. В этом состоянии поэт уподобляется Богу-творцу, что и позволяет поэту (художнику в широком смысле слова) творить не созданный Богом мир поэзии (или живописи, или музыки). Акт творения возможен только при осуществлении душевно-духовного принципа любви. Есть и ещё один важный момент в цветаевском понимании любви, который мы ещё не обсуждали. Душевно-духовный принцип любви наиболее полно осуществляет свою творческую роль именно в отношении природных вещей и явлений, потому что они не отвечают на любовь художника. Действительно, трудно представить, чтобы солнце, или дерево, или облако ответило бы на любовь человека. Ответить могут, впрочем, собака или кошка, другими словами, любое одушевлённое существо, и это обязывает любящего человека. Но кошка или собака, в отличие от человека, любят, как правило, ничего не требуя, любят предельно искренно и бескорыстно, без обременительного выяснения отношений. Что М. Цветаева предпочитает, чтобы на её любовь не отвечали, может показаться странным тем людям, которые воспринимают безответную любовь, как величайшее несчастье. Во-первых, М. Цветаева-поэт всегда предпочитает любить, а не быть любимой. Она признаётся А. Бахраху, что она сама ‑ любящий: «Любимой быть – этого я и по сейчас не умела (То, что так прекрасно и поверхностно умеют все!)». Здесь она занимает позицию Платона, который говорит в «Пире», что божественен любящий, а не любимый. Во-вторых, для М. Цветаевой-поэта безответной любви попросту не существует. Она способна любить за двоих. В 1934 году М. Цветаева пишет Н. Гайдукевич, что она никогда не хотела, чтобы её любили, что, когда это начиналось, это ей мешало, связывало: «Я хотела одного: ‑ любить, и в это, кажется, преуспела, ибо любила отродясь». И, в-третьих, ответную любовь она воспринимает, как помеху для своей любви, интенсивность которой достаточна для двоих, и как помеху для творчества. В том же письме к Гайдукевич М. Цветаева признаётся, что взаимную любовь переносила только с собакой. Собака не мешала любить себя, как мешали люди. М. Цветаева утверждала, что одиночество для неё временами – единственная возможность познать другого, прямая необходимость. Душу ‑ она понимает не как страсть, а как «непрерывность боли». Есть признание М. Цветаевой, которое многое объясняет: «…я охотно заселяю чужие тела своей душой». И есть ещё одно: «Мне плохо с людьми, потому что они мне мешают слушать мою душу – или просто тишину». Так, она охотно заселяла чужие души своей любовью, которой ей хватало с избытком. Ответная любовь была бы досадной помехой. Впрочем, когда в поэте М. Цветаевой просыпалась женщина, то эта женщина удивлялась, что её любили так мало, так вяло, или, что её вовсе не любили. Противоречивость между сущностью М. Цветаевой, как поэта, требовавшей одно, и её женской сущностью, требовавшей прямо противоположное, к счастью, снималась пониманием, что женщины в ней – мало: «Я настолько не женщина, что всегда предоставляю любовную часть другому, как мужчина – бытовую: хочешь так, хочешь этак, я в это дело не вмешиваюсь». Одному из своих адресатов М. Цветаева советовала относиться к ней, как к дереву, которое шумит навстречу. Дереву ведь не обязательно отвечать. Шум дерева просто надо слушать. Отношение М. Цветаевой к любви снимает все обвинения в распущенности, высказанные в её адрес некоторыми современниками, видевшими только внешние формы проявления любовных увлечений поэта. Что стояло за этими внешними формами, имевшими нередко бурный и скандальный характер, им не было дано увидеть и понять. Они понимали всё на свой обывательский манер, не имевший ничего общего с действительностью. На самом деле почти все любовные увлечения М. Цветаевой были на редкость целомудренны, и почти никогда не разряжались в сексуальной сфере. Это превосходно понимал её друг Марк Слоним. Он пишет в своих воспоминаниях, что не знает, какой была Марина Ивановна в пору создания «Юношеских стихов», и действительно ли она «…грешила со страстью Господом данными чувствами – всеми пятью!», но в годы эмиграции «…все её влюбления казались мне поэтической выдумкой, «пленной мысли раздражением. Слоним приписывал эту особенность цветаевской натуры присущему ей органическому романтизму, а обычная ноша романтиков ‑ разрыв между действительностью и мечтой. Как понимает романтизм М. Цветаева? Романтизм это – душа, говорит поэт. Марк Слоним сказал Лосской: «Её «бурная» жизнь страшно преувеличена. В Берлине я никого не знал, кроме К. Б., с кем у неё был настоящий и очень трудный роман. Остальное‑ это были разные «amities» (дружеские отношения) или «amities amoureuses» (любовь-дружба) или мифы…Штейгер, например, это чепуха. Его сестра говорила о брате своём, что романа не было. Они ведь виделись всего раза три. У неё было так: получит письмо, почувствует родственную душу, ‑ и уже – миф. В этом смысле письма её – дневник. А репутация женщины с бурной жизнью – это всё бабские разговоры. Это неверно и фактически, и психологически. И особенно много выдумывали, конечно, женщины». Саломея Андроникова-Гальперн, знавшая М. Цветаеву, тоже говорила Лосской, что Марина Ивановна не была склонна к романам.

Итак, романтизм это – душа, говорит поэт. Душа для М. Цветаевой важнее тела. Область поэта, говорит М. Цветаева, душа. Тело играет второстепенную роль. Оно важно в той степени, в какой в нём проявляется душа. М. Цветаева любит земные приметы. «Можно ли быть привязанным к духу?», ‑ спрашивает М. Цветаева. «Можно ли любить собаку вне тела? Призрак собаки. Собаку – вне собаки: ушей, зубов, упоительной улыбки до ушей и.т.д.». Можно ли любить только тело – без души? Ответ ‑ для М. Цветаевой ‑ очевиден. Нельзя. Тело без души есть мёртвое тело, притворяющееся живым. М. Цветаева писала в одном из своих дневников, что её любил бы Платон. М. Цветаевой близко то, что Платон разделяет любовь на душевно-телесную, которую он оставляет в удел людям, желающим рождать детей – и на более высокую, душевно-духовную, которая становится уделом творчески одарённых в какой-либо области людей. Душевно-телесная любовь – земной удел большинства людей. Ими управляет, как говорит Платон, Афродита Пандемос, богиня чувственной, плотской любви. И не обязательно она преследует только одну цель – деторождения. Точнее, может быть, она-то эту цель преследует. Люди же имеют целью, прежде всего, плотскую усладу. М. Цветаева замечает в дневнике (1922 г.), что «…если бы любовная любовь не включала бы в себя услады и забавы, я бы, может быть, её и любила. Если бы она была совсем горькой. (Т.е. – не собой. 1932 г.)». Душевно-духовная любовь – удел не большинства, а только тех людей, кто преодолел плотское влечение во имя Афродиты Урании, богини небесной, возвышенной любви. Что М. Цветаева смолоду преодолевала в себе плотское во имя духовного, свидетельствует её дневник 1922 года, в котором есть следующая запись, обращённая к Эренбургу: «Блуд (прихоть) в стихах ничуть не лучше блуда (прихоти, своеволия) в жизни. Другие – впрочем, два разряда – одни блюстители порядка: ‑ «В стихах – что угодно, только ведите себя хорошо в жизни», вторые (эстеты): ‑ «Всё, что угодно в жизни ‑ только пишите хорошие стихи». И Вы один: «Не блудите ни в стихах, ни в жизни. Этого Вам не нужно». Вы правы, потому что я к этому, молча, иду». Совершаемое восхождение! Вот почему бы – любил Платон. «Мои стихи ‑ это мои дети на свободе, без корректива (гасителя, глушителя) моего родительства (авторства)» – подтверждает М. Цветаева в дневнике. Любовь есть только средство для творчества. Точнее, средство для творческого воспламенения души. А мир души есть, в свою очередь, преображение. Задумываясь в 1922 году о мощи любовного влечения, М. Цветаева ставит вопрос: может ли сущность (Аполлон, Дионис, Люцифер, etc) вскрываться исключительно в Эросе? И отвечает на этот вопрос: «Нет, сущности скрываются, пропадают в Эросе. Может быть, под этим углом зрения – он и есть из богов сильнейший». Она имеет в виду Эроса, сына Афродиты Пандемос. Другими словами, личность, пропадает в плотской любви. Здесь творчество невозможно. Эта мысль М. Цветаевой перекликается и с мыслью Н. Бердяева, который противопоставляет в мире два метафизических начала – личное и родовое, которые находятся в борении.      

 

 

2. «Любовь – колодец рода и пола»

 

Как известно, древние греки различали разные виды любви: эрос – безумная любовь-страсть, половая любовь. Далее следовал вид любви под названием ‑ филиа. У филиа широкой спектр значений: от любви к отцу и матери, детям, родственникам, товарищам – до любви к отечеству, славе народу, городу, человеку, свободе и.т.д. Другими словами, привязанность, расположение, любовь ко всему, что не вызывает половой страсти, есть филиа. Под это понятие у греков подпадала даже любовь к самому себе, или, скажем, к деньгам. М. Цветаева, подобно древним грекам, различает несколько видов любви. Однако она пользуется своим собственным поэтическим словарём для определения этих видов любви.

Прежде всего, это любовь любовная (родовая, половая). Этот тот самый вид любви, который у эллинов называлась «эротомания», т.е. безумное, страстное влечение к человеку. М. Цветаева находит свой собственный термин ‑ любовная любовь, т.е. чувственная половая страсть. Здесь господствуют секс, материнство, рождение детей. Материнство есть природный инстинкт, сопротивляться которому невозможно. М. Цветаева приводит пример невозможности побороть материнский инстинкт: «Я знала одну, которая не хотела ребёнка в расцвете красоты и здоровья своих 22-х лет, а много спустя, не вынося мужчин (в силу физического и психологического строения), в расцвете красоты и туберкулёза своих 30-ти лет, умирала от желания его иметь». Сама М. Цветаева принимала этот инстинкт, как данность. Это единственная дань природе, которую она будет приносить безропотно и даже с радостью. Здесь не будет звучать девиз: – Не снисхожу! Здесь не будет отказа. Но отношение М. Цветаевой к родовой (любовной) любви своеобразно. Её, как ни странно это звучит для многих людей, не устраивает в родовой любви наслаждение, услада: «Если бы любовная любовь не включала в себя наслаждения, услады и забавы, я бы, пожалуй, её любила. Если бы она была совсем горькой». Здесь звучит какой-то диссонанс. Слишком многие люди занимаются сексом из-за наслаждения, которое он доставляет. Но ведь слишком многие люди не задумываются о природе и последствиях этого наслаждения. М. Цветаева понимает, что услада в любовной любви – ловушка, крючок, на который попадаются все живые существа. Бердяев пишет: «Рождение есть уже начало смерти, что истина эта подтверждается опытом всей природы и слишком очевидна. Рождение по самому своему существу есть дробление индивидуальности, и оно не может достигнуть совершенства и вечности». М. Цветаева коротко и выразительно, в афористической, присущей ей форме пишет: «Ложе страсти, ложе смерти». Они равны. Ложе – полюс, где сходятся крайности. Чувственная страсть равна смерти. Они – одно и то же. Две стороны одной медали. В стихах восемнадцатого года М. Цветаева упоминает она об этих ложах: «И не страшно нам ложе смертное, / И не сладко нам ложе страстное».  («В чёрном небе…»)

Нам, разумеется, поэтам. А не страшно и не сладко потому, что поэт знает иные, более мощные радости – радость творчества и наслаждение вдохновением. В зачатии уже заложена неизбежная смерть. Если другие люди видят в природе красоту, гармонию, естественность, то М. Цветаева видит в ней совсем другое. Во-первых, избыток, который её подавляет. Во-вторых, пустоту, в которой она пропадает. В-третьих ‑ смерть. Природа непрерывно производит жизни и столь же неутомимо и непрерывно их уничтожает. М. Цветаева любит природу, но выборочно: поля, горы, небо. Любит то, что не рождается, и, следовательно, не умирает, а только медленно изменяется, или вовсе не изменяется. М. Цветаева любит животных, но это другой вид любви: любовь-жалость, любовь-милосердие, любовь-сострадание. Неординарный взгляд М. Цветаевой на природу запечатлён в высказывании: «Для других Природа – Бытие, для меня – Небытие». Она развивает эту мысль в дневнике: «После целого дня в природе  я домой иду, как с кладбища, с той разницей, что я на кладбище – любила (всё равно кого, просто потому что: был – и нету!) Для других Природа: – Колыбель – Брачное – нет! – Страстное ложе – для меня – могила – нет, кладбище – без милых могил!». М. Цветаева видит в природе не вечное возобновление жизни, но вечное умирание жизни. Всё живое гибнет, чтобы уступить место следующим поколениям, и в этом есть какая-то каменная безнадёжность, а может быть и бессмысленность, «дурная бесконечность», по Гегелю. В этой дурной бесконечности роль личности и ценность личности возрастает многократно. В 1928 году, пытаясь выразить своё восприятие половой любви, М. Цветаева прибегает к образу-символу колодца (чему немало порадовался бы Фрейд), позаимствованному из немецкой сказки: «И – внезапное видение девушки ‑ доставая ведро, упала в колодец – и всё новое, новая страна с другими деревьями, другими цветами, другими гусями и.т.д.

Так я вижу любовь, в которую действительно проваливаюсь, и, выбравшись, выкарабкавшись из (колодца), которой сначала ничего из здешнего не узнаю, потом – уже не знаю, было ли (то, на дне колодца) а потом знаю – не было. Ни колодца, ни тех гусей, ни тех цветов, ни той меня.

Любовь – безлика. Это – страна. Любимый – один из её обитателей, туземец, странный и особенный – как негр! – только здесь.

Глубже скажу. Этот колодец не во-вне, а во мне, я в себя, в какую-то проваливаюсь – как на Американских горах в свой собственный пищевод.

Вот как отозвалось, а м.б., вот о чём детская сказка Frau Holle.

Колодец рода и пола». Колодец рода и пола – инстинкт, живущий (по Фрейду) в подсознании человека. Здесь очень важно подметить несколько моментов. Во-первых, М. Цветаева показывает, что делает с человеком половой инстинкт, вырвавшийся из подвалов сознания на его поверхность (или, по М. Цветаевой, что делает с человеком провал в колодец). Инстинкт набрасывает на сознание флёр иллюзии. Сознание начинает видеть через этот флёр действительность изменённую, как бы другую, не совсем ту, что видело прежде. Любимый человек предстаёт жителем этой неведомой страны, и, разумеется, приукрашенным в своей красоте и достоинствах этим самым флёром иллюзии. Инстинкт играет роль наркотика. Во-вторых, М. Цветаева подчёркивает, что способна, в колодец рода и пола упав, выкарабкаться на поверхность, что доступно далеко не каждому. Выкарабкавшись, снова обретает трезвый взгляд на действительность. Флёр сдёрнут. Иллюзия пропадает. Отрезвлённое сознание понимает, что действительность на самом деле не менялась. Объективно – не менялась. Изменялось состояние сознания, состояние души. «Так называемая физическая любовь есть, прежде всего, состояние души». Любимый человек предстаёт перед отрезвлённым взором таким, какой он есть на самом деле. Он (она) вовсе не само совершенство, а даже, напротив, совсем не совершенство. Таким образом, инстинкт есть великий иллюзионист, гипнотизёр, использующий свои способности в своих целях – заставить нас восхититься человеком и сблизиться с ним для продолжения рода. Инстинкт – насильник душ, жестокий, беспощадный и равнодушный к личности, ибо он и есть – сама природа. Любовь безлика, «…сладострастие – умопомрачение», утверждает М. Цветаева. Умопомрачение – эрос у древних греков. Это как раз то отсутствие не только лица в половой родовой любви, о котором говорят Розанов и Бердяев, но и отсутствие здравого смысла, разума, что ставит человека на один уровень с животными. Бердяев пишет: «Не подлежит никакому спору тот факт, что половое влечение и половой акт совершенно безличны, и не заключают в себе ничего специфически человеческого, объединяя человека со всем животным миром. Пол, означая ущербность и неполноту человека, есть власть рода над личностью, власть общего над индивидуальным». Именно половая любовь безлика. Ей совершенно всё равно кого с кем свести и заставить полюбить друг друга при помощи иллюзии, лишь бы достичь своей цели. Рассуждая о физической стороне любовной любви, М. Цветаева говорит: «Любовь ненавидит поэта. Она не желает, чтобы её возвеличивали (дескать, сама величава!), она считает себя абсолютом, единственным абсолютом. Нам она не доверяет. В глубине своей она знает, что не величава (потому-то и властна!), она знает, что величие – это душа, а где начинается душа – кончается плоть». М. Цветаева обнаруживает, что лишена дара любовной любви, несмотря на то, что от природы она наделена чувственной страстной натурой. Сорокалетняя М. Цветаева беспощадно пишет о себе в своём дневнике: «8 сент. 1932 г. Есть, очевидно, люди одарённые в любовной любви. Думаю, что я, отчаявшись встретить одарённость душевную, сама в любовной любви если не бездарная, то явно (обратное от тайно) не одарённая ‑ к этой одарённости в них тянусь, чтобы хоть как-нибудь восстановить равновесие. Образно: они так целуют, как я – чувствую, и так молчат, как я – говорю. <…> Тянусь к их единственному дару (моему единственному - отсутствующему).<…> Только в этом они сильнее, полнее, цельнее меня. К людям высокого духа я ‑ любовно ‑ не влеклась, Мне было жаль их на это, себя на это» [260, 484]. М. Цветаева знает, что любовной любовью одарена не меньше других, но не явно, а тайно, а поскольку душу и дух ставит выше тела, то это стало её натурой, что и заставляет её немного сомневаться ‑ обладает ли она этим даром, которым обладают ‑ все. Чувственная любовь стала для неё неинтересной уже к 30 годам. Афродита Пандемос вызывает в ней такое же презрение, как и Дионис: «По мне: Дионис ‑ мужское явление Афродиты, её единственный и истинный брат, такой же близнец, как Феб ‑ близнец Артемиды. Пара. Чувствую это по презрению, которое у меня к обоим». Презрение вызвано наслаждением во имя наслаждения: «Дорваться друг до друга ‑ да, но не для услады же! Как в прорву. «Зной» ‑ в зной, Хлынь ‑ в хлынь, Домой. В огнь синь. Чтобы потом ‑ ничего не было». Когда М. Цветаева говорит, что она не любит любви, а дружбу ставит выше, то она говорит именно об этой ‑ любовной любви, которая, в сущности, безжалостна к человеку и безлика. Любовная любовь это – «колодец рода и пола», где любимый ‑ всё равно кто, чужой, первый встречный или первая встречная, которых подсовывает природа во имя своих корыстных интересов. Любовная любовь, в которую «проваливаешься как в собственный пищевод» (сравнение дано М. Цветаевой совершенно в духе Ф. Рабле). Мужчины с радостью влекутся к любовной любви и это одна из причин, почему М. Цветаева мужчин не любит. Мужчины ценят чувственные услады, и М. Цветаева бросает всему полу упрёк: «Должно иметь небо и для любви, другое небо, не постельное. Радужное!» («Флорентийские ночи»).

Постельное небо любовной любви ‑ путь, ведущий в тупик. Из тупика, как известно, только один выход ‑ рождение ребёнка. Только ребёнок может оправдать всё: спуск в этот колодец рода и пола, усладу. М. Цветаева уверена, что всякое зачатие непорочно, ибо кровь рождения смывает всё. Непорочно, т.е. свято. Деторождение ‑  очищение. А если нет ребёнка, а есть одна только услада, то любовная любовь переходит в иное качество ‑ пакости. Размышляя о Магдалине до Христа и Магдалине ‑ после Христа, М. Цветаева пишет: «Испакостилась о мужчин ‑ Бог очистит».

Магдалине деторождение было заказано, и ей, чтобы очиститься, нужно было только поверить в Христа. Если нет природного очищения и есть желание очищения, то один только Христос от всякой скверны и пакости очистит и простит. Юношеская формула – «Не снисхожу!» выливается у зрелой М. Цветаевой в форму отказа от осуществления любовной любви как гетеросексуальной, так и гомосексуальной. Ещё точнее, М. Цветаева не отказывается от её первого этапа ‑ увлечения, восхищения, влечения, восторга, преклонения, т.е. от душевных переживаний, но её второй этап ‑ постельный, сексуальный М. Цветаева исключает, как не нужный и не обязательный, если человек не преследует цель деторождения. Переживания первого этапа любовной любви выливаются в творческий процесс, рождающий духовных детей. Однако отказ в гетеросексуальной любовной любви не равноценен отказу в гомосексуальной любви. Первый носит привкус мести ‑ мести мужчинам, всему полу за бездушие и материализм. Когда М. Цветаева, провалившись в колодец рода и пола, как в собственный пищевод, извлекает со дна этого колодца духовные сокровища, она выбирается из него на поверхность, не растрачивая силы на прохождение второго этапа. Для мужчины важен как раз второй этап, но М. Цветаева, отказываясь от этого этапа, перестаёт «узнавать» вчерашнего возлюбленного. В этом суть мести: отказ и забвение. «Выкарабкивание» из колодца рода и пола есть восхождение. В колодец проваливается М. Цветаева не для услад, а именно для того, чтобы найти силы и выбраться на поверхность. Правильно понимали М. Цветаеву не многие современники. Рассказы о её многочисленных романах были на устах у всех. М. Слоним, один из немногих, писал что её «бурная» жизнь страшно преувеличена. Андронникова говорила Лосской, что М. Цветаева не была склонна к романам. Андронникова, конечно, имела в виду то, что М. Цветаева вовсе не стремилась каждого возлюбленного затащить в постель. Всем, кто ищет в биографии М. Цветаевой «клубнички», понравится книга Лосской «Марина М. Цветаева в жизни», являющаяся собранием сплетен и гнусностей. Воспоминания современников великих людей собирать и печатать необходимо, но не раньше, чем, отсеяв сомнительный материал. Некоторые современники получают, кажется, удовольствие в том, чтобы налить грязи на имя гения. Лосская, сделав нужное дело, не позаботилась отсеять сомнительную информацию сомнительных лиц. Не вызывает ни у кого сомнений то, что с Родзевичем у М. Цветаевой была полная любовная связь. Поэтому долго муссировался вопрос об отцовстве: чей ребёнок Георгий С. Эфрон ‑ С. Эфрона или Родзевича? Приведённый в книге Лосской монолог на эту тему Родзевича свидетельствует о том, что бывший возлюбленный М. Цветаевой не джентльмен. Из уважения к памяти М. Цветаевой не стоит приводить его высказывания на этот счёт. Неважно, кто был отцом Г. Эфрона. Важно то, что думала сама М. Цветаева. Рождение ребёнка оправдало всё, что было или чего не было. Кровь рождения смыла всё. Недаром М. Цветаева записала эту фразу в дневнике вскоре после рождения сына. Ребёнок был выходом из того тупика, в который она сама себя загнала. Ребёнок ‑ и поэмы. Дважды оправдана. А мнения множества муней булгаковых ‑ кому они интересны? После разрыва с Родзевичем М. Цветаева записывает в дневнике: «Личная жизнь, т.е. жизнь моя в жизни (т.е. в днях и местах) не удалась. Это надо понять и принять. Думаю, 30-летний опыт (ибо не удалось сразу) достаточно. Причин несколько. Главная в том, что я ‑ я. Вторая: ранняя встреча с человеком из прекрасных ‑ прекраснейшим, долженствовавшая быть дружбой, а осуществившаяся в браке. (Попросту: слишком ранний брак с слишком молодым. 1933 г.) Психее (в жизни дней) остаётся одно: хождение по душам (по мукам). <…> Сейчас, после катастрофы нынешней осени, вся моя личная жизнь (на земле) отпадает». Место, на которое М. Цветаева ставит любовную любовь, ниже других видов любви. Это – самое низкое место. Недаром же есть у М. Цветаевой выражение «великая низость любви»: «Знай, что ещё одна…Что сёстры / В великой низости любви».       («Та ж молодость…»)

М. Цветаева понимает силу Эроса, но понимает и её опасный характер – опасный для личности: «Нет, сущности скрываются, пропадают в Эросе. Может быть, под этим углом зрения – он и есть из богов сильнейший». Несомненно то, что М. Цветаева полагала любовную любовь низшим видом любви, настолько низшим, что она вызывала в поэте презрение. В 1919 году двадцатисемилетняя М. Цветаева записывает в дневнике: «Думаю о том, что любовь (любовная любовь) презренна, что из неё всегда выходишь обманутым и униженным. Думаю о своей душе тоже – и вечно! – летящей вверх, как эти призрачные колонны. Думаю о том, что я рождена для прекрасного, заселённого тенями героев и героинь, одиночества, что мне, кроме него – их – себя – ничего не надо, что недостойно меня делаться кошкой и голубем, ластясь и воркуя на чужой груди, всё это меньше меня». Противоречие в том, что судьба уготовила М. Цветаевой семейную жизнь, но М. Цветаева всю жизнь жаждала одиночества и была уверена, что человек рождён быть один. Любовная любовь, если она случалась в её жизни, быстро утомляла М. Цветаеву, вызывая не только чувство презрения, но и чувства ещё более негативные: «Единственная любовь, от которой потом не тошно, это любовь вне пола, любовь к другому во имя его. — Остальное ‑ обман, туман. [263 48]. Позже, в тридцатые годы М. Цветаева, утверждая взгляд на половую любовь, как на любовь безликую, в своей прозе напишет, например, про Сонечку Голлидей, которую она любила, и которая вдруг решила выйти замуж: «Её неприход ко мне был только послушанием своему женскому назначению: любить мужчину – в конце концов, всё равно какого – и любить его одного до смерти. <…> Я для неё была больше отца и матери и, без сомнения, больше любимого, но она была обязана его, неведомого, предпочесть. Потому что так, творя мир, положил Бог» («Повесть о Сонечке»). В другом произведении тридцатых гг. «Письмо к амазонке» М. Цветаева пишет о любви двух женщин, одна из которых, младшая, захочет ребёнка. Поскольку она не может иметь ребёнка от женщины, она уйдёт, продолжая любить старшую подругу и: «рухнет в объятия первого встречного», «И какой бы ты  ни была красавицей, какой бы ни была Единственной – первое же ничтожество возьмёт над тобой верх. Ничтожество будут славословить» («Письмо к амазонке»). Мужчина, всё равно какой: неведомый, чужой, или даже ничтожество – зов инстинкта, зов пола, зов природы, которой  нет дела до наших чувств, нет дела до живой души, до нашей личности. «Первый встречный», всё равно – какой, первое же «ничтожество» возьмёт верх, потому что полу, роду, природе всё равно – кто, лица нет, и не надо, главное, чтобы были исправно функционирующие гениталии. Инстинкт любое ничтожество при помощи флёра на время превратит в глазах женщины в совершенство – и достигнет своей цели. Сравнивая любовную любовь (половую, родовую, безличную) с более высоким видом любви – небесной, М. Цветаева сравнивает их со стихиями: водой и огнём. Вода – влажное начало, ил, символизирует плодородие. Огонь – разрушение земной материи, преображение и возрождение. Несомненно, М. Цветаевой импонирует огонь, а не вода.

Шопенгауэр сравнивает половую любовь с враждебным демоном, отнимающим разум у серьёзных людей, заставляющим их делать глупости. К чему весь этот шум? Почему поэты воспевают преимущественно любовь? – вопрошает немецкий философ. И даёт ответ: то, к чему ведут любовные дела: «…это ни более, ни менее, как создание следующего поколения». Но Шопенгауэр не знает других видов любви, не упоминает о них. Он только вскользь говорит о дружбе, которая возможна после угасания половой страсти. Тот вид любви, который упоминает Платон в «Пире», вызывает у Шопенгауэра отвращение. Он, не мудрствуя лукаво, называет её педерастией, не вдаваясь в тонкости Платоновых рассуждений. Любопытно, что теория восхождения Платона проходит мимо внимания Шопенгауэра.

Но М. Цветаева, в отличие от А. Шопенгауэра, знает, подобно грекам, что любовь любви ‑ рознь. М. Цветаева никогда не делала любовную любовь – своим идолом: «Есть, очевидно, иной бог любви, кроме Эроса. – Ему служу». Служит М. Цветаева ‑ любви личной. От любовной (родовой, половой) любви М. Цветаева отличает любовь личную, т.е. такую, которая свободна от пола и рода, и даже секса. Этот вид любви все привыкли называть – платонической любовью. В личной любви М. Цветаева подчёркивает болевое начало, отсутствующее в половой, родовой любви. Личную любовь – волнения души ‑ М. Цветаева оставляет не женщине и не мужчине, а ‑ человеку. Здесь господствует душа. Здесь нет места страсти, материнству, но есть место душевной боли. Что это за боль? Это душевная тоска по человеку-избраннику души. Боль, рождающаяся от неуверенности, ожидания, жажды общения, надежд на взаимность и отчаяния, что надежды могут не сбыться. Боль узнавания родственной души, тяга к ней. М. Цветаева пишет: «Я узнаю того, кого буду любить, по боли, которую я чувствую прежде, чем его полюблю, ‑ по недомоганию, которое мне об этом сообщает; того же, кто станет моим другом, я узнаю по моему хорошему настроению». В стихотворениях 1924 года есть поэтическое описание этой боли: «Точно гору несла в подоле –  / Всего тела боль! / Я любовь узнаю по боли / Всего тела вдоль».  («Точно гору…»)

Некоторые исследователи интерпретируют это стихотворение, как эротическое. Но надо иметь в виду, что, по М. Цветаевой, даже половая страсть, прежде всего, «пожар души», «через тело в душу: любовь». В душу, а не в пах. А если в душу, то это уже и не совсем эротика, а в иных случаях совсем не эротика. В письме А. Штейгеру от 29 июля 1936 года, обсуждая, какой орган, прежде всего, любовь поражает в человеке, М. Цветаева пишет: «Насчёт «приходит в пах»: ‑ Вы меня не поняли. Это – им приходит в пах, нам – только в душу, и не приходит – было всегда. Знайте одно: когда душа есть, она  ‑ всё: не-души – нет, и никакого отдельного паха нет: это для докторов есть: «ранен в пах», мы – всегда в душу». Нам, разумеется, поэтам. В душе человеческой нет страсти. Страсть это не её дело. Душа это «непрерывность боли». Услада в любовной любви, в сексе – безлична и может быть испытана с любым, с первым встречным. Личная любовь избирательна: «Болевое у любви единолично, усладительное – безлично. Боль называется ты. Усладительное ‑ безымянно. Поэтому «хорошо» нам может быть со всяким <…>, боли мы хотим только от одного. Боль есть ты в любви, наша личная в ней примета».

Личная любовь, по М. Цветаевой, не похожа на греческую филиа. Личная любовь занимает место где-то посередине между половой страстью и филиа. Половая страсть, по наблюдению Шопенгауэра, вспыхивает, как пламя, но, достигнув цели, быстро проходит. Филиа более спокойный вид любви, тяготеет к постоянству, независим от пола и его страстей. Личная любовь по М. Цветаевой глубоко индивидуальна, как и филиа, но в ней нет спокойствия, хотя нет и буйства половой страсти. Это именно волнения и привязанность души, тяготеющей к другой душе, жаждущей общения с нею, болеющей за неё. Вероятно, этот вид любви не лишён эротики, как не лишена эротики и дружба, по замечанию Розанова («Люди лунного света»). Что личная любовь не нуждается в сексе, видно у М. Цветаевой по некоторым фрагментам писем к людям, которых она любила. В одном из писем Рильке, М. Цветаева говорит: «…я хочу спать с тобой – засыпать и спать. <…> Просто спать. И ничего больше. Нет, ещё: зарыться головой в твоё левое плечо, а руку – на твоё правое – и ничего больше». Сравним, это письмо ‑ с другим: «Возьми меня с собой спать, в самый сонный сон, я буду лежать очень тихо: только сердце (которое у меня – очень громкое!). Слушай, я непременно хочу проспать с тобой целую ночь – как хочешь! – иначе это будет жечь меня (тоска по тебе спящем!) до самой моей смерти. Ты ведь знаешь, что мне здесь важно». Это она пишет в 1922 году, Вишняку. В этом цветаевском ‑ «и ничего больше» ‑ бездна чистоты, это её понимание сущности любви, как высшей степени близости, доверия и духовности. В этом же письме М. Цветаева излагает своё понимание чувственной стороны любви: «…телам со мною скучно. Они что-то подозревают и мне (моему) не доверяют, хотя делаю всё, как все. Слишком, пожалуй, незаинтересованно, слишком благосклонно. И – слишком доверчиво! Доверчивы чужие (дикари), не ведающие никаких законов и обычаев. Но местные доверять не могут. К любви это не относится, любовь слышит и чувствует только себя, она привязана к месту и часу, этого я  п о д д е л а т ь  не могу. И – великое сострадание, неведомо откуда, безмерная доброта – и ложь. <…> Я всегда переводила тело в душу (развоплощала его!), а физическую любовь – чтобы её полюбить – возвеличивала так, что от неё вдруг ничего не оставалось. Погружаясь в неё, её опустошала. Поникая в неё, е ё  вытесняла. Ничего от неё не осталось, кроме меня самой: души». Это редкое по откровенности признание, как именно М. Цветаева воспринимала физическую сторону любви. Здесь главное – незаинтересованность в этом виде любви, сострадание и доброта к партнёру, нуждающемся в сексе, уступка партнёру и – ложь. Другими словами, М. Цветаевой, ибо она воспринимает себя не как тело, а как душу, этот вид любви (любовная любовь)  н е  н у ж е н, как таковой. Она только уступает, но удовольствия и удовлетворения ей это не приносит. Она вполне может обходиться без физической любви. Двадцатисемилетняя М. Цветаева утверждает: «Душа у меня – царь, тело – раб». Душа управляет телом, приказывает телу, а не наоборот. Личная любовь, воспринимаемая, как боль души, гораздо острее и мощнее любовной любви, и может причинять ужасные страдания: «Платоническая любовь»? – да из лютых лютейшая! Имея богатый опыт личной любви, страдая от её проявлений, М. Цветаева приходит к выводу, что нет ничего лучше дружбы: «Я дружбу ставлю выше любви, не я ставлю, стоит выше, просто: дружба стоит, любовь лежит». Дружба спокойнее, надёжнее, не причиняет боли. Одно плохо в дружбе для поэта, от дружбы не родятся стихи. Поэтому так и не было того в жизни М. Цветаевой, что она так желала – дружбы, но было много любви и боли.

Есть и ещё один вид любви, который культивировала М. Цветаева не меньше, чем личную любовь. Это ‑ кариативная любовь, т.е. милосердная, нисходящая любовь. Этот вид любви имеет много общего с платонической, т.е. личной любовью, но в этом виде любви меньше душевной боли, если она и есть, то иного качества, нежели в личной любви. Кариативная любовь это любовь-жалость, испытываемая по отношению к людям больным, страдающим физически и душевно, неопытным, молодым, а также по отношению к животным. Кариативная любовь располагается где-то между личной любовью и дружбой. Этот вид любви нравится М. Цветаевой потому, что он может быть – «дистанционным». К наличию дистанции в любовных отношениях М. Цветаева сохраняет неизменную привязанность. М. Цветаева, не склонная к любовной, но склонная к личной любви, была также смолоду склонна и к кариативному виду любви. Так, любовь, которую она испытала по отношению к своему будущему мужу, была любовью, вызванной, прежде всего, его красотой, т.е., эта любовь имела эстетическую основу, но она была, в то же время, и кариативной. Она вспыхнула под влиянием жалости, которую М. Цветаева испытала к осиротевшему семнадцатилетнему юноше, тяжело переживавшему смерть брата и матери. М. Цветаева сама признавалась М. Волошину, что С. Эфрон был ей – «вместо сына». М. Цветаева по-матерински заботилась об С. Эфроне всю жизнь. Материнская, кариативная основа её любви к С. Эфрону, не позволяла М. Цветаевой оставить его в то время, когда она переживала многочисленные любовные увлечения, некоторые из которых можно было назвать любовной любовью, как, например, увлечение К. Родзевичем. Оставить можно разлюбленного мужа, любовника, но сыновей, или тех, кто их заменяет ‑ («вместо сына») – не оставляют ради других мужчин (или женщин). Анализируя своё отношение к С. Эфрону, М. Цветаева записывает в 1919 году: «Моя любовь это страстное материнство, не имеющее никакого отношения к детям». Двадцатисемилетняя М. Цветаева прекрасно поняла природу своей любви, поняла, к какому виду любви её влечёт её природа. И ещё одно признание, сделанное в 1919 году: «Во всё в жизни, кроме любви к Серёже, я играла». М. Цветаева признаёт прочность фундамента только кариативной любви, потому что страсть любовной любви вспыхивает и угасает. Для творчества любовная любовь – в целом бесполезна и бесплодна. У неё – другая цель. Боль личной любви душу растравляет, хотя личная любовь, в противоположность любовной, питает творчество. Наиболее полно и развёрнуто М. Цветаева объяснила, что для неё есть личная любовь в письме к молодому критику А. Бахраху, с которым её связывала некоторое время кариативная любовь, от 29 сент. 1923 г. «Творчество и любовность несовместимы. Живёшь или там или здесь. Я слишком вовлекаюсь. Для того, чтобы любить мне нужно забыть (всё, т.е. СЕБЯ!). Не видеть деревьев, не слышать листьев, оглохнуть, ослепнуть – иначе: урвусь! Болевой мир несовместим с любовным. (Это я уже о другой боли говорю, не от человека, о болевой развёрстости, равняющейся творчеству.) Все часы без другого должны быть пусты, если не пусты – я живу: боль живёт: другого нет. Жить в другом – уничтожиться. Мне не жаль, я только этого и жажду, но ‑  <…> В любви меня нету, есть исступлённое, невменяемое, страдающее существо, душа без тела». Но личная любовь также легко может угаснуть. Кариативная любовь, может питать творчество только на первых порах, когда её ещё можно принять за личную, но, в сущности, она также бесплодна и бесполезна для творчества. Вспомним отрывок из письма С. Эфрона к Волошину, что он «…давно уже не годится на растопку» той «печи», которой является М. Цветаева. Если любовная любовь предназначена для продолжения рода, личная любовь питает творчество, то кариативная любовь хороша для семьи ввиду прочности её основы, в особенности, если эта основа постоянно подпитывается неудачливостью, инфантилизмом, неприспособленностью к быту, слабостью воли, слабостью характера партнёра. В такой паре, какой была пара М. Цветаева ‑ С. Эфрон, М. Цветаева была сильным, ведущим, направляющим началом. В такой паре любовность и страсть – исключаются: «Любовность и материнство взаимно исключают друг друга. Настоящее материнство – мужественно», «Страстная материнская любовь – не по адресу». Это верно не только по отношению к детям, но и по отношению тех, кто «вместо» детей. М. Цветаева была в этой паре мужественным началом. На ней держалось – всё. Потребность в кариативной любви жила в М. Цветаевой так же постоянно, как потребность в личной любви. Таковы были её взаимоотношения с актрисой Голлидей, молодым поэтом Гронским, молодым критиком Бахрахом, молодым поэтом А. Штейгером. Молодость и талантливость этих людей рождала в М. Цветаевой потребность их опекать, хотя бы и издалека, в письмах, как с Бахрахом и Штейгером. То, что в М. Цветаевой жила неприязнь к любовной любви, но постоянная потребность испытывать личную и кариативную любовь, объясняет многое в её поведении. Личная любовь, свободная от половой страсти, питала творчество поэта, кариативная любовь удовлетворяла обострённую жажду материнства. Но материнство М. Цветаева также ощущает по-своему, не как обычные женщины, а, прежде всего, как поэт: «Любовь к ребёнку – существу, ребёнку – сущности, отсутствие самки в материнстве – моя порода! ‑ не женщина, а существо». Сказано это двадцативосьмилетней М. Цветаевой, матерью двух детей. Сказано – главное о себе – «отсутствие самки в материнстве».

Размышляя о своём многолюбии, М. Цветаева выстраивает логическую цепочку: «Любовь – через всех – к себе. Духовное объяснение многолюбия», ‑ «Раньше всё, что я любила, называлось – я, теперь – Вы. Но оно всё то же», ‑ «Моя любовь к другим, (вне одного), это избыток Любови, обыкновенно идущий к Богу». От Я – к другому, от другого – к Богу. Это и есть платоновское восхождение в любви, путь, пройденный М. Цветаевой к тридцати годам. Недаром же в стихотворениях этого времени, М. Цветаева прощается с Афродитой Пандемос, символизирующую любовную любовь («Хвала Афродите») и с молодостью («Молодость»), а вместе с нею ‑ с её заблуждениями, исканиями, ошибками. Наступила духовная зрелость поэта.

Чтобы картина цветаевского мироощущения и самосознания в вопросах пола была шире, следует рассмотреть и проанализировать отношение М. Цветаевой к мужчинам и женщинам. Для начала рассмотрим отношение поэта к мужчинам. Вот целая серия высказываний, сделанных ею в разные годы. В 1918 году М. Цветаевой двадцать шесть лет, за её плечами есть опыт жизни в браке. М. Цветаева пишет: «Женщине, если она человек, мужчина нужен, как роскошь – очень, очень иногда. Книги, дом, заботы о детях, радости от детей, одинокие прогулки, часы горечи, часы восторга, ‑ что тут делать мужчине? У женщины, вне мужчины, целых два моря: быт и собственная душа». Здесь любопытна фраза «Женщина, если она человек». Таким образом, М. Цветаева подразумевает оппозицию – женщина, как человек, и женщина, отрицающая в себе человеческую природу, в угоду животной, т.е. самочной. Последний тип – женщина, растворяющая себя в мужчине, женщина не самодостаточная. Нечего и говорить, что, считая себя, прежде всего, человеком и творческой личностью, М. Цветаева могла обходиться, как она сама говорила «без нянь и без Вань». Мужчина, как роскошь, очень, очень иногда – это понятно и без слов, зачем. А во всём остальном – мужчина есть помеха. Это высказывание М. Цветаевой – заявление о самодостаточности. Собственная душа – целый мир, которого вполне достаточно женщине. Поэтому М. Цветаева совершенно спокойно переносит отсутствие мужчин рядом с собою: «Когда нет мужчин, я о них никогда не думаю, как будто их никогда не было». Через год М. Цветаева сделает ещё одну любопытную запись в дневнике: «Мужчина! ‑ Какое беспокойство в доме! Пожалуй, хуже грудного ребёнка!». Обратим внимание на то, что в этот период времени, т.е. с конца семнадцатого года мужчины – мужа – в доме М. Цветаевой нет. Видимо, она осмысливает опыт прежних лет замужества с 1912 по 1917 гг. Почему мужчина – беспокойство? Видимо, потому, что женщина заботится и беспокоится о мужчине, даже пуще, чем о ребёнке. Мужчину надо накормить, знать его вкусы в еде, одежде, привычках, чтобы угодить ему, не рассердить его. Надо быть в курсе его проблем, чтобы посоветовать, посочувствовать, приласкать. Надо угадывать его настроения, вовремя реагировать на смену этих настроений. Грудного ребёнка покормил, вымыл, уложил спать. Большую часть суток ребёнок спит и не мешает, если, конечно, не кричит. С мужчиной беспокойства больше во много раз. И обратим внимание на слово «хуже». М. Цветаева могла бы сказать – «больше». Сказала – «хуже». Потому что беспокойство в доме – производимое грудным ли ребёнком, мужчиной ли – всегда плохо. Но неизбежно. Можно сделать некий предварительный вывод: 1) мужчина в доме нужен для определённой цели ‑ рождения детей, но – не более того, 2) мужчина это ещё один «ребёнок» в доме. В таком отношении к мужчине реализуется материнский инстинкт, который был мощно развит в М. Цветаевой. Функции мужчины в доме первоначально именно эти. Смягчает столь жёсткий подход к роли мужчины в жизни женщины высказывание М. Цветаевой, в котором мужчина выступает в роли дарителя: «Не женщина дарит мужчине ребёнка, в мужчина – женщине. Отсюда возмущение женщины, когда у неё хотят отнять ребёнка (подарок), ‑ и вечная, бесконечная – за ребёнка – благодарность». Вечная благодарность за ребёнка, и ребёнок, спасающий мужчину («Письмо к амазонке»), но во всём остальном мужчине отведена роль деятеля. Мужчина должен быть постоянно занят – работой, профессиональными или общественными обязанностями. Мужчина должен управлять главным, и не вмешиваться в мело... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6


20 января 2023

0 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
««КАЖДЫЙ СТИХ – ДИТЯ ЛЮБВИ»

Нет отзывов и рецензий
Хотите стать первым?


Просмотр всех рецензий и отзывов (0) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер