Привет, Свет! 59

 *  *  *

В Челябинске была длительная остановка, и взрослые решили вместе с нами, детьми, прогуляться по городу. Не успели мы отойти от вокзала и свернуть на улицу, как увидели похоронную процессию. Медные трубы так жалобно играли, что у меня захватило дух, и самопроизвольно выступили слёзы. Народу было много. Впереди медленно двигалась вереница с венками, затем несли крышку, потом гроб с телом, наряженным в платье невесты.

-   Она что, умерла прямо на свадьбе, да? – поинтересовался я у матери.

-   Нет, - ответила она. – Это обычай такой, когда умирает незамужняя девушка, её наряжают в свадебное платье.

-   Утопленница, - услышали мы тут за спиной чей-то женский голос. – Заплыла слишком далеко и не смогла вернуться. Сил не хватило.

Две тётки стояли за нами и, не обращая на нас внимания, разговаривали между собой.

-   Говорят,- добавила вторая, маленькая, толстая с полной авоськой в руке, - ей ещё и семнадцати не было…

Когда гроб проносили мимо нас, трубы вдруг так грянули, что у меня душа зашлась от жалости к девушке, и я заплакал. Мать с тётей Наташей еле меня успокоили. С тех пор, как только услышу похоронный марш, душа моя замирает, а слёзы против воли выступают на глазах.

Эти похороны меня так впечатлили, что дальнейший путь я практически не помню. На какой-то станции мы вышли вместе с вещами. Там нас уже ждала телега, запряжённая гнедой лошадью. Только когда нас, детей, усадили в середину повозки, я отошёл. Ехали мы долго, но я этого даже не заметил. Лёжа на соломе, я широко раскрытыми глазами смотрел вокруг, впитывая в себя новые впечатления.

Встретили нас радушно. Поглазеть на нас прибежала вся родня, а это почти полдеревни. Разумеется, устроили пир по этому поводу. А когда стемнело, и гости разбрелись по домам, нас стали укладывать спать. Дед с бабой уступили нам своё спальное место, и меня с брателой уложили на полати за русской печью. Остальных, кому не достались кровати, расстелили на полу.

Не успел я уснуть, как почувствовал, как меня кто-то укусил. Затем ещё раз и ещё. Сначала я терпел и только почёсывал больные места. Потом смотрю, Серёга тоже завошколся, заворочался. Ничего не понимая, в полном смятении мы поднялись и закрутились на полатях, не зная, что делать. К нам тут же подскочил отец.

-   Что такое, жиганы?

-   Да нас тут кто-то кусает, - пожаловался Серёга и хлопнул себя по руке.

Отец рассмеялся и снял нас с печи. Подошёл дед Степан с младшим сыном Толькой. Затем мать с бабой Матрёной, которая, причитая, тут же засуетилась вокруг нас. Оказалось, что нас кусали  клопы. Своих они не трогали, а вот на нас, новеньких, с удовольствием отыгрались. После короткого совещания дед с бабой легли на полати, и мы расположились с Толькой и ещё с одним отцовским младшим братом Шуриком на полу.

А рано утром Толька, шустрый двенадцатилетний мальчуган, позвал нас за земляникой. Ягоды было много. Мы быстро набрали трехлитровый бидон. Дома мы ягоду перебрали и высыпали в большой эмалированный таз. Тут с утренней дойки вернулась баба Матрёна с полным ведром и залила ягоду парным молоком. Затем она достала из печки только что испечённый чёрный хлеб, нарезала его и подала нам деревянные ложки. Наверное, никогда в жизни  я больше не ел такую вкуснятину. Горячий ржаной хлеб пах так, что у меня сами по себе слюни выделялись, а земляника в купе с парным молоком, придавали этому такой смак, что хотелось это есть, есть и есть. И мы наяривали так, что аж за ушами трещало.

А потом побежали на улицу играть. С местной ребятнёй мы, благодаря Тольке, подружились сразу. Только вот с одним пацаном, Мишкой,  меня ни как мир не брал.  Мы почему-то постоянно с ним дрались, то на кулаках, то на бичах. Господи, ведь мне не было ещё и четырёх, да и тот был не старше, а мы дрались на бичах. Сейчас даже представить себе не могу такое. И что мы с ним не поделили? Толька с брателой постоянно нас мирили. И вот однажды во время перемирия мы с Мишкой решили попрыгать с крыши его сарая в стоящий рядом стог сена, а это где-то метра полтора высоты. Хотели показать друг другу, кто смелее. Первым прыгнул он, затем я. Когда я приземлился на стог, сено подо мной смялось, и рядом со мной вылезли острые зубья вил. Десять сантиметров влево, и я бы сел на них. Ничего себе!

Временами, когда меня захватывает хандра, и я начинаю сетовать на судьбу - мол, не везёт мне ни хрена в отличие от других, которые постоянно находят что-нибудь ценное, выигрывают в лотерею, знакомятся с нужными людьми, находят работу получше, где зарплата повыше, - мне на память приходят эти моменты из моей жизни, когда смерть дышала мне в затылок, а я всё-таки смог выскользнуть из её объятий.

После того, как я избежал вил, на следующее лето я умудрился свалиться со стайки и упасть плашмя на землю с высоты около трёх метров. При этом я не свернул себе шею и даже косточки ни одной не сломал. Только внутренности отбил и всё. Отлежался, проревелся и на другой день уже снова играл на улице.

А восемь лет спустя в меня стреляли из поджиги. Вернее, в нас с Васьком Кутий. Мы возвращались с ним по обвалам домой, когда нам навстречу попался Колька Печёнкин, сын тёти Дуси, которая позже разрешила нам построить в её огороде гараж. Тёте Дуси не повезло с сыновьями. Старший, Васька, не вылазил из тюрем, и Колька, младший, пошёл по его стопам. В ларе, стоявшем около её ограды, и куда все ссыпали золу, мы, ковыряясь в нём в поисках спичечных этикеток, нередко находили там самодельные ножи и финки, которые выбрасывала тётя Дуся, обнаружив их у своих детей. Колька сначала поздоровался с нами, потом с чего-то стал задираться, а после и во все приказал нам бежать. Ну,  мы и побежали. А он достал поджигу и выстрелил. Что к чему? Что мы ему плохого такого сделали? Потехи ради, что ли, он так поступил? Теперь кто это знает?

Васёк, как старший и самый резвый из нас, бежал первым. Когда выстрел прозвучал, он  в этот момент запнулся и стал падать. Я налетел на него сходу и убыстрил процесс падения. И вот когда я падал,  надо мной просвистела пуля. Я не только услышал это, но и затылком почувствовал, как она пролетела над моей головой. Вот и думай после этого, чтобы со мной было, если бы Васёк не запнулся.

А ещё через шесть лет, когда мы провожали в армию Васькиного одноклассника Серёгу Бондуренко, который жил выше нас на соседней улице, в меня опять стреляли. Была ранняя весна, снег даже ещё таять не начинал. После нескольких стопок, мы вышли на двор, подышать свежим воздухом и покурить. Гляжу, а напротив, у другой ограды, стоят знакомые ребята с Ачинской. Я их хорошо знал, поскольку они учились со мной в параллельном классе. А одного я так вообще знал ещё с детского сада. И чёрт меня дёрнул подойти к ним и поздороваться. А с другой стороны, как иначе-то? Ведь я их знаю, и они меня тоже.

Подошёл, пожал им руки, разговорились. Внимание на незнакомого парня, возле которого они кучковались, я не обратил. И что за предмет он держал в руках – тоже. А зря. Позже уже выяснилось, что этот парнишка только что вышел из тюряги и теперь, собрав вокруг себя молодняк, пошёл в ближайший соседний посёлок, то есть к нам, развлекаться. А здесь, оказывается, гулянка. Вот они и припёрлись к Серёге Бондуренко и теперь выжидали время для забавы. Этому зэку было наплевать, что его окружение хорошо меня знало. А может, он обиделся на меня за то, что я с ним не поздоровался? В общем, когда я стал беседовать с детсадовским корефаном, он неожиданно ударил меня в солнечное сплетение. Но реакция у меня всегда была хорошей. Я успел согнуться, и кулак его не достал цели. Затем я выпрямился, готовый дать сдачи, но смотрю, незнакомец уже лежит. Видно, выпрямляясь, я ударил его затылком. Тогда я не стал его трогать, и, чтобы не превращать эту стычку в драку и не портить Серёге проводы, пошёл домой.

На следующий день Васёк рассказал мне, что когда зэка поднялся, он выстрелил в меня из ружья (так вот что было у него в руках!), но произошла осечка. Пока тот перезарядил, я уже скрылся из вида. Тогда он собрался, было, за мной в погоню, но тут из дома повалил народ. Пришло его время для куража. И он повеселился: одного ударил, второго. Но когда толпа разошлась, чтобы дать ему отпор, он успел убежать. Его потом выловили на следующий день сами ачинские, так как этот деградант умудрился раскроить прикладом череп одному из бывших вожаков этого посёлка, который присутствовал на проводах. Видно, не заметил в угаре. Не знаю, жив ли он ещё, но в тот день, если верить молве, он стал инвалидом второй группы.

Я даже представить себе не могу, чтобы со мной было, если бы ружьё не дало осечку. Хорошо, если бы промазал. А если нет?

А в армии. Сколько раз я был на волосок от смерти, но благодаря находчивости, смекалке и сноровке, всегда умудрялся вывернуться из её когтистых лап.

Вот так, вспоминая эти случаи, невольно задумываюсь, надо ли так несправедливо хаять свою судьбу? А с другой стороны, стоило ли это того, чтобы в промежутках между ними постоянно терпеть обиды, несправедливость, предательство и хроническое невезение?

В тот момент, увидев рядом с собой вилы, я, разумеется, не думал об этом. Мы просто не стали больше испытывать судьбу, а пошли купаться.

Каждый день Толька поднимал нас рано утром и уводил то за ягодой, то на рыбалку. Земляника с молоком и свежим хлебом были нашим постоянным завтраком. В обед мы в основном ели щи. Очень вкусный суп. Баба Матрёна доставала из недр  печки чугунный котелок,  и когда разливала его содержимое по тарелкам, по избе распространялся щаной дух, вызывавший у нас аппетит. Пока мы ждали, когда они хоть немного остынут, дед Степан брал деревянную ложку и начинал их есть. И даже не морщился и не дул на кипяток, чтобы остудить, а черпал и ел, словно щи уже были холодными. Глядя на него, поначалу я так и подумал и попробовал сделать то же самое, что и он. И обжёг себе нёбо. Больше рисковать я не стал, и вместе с остальными смиренно выжидал время, а потом ещё старательно дул на ложку, прежде чем сунуть её в рот.

Ещё мне нравились мочённые яблоки. В погребе стояли две кадушки, заполненные ими под завязку. Но почему-то баба Матрёна не разрешала их брать. Поэтому мы  таскали их тайком под предводительством Тольки и потом убегали куда-нибудь в лес, чтобы насладиться вкусными плодами.

А вечером мы ходили в клуб смотреть кино. Качество показа, конечно, оставляла желать лучшее, но мы и этому были рады.

Жили мы там, наверное, с неделю, а потом уехали. На вокзал нас отвёз тот же дядька, что встречал по приезду…

Всё это всплыло у меня в памяти, как только за окном вагона закончились городские улицы, и начался бесконечный бег природного ландшафта. При этом какое-то непонятное чувство тревожило мне душу. То ли тоска по дому и по всему привычному, что я оставил там, то ли осознание того, что я так долго не увижу Светку. Но поезду было наплевать на мои переживания. Равнодушно перестукивая колёсами на стыках рельс, он, набирая скорость, увозил меня всё дальше от родных пенатов. 

 Александр БЕЛКА