Наверно нет неправильных дорог

Как подачку швыряет мне осень кленовый пятак,
хмурит озеро лоб недовольно морщинами-рябью.
И уходит старуха раскрашенной, яркой, но дряблой,
проворчав напоследок, что всё в этом мире не так.
Софья Сладенько

Любовь – щедрое угощение, даже награда, когда чувствуешь и знаешь, что в любое время можешь остановиться, задуматься, принять судьбоносное решение и спокойно жить дальше, даже если для этого будет необходимо расстаться.

Чтобы это понять, необходимо, по крайней мере, влюбиться, потом оступиться, постараться выбраться из-под завала страстей, а после собрать себя по кусочкам.

Когда от любимого начинает зависеть буквально всё: настроение, предпочтения, вкусы, расстановка мебели, меню, отношение к жизни, вкус зубной пасты, даже  цвет причёски и лака для ногтей – это уже манипуляции, рефлексия – действия, способные разрушить чего угодно, даже самые искренние и глубокие чувства.

Так говорила мама, которую жизнь изрядно потрепала, несмотря на её уступчивый характер и весёлый жизнерадостный нрав.

– Знаешь дочь, когда тебя считают частью интерьера, отказывают в потребности и праве иметь собственное мнение, душа, или то, что мы за неё принимаем, заставляет задуматься – что ты здесь делаешь? Хочется убежать немедленно, забыть, что бывает холод снаружи и внутри, когда тебе отказывают в элементарном праве иметь своё личное мнение. Есть потребность забыть навсегда, что летающие в комнате занавески могут вызывать не только романтические мечты, но и озноб, потому что ветер дует в окна и сквозняк выстужает мозг.

Мама воспитала Веронику одна. Папа не уставал повторять, что иметь ребёнка не его инициатива, что у него есть права… дальше он любил перечислять какие именно.

Родительнице с грудным ребёнком пришлось искать съёмное жильё и надомную работу. Больше она с мужем не встречалась ни разу.

В метрике девочки в графе отец стоял прочерк.

К счастью, Веронике повезло. Игнат боготворил её, хотя характер у него был не сахарный.

Беспокоиться точно было не о чем.

Мама не уставала напоминать о проблемах, которые преподнесла ей немилосердная судьба, но дочь не слышала: у каждого свой жребий. Если непрестанно оглядываться по сторонам, можно научиться бояться собственной тени.

Они были на удивление разными, но всем известно, что противоположности притягиваются.

Романтическая история их близости была похожа на взрыв атомной бомбы, на фейерверк из расчёта артиллерийских орудий.

Это было потом, когда случилось то, что случилось: поцелуи и объятия не в счёт – это так, невинная шалость, временное помутнение рассудка.

Начиналось, конечно, с трогательной нежности, с пробуждения сдержанной чувственности, с деликатного трепетного обожания на расстоянии.

Даже танец казался излишне интимным действием, едва ли не растлением юной девы.

Вероника была миниатюрная, застенчивая и впечатлительная, слишком нежная, чересчур хрупкая и беззащитная для зимы, когда они познакомились, и вообще для беспощадной реальности, в которой ей необходим был надёжный защитник.

Кто, если не он?

Игнат любил свою девочку безумно. Не удивительно, что она сошла с ума.

Вероника бросила всё, ослушалась маму, ушла жить к нему, никого не предупредив.

Взяла и сбежала.

Они купались в блаженном мороке, по-доброму теряли рассудок: любили, любили и любили друг друга, забывая ходить на лекции, готовить еду.

Не было в те часы и минуты ничего замечательнее задушевного разговора в летнем саду дома, где жил Игнат, при свете желтовато-рассеянного уличного фонаря, привлекающего ночных мотыльков и затерявшихся в темноте бабочек-бражников.

Звон цикад и запах ночных фиалок будили фантазию, заставляя вспоминать всё-всё, даже то, чего никогда не было.

Ведь могло быть. Могло!

Ночная прохлада освежала, разгоняла кровь. Шелест листвы, шуршание чьих-то крыльев, дыхание остывающего воздуха – жизнь казалась волшебной сказкой.

 С каким наслаждением прижимались они друг к другу. Совсем не хотелось говорить, потому, что запах близости рождает совсем другие эмоции, для которых нет нужды в словах.

Азбука любви состоит из запахов, прикосновений и звуков.

Постель в доме Игната после первого целомудренного опыта телесного единения надолго стала их приютом.

Они были полностью, безоговорочно счастливы.

Пока не расписались.

Увы, их характеры, привычки и цели стремились к разным полюсам.

Молодожёны были до того разными, что пришлось стремительно меняться, чтобы не разлететься в разные стороны раньше времени, чтобы закрепиться в сказке в попытке  вытеснить непримиримые противоречия.

Вероника менялась, менялась, приспосабливалась, училась маневрировать, старалась увернуться от неизбежных противоречий, огибала острые углы в близких и не очень отношениях, постигала науку подчиняться.

Да-да, этому тоже потребовалось учиться.

А потом вдруг Вероника поняла, что это уже не совсем она. Точнее – совсем не она, что это уже не её жизнь, не её мечты, не её сокровенные желания.

Когда девочка говорила, что любит, Игнат блаженно жмурил глазки, снисходительно улыбался, нежно обнимал, ласково целовал в нос или в висок.

 – Не бери в голову, принцесса, зачем говорить о том, что понятно без слов, – после чего новоявленные супруги замирали в объятьях друг друга и не шевелились часами, пока не почувствуют голод или не захотят спать, что служило сигналом к близости иного, слишком интимного порядка.

Вероника млела, испытывая  затяжные приступы трепетного восторга, пьянея от прикосновения к неведомому источнику энергии и тепла, но беспокойный скворец в голове даже в моменты неистового блаженства больно клевал, настаивая на том, что ей без деятельного участия, без интимных признаний и бесхитростно-откровенных слов любви ничего не понятно.

Девочке казалось, что Игнат крадёт у неё чувствительно значимую частичку счастья: сдобный ломтик мечты, хрустальную капельку грёз, лучик надежды на прекрасное будущее.

Разве можно быть безучастным, равнодушным в такие волнующие моменты, ведь это не что-нибудь отвлечённое, незначительное – это самоотдача, любовь?

Вероника сходила с ума от его интимного запаха, лишалась рассудка, чувствуя трепетные прикосновения, не говоря уже о сокровенной близости, к которой не могла относиться иначе как к таинству, постичь мистику которого не могла в принципе.

Каждый раз, приближаясь к сладкому финалу, супруга улетала так далеко, что возвращение обратно становилось серьёзной проблемой. Её бёдра как тиски сжимались от сладкого безумия настолько сильно, что Игнат порой задыхался в неожиданно цепких объятиях.

Девочка понимала, что женщина, жена – зеркальное, с допустимыми искажениями отражение мужского благородства, а мужчина – голографическая проекция её отношения, её доверия и любви к нему, своему избраннику.

Это правило не обсуждалось.

Влюблённый мужчина подобен пластичной глине: он готов меняется внешне и внутренне. Готов преклоняться, распадаться на молекулы, купаясь в концентрированной энергии деликатных и искренних интимных чувств. Готов вознести свою женщину на сколь угодно высокий пьедестал лишь за трогательно-бесхитростное, доверительное отношение к нему, что верно и в обратном направлении: даже штамп в паспорте не заставит униженного мужчину смотреть на предмет недавнего обожания с воодушевлением.

Это касается истинной любви.

Игнат был мужчиной, который не воспринимал право женщины на личное мнение. Вероника не сразу это поняла.

Первое время, пока влюблённые встречались на нейтральной территории, пока сюжет отношений развивался в размеренном ритме плавных медленных танцев и чарующей гармонии лирических баллад,  в период романтического освоения супружеских отношений, Игнат был деликатен и щедр, но пустив Веронику в свой дом на правах супруги, начал обороняться, выставляя защитные барьеры.

Ночами, после бурной любовной схватки в постели, когда утомлённая нежностью жена погружалась в блаженную нирвану радужных иллюзий, Игнат лежал рядом с любимой, внимательно изучая скользящие по потолку тени и размышлял, выстраивая перспективу ближайшего будущего, которая теперь не казалась соблазнительной и желанной.

Попытки заснуть рядом с ней – затея немыслимая, абсурдная.

Что-то явно складывалось не так, как представлялось вначале.

Для него любви не существовало с самого начала. Так – заманчивая интрижка, замечательная возможность взять в длительную аренду то, что при ином стечении обстоятельств потребовало бы значительных усилий, очередная попытка взбодрить заскучавшее эго. Удачная, стоит сознаться, попытка. Девочка что надо: ласковая, хрупкая, томная.

Игнат не думал, что способен зайти в отношениях настолько далеко. Предложение выйти за него замуж, было озвучено в припадке чувственного азарта. Отступать было как бы поздно: приманка оказалась слишком сладкой.

Иногда, особенно когда до отупения грустно или когда сознание полностью подчинялось вожделению, посещала мысль, что всё в этом мире понарошку, не всерьёз. Что всё-всё вокруг: выразительные пейзажи, хмурые тучи, горячие поцелуи, творческие озарения, сентиментальные или скорбные слёзы,  любовь, даже он сам – не более чем  собственноручно по вине впечатлительной натуры созданный мираж.

Обидно, что Вероника этого не поняла, не знала. Она была очарована всерьёз. Интуиция сигналила, но видимо слишком робко. Не услышала девочка: ни подсказки инстинкта, ни предупреждения мамы.

Девочке казалось, что привыкать друг к другу тяжело, но всё-таки здорово. Осваивать новый жизненный опыт всегда интересно.

Игнат жил один. Дом достался ему от бабушки. Её комната, точнее, половина строения, с первого дня стала пограничным кордоном, – сюда без меня не входить, это мемориальная территория.

В остальной части жилого помещения было практически пусто. Видимо памятные вещи и мебель раздали родственникам.

Вероника не привыкла чувствовать себя гостьей. Ей требовался простор для фантазий. Она мечтала как можно скорее освоить всю территорию, как любая другая хозяйка, обустраивающая семейное гнёздышко.

– Не смей своевольничать, – не очень уверенно, но довольно агрессивно предупредил Игнат, – это мой дом. Я всё сделаю сам, когда посчитаю нужным.

– Но мне даже платья повесить некуда.

– Там, в сенях, гвозди в стене. Этого достаточно.

Вероника посокрушалась, но согласилась – дом действительно не её. Нужно подождать. Наверно любимый ревнует её к родным стенам. Так бывает.

Игнат приходил с работы немного позднее. К его приходу Вероника успевала навести порядок, приготовить чего-нибудь вкусненькое, надевала платье для выхода, прихорашивалась, занавешивала окна, чтобы создать интимный полумрак, красиво сервировала стол.

– Учись скромности, – упрекал её Игнат, – жить нужно по средствам. Вырядилась, по какому случаю?

– Тебя ждала.

– Заняться больше нечем? Будь проще. Не за принца замуж вышла. Красишься как кукла, тебе не идёт. Вино спрячь, на праздник достанем. Нам теперь экономить нужно.

– Так ведь повод есть: год как мы познакомились.

– Тоже мне дата. Устал я. Давай ужинать и спать.

– Ты что, Игнат, время восьми нет.

– В самый раз. Утром вставать рано.

– У меня завтра выходной. По магазинам хочу прошвырнуться, шкаф купить, телевизор и так, по мелочи.

– Не смей распоряжаться в моём доме! И это… деньги давай. Телевизор подождёт.

– Это и мой дом тоже. Или я чего-то не поняла? Ладно, забирай. На что копить собираешься?

– Тебе какое дело!

– Игнат, объясни, что происходит.

– Что тебя не устраивает? Я мужчина, я принимаю решения. Твое дело десятое. Корми!

– Ешь, кто тебе не даёт, я не прислуга.

– Вот как ты заговорила!

За пыльными окнами размеренно дышал засыпающий посёлок, над которым медленно сгущались сумерки, вдыхающий терпкий запах тополей и сладковатый аромат цветущих лип, а выдыхал умиротворённое спокойствие, нарушаемое лишь редким лаем собак и воркованием засыпающих голубей, которое окутывало окружающее пространство  прозрачной пустотой с мерцающими звёздами.

В другой ситуации Вероника осчастливленная близостью прижалась бы к мужу, но в момент изумления, задыхаясь от внезапного недостатка кислорода, она не могла этого сделать.

– Скажи, Игнат, ты действительно меня любишь?

– Что за вопрос! Я твой муж.

– Именно поэтому я и спрашиваю.

– Не напрягай. Любовь – сказка для недоумков.

Воспоминания о рассыпающихся в прах чувствах прокатились горячей волной по онемевшему вдруг телу, зашевелились в артериях и заверещали, напоминая о своём присутствии. 

– Мамочка, мама, – пронеслось в голове Вероники, – откуда ты могла знать, за кого я выходу замуж?

– Хватит дискутировать. Убирай со стола и спать.

Девочка не спорила. Она пребывала в шоке.

Игнат по-хозяйски раздел жену, взгромоздился, не потрудившись подготовить к сближению, бездушно оприходовал, словно выполняя священную миссию, и отвернулся к стенке.

Ночь и в этот раз казалась ему неповторимой, впечатляющей, с запредельно прекрасным интимным приключением в стиле фристайл, а для неё – с трудом пережитым насилием, омрачённым токсичными видениями до самого утра и паническими приступами удушливой обиды.

Вероника ощущала реальность колышущейся, зыбкой. В ней не было ни конца, ни начала, ни точки опоры.

– Интересно, – думала она, глотая удивительно жгучие слёзы, – почём нынче лунная дорожка на воде, звон цикад, светляки в траве, простое девичье счастье? Неужели я никогда не смогу этого узнать?

По инерции они ещё некоторое время изображали из себя супругов, но вскоре расстались.

Им было не по пути.

Удивительно, но Вероника, испытывая невыносимое чувство вины, отягощённое состоянием изменённого сознания и изнурительной работой непонятного характера искренней скорби.

Ей казалось, что упустила единственный, потому, что никогда больше не сможет приблизиться к мужчине, шанс создать настоящую семью.

Пройдёт год, может даже два, когда Вероника научится не вздрагивать от звука его имени, когда забудет обстоятельства и нюансы катастрофы, подробности того памятного дня, когда любовь получила смертельное увечье.

А ведь она заранее чувствовала, даже знала – что-то пошло не так, что-то существенное, важное изменилось в отношениях в тот самый день, когда их союз был скреплён государственной регистрацией.

 Сначала были не вполне логичные претензии, почти незаметные мелочи. Малюсенькие такие, еле различимые звоночки.

Пока Вероника как маленькая девочка из песочницы ревностно хранила в закромах души блестящие безделушки его мнимых достоинств: цветные стекляшки благородства и целомудрия, красивые фантики великодушия и искренности, представляя, что это и есть настоящее богатство, Игнат щедро делился реальными сокровищами с кем-то другим, раздавая их просто так, из праздного любопытства.

Больно это – ошибаться в людях, ох как больно!

 Валерий Столыпин

x

Иллюстрация к: Наверно нет неправильных дорог