Немеркнущая звезда. Часть вторая

Хорошо написано - не правда ли?! - духоподъёмно, мужественно и честно; да ещё и безжалостно к самому себе и другим, - что особенно ценно и важно, и более всего подкупает. Мужественность и мудрость автора поражали Вадика, в шок повергали, в трепет, в тихий душевный восторг. Равно как и книги его замечательные, что были сродни откровению или вспышке молнии над головой, и становились духовным нашатырём для Стеблова, этаким скипидаром для разума и для воли, что потом от спячки и лени его на протяжении долгих лет исцелял, от интеллектуальной зашоренности и дебилизма. Количество ИСТИНЫ, что позволял себе человек, входивший в его орбиту, становилось мерилом и для него самого: он всех людей с той поры на безусловное "качество" их только по такому критерию и оценивал…

48

Так вот, Дубовицкая по этой "качественной шкале" была у него на самом низу, возле нуля абсолютного, пусть даже про Ницше десятиклассник Стеблов ещё и слыхом не слыхивал, не знал, что подобного масштаба люди вообще существуют в природе. Поэтому он сразу же и невзлюбил Дубовицкую, стал в оппозицию к ней - со всеми издержками для себя и последствиями. 
Ведь для Стеблова уже и тогда любая догма или, что хуже, сентенция какая-нибудь "глубокомысленная", правило, схема, шаблон были почти что смерти подобны, а для Изольды Васильевны - жизни. Вадик рушил догмы с сентенциями и шаблонами по мере сил, пытаясь их вечно оспорить, усомниться в их безусловной ценности и адекватности в отображении мира, обвинить их авторов в пошлости и примитивизме. А она создавала их с упорством маньяка в своей тупой голове и потом зорко стояла на страже, как дозорный солдат, готова была в драку за них полезть, глаза осквернителю выцарапать… Вадик не терпел и презирал фанатов и ортодоксов, то есть одной дешёвой идейки рабов, одной фразы даже; она - таких беспринципных и безыдейных людей как он, “нигилистов отъявленных и законченных, - по её глубокому убеждению, - Базаровых новых, советских, разрушителей школьных устоев, порядка с традициями и дисциплины”.
Вадик был демократом со всеми, старался “не лезть со своим уставом в чужой монастырь”, никого и ничему не учить насильно, не обращать в свою веру назойливо, не менять течения чужой жизни палкой. Потому что волю очень любил и ценил, и свою и чужую, стремился всю жизнь к абсолютной свободе духа, к саморазвитию постоянному и самоутверждению, выяснению собственного предназначения, - что было для него важнее всего, было смыслом земного существования. Он был неизменно замкнут на себе самом, если коротко: как тот же Афоня Борщёв из фильма. До других ему дела не было. 
Дубовицкая же, наоборот, была вся вовне и, воспринимая себя любимую как идеал и образец человека, как само совершенство и красоту, само обаяние, она была рождена всё инакомыслящее и инако-живущее крушить и ломать, "причёсывать" под одну гребёнку - чтобы сделать мир и людей вокруг себя послушными винтиками, рабами. В идеале она мечтала переделать всех по своему образцу - чтобы было удобно и спокойно жить, и с другими комфортно и легко общаться.
Идеальным учеником для неё был поэтому Вовка Лапин - парень красивый, добрый, воспитанный, ласковый с учителями, как и Стеблов демократ и большой трудяга; но бездарный и бесплодный с рождения, не имевший ни стержня, ни огонька внутри, ни минимальной к чему-то привязанности... Поэтому-то и был он податливый как воск, из которого при желании что угодно можно б было слепить - хоть чёртика с рожками, хоть арлекина, - он стерпел бы, наверное, всё, не воспротивился бы.
Дубовицкая и лепила без устали послушного себе раба, и очень любила за эту послушность и податливость Лапина, наглядеться-нарадоваться на него не могла, оценки ему сплошь отличные ставила. Всё, что ни скажет ему на уроке, бывало, - то и хорошо, то и правильно, то и славненько; какую чушь ни сморозит, - и ту проглатывал Вовка как бегемот, не думая и не критикуя наставницу, не поднимая шум. Какой там! Он только подобострастно на Изольду поглядывал последние два школьных года, да глазками бестолково хлопал как попугай, в которых покорность просматривалась одна, помноженная на чувства нежные и добрые, на немой восторг. Слова и мысли учительские для него моментально становились законом, догмой непререкаемой и абсолютной, отблеском Истины, и сомнению не подвергались - избави Бог! Он даже ошибки её методические у доски старательно в тетрадке копировал - и за это получал пятёрки в дневник и беззаботно жил, катался как сыр в масле…

А с Вадиком было не так: Вадик весь год выпускной как бычок молодой бодался и сопротивлялся, пытаясь во всём разобраться сам, подвергнуть сомнению и анализу, всё через призму критики пропустить, как Кант пропускал в своё время философское наследие прошлого. Интернат Колмогорова к этому его приучил - к самостоятельному творческому подходу. И избавляться от этой, не самой скверной, привычки по чьей-то там прихоти и капризу Стеблов желания уже не испытывал. Зачем?...

49

Первый серьёзный конфликт возник у них уже на третьем занятии, когда Изольда Васильевна вызвала Стеблова к доске: решать задачу по оптике. Вадик, взяв тогда в руки мел, стал уверенно рассказывать классу первое, пришедшее ему на ум, решение. Но Дубовицкая, не дослушав ответа, остановила его, заявив, что она им на прошлом уроке не так объясняла, и решает Стеблов не правильно ввиду этого. После чего попросила строго и с вызовом, чтобы он вспомнил предыдущий урок.
Удивлённый Вадик скривился на это, сказав, что учительница не дослушала его до конца, перебила на полуслове, что задачу он решает правильно - это все по ответу скоро увидят. А то, как она объясняла им, он уже и не помнит, по честности, что, собственно, и не важно. Ибо путей достижения цели существует множество, - и каждый для себя выбирает тот, который и удобнее ему, и проще.
Про простоту и удобство он зря сказал: он и сам потом пожалел об этом, - ибо Изольда аж даже подпрыгнула на месте, вся позеленев.
- Ты хочешь сказать, Стеблов, что я свой урок не правильно вам объясняю? - и неудобно, и сложно? Да? - свирепея, тихо спросила она… и потом добавила, ухмыльнувшись недобро и глаза максимально сощурив. - Надо же, какой у нас в школе ученик диковинный объявился: своему учителю с 23-летним педагогическим стажем нотации при всех стоит и читает, учит преподавательскому ремеслу! 
- Да я не учу Вас, Изольда Васильевна, и не читаю нотаций. Зачем Вы так говори-те, напраслину возводите на меня? - попробовал было оправдаться Вадик, которого Изольда не так поняла. - Я просто решаю задачу по-своему, как легче мне, а не так как объясняли Вы и как, соответственно, Вам легче.
- По-своему ты будешь жить и решать, когда институт закончишь и когда на моё место встанешь, если встанешь вообще, - грубо оборвала его опять Дубовицкая, глазищами горящими готовая его разорвать. - Вот тогда и будешь всех наставлять, про способы разные стоять у доски и рассказывать, образованностью своей щеголять. А пока ты мой ученик и пока ничего из себя не значишь, а только делаешь вид, - ты должен слушать меня и молчать, и беспрекословно выполнять все мои указания - если не хочешь себе проблем по моей части!… По-своему он, видите ли, хочет решать - гений доморощенный, сиволапый! - переведя дух, зло затараторила она далее, густо брызжа слюной. - Ты думаешь, если год в Москве проучился, так перед тобой тут на цырлах все будут ходить, позволять тебе вольничать и красоваться, и учителям дерзить?! Вспоминай давай побыстрее, как я вас позавчера учила, - закончила она возбуждённо, даже и побагровев под конец, что с ней, неторопливой вальяжной дамой с обострённым чувством собственного достоинства, редко когда случалось, - или получишь двойку за своё решение. Это я тебе гарантирую!
Делать было нечего: пришлось пристыжённому Вадику вспоминать весь прошлый урок и всё, что рассказывала на нём учительница. Он это и сделал, в итоге, и задачу решил у доски, - но Дубовицкая поставила ему в журнал успеваемости четвёрку, которая была для Стеблова твёрдой двойке сродни - унижением, оскорблением, издевательством! Как хотите! Была первой "пощёчиной" звонкой, "оплеухою" даже, если совсем уж точно сказать, что прилюдно влепила ему непробиваемая Изольда. И таких "оплеух-пощёчин" ждало его впереди великое-превеликое множество…

50

Вторым большим унижением, большой обидой стала для десятиклассника Стеблова контрольная работа всё по той же оптике, которую Изольда Васильевна провела двадцатого сентября, на исходе третьей учебной недели.
Вадик старался как никогда, как никогда следил за собой - всё угодить пытался капризной своей физичке… Но старания его - увы! - оказались напрасными, потому что, открыв на следующем уроке тетрадку, он увидел свою контрольную наполовину исчёркнутой преподавательским красным карандашом, которым Дубовицкая его записи дотошно правила, а в конце контрольной стояла жирная "4-ка"! Отметка, от которой Вадику дурно сделалось, именно так! от которой впервые за долгую школьную жизнь ему прямо за партой захотелось расплакаться.
Он машинально взглянул тогда на ответы помутневшими от обиды глазами: они исправлены не были, то есть верными были по сути своей, он предложенные задачи решил верно. Но сами решения в плане формы были подвергнуты жесткой цензуре: цензору они не понравились категорически.
Настроение у него упало сразу же, хандра навалилась со слабостью, на лбу, на щеках, под глазами выступил мелким бисером пот. Ему захотелось подняться с места и покинуть класс, домой уйти побыстрее: чтобы и вправду расплакаться там от души, пожаловаться на Изольду родителям. Он ненавидел её в тот момент, по классу важно вышагивающую и традиционно собою любующуюся как павлин, и дорого бы отдал за то, чтобы её кто-нибудь наказал: опустил, оскорбил, унизил.
Домой он не ушёл, разумеется, с трудом дождался звонка и на перемене пошёл с тетрадкой к учительнице, не понимая даже - зачем. Его просто сильно обидели в очередной раз, и ему захотелось узнать - за что! по какой причине его так не любят! 
- Почему Вы мне четвёрку поставили, Изольда Васильевна? - нервно спросил он недобро ухмылявшуюся Дубовицкую, которая, как кажется, ждала его и рада была разговору. - Почему исчеркали всё? всё исправили? Ответы у меня правильные, такие же как и у Лапина Вовки. Только у него пятёрка стоит, а у меня четыре. Почему?
- Потому что Лапин, - ответила, скалясь, Изольда, высокомерно смотря на Вадика, - и решает и описывает всё в точности так, как я говорю, как на уроках вам всем изо дня в день показываю. И молодец поэтому! А ты, я заметила, с первого дня за тобой слежу, ты будто специально пытаешься меня извратить: всё свою неповторимую индивидуальность продемонстрировать хочешь, меня будто бы ей удивить. Слова простого написать не можешь, чтобы не выпендриться, не показать мне тайно и явно: смотрите, мол, Изольда Васильевна, каков я есть молодец: Вас, как учительницу, ни в грош не ставлю! Как хочу, мол, так и ворочу! так работы свои и оформляю и Вам потом отдаю - с ехидцею!... А передо мной выпендриваться и ехидничать не надо: я за свою жизнь, Стеблов, уже столько вас, гордецов, повидала, что и не счесть. И всех, в итоге, приучила к порядку: шёлковые все у меня ходили и ещё и благодарили потом, что уму-разуму вас, дурачков-простачков, научила, частичку жизни своей задаром вам отдала.
- Да я ничего не хочу показать, Изольда Васильевна, и не выпендриваюсь перед Вами, как Вы говорите, не ехидничаю, честное слово! - горячо принялся возражать ученик, искренне объясниться и оправдаться пытаясь. - Я просто как думаю, так и пишу; так и решаю и описываю потом свои решения! Я же не виноват в этом!
- Я тебе уже говорила, Стеблов, - оборвала его Дубовицкая грубо, - я предупреждала, что думать будешь самостоятельно, когда школу и институт закончишь и на моё место встанешь преподавательское. А пока ты мой ученик, пока подо мною ходишь - будешь беспрекословно выполнять все мои указания и требования методологические, которые я не с потолка беру, как ты понимаешь. Меня этому в пединституте учили - целых пять лет! - я за это зарплату приличную получаю… Так что бери тетрадь и просмотри повнимательнее свою контрольную дома: получше запомни требования, что я предъявляю и о чём подробно написала тебе. И, повторяю, следи за моими объяснениями в классе, внимательнее следи - не строй из себя гения, не надо! - если не хочешь в дальнейшем неприятностей по моему предмету.
Вадик неприятностей не хотел, не думал ссорится с Дубовицкой; поэтому и старался как мог под преподавательницу подстроиться. Но старания его искренние и запредельные дивидендов не приносили - хоть тресни! - потому что неприязнь человеческую одним лишь старанием не преодолеть: неприязнь, нелюбовь, антипатия лежат совсем в иной плоскости. И как с ними бороться - Бог весть, - ибо чувства эти сугубо иррациональные…

51

Ну и, как итог нелюбви с неприязнью, итог хронической антипатии, Стеблов всю первую четверть получал у Изольды в дневник одни лишь хорошие отметки, четвёрки то есть, к которым привыкнуть не мог, сколько б ни уговаривал себя и ни успокаивал. Как не мог он привыкнуть ни ранее, ни потом к несправедливому по отношению к себе наказанию. Великим физиком он себя не считал: он и у Гринберга был твёрдым четвёрочником-хорошистом... Но там обиды не было никакой, там и четвёрки ставились ему авансом. Потому что интернатовские задачи были невероятно запутаны и сложны: он и условия-то их порою не сразу схватывал. И своё срединное положение в московской школе считал и законным поэтому, и вполне оправданным.
Задачи же Дубовицкой, наоборот, были до того смехотворными, "прозрачными" и тривиальными, что решения их в его голове рождались почти что сразу, и без труда - на автомате, что называется. Поэтому-то так остро и так болезненно воспринимались им Изольдинские за них четвёрки. 
Они, эти злосчастные четвёрки её, были вдвойне, а то и втройне унизительными и обидными для Стеблова - ученика, который перед каждым уроком, фактически, консультировал по физике своих друзей: и Лапина того же, и Макаревича, да и других одноклассниц и одноклассников. Все они потом выходили к доске с его алгоритмами и наработками, как попки повторяли мысли его и слова, и получали от Изольды Васильевны за такой повтор самые высокие баллы и самые хвалебные отзывы. А консультанту их бескорыстному она упорно "4" ставила из раза в раз, и не прощала ему ничего, даже и ошибок орфографических, за которые она также снижала ему баллы…

52

Кончилось всё это тем, такой оголтелый и нескончаемый накат на него, такая травля подлая и душещипательная, что итоговой за первую четверть оценкой по физике стала для Стеблова оценка "4", о чём обладатель её узнал от классной руководительницы своей, Лагутиной Нины Гавриловны.
- Вадик, - сказала она ему с удивлением, придя на последний урок перед недельными осенними каникулами. - А ты знаешь, что у тебя по физике четвёрка за четверть стоит? что Дубовицкая тебе "4" поставила?
- Не знаю, - побледнев, ответил Стеблов, у которого внутри всё так ёкнуло и оборвалось, испарина выступила на спине и на лбу, и запершило в горле: до того ему услышанное неприятно и тягостно было.
- Четвёрка, да, я сама видела, - уверенно подтвердила Нина Гавриловна… и потом, внимательно на него взглянув, спросила, понизив голос: - У тебя что, проблемы с ней? да?
- Да, проблемы, - тихо ученик ответил, которому опять захотелось расплакаться и убежать домой, ото всех там подальше спрятаться.
-…Понятно, - понимающе покачала головой Лагутина. - Такое уже много раз случалось… Ты смотри, поаккуратней с ней, - добавила она ещё тише. - Она у нас женщина норовистая, с характером. Кого не возлюбит - плохо дело. Того уж никто не спасёт, даже и директор школы…

Легко было классной руководительнице говорить: поаккуратней. Как тому петуху из пословицы, который прокукарекал утром раненько - а там хоть не рассветай… Вот так и она точно. Сказала - и забыла тут же, галочку где-то там в голове поставив. А что было делать Вадику? как положение исправлять, которое с первого дня как погода осенняя только портилось и портилось? 
Откровенно начинать задницу Изольде лизать во второй четверти, льстить, заискивать и унижаться ему не хотелось - противно было до глубины души, до тошноты утробной. Да и не помогло бы это ему, ситуацию не исправило бы. Уж больно глубокая пропасть разделила сразу же их, чтобы перескочить её так дёшево и так просто; сильны и устойчивы были претензии и антипатия.
Должно было произойти что-то такое - из ряда вон выходящее! - что помогло бы им хоть на время приглушить взаимную неприязнь, успокоиться, подобреть, сердцем и душою оттаять (в основном, это Изольды касалось), лицами повернуться друг к другу, а не задницами…
 
53

Таким из ряда вон выходящим событием стала олимпиада по физике, что проходила в четвертой школе в конце второй четверти, в десятых числах декабря. Олимпиада, которую Вадик уверенно у всех выиграл, славу первого физика школы себе стяжав и недолгую милость Изольды.
Началось же всё прозаично и буднично для него, без какого-либо намёка на торжество и триумф оглушительный, предновогодний. В начале очередной учебной недели (пятого декабря это было) Дубовицкая вошла в класс и объявила всем на уроке, что в ближайшее воскресенье она будет проводить в своём кабинете физическую олимпиаду для десятиклассников, и что, соответственно, всем, кто хочет получить по её предмету итоговую отметку "5", необходимо на этой олимпиаде присутствовать.
- Мне от вас не победа нужна, а участие, - сказала она. - Ибо я должна убедиться, что пятёрки вам в аттестат не за красивые глазки поставлю; убедиться, что вы что-то узнали, всё ж таки, за десять лет, что-то поняли и запомнили; и после школы сможете свои знания предъявить. Тем более, что многие из вас, как я понимаю, в институт поступать собираются летом. А уж там-то, поверьте, экзамены посложнее моей олимпиады будут. Вот вы и проверите себя, в своей готовности стать студентами убедитесь… Ты тоже приходи, Стеблов, - сказала она под конец, бросив на Вадика колкий, с лукавым прищуром, взгляд. - Тебя-то эта олимпиада более всех касается. Мне все уши в учительской учителя прожужжали, что незаслуженно, мол, обижаю тебя, что ты способный и знающий. Вот и докажи, что всё это так, делом заработай свою пятёрку.
Вадик побледнел и напрягся, услыхав такое, нахмурился, голову опустил, быстро поняв, к чему клонила учительница и что именно таким приглашением каверзным хотела ему сказать. От него-то как раз она не участия ожидала, а одной лишь победы: только победа смогла бы ей его интеллектуальную состоятельность доказать, его на итоговую отличную отметку право. А проиграй он, не приведи Господи, или совсем не прийди, - плохи будут его дела, если не сказать ужасны. Устойчивая вражда меж ним и Изольдой тогда только усилится.
Это было и обидно, и несправедливо, и дискриминационно по отношению к нему - такая крайняя постановка вопроса: или - или. Для других почему-то так остро вопрос не стоял. Лапину, например, уже имевшему пятёрку по физике, нужно было только прийти, только обозначить присутствие. И отличная в аттестат отметка ему была гарантирована. Счастливчику, ему ничего не нужно было в выпускной год ни доказывать, ни подтверждать: он всё своё уже давным-давно доказал как будто бы... И таких, как Лапин, в 10 “А” насчитывалось ровно треть - всё уже всем доказавших. 
А вот четвёрочнику Стеблову непременно требовалось из кожи вон вылезти, выше собственной головы прыгнуть, чтобы с отличниками в глазах Дубовицкой сравняться - состоятельность свою такими умственными напрягами и кульбитами подтвердить. Хорошая постановка вопроса, не правда ли?! 
Безусловно, всё это было ему неприятно - такое очевидное неравноправие наблюдать. Но спорить и разбираться, выяснять отношения с Изольдой у него возможности не было.
-…Я приду, не волнуйтесь, - сказал он вслух, с вызовом посмотрев на неё, что у доски стояла и на него глядела, посмеиваясь; после чего стал думать про предстоящую олимпиаду по восемнадцать часов в сутки, исключая сон, все свои возможности и резервы при этом мобилизовывая, знания и способности.
Активно решая задачки разные, повышенной сложности, в основном, из привезенных из Москвы пособий, Стеблов между делом всё пытался представить, кто может на олимпиаде поспорить с ним, реальную составить ему конкуренцию. И первым в его представлениях значился Збруев Сашка - заклятый его дружок и соперник, "гений на все времена", каким его окрестили в школе.
Вадик прекрасно знал, что Сашка не жаловал физику, был равнодушен и холоден к ней - потому и не участвовал никогда в школьных традиционных олимпиадах. Но теперь, после возвращения Вадика и после того особенно, как он Сашку летом грубо отшил, в дружбе ему отказал откровенно, в подобострастии, тот мог и изменить своим правилам и на олимпиаду прийти. Чтобы победой своей оглушительной, если таковая будет, в лужу посадить Стеблова, и за обиды прежние ему отомстить. А главное, доказать всем вокруг, что он Вадика лучше: умнее, грамотнее, несмотря ни на что, несмотря даже на неудачные в интернат экзамены. Вадик почему-то чувствовал, что так оно всё и будет, что дружок его страшно злопамятен и станет мстить - потому-то его больше других опасался. И даже не его самого, а его грозной и всесильной матушки, Тамары Самсоновны, которая ради сына может пойти на всё, на сговор с Изольдой той же, у которой вполне может решения всех задач разузнать, что на олимпиаде будут. Вот чего Вадик более всего боялся, когда про Збруева думал: подвоха и подлости с его стороны, вполне очевидных и вероятных. 
Были и ещё два человека в школе, кого ему следовало брать в расчёт как реальных соперников: это Чаплыгина Ольга, одноклассница Вадика, и Билибин Андрей из 10 "В", класса Ларисы Чарской. Чаплыгина выиграла позапрошлую физическую олимпиаду, когда им механику преподавали, что к математике стояла ближе всего, была ей сестра родная. А поскольку математику Ольга знала прекрасно, очень любила её, - то и олимпиаду ту выиграла почти играючи, далеко обогнав по очкам Билибина, что стал в восьмом классе второй. 
Ни Збруева, ни Стеблова на той олимпиаде не было. Остальные же, кто и пришёл, те стали просто статистами, зеваками безнадёжными, праздными, - ибо вообще не набрали очков и ничего, соответственно, не решили.
В девятом же классе, когда на смену механике пришли электричество и магнетизм, Чаплыгина сдала по физике, ушла в тень. А лидером в школе Билибин сделался, кто больше-то как раз физиком-практиком был: любил лудить и паять, приёмники собирать простейшие, транзисторные, - кто в электрике хорошо разбирался, короче, в технике. Математику он слабо знал, но математика в электричестве и не требовалась - в том предмете, по крайней мере, что в девятом классе преподавался. Там нужно было хорошо понимать, как ток по цепям идёт - через диоды, сопротивления и конденсаторы, - и этого было достаточно. Билибин Андрей это всё понимал, вроде как лучше всех в школе. Потому и обогнал на олимпиаде Чаплыгину, набрал на несколько баллов больше...

На предстоящей же олимпиаде десятиклассников Изольда обещала подобрать задачи по всем главным темам за три последних года. И кто из этих двоих лучше выступит - Бог весть. Вадик исходил из того, что хорошо могут выступить оба…

54

В воскресение, без пятнадцати девять, он вместе с Вовкой Лапиным вошёл в кабинет физики на третьем этаже школы, в левом её крыле, в котором стоял невообразимый шум: кабинет был уже полон. И первое, что он сделал, - стал искать глазами Збруева Сашку, кучеряво-чёрную голову его. 
Но того в аудитории не оказалось: вероятно, не пришёл ещё. И это обстоятельство Вадика не сильно расстроило; как, впрочем, и не огрочило. Они с Вовкой, потоптавшись у входа, пошли садиться за первые парты перед доской, что пока ещё оставались свободными. Остальные столы уже были заняты десятиклассниками, которых в аудитории набралось приличное количество. Много было парней и девчат из 10 “А” и 10 “В” - классов, где физику как раз и преподавала Изольда. Ослушаться её из отличников никто, по-видимому, не захотел, не решился перед выпускными экзаменами гнев учительский на себя накликать. Вот и припёрлись отличники всем скопом. 
Была здесь и Лариса Чарская с подругами, которую Вадик лишь мельком успел разглядеть, когда за парту садился, и на переглядки и любования с которой у него времени на этот раз не было, да и желания - тоже. Всё это сконцентрировалось на борьбу.
«Чего это корешка-то моего ещё нет? Странно! - все пятнадцать минут до начала сидел он и думал про Збруева, испытывая лёгкую дрожь и на дверь входную раз за разом оглядываясь. - Специально, небось, опаздывает, подлец, цену себе набивает, фасонит… Никуда не денется, придёт, не упустит момента, сучонок, чтобы меня по носу щёлкнуть… Куда вот только он сядет, интересно? - мест-то свободных уже не осталось»...

55

Ровно в девять в кабинет вошла Дубовицкая, поздоровалась со всеми, переписала всех кто пришёл, после чего начала выписывать на доске приготовленные задачи. А Збруева всё не было и не было, так что Стеблову становилось даже чудно… и совсем-совсем не понятно. 
«Неужели же он не придёт? неужели упустит такую возможность прекрасную со мной в открытую потягаться? - всё сидел и гадал изумлённый Вадик. - Ну, дела! ну и Сашка! Прямо-таки не поймёшь его, подлеца, и не просчитаешь…»
Через полчаса, когда им решена была первая конкурсная задача, он, оглянувшись назад и не обнаружив Сашку, понял, что Сашки сегодня не будет, что он ему не соперник на этот раз. И расчёты его и тревоги домашние были, как оказалось, напрасны.
У него отлегло от сердца из-за прежних мрачных предчувствий, лёгкость появилась сразу же, озорство, удальство, кураж - потому что тех козней и подлостей, которых он больше всего опасался, строить уже было некому. И всё значит должно было пройти как надо: по-честному то есть, по справедливости, или - по Божьему. Ему, просветлённому и успокоенному, оставалось только взбодриться и сосредоточиться, волю и мысли собрать в кулак; и честно сидеть и решать задачи - и побеждать, что он с успехом и сделал…

56

На олимпиаде десятиклассникам было предложено четыре задачи: первая, самая трудная, была по статике и предполагала знание такого сложного физического понятия, как «момент силы», умение обращаться с ним; вторая, полегче, - по электричеству; третья, экспериментальная, - по магнетизму, и, наконец, последняя четвёртая задача была по оптике - теме, хорошо всем присутствующим известной и близкой, и желанной поэтому, которую десятиклассники только-только кончили проходить и хорошо помнили.
Статику Вадик знал, и знал прилично: это был важнейший раздел механики как-никак, - поэтому первую задачу он решил быстро - минут за двадцать.
Во второй задаче, по электричеству, нужно было лишь догадаться, что тока по одной из двух параллельно идущих цепей, где стоял конденсатор, не будет, и цепь эта станет разомкнутой, "мёртвой" поэтому. После чего задача делалась тривиальной и решалась в два счёта. Вадик это понял - не сразу, правда, а около часа над ней попыхтев, - и задачу вторую решил с Божьей помощью.
В третей задаче необходимо было, не разматывая трансформаторную катушку, определить количество витков в её обмотке, что сделать для Стеблова оказалось проще простого, как таблицу умножения  вслух прочитать. Он сделал и это, быстро и точно всё описал - и расправился, таким образом, к исходу второго часа и с этой задачей.
Четвёртая задача, по оптике, предполагала не столько знание законов преломления света даже - в школьной трактовке они были очень просты, - сколько хорошее знание тригонометрии, правил работы с синусами и косинусами, чего собиравшемуся поступать на мехмат Стеблову было не занимать. К исходу третьего часа он благополучно справился и с этой, последней, задачей, после чего стал тщательно проверять написанное, памятуя о неравнодушном отношении к нему сидевшей напротив учительницы. 
Когда прозвенел последний звонок, возвестивший, что олимпиада окончилась, он первым поднялся с места и, положив тетрадь на стол Дубовицкой, тихо пошёл в коридор - дожидаться там что-то нервно чиркавшего в своих записях Лапина. 
Лапин вышел минут через десять всклокоченный и какой-то нервный, расстроенный весь; сказал, что две задачи всего решил, но решил, скорее всего, неправильно. И Вадик ему по дороге в подвал, где они в гардеробе одежду свою оставили, не спеша стал рассказывать про свои решения, чем окончательно  Вовку добил, подтвердив худшие его опасения.
Потом друзья оделись и пошли домой, на ходу продолжая обсуждать задачи, что покоя не давали обоим, как ночные бабочки возле лампады в их горячих головах кружась; потом они расстались в положенном месте, и Вадик прямиком направился в парк, куда сознательно не позвал с собой Вовку, куда всё последнее время только один ходил - как на свидания только ходят. Там он, широко плечи расправив и замедлив шаг, с удовольствием погулял в тишине около часа, воздухом подышал морозным, насмотрелся на лиственницы и липы, на бездонное небо над головой, бывшее чистым, безоблачным и очень и очень прозрачным - под стать его настроению. Он, без преувеличения, был доволен собой, как и прожитым днём: он втайне за себя всю дорогу радовался.
Возвратившись из парка к трём часам пополудни, дома он ещё раз всё тщательно перепроверил-перерешал - убедился, что сделал всё правильно, - после чего уже спокойно поел, почитал от скуки книжку какую-то, посмотрел телевизор. А в девять часов, измученный, пошёл спать - и тут же, как по команде заснул, как в яму глубокую провалился…

57

А уже через день, во вторник, на своём очередном уроке Дубовицкая объявила всем результаты прошедшей олимпиады, при этом впервые, наверное, дружелюбно смотря на Стеблова, без холода и неприязни всегдашней.
- Первое место, - сказала она классу, - уверенно занял ваш одноклассник, Вадик Стеблов, набравший восемнадцать баллов из двадцати, решивший безукоризненно три задачи. И только в четвёртой, по оптике, он немножко ошибся: конечную формулу правильно получил, а потом, когда числа стал туда подставлять, неправильно их умножил. Это - мелочь, в принципе, арифметика; но я два балла всё же решила снять. Чтобы ты, Вадик, впредь был повнимательнее и пособраннее, потому что тебе после Нового года нужно будет представлять нашу школу на районной физической олимпиаде. Готовиться начинай уже теперь; какие будут вопросы - подходи без стеснения, спрашивай. Договорились? - улыбнулась она, на победителя взглянув вопросительно.
- Договорились, - ответил счастливый Стеблов, благодарно учительнице кивая.
- Призов у меня на олимпиаде нет, к сожалению, нет даже почётной грамоты, - продолжила далее Изольда Васильевна верещать. - Но тебя я всё же отмечу: поставлю тебе прямо сейчас пятёрку в журнал, и пятёрка же тебя ждёт по физике за вторую четверть. Ты доволен, надеюсь? - лукаво спросила она, демонстративно журнал перед собой раскрывая с намерением пятёрку туда занести.
- Доволен, - мотнул головой одуревший от счастья Вадик, который готов был петь и плясать уже оттого только, что налаживались его отношения с Изольдой; что, наконец, растаял меж ними враждебный лёд, целых полгода ему жизнь отравлявший…

- А остальные как выступили? - спросил кто-то из класса нагнувшуюся над столом Дубовицкую, обещанный подарок Стеблову в журнал заносившую, причём - с удовольствием, как показалось.
- Остальные выступили очень плохо, - ответила она, выпрямляясь, и по лицу её погрустневшему без труда можно было прочесть, что рассказывать про других участников было ей не очень-то и интересно. - Все четыре задачи кроме Стеблова не решил никто, даже и три никто не решил - представляете?! Занявший второе место Билибин Андрей, на которого я большую ставку делала, меня в этот раз подвёл - решил всего две задачи: по электричеству и по магнетизму, - десять баллов набрал, что для него, конечно же, очень мало… А из вашего класса лучше всех Чаплыгина Оля выступила, правильно решившая одну задачу - по оптике. Остальные же, кто на олимпиаде был, или совсем ничего не решили, или всё решили неправильно, что мне даже стыдно было их так называемые решения проверять. У меня, вон, восьмиклассники решают лучше вас всех, выпускников хвалёных… 
- Я не знаю, мои дорогие, как вы с такими знаниями и способностями через полгода в институты поедете поступать, - закончила Изольда строго. - Вы там опозорите и меня и себя. Я теперь подумаю десять раз, прежде чем пятёрку кому из вас в аттестат поставить…

После этого в 10 “А” были и другие уроки физики до Нового года. На них Изольда Васильевна была неизменно добра, нежна и приветлива с Вадиком, держалась с ним если и не как с равным, то как с лучшим учеником класса - точно. Заметно было со стороны, что она старалась и внимания ему уделять побольше, и его лишний разок подбодрить и похвалить, расположение своё выказать. Впереди ведь районная олимпиада была, и она справедливо рассчитывала на успех: что Вадик и там всех на обе лопатки положит. А победа Стеблова, что очевидно, и ей бы аукнулась с лихвой, и она вместе с ним прославилась бы на весь город и весь район - как воспитательница молодых дарований. 
Ради этого можно б было и потерпеть. И она до Нового года Стеблова жаловала и терпела…

58

А уже через неделю в их школе проводилась другая важная олимпиада для выпускников-десятиклассников - по математике, - на которую Стеблов собирался так, будто победа там была у него уже в кармане. Будто туда ему нужно будет только прийти, решить всё быстренько минут за тридцать, за сорок - и потом гордо встать и уйти - героем! Как уходил он полгода уже с контрольных работ Лагутиной, к чему он и сам довольно быстро привык, и приучил свой 10“A” воспринимать его уходы досрочные, сверхскоростные, как нечто естественное и нормальное, само собой разумеющееся. 
Такие победные мысли и настроения, надо заметить, необоснованными и чрезмерными не были, предельно завышенными и оптимистичными с его стороны, а для кого-то и вовсе хвастливыми и шапкозакидательскими. Они ведь не с потолка взялись и не из пальца самопроизвольно высосались, а из недавнего реального опыта. И имели полное право на жизнь, на существование. 
Психологический фон для их появления был таков. Опередив всех с заметным отрывом по физике, Вадик был на седьмом небе от счастья и неподдельной гордости за себя, - и не ходил, а летал по школе, увеличившись в росте будто бы сантиметров на пять и ощущая со всех сторон подчёркнуто-уважительное к себе отношение. 
Это его бодрило и заводило, бесспорно, как в том же спорте когда-то, в любимых лыжах, верой в себя накачивало каждый день, силой мысли и духа. И что особенно ценно, он в декабре впервые по-настоящему стал понимать, что напряжённейший  умственный труд его последних двух лет не пропал даром - потихонечку всходы начал давать, да ещё какие всходы! Он, как с очевидностью выяснилось неделю назад, знает и может многое в сравнение с другими, хвалёными отличниками в первую очередь, потенциал у него большой. А это было очень и очень важно, поверьте, - для его психологического здоровья и настроения, прежде всего, - ибо ни в восьмом, ни в девятом классе, тем паче, у него такого настроя победного, всесокрушающего, и веры в собственный дар не было даже и близко. Там то Чаплыгина со Збруевым ему ясны очи слепили своими талантами и дарованиями, то победители и призёры Всесоюзных олимпиад, коих в интернате было великое множество. 
А теперь всё это было уже позади: и интернат, и Чаплыгина, и Сашка Збруев. Интернат он забыл как  полуночный страшный сон. Чаплыгина Ольга сломалась, хронически устав, вероятно, от ежедневной на протяжении нескольких последних лет за золотую медаль борьбы: ей, бедняжке, уже не до математики и не до физики было, не до громких интеллектуальных побед, с дополнительными перегрузками и перенапряжением связанных. А дружок его прежний, крикливый и "даровитый" якобы, на поверку оказался бездарем и дерьмом, да ещё и трусом к тому же. Олимпиада по физике это показала ясно: всю его трусливую, гнилую и поганую суть. 
И Вадик остался один в своей прежней школе: ему уже не на кого стало ровняться, не с кем мериться знаниями и умом, за место под солнцем бороться. Бороться он теперь должен был лишь сам с собой - с ленью собственной и усталостью, которые к Новому году стали давать о себе знать, как тараканы из нор повылазив. 
Но расслабляться ему было нельзя: впереди его ожидали Москва, экзамены в Университет Московский, на которых он должен будет предстать молодцом, чтобы перед преподавателями тамошними не опозориться…

59

Словом, Стеблов всё правильно думал, правильно рассуждал: соперников у него действительно не осталось - по делу если судить, по факту. Одного только он не учёл тогда, главного: что остался дружок его пакостный и бездарный, никчёмный, примитивный, пустой; но зато самолюбивый и тщеславный до ужаса, страшно подлый и страшно злой, который про Вадика не забыл - помнил о нём постоянно. Резко порвавший с ним дружбу Стеблов сильно обидел Сашку, до предела унизил его, за живое задел крепко-крепко. А Сашка был не из тех, кто легко забывал и прощал подобное. Какой там! Он как хитрый зверёк, притаившись в кустах, только и ждал удобного случая, чтобы обидчику в горло вцепиться и за всё ему отомстить, кровушки его всласть напиться. 
"Зазнайка" Стеблов, которого он регулярно в школе встречал в компании Лапина с Макаревичем, буквально бесил его, доводил до трясучки, до коликов в животе своим независимым и степенным видом, как и столичной гордыней, вальяжностью и высокомерием, скорее даже кажущимися, чем реальными: высокомерным Вадик и во взрослой жизни не был. Но всё равно, проучить его, москвича, сбить с него лоск и спесь, в дерьмо его обмакнуть и измазать стало для Збруева смыслом жизненным, навязчивой маниакальной идеей, которой он подчинился весь - без остатка. 
За оставшийся до выпуска год он вознамерился всем доказать, и об этом уже говорилось, что интернат в их жизни и некогда общей судьбе ничего ровным счётом не значил, что был он простой случайностью или курьёзом, от коих не застрахован никто. Поэтому-то как был, мол, Стеблов до интерната никем, так никем и остался; а он-де, Сашка, по-прежнему силён и умён, по-прежнему талантлив и грамотен; он-де по праву считался всегда и является до сих пор первым математиком школы, до уровня которого не дотягивает никто, как бы кто ни старался. 
Больше того: не будь его, Сашки, на свете, не приблизи он однажды Вадика - и Стеблова бы в школе не знали совсем. Однозначно это! Это он-де, "добрячок-простачок" Сашка, этого чушкаря и дикаря из грязи и небытия на Свет Божий по глупости когда-то вытащил. А так-де он - попка, он - ноль, он - никто, он светит отражённым светом...
В общем, Збруев, оказавшийся крайне мстительным и жестоким парнем, мелким, злобным, вонючим, коварным как сто чертей, готовил ответный удар - мощный, внезапный и сокрушительный. Стеблов недаром на физике пакостей от него ожидал, и был удивлён несказанно, что их тогда не последовало. 
Но ещё более злой и коварной, как вскоре выяснилось, оказалась мамаша его, Тамара Самсоновна, которую поведение Вадика в отношении сына особенно сильно задело и завело, о чём также уже говорилось, и которая поклялась ещё летом плебею Стеблову за всё отомстить, наказать его самым суровым и жестоким образом. 
«Это за всё то хорошее, что мы ему сделали, он задницей к нам повернулся, свинья, сука, мурло, шабес-гой вонючий! - регулярно в ярости шипела она дома сквозь зубы. - Ничего-ничего, он ещё у меня попляшет, тварь! Я ещё доберусь до него, поганца: он меня на всю жизнь запомнит. Падаль!...» 
Предстоящая олимпиада по математике была для такого мщения самым верным и крайне подходящим случаем. Ибо, вчистую проигранная и озвученная на всю школу, она должна была, по идее, всё возвратить на круги своя: обиженного сына возвысить и "во царить", а его обидчика мерзкого, высокомерного, опустить, место ему указать подобающее…

60

Про олимпиаду эту Вадик узнал случайно, хотя и ждал её с нетерпением, на неё настраивался. В субботу, на последнем уроке, когда уже и звонок прозвенел о его окончании и некоторые уже из-за парт поднялись и направились к выходу, переутомлённая за неделю Лагутина, спохватившись, вдруг объявила классу, что в ближайшее воскресенье, уже завтра то есть, в школе будет проводиться олимпиада по математике, и что все желающие, соответственно, могут придти поучаствовать в ней: силы свои проверить и знания.
- У нас в учительской объявление об этом уже несколько дней висит, - виновато сказала она, - а я всё вам сообщить забываю. Декабрь для меня - жуткий месяц! Всё время спать хочется, и сил ни на что в это время года нет от темноты, недостатка витаминов и света; хожу как чумная от недосыпания.
- А кто её проводить-то будет? - спросили её заинтересовавшиеся ученики. - Вы?
- Нет, не я, - ответила квёлая Нина Гавриловна. - У меня и без олимпиады голова кругом идёт: не знаешь, за что хвататься… А потом, - улыбнулась она устало, - в нашей школе найдутся педагоги-математики подостойнее и пошустрее меня. И хлеб у них отбивать и заработки дополнительные мне никто не позволит.
- А приходить-то на неё обязательно? или как? - ещё крикнул кто-то из класса. - Вы ругаться не будете, если что: если кто-то её пропустить захочет? А то нас на физику неделю назад приходить силком заставляли! Изольда Васильевна даже всех переписывала! 
- Нет, не обязательно. И Изольда Васильевна здесь не права. Олимпиада - дело сугубо добровольное, как и факультатив. И силком вас заставить участвовать в ней никто не вправе.
- А во сколько она начнётся-то?
- В девять.
- А где?
Лагутина назвала аудиторию. После чего вопросов не стало больше, и все дружно повалили из класса: в коридор пошли отдыхать, а оттуда - на улицу…

61

Вышел тогда вместе со всеми в коридор и Вадик, наконец-то услышавший, что хотел, всю неделю ждавший такого вот объявления, от которого его бросило в жар как от поцелуя страстного и глубокого, после чего сладко и остро засосало внутри в предчувствии скорого состязания, уже второго по счёту. Он ведь спортсменом был по рождению, по буйной природе своей, удалым бойцом с малых лет. Каковым и остался, естественно, несмотря ни на что - даже и на перемену статуса. И любые соревнования бодрили его, адреналином как материнским молоком накачивали. 
Молодость - великая вещь! Особенно, когда силы в тебе так и пышут жаром как антрацит в печи или газ водород на солнце. А он очень молод был, здоров, образован, задирист. Ему хотелось соревноваться со всеми до бесконечности - и побеждать. Особенно - в математике, где он действительно был силён в тот момент, и силы его с каждым днём только всё прибывали и прибывали…
 
«Интересно, кто будет её проводить?» - шёл и гадал он потом в школе и на улице, машинально прикидывая в уме возможные кандидатуры преподавателей - из тех, что были известны ему; прикидывал - и не мог никого представить. Учителей-математиков у них было великое множество - более всех других. И выбрать из них одного кого-то, самого грамотного и достойного, не представлялось возможным.
«…Да ладно, - махнул он, в итоге, рукой уже на подходе к дому. - Какая, в сущности, разница, кто придёт и напишет тебе условия на доске, кто их потом проверит. Самому бы только не оплошать: прийти и решить всё как следует, как на физике той же. Только это одно завтра и будет главным…»

62

На другое утро ровно в половине девятого он вышел из дома в приподнятом настроении, в каком когда-то на спортивные соревнования выходил; вышел один в этот раз, без друзей, ибо Вовка Лапин на математику идти наотрез отказался. 
«Ну их к лешему, эти олимпиады дурацкие! - вчера ещё в раздевалке после уроков сказал. - Чего туда ходить-то без толку, позориться». 
И как только он распахнул калитку двора и пару шагов по направлению к школе сделал, - то первая, кого встретил на улице, была их соседка Нюра из третьей квартиры по прозвищу "дурочка", мать Чурбанова Толика, глупая, наглая, горластая баба, трепливая и завистливая, плюс ко всему, возвращавшаяся с пустым ведром с помойки. 
Это покоробило и омрачило Стеблова, такая встреча ненужная и нежелательная, ибо матушка его всегда прямо-таки трёсом тряслась и от дурочки Нюры, и от пустых вёдер, когда их перед собою видела: говорила, что вёдра и Нюра - верный знак неудач. 
Вадик эту примету родительскую хорошо помнил. Потому и расстроился, вторя матери, - но не сильно, пока что, не глубоко, не фатально. Хотя настроение его и испортилось, безусловно, победный теряя дух. 
Он расстроился значительно больше, когда в школе уже, подходя к нужной аудитории на третьем этаже, через её распахнутую настежь дверь услышал раскатистый хохот Сашки… и его голос визгливо-звонкий, противный, который по обыкновению один только и было на всю округу слышно…
 
«Значит, пришёл всё-таки, гнида вонючая», - с неприязнью подумал Вадик, переступая порог класса и тут же сталкиваясь глазами со Збруевым, что на последней парте сидел ближнего к двери ряда в окружении трёх одноклассников-корешей и королём-заводилою среди них себя по всегдашней своей манере чувствовал. Вадик кивнул машинально им четверым, здороваясь, и ему ответили все - кроме Збруева, который продолжал балагурить и хохотать, нести какую-то ахинею, вошедшего не замечая будто бы, не удостаивая внимания его. 
Стеблов неприятно поморщился от такого неприкрытого хамства и инстинктивно к столу учительскому пошёл, к стоящей перед ним парте - чтобы подальше от Збруева быть с компанией и поменьше, соответственно, их видеть и слышать. По дороге он успел разглядеть, преодолевая озноб и волнение, что аудитория на этот раз была полупустая. В ней, кроме дружка его с одноклассниками, находились только Чаплыгина Оля, одиноко сидевшая на среднем ряду, да Чарская Лариса с подругами в конце первого от окна ряда, которая, как только Вадик вошёл, вся вытянулась в струнку и расцвела по-весеннему, глазами в него как кошка в мышку вцепилась. Она-то ради него, собственно, и пришла: чтобы посидеть-полюбоваться им четыре часа подряд - как и на недавней физике, - и потом про его оглушительную победу услышать, и погордиться им…
 
Но Вадику - вот досада! - снова было не до неё. Все мысли и чувства его в тот момент были о прощелыге Збруеве, по-хозяйски нагло и громко хохотавшего в своём углу, никого демонстративно не замечавшего… и о предстоящей олимпиаде, естественно, которая на этот раз начиналась ужасно нескладно уже с первых минут, как только он дом покинул.
«Ладно, переживём, не растаем - не сахарные! Это всё - мелочи жизни, Вадик, держись и не грусти, не надо», - усаживаясь за первую парту и пряча в неё портфель, стал уговаривать он сам себя успокоиться и не киснуть, не терять боевой настрой, одновременно нервную дрожь с души сбить пытаясь вперемешку с теми потоками злобы и негатива, что, словно из канализационной трубы, прямиком на него из Сашкиного угла стремились. 
Это ему удалось отчасти - успокоиться, нервное возбуждение унять. После чего, отдышавшись и поудобнее сев за партой, волосы пальцами правой руки расчесав, он принялся терпеливо ждать начала состязания, не переставая удивляться при этом, что так мало народу пришло, что математика у них не в почёте. 
Терпеливо ожидая учительницу, он всё время с неудовольствием чувствовал за спиной, а лучше сказать: на спине у себя, на затылке, - Сашкин пристальный взгляд, жгучий такой как прожектора луч, опасный, нахальный до ужаса, колкий и ядовитый как у любого хищника, что неотступно следил за ним, спину ему как острым когтем царапал. Всё это было так неприятно и неудобно по ощущениям, такая неотступная слежка, которая его угнетала и раздражала также почти, как и внезапная заноза в пальце, мешала на задачи настроиться, на победу. 
Надо сказать, что в затылок ему в тот момент и Чаплыгина Оля глядела, и Лариса Чарская с одноклассницами: ведь он был единственный, кто на первой парте сидел, да ещё и перед столом учительским. Но Вадик из них не чувствовал никого - только одного Збруева чувствовал, прищуренный взгляд которого, словно пресловутый дёготь из поговорки, всех их с лёгкостью перешибал, весь “мёд” окружающий портил, радость и прелесть жизни. 
А ещё Вадик слышал, а может так казалось ему, перевозбуждённому, что при его появлении Сашка стал хохотать и паясничать ещё громче как будто бы, посторонних девушек совсем не стесняясь и не принимая в расчёт, ещё развязнее и наглее себя вести. Даже и пошлости разные принялся приятелям говорить: будто бы он был один и у себя дома, был хозяином положения. А остальных он вроде бы не замечал… или же презирал откровенно. 
Всё это тоже на Вадика действовало, разумеется, такое неприкрытое хамство и наглость заклятого дружка его. Не в лучшую сторону, разумеется, не в позитивную…
«Быстрее бы хоть учительница приходила, что ли; быстрее всё у нас начиналось. И Збруев, соответственно, гоготать перестал, паскудина, нервы мне и остальным трепать», - передёргивая плечами и морщась, вражьи чары будто бы стряхивая с себя, вражью злость, сидел и думал Стеблов с неприязнью, посмурневший на первой парте и пригорюнившийся, настроение которого портилось, как ни крути, - не взирая даже на все его внутренние потуги и заклинания…

63

И невозможно понять и представить, и перечувствовать даже и в малой степени, что пришлось испытать и пережить ему - вдобавок к уже полученному негативу, - когда ровно в девять, одновременно со школьным звонком, в дверях показалась расфуфыренная Тамара Самсоновна с толстой тетрадкой под мышкой. И сразу же направилась к учительскому столу, к Вадику то есть. 
От её прямого, жёсткого, хищного взгляда Стеблова бросило в жар и всё внутри словно стальной паутиной стянуло.
«Чего это она припёрлась-то?!» - только лишь и успел он ошалело подумать до того, как Тамара Самсоновна, по-хозяйски пройдя на середину аудитории твёрдым шагом, остановилась у доски и громко поздоровалась со всеми.
- Доброе утро, друзья! У-у-у! как нас мало-то сегодня: почти что пустой класс, - поздоровавшись, засмеялась она надменно, сначала на сынулю с приятелями посмотрев, потом на девочек. - А остальные что, Новый год уже празднуют? Рановато вроде бы: до Нового года больше недели ещё. 
- Ну, ничего, ничего, - делово продолжила она далее говорить, подождав, пока присутствовавшие девочки с мальчиками подобострастно отсмеются на её шутку с праздниками, - будем работать и в таком составе, коли так. Не страшно. Самые преданные и достойные, я надеюсь, пришли. А это - главное. Других нам, в общем-то, и не надо: пусть себе празднуют-развлекаются… Олимпиаду по математике, как вы уже догадались, буду проводить я. Представляться не стану - знаете меня, надеюсь: не один год бок о бок трудимся. Так что сразу же и начнём - без раскачки: чтобы время на разговоры не тратить. Приготовьте тетрадки чистые, желательно - двухкопеечные: чтобы мне легче было их домой и из дома таскать. А всё остальное со столов уберите. Справочниками и пособиями пользоваться нельзя. Все теоремы и формулы вы, выпускники, обязаны назубок помнить - как на экзамене… Ну вот, всё необходимое вам сказала, ничего не забыла, как кажется. Теперь быстренько напишу на доске задачи - и начнём. 
Сделав такое вступление, Тамара Самсоновна развернулась на 90 градусов и к преподавательскому столу, наконец, подошла, перед которым одинокий Вадик сидел, невольно соседом её оказавшийся. Подошла, по-хозяйски отодвинула в сторону стул, чтобы пока не мешал, - и при этом на Стеблова мельком взглянула, как на человека, ей совсем не знакомого, которого она будто впервые видит - именно так. После чего, обмахнув холёной рукой стол и положив на него тетрадку, она достала оттуда листок с задачами, быстренько пробежала глазами их, удостоверяясь будто бы: те ли? И только после этого она направилась выписывать их на доске чётким профессиональным почерком…

В классе, как по команде, все замерли и напряглись, на доску внимательным взглядом уставились, дружно принявшись читать про себя появлявшиеся там одно за другим условия. Замер вместе со всеми и Вадик, который тоже на доску смотрел - но почти ничего там не видел сквозь появившуюся пелену в глазах и противный звон в ушах, голове. Ему по-настоящему стало плохо: бесприютно, тоскливо ужасно и очень и очень обидно - до слёз. 
«Как же это так? - сидел и искренне недоумевал он, от жара и от волнения, что плотно накрыли его, теряя чувство времени, чувство реальности, безвольным и немощным становясь, ничего не понимавшим из происходящего, ни на что не способным. - Мать пришла проводить олимпиаду, где будет участвовать её сын! Разве ж это правильно всё? разве ж честно? Кто подобное издевательство у нас допустить-то мог? и как вообще такое возможно?... Да он все эти задачи, что стоит и выписывает она на доске, давным-давно наизусть уже знает вместе с ответами, гадёныш. И наберёт сколько хочешь очков: хоть двадцать, хоть тридцать, хоть сто! - чего остальным решать-то?! напрасно трудиться и мучиться?! Олимпиада, на которую мы пришли, теряет всяческий смысл, превращаясь в тривиальное для нас для всех избиение и издевательство!... Какая тут может быть борьба?! какое соревнование?! в чём?! - если победитель уже известен заранее. Вон он, на последней парте сидит, прохвост конопатый и подлый, довольно хмыкает себе под нос и над нами, дурачками наивными, скалится!...»

По-хорошему, Вадику нужно б было немедленно встать и уйти, одних оставить бессовестных и бесчестных Збруевых. Чтобы они, паразиты наглые, подколодные, сами себе пакостили и вредили как пауки в банке, один на один друг с другом изгалялись и каверзничали, участвовали в заранее запланированном шабаше вдвоём - без зрителей и массовки. Школьная олимпиада была проиграна так и так - подчистую! - потому что в таком состоянии, в котором он пребывал, он всё равно ничего бы не смог решить: два на два правильно не умножил бы. 
Да этого и не нужно было: чего-то там умножать и решать, силы и время тратить - на чудо, на удачу надеяться, на его величество случай. Сашка на пару с мамашей своей давным-давно уже всё решил - и решил, и оформил, и место себе самое высокое выдал. А остальных они собирались рубить и валить под корень, вчистую что называется, к любым мелочам цепляться, к точкам и запятым. Это было ясно как Божий день: для этого Тамара Самсоновна в наглую и припёрлась. 
Поэтому уходить нужно было ему - и поскорей. Для собственной чести и пользы, и выгоды несомненной! Не доставлять прощелыге-сопернику радости, а себе самому - неизбежной итоговой нервотрёпки и огорчения. Мать с сыном, похоже, только ради него одного и пришли, его “петушком” опущенным решили сделать, объектом заклания и насмешек, мальчиком для битья - не Чаплыгину Олю и не случайную на олимпиаде Чарскую, тем более. И нужно было этому сопротивляться, решительный давать отпор самым надёжным и верным способом - уходом…

64

Но он не поднялся и не ушёл - испугался. Струсил, да, - чего уж там юлить и темнить, - демонстративным оставлением аудитории большой скандал поднимать и на рожон нарываться, при всех бросать вызов клану Збруевых, поработивших всю школу со всем её персоналом, в которой ему полгода ещё предстояло учиться, выпускные экзамены потом сдавать, аттестат зрелости получать на руки. Сашкина мать, при её-то подлючем характере и влиянии, за эти полгода многим чем могла ему насолить, сотворить пакость какую-нибудь преужасную и превеликую, “укусить пребольно” - с тем же аттестатом зрелости, прежде всего. Могла прийти вечером в школу, к примеру, в июне-месяце и незаметно поставить кляксу тушью в его уже готовый аттестат, да на его фамилию прямо - чтобы стал аттестат недействительным, непригодным. Это самое лёгкое и самое подлое, что она напоследок могла бы ему учудить, в знак особой к нему “любви” и “симпатии”. И что потом с этим её “подарком” делать?! как жить и как выкручиваться из положения?! 
Месяц потом будешь бегать по разным инстанциям с высунутым языком, главный документ себе выправлять: старый, испорченный, менять на новый. Это же страшно-канительное дело, сравнимое с заменой паспорта… А у него в начале июля уже начнутся первые экзамены в Университете, на которые без аттестата зрелости его, естественно, никто не допустит: про это нечего и говорить. Хорошая у него тогда “каша” заварится! - “сладкая” и “весёлая”!... Про Университет тогда точно можно будет забыть, на год отложить поступление. Ему это всё надо?! 
Нет, ссориться и дерзить в открытую, в рожу “бросать перчатку” Тамаре Самсоновне было себе дороже: удовольствия от этого он поимел бы на грош, хлопот же потом огребать замучился…
 
Поэтому-то, подчиняясь команде внутренней, что интуицией прозывается, или Голосом свыше, он и не ушёл никуда, громко не хлопнул дверью, скандала Збруевым не учинил - в классе остался и испил приготовленную злодеями чашу до дна; хотя потом долго, до глубокой старости, почитай, корил и чернил себя за проявленное тогда малодушие. Он лишь посидел неподвижно какое-то время за партой - подождал, пока жар с головы спадёт, и затуманенные обидой глаза прояснятся; пока сердце клокочущее чуть-чуть успокоится-утихнет в груди, а разум, от обиды как кисель расплывшийся, вновь оживёт и окрепнет, взбодрится и заострится как полагается, примет рабочий вид, - после чего усилием воли заставил себя прочитать и понять написанные на доске условия…

65

И опять с ним случилась беда, уже на первой задаче, - естественное следствие нервозности и перевозбуждения первых олимпиадных минут - и того спектакля дешёвого, особливо пакостливого, что устроили ему мать и сын Збруевы. Прочитав условие задачи на определение площади треугольника по трём сторонам, он сразу же понял, что её очень просто будет решить, используя известную формулу Герона, которую не проходили в школе, но которую Вадик знал ещё из программ и пособий ВЗМШ и применял не единожды. 
Вот и теперь он захотел её применить - для скорейшего достижения цели, - для чего попробовал для начала написать её на бумаге. Написал её быстро и правильно, но потом призадумался, позабыв, что означает в формуле главный параметр Р: периметр или полупериметр? 
Это было плохо, такая его забывчивость, - ибо без этого точного знания формула теряла смысл, превращалась в набор пустых символов, знаков, от которых пользы не было никакой, как от механизма без главной детали. 
Понимая это, Вадик изо всех сил поднатужился, память напряг, - но вспомнить так и не смог значения выпавшего из головы параметра: и то, и другое, на беглый взгляд, было правильно. 
Ему и обидно и грустно стало от этого заключения, и стыдно одновременно. Последний раз он применял формулу летом: с тех пор полгода прошло, - но всё равно это его не оправдывало. Забыть одно из важнейших геометрических тождеств было для него неприемлемо и непростительно с любой стороны, на мехмат поступать собиравшегося, профессиональным математиком в будущем становиться.
Он растерялся и побледнел, занервничал пуще прежнего… и опять попытался вспомнить, напрягшись, правильное значение параметра Р, - но всё без толку. Параметр вылетел из головы, вылетел безвозвратно…
Холодный пот выступил у него на лбу, холодными и влажными сделались руки. Вадик так испугался тогда внезапной рассеянности и забывчивости, что на какое-то время разум свой потерял: его парализовало и заклинило будто бы, и он куда-то уплыл, в бездну беспамятства провалился…

66

Состояние его было ужасно - хуже и не придумаешь. Не приведи Господи никому в таком состоянии оказаться в периоды или моменты жизни, когда от тебя полная мобилизация требуется всего твоего организма. А ты сидишь, как болван раскисший, как тряпка, и ничего путного вспомнить не можешь; не говоря уж про то, чтобы что-то подумать, решить. Пренеприятнейшее состояние, надо сказать, преужаснейшее!...

Сколько времени он истуканом таким просидел - Бог весть, - но только когда очнулся от оцепенения сомнамбулического, то первое, что подумал, была очевидная в той ситуации мысль: нужно попытаться достать из портфеля справочник Выгодского по элементарной математике, что он захватил с собой, и посмотреть там хотя бы глазком эту злосчастную формулу. Уточнить, что означает параметр Р - периметр или полупериметр? Но как это было сделать тихо и незаметно, когда он на первой парте сидел - под носом у Збруевой, которая за всеми зорко следила, как курица-наседка за своими цыплятами, и не позволила б никому незаконным путём с сыном её тягаться.
«Что же это я, дурачок, на первую парту-то уселся, прямо перед этой ведьмою? - с досадой подумал он, носом зашмыгав громко, - когда вокруг столько парт свободных стоит: садись на любую в задних рядах, открывай себе спокойно справочник и читай: никто б там и не заметил даже».
Но, подумав так, он тут же дружка заклятого вспомнил, что на последней парте сидел и за ним неотступно следил, вероятно, не хуже мамаши своей, который поднял бы такой хай, визг заполошный, вселенский, заметь он что-то неладное рядом с собой, - что и чертям тошно стало бы. Вонючий и склочный, гадёныш, был, как клоп или баба базарная: Стеблову это было известно не понаслышке. Первая парта поэтому, стоявшая вдалеке от него, была в этом плане даже выгоднее. 
«Обложили, суки, со всех сторон: не рыпнешься! Мать спереди за всеми следит, сын - сзади. Прямо как вертухаи на зоне. Молодцы, да и только! Им одним жульничать и тёмные дела проворачивать только можно, а все остальные честными должны быть», - ухмыльнулся недобро Вадик, с шумом выпуская из груди воздух, как горячий пар из котла; после чего затряс головой обречённо и с горечью, юлой заёрзал на стуле. От волнения и расстройства разум его опять на сторону повело - пуще прежнего! 
И вместо того, чтобы думать, решать и побеждать всех легко и уверенно, что было ему по силам в школе, при тех-то соперниках и задачах, он только и делал, что тупо и бесполезно сидел с опущенной головой за партой, громко сопел и морщился - и следил как сыч исподлобья за Тамарой Самсоновной. Всё ждал, когда она хоть на минуту выйдет из класса, надеясь в этот момент в спасительный справочник заглянуть, уточнить забытый параметр. «Уйди, ну уйди ты отсюда, корова, хотя бы на миг короткий исчезни совсем; в туалет вон сходи, освежись, или ещё куда, - заклинал он её что есть мочи. - Я только на эту формулу одним глазом взгляну - и всё: уточню там одну детальку».
Летело время, звенели звонки об окончании и начале уроков, а он всё сидел и ждал, терпеливо ждал ухода учительницы. Нервничал, злился, себя изводил бесплодным тем ожиданием, которое не давало ему ничего, кроме горечи и расстройства. Которое, плюс ко всему, лихо убивало драгоценное время, которого становилось всё меньше…

67

Резонно будет спросить, анализируя далёкое прошлое: ну а чего же это он в тот роковой момент другие-то не решал задачи - вторую, к примеру, третью или четвёртую? Решил бы хоть те пока - и сидел бы себе преспокойненько, не дёргался, с тремя приготовленными решениями, с которыми он непременно был бы в призах и хоть какое-то занял бы место. Ведь кроме Збруева и Чаплыгиной у него соперников не было там: только лишь эти двое, в принципе, могли все задачи решить, при удачном для них раскладе. 
Но в том-то и дело, что он не хотел быть просто призёром - третьим или вторым. Он шёл на математическую олимпиаду с одним единственным настроением - побеждать. И не менее оглушительно, чем на физике. И любое другое, кроме первого, место было бы равносильно для него поражению, катастрофе даже. Он бы себе этого не простил… 
А ведь к этому всё и шло, фактически, если принять во внимание, что Збруев сидел и скалился наверняка с четырьмя решёнными задачами в кармане, которые он из дома тайно принёс, гад, которые ему и переписывать-то было уже не надо… И разлюбезная мамаша его непременно выставит ему за эту их совместную авантюру максимальное число баллов - это было как дважды-два ясно после её прихода в класс. 
Поэтому-то и Стеблову, ввиду этого, непременно требовалось все четыре чётко и красиво решить, кровь из носа, что называется. Чтобы тем самым выйти на максимум и хотя бы попробовать разделить с Сашкой победу, сравняться в задачах с ним. И это, опять-таки, - в лучшем случае, в самом удачном и выгодном для него: если Тамара Самсоновна позволит… А без первой задачи и разговаривать будет не о чем, доказывать, что он - не верблюд, что чего-то умеет и стоит.
Отсюда и проистекали его паника и нервозность, и суета - от неожиданного попадания в сверхжёсткие турнирные рамки…

68

Понять его было можно - маниакальное стремление на пьедестал. Математика в тот момент была самой сильной и самой главной страстью его, верой, надеждой, любовью: именно так он к ней тогда относился - сверхуважительно, трепетно и высокопарно. Мало того, он предполагал в недалёком будущем сделать этот великий предмет своим смыслом жизненным и своим хлебом. Так где же ему ещё и предъявлять-доказывать было свою силу наличествующую и талант? безоговорочно лидерствовать и царствовать? Не в химии же, или биологии...
 
А условия других задач он читал, и даже и вникнуть пытался, даже намечал для себя контуры их решений… Но потом всё равно машинально возвращался назад, к полузабытому александрийскому греку Герону и его злополучной формуле, камнем улёгшейся на дороге, которую он, получалось, на горе себе узнал. 
«Почему на горе-то? - спросите вы, читатель, - ну почему? Когда и кому мешали добытые знания, навыки, опыт?»… «Да потому, - ответим, - что если бы он успокоиться смог и взял себя в руки, как полагается, то увидел бы и иной путь решения, без Герона, не менее правильный и красивый, - путь, который ему дома уже открылся, который он с лёгкостью отыскал…» 
Но на олимпиаде, увы, был он на удивление слеп, негибок, неловок и прямолинеен, другом издёрганный до предела и толстозадой мамашей его. И от этого у него всё из рук валилось, и голова отказывалась соображать: на неё будто бы пыльный мешок накинули.
Да и тяжело было ему, по правде сказать, искать иной путь в условиях жёстко установленного лимита по времени, психологически тяжело, когда был уже найден один, предельно лёгкий, изящный, особенный, по которому чтобы пройти, требовалось всего лишь руку в портфель засунуть и в лежащий там справочник заглянуть. Он стал бы для него панацеей…

69

«…Чего ты всё сидишь и сидишь как квашня, ведьма? чего никуда не уходишь? - исподлобья гипнотизировал он самодовольную Тамару Самсоновну, развалившуюся перед ним на стуле, которую уже почти ненавидел и был готов разорвать. - Уйди ты отсюда, пожалуйста, ну хоть на минуту уйди: мне той минуты хватит…» 
И, будто повинуясь гипнозу, в конце второго часа, когда очередной звонок прозвенел, Тамара Самсоновна действительно встала из-за стола и не спеша направилась к выходу. «Сидите, решайте спокойно; я сейчас вернусь», - на ходу всем сказала, на сынулю в дверях оглянувшись и подмигнув ему. 
Но как только за нею захлопнулась дверь, и левая рука Стеблова под парту радостно юркнула, - в этот самый момент в аудитории раздался наглый голос сына её, прощелыги и деляги Сашки: «Ну, давайте, граждане, лезьте в парты быстрей и доставайте оттуда всё, что у кого припрятано: справочники, пособия, шпаргалки. Списывайте, не стесняйтесь - пока учительница не видит, пока вам такую возможность дала». 
Мерзавец и злыдня Сашка будто следил за Вадиком, сидел и мысли его читал. И потом работал на опережение…

70

Тот окрик збруевский, громкий и ядовитый, подействовал на Стеблова как плевок в лицо: так ему тогда мерзко и тошно сделалось, и так противно до жути. В тот момент он себя натуральным жуликом вдруг почувствовал, кто будто бы в карман к ближнему захотел залезть, но которого на кармане поймали: дружок его бывший поймал, за ним всю... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11