Про любовь и мыльные пузыри

Странно получилось: нелогично, спонтанно, но Катеньке понравилось сладкое, щекочущее внутри и снаружи ощущение эйфории, головокружение, состояние перевёрнутой, плавно качающей невесомости, вращение всего вокруг и чего-то ещё, что невозможно описать словами.

Девушка вовсе не хотела так близко знакомиться с Антоном Ильичом.

Просто его руки…

Нечаянное прикосновение оказалось удивительно приятным, настолько, что девушка зависла, начала растворяться в пространстве и времени как таблетка шипучего аспирина в стакане воды, едва не задохнулась от трепетного безумия, после чего стремительно сорвалась в бездну безудержного наслаждения.

Тот поцелуй, поначалу с сухой горячей дрожью, потом влажный, вызывающий удивительно приятную оторопь и пульсирующие волны блаженства.

Да, точно – нежные руки…

Она и прежде целовалась: из любопытства (хотела себя испытать, доказать, что это совсем не страшно).

Однажды упражнялась в искусстве сплетаться губами и языками по настоятельной просьбе влюблённого не в неё друга детства, который боялся сделать на первом свидании что-то не так.

На выпускном вечере в школе настроение было настолько феерическим, приподнятым, что Катя целовалась со всеми одноклассниками подряд.

Бывали поцелуи просто так, чтобы интересно провести время, проверить, нужно ли ей это.

Такого как с Антоном Ильичом никогда не было. Катенька просто испарилась, ощутив вкус  губ взрослого мужчины.

Он был значительно старше: мамин институтский товарищ.

Когда-то давно у них случился бурный, скоропостижный роман, который ничем не закончился, точнее, закончился ничем: мамину группу отправили на производственную практику, откуда она вернулась папиной женой с трепещущим под сердцем комочком, который позднее назвали Катенькой.

Молодость эгоистична, ненасытна, жестока, влюбчива. Кто знает, что подтолкнуло маму к поступку, изменившему линию судьбы.

Никто не виноват, что случилось именно так, а не иначе: взросление, любопытство, наивность, возможно глупость.

Антон Ильич не стал ревновать, выяснять отношения: принял изменение социального статуса любимой, как факт, превратившись из любимого в лучшего друга.

Он так и не женился, жил бобылём, подрабатывая в семействе Постниковых палочкой выручалочкой.

В этот раз Антон Ильич сам попал в затруднительное положение – оступился в темноте. Множественный перелом стопы осложнился внутренним воспалением по причине неудачной сборки осколков кости.

Лечь в клинику мамин друг отказался: всегда был упрямцем.

Как назло, маму послали в командировку, отказаться от которой не получилось.

Ухаживать за больным попросили Катеньку.

Она согласилась.

В её задачу входило покупать медикаменты, готовить, иногда прибираться: ничего особенного, если бы не лихорадка, вызванная осложнением.

Да, пришлось научиться делать уколы, измерять температуру, следить за приёмом лекарств.

С это всё и началось: Катенька спонтанно, не задумываясь о последствиях, прикоснулась губами к коже на лбу больного, как обычно делала мама, чтобы не тратить время на измерение температуры.

Антон Ильич открыл глаза, нежно взял девушку за запястья, заглянул в Катины глаза.

Лоб был прохладный. Лихорадка явно отступила.

– Спасительница моя, – удивительно приятным голосом прошептал он, целуя сухими губами  её ладони, отчего Катеньке сделалось неловко и жарко, – как же ты похожа на маму. Такая же сладкая, такая же трогательно заботливая, такая же прекрасная. Можно… можно я тебя поцелую?

Измотанный недугом Антон Ильич выглядел беспомощным, трогательным, уязвимым. Отказывать больному не было повода: он же мамин друг, малюсенькой ещё на руках её нянчил.

Поцелуй оказался не формальной уступкой больному, а настоящим шоком: греховным, бесстыдным, безудержным, даже страстным.

Было ужасно стыдно, но безумно хотелось продолжения.

И руки, пальцы, удивительно приятные на ощупь пальцы…

Антон Ильич не делал ничего особенного: просто перебирал ими волосы, просто дотрагивался до шеи, потом дунул на закрытые глаза, отчего у Катеньки пламенели щёки, гулко ухало в висках, странным образом напряглись ставшие вдруг чувствительными соски.

Движение во рту его влажного языка отдавалось трепещущим наслаждением внизу живота, в каждой клеточке разбуженного непонятным влечением тела, которое трепетно радовалось непонятно чему.

Такого с ней никогда ещё не было.

Катеньку трясло, ломало, возносило ввысь, испытывая ощущение полёта. Это было похоже на действие шампанского, только гораздо сильнее и намного приятнее.

На секундочку девушка оторвалась от горячих губ Антона (странно теперь было бы называть его по имени с отчеством), внимательно всмотрелась в восторженные глаза серого-серого, глубиной с Вселенную, вымаливающие прощение за нелепую выходку глаза. Глаза удивлённого дерзкой смелостью старика, ожидающего вынесение смертного приговора, которого не последовало.

Думать, выстраивать логические цепочки, анализировать, предполагать, прогнозировать последствия, чем она вполне успешно на профессиональной основе занималась в офисе, не было  желания, однако секунды отчуждения оказалось достаточно, чтобы протрезветь, прервать клокочущий избыточной энергией поток восторга, послать импульс, подключающий к источнику сознания, моментально выставившего блокировку.

Блеск в ликующих глазах Антона, всё-таки Ильича (ведь поцелуй – ещё любовь, но мостик к довольно близким отношениям), эпицентр его неожиданного безумия, мерцающим сиянием высветил в душе Катеньки нужное направление: почему бы нет, что странного может быть в целомудренном поцелуе: разве он сделал неприятно, больно?

Пусть мимолётный ураган останется тайной, сокровенным секретом случайно возбудившихся взрослых людей.

Катенька подсчитала наличность в кошельке, на всю сумму накупила продуктов и ушла, не попрощавшись. Нужно побыть одной, подумать, понять, что произошло, на что-то (зрелость всё-таки определяют поступки) решиться.

Две недели девушка не могла прийти в себя. Антон Ильич не звонил, значит справлялся сам.

Перед приездом мамы Катенька всё же решилась на визит, хотя (если быть до конца искренней), не представляла, как сможет смотреть в глаза человека, сумевшего ввести её в гипнотический транс, который восприняла как предельную интимную близость.

Она боялась, что Антон разгадает, поймёт, что на самом деле почувствовала тогда. Вдруг он увидит желание вновь ощутить галлюциногенное влияние прикосновений, поцелуев, слияния электромагнитных полей, таинственную гравитацию, перемежаемую удивительно приятной невесомостью.

Вдруг ему тоже захочется это сладкое безобразие повторить?

На самом деле Катенька скучала, надеялась, ждала, но признаться себе в этом, значило уступить низменному желанию, пожертвовать личной свободой, подчиниться иллюзии, способной вероломно изменить его и свою жизнь.

Неизвестно, чем эта вольность может обернуться. Ведь она не любит Антона Ильича. Скорее всего, эта необъяснимая страсть – обыкновенный каприз, временное помутнение рассудка, эгоизм, искажённый желанием, вызванным избытком гормонов.

– Извинюсь, – настраивала себя Катенька, – узнаю как здоровье и всё! Совсем всё.

Антон Ильич ждал её. Встретил на костылях, накрыл стол, выставил вино и фрукты, достал из холодильника гигантской величины розу.

 Мужчина так забавно, так трогательно беспомощно прыгал, так просительно ловил  взгляд, что девушка согласилась поужинать.

– Давай… те… договоримся… между нами ничего, совсем ничего не было.

– Кроме поцелуев, от которых кипела кровь, испарялся рассудок. Тот волшебный день я буду вспоминать до последнего вздоха.

– Не преувеличивайте. Ничего такого не было. Обыкновенная шалость. Хотела попробовать, вкусно ли целоваться со стариком. Оказалось, забавно.

– Ты очень сладкая, Катенька. Мне сорок, разве это возраст дряхлости, разве меня уже нельзя полюбить?

– Ну почему? Можно… наверно. Только это точно буду не я.

– Печально. Ладно, не буду искушать, настаивать, говорить глупости. Ты права, девочка – я опоздал. Мой поезд ушёл. В первом вагоне отправилась твоя мама, в последнем – ты. За это и выпьем. Стоя.

Антон Ильич держал наполненный бокал, стоя с закрытыми глазами на одной ноге, представлял, будто пьёт сладкий нектар из вишнёвых губ. Катенька и её мама сливались в сознании в единое целое.

Наверно мужчина чересчур увлёкся воображаемым приключением. Голова закружилась, пол медленно поплыл вбок, начал переворачиваться. Бокал выпал, разбился. Антон Ильич упал, ударился головой, потерял сознание.

Катенька реанимировала маминого друга проверенным способом – поцелуями. Почему именно так – неважно.

Антон очнулся, лукаво улыбаясь, притянул девочку к себе, ласково поцеловал в шею.

– Поцелуи ведь ни к чему не обязывают, – кокетливо подумала Катенька, погружаясь в густую пелену нирваны.

Реакция партнёрши была мгновенной: она алчно впилась поцелуем в жаждущие взаимности губы, обмякла под нежными руками, бессовестно проникающими под блузку.

Если бы Антон этого не сделал, девушка сама попросила бы его об этом.

Наверно.

Думать было некогда, да и незачем. Слова не понадобились. Смущение испарилось само собой.

Отчего Антону было позволено всё, Катенька не могла бы ответить. Наверно природа знает о причине подобного легкомыслия несколько больше.

Неважно. Им было хорошо – это главное.

Внезапно, для целомудренности момент оказался несколько запоздалым, наступило отрезвление. Не этого она хотела, не этого. Нужно было остановиться в самом начале.

– Ты воспользовался… вос-поль-зо-вал-ся! Это нечестно. Ты знал, что до тебя… что я никогда...  что никого! Почему, зачем? Ведь мы не пара, я тебя не люблю.

– Моей любви, девочка, достаточно для двоих.

– А я не верю! Себе не верю, не тебе. Я ведь детей захочу. Какая же я всё-таки дура.

Тем не менее, роман, если так можно назвать их отношения, продолжился. Катенька то уходила, то вновь возвращалась.

Её тянуло к Антону настолько сильно, словно в разлуке образовывался внутренний вакуум, вызывающий взрывоопасную термоядерную реакцию, усмирить энергию которой способен был лишь он, единственный мужчина, свидание с которым вызывало потерю сознания, усугубляемую ощущением безграничной радости.

 – Выходи за меня, – умолял Антон. Ты – самое ценное в моей жизни, самое важное, самое родное. Я люблю тебя, Катенька!

– Самое ценное – это как? Ты, Антон, старый безпринципный развратник. Зачем ты меня совратил, зачем превратил в наркоманку, подсадил на страстные поцелуи, на нежные прикосновения, на безудержный секс? Не дождёшься, не буду твоей рабыней. Никогда, так и знай!

– С чего ты взяла, девочка, что я пользуюсь тобой? Ты свободна в выборе. Если считаешь меня стариком, попробуй полюбить кого-то другого, моложе, сильнее. Будет больно, но я справлюсь.

– Пробовала… и не раз. Никто, так как ты не умеет. Никто, никто, никто…

Катенька мучила его, себя. Понять, чего именно ей хочется на самом деле, было невозможно. Она и сама не знала. Антон не вписывался в координаты мечты, вот и всё.

Она приходила внезапно, извинялась, набрасывалась на Антона как голодная кошка, доводила его и себя до безумия, после чего традиционно устраивала скандал, долго рыдала, после чего каждый раз прощалась навсегда.

Так продолжалось два бесконечных года, пока однажды в процессе шумного веселья у подруги ей не подмигнул тот, кто соответствовал придуманному идеалу.

Виктор был интересен: молод, симпатичен, крепко скроен, в меру начитан, напорист, успешен. Всё это Катенька узнала от юноши за пару бесконечно прекрасных часов танцевального контакта.

Он ловко поддерживал беседу, уверенно флиртовал, вызывал безотчётное доверие.

Не влюбиться в такое совершенство было попросту невозможно.

Через месяц Виктор стал её мужем, через полгода молодожёны уехали жить в Испанию, где у мужа успешно развивался небольшой, но прибыльный бизнес.

У Катеньки неожиданно образовалась глубокая пропасть, связанная с адаптацией к языку, к менталитету испанцев, к климату. Пришлось превращаться в скучающую домохозяйку.

Муж был в меру добрый, стабильно внимательный, даже заботливый, вот только тем для взаимодействия, общих интересов, планов и целей у них никак не находилось. Разве что дочка – хрупкий стебелёк. Хотя, Риточка тоже его мало волновала. Дети – чисто женская зхабота.

Виктора можно было понять: бизнес – гремучая смесь из проблем и случайностей. Плюс  недостаток времени, постоянная усталость.

Вблизи, когда от подвенечного платья и ванильно-кремовых отношений прекрасного медового месяца остались лишь воспоминания, Виктор оказался заурядным обывателем, предел мечты которого – способность стабильно удерживаться наплаву в пределах нарезанной деловым окружением планки успешности.

Установленные мужем границы отношений предполагали нейтралитет жены, полное подчинение в принятии решений, касающихся всего на свете, кроме её внешнего вида и меню семейных ужинов, случающихся довольно редко.

В постели супруги встречались нечасто.

Прелюдии и прочие необязательные шалости Виктор не любил, сразу приступал к десерту, не дожидаясь возбуждения супруги.

От  непритязательных упражнений в постели не перехватывало дыхание, не возникало трепетного безумия, не наплывали пульсирующие волны наслаждения, ни разу не было повода потерять сознание, провалиться в бездну безудержного блаженства.

Неприятная фраза – супружеская обязанность, объясняла суть отсутствия эротизма, когда искренние чувства превращаются в обязательную, но скучную программу с фиксированным графиком исполнения.

Секс, просто секс, не имеет значения с кем. Точнее, пресное, без тени вкусовых и эмоциональных оттенков трение мужского достоинства о женские аналоги инструментов наслаждения, используемые неумелым ремесленником, чтобы сбросить физиологическое напряжение.

Да и любовь ли это?

Чужая страна, неприветливый дом, муж, женатый не на ней, а на бизнесе, о сути которого не положено даже спрашивать.

Такого ли счастья искала она?

Тогда, в самом начале, безумно хотелось стремительно ворваться в пределы сказочной, обеспеченной жизни, где обязано было ждать безграничное счастье с горячо любимым человеком, которому не страшно доверить судьбу.

Катенька мечтала отламывать от вкусного батончика “прекрасного далёка” дольку за долькой, класть удивительно сладкие кусочки на язык как пористый шоколад, раздавливая с наслаждением пузырик за пузыриком о чувствительное нёбо, ощущая миллионы оттенков изысканного наслаждения.

Реальность оказалась прозаически безвкусной, порой до предела пересоленной. Как жаль! Это так утомительно – каждый новый день просыпаться непонятно где не с той ноги.

– Моя ли это жизнь, – раз за разом задавала Катенька себе вопрос, вспоминая минуты блаженства с мужчиной, который мимолётным прикосновением мог превратить её в сгусток блаженства.

Иногда, когда мужа и приходящей домработницы не было дома, а Риточка спала, женщина плотно задёргивала шторы, медленно раздевалась в комнате с зеркалами в рост, оголяла чувствительную грудь, трогала себя пальцами, представляя, что это руки Антона Ильича, мужчины, которого она сделала несчастным.

В эти редкие минуты воображение отвергало ход реальной истории, очерчивало границу, где всё можно было исправить.

Вдохновлённая способностью путешествовать во времени Катенька иногда умудрялась создать волшебную иллюзию слияния с тем, кто не спешил отпускать её трепетную душу, которого сама не в силах была забыть.

Как же она была неправа, пустив по ветру реальный шанс, жить с человеком,  единственным, кто понимал, кто по-настоящему любил, невзирая на шальные мечты, на скверный характер, скандалы и безумные выходки.

Увы, придуманное счастье как бабочка-однодневка, линяет, стоит лишь до неё дотронуться. В будущем нет ничего, кроме самой мечты, потому что грядущее – недоступная в реальности голографическая иллюзия.

Жить нужно настоящим, в этом суть.

Вопрос в цене сокровенного знания, плата за которое может оказаться непосильной.

 Валерий Столыпин

x

Иллюстрация к: Про любовь и мыльные пузыри