Фёдор Иванович

              Фёдор Иванович

Смеется Федор Иванович и рассказывает о своей жизни. Смуглое лицо его озарилось добротой, глаза заблестели весело с задоринкой - душа-человек! Лет ему относительно немного, всего сорок шесть, но для рабочего человека это целая эпоха, путь взросления и воспитания трудового характера. Особого закала и очень сложного, и в то же время, удивительного по своей простоте и душевности. Ведь рабочего человека не заставишь кривить душой. Он все, как есть, скажет в лицо человеку, ведь он мастер своего дела, а мастерство и искренность всегда рядом. И попробуй других заставить себя уважать - не заставишь! Только делом, манерой поведения и трудом можно добиться уважения в коллективе. И по имени-отчеству просто так не назовут тебя - это точно! Вот такое оно уважение, за ним упорный труд с самого детства.

Сидит бригада без работы, но особо не переживает, травят ребята анекдоты или слоняются из угла в угол, так и время убивают. Особенно старается Володя Пархоменко, он - душа всей бригады плотников-бетонщиков, рассказчик - хоть куда. И то, что он немного заикается, не портит его речь, а придает рассказу особый колорит, люди так и падают от смеха.

-           А вот анекдот про Петьку и Василия Ивановича знаете?

-           Нет, - кричат рабочие, лишь бы Володя рассказывал, и уже заранее улыбаются. - Давай, Вовик, трави! Давай, дорогой!

-           Говорит Василий Иванович Петьке: «Ты настоящий коммунист или нет?» - «Конечно, - изумился ординарец. - Неужели вы сомневаетесь, Василий Иванович?» - «Нет, - говорит комдив. - Но проверить надо». - «Конечно, конечно, - соглашается Петька. - А как проверять-то будем?» - «Очень просто, - говорит комдив и прикручивает к столу мясорубку. - Ложи свое хозяйство туда, то, что в штанах у тебя, а там посмотрим, выдашь ли ты военную тайну или нет». Изумился Петька: «Да разве ж так можно с мужским-то достоинством?!» - «Можно, Петька! Можно. А вдруг в плен попадешь, и тебя белые пытать будут, тогда как?»

Рассказывает Пархоменко, а многие уже не выдерживают, постанывают от смеха, глядя на сухопарую подвижную фигуру Володи. Все точно на экране телевизора происходит: тот и

мясорубку прикручивает, и свое хозяйство кладет туда. Все, как наяву, только гляди, не ленись.

«Только хозяйство свое опустил Петька в мясорубку, как Василий Иванович ручку-то и прижал:

-           Скажешь военную тайну или нет?

Хоть и больно ординарцу, но терпит он:

-           Нет, не скажу.

Еще сильнее прижал ручку комдив:

-           Скажешь военную тайну или нет?

Взвился Петька до небес от боли, но терпит, бедный:

-           Нет, не скажу!

Разжал ручку мясорубки Василий Иванович и говорит Петьке:

-           Молодец, Петька, ты - настоящий коммунист!

Но Петька не лыком сшит, - в это время Пархоменко трясет пальцем в воздухе, словно ему, рассказчику, воздуху не хватает.

-           Теперь ты ложи свои яйца в мясорубку, а я тебя проверять буду.

Куда деваться Василию Ивановичу, сунул и он свое хозяйство в мясорубку - договор ведь!»

Хохочут ребята, слезы вытирают, но слушают, знают, что финал будет особенный. Так и получилось.

«Прижал ручку мясорубки Петька, - продолжает Пархоменко, - и вопрошает ласково, насколько это возможно:

-           Скажешь военную тайну или нет?

Терпит тот, ничего не говорит. Раз прижал Петька ручку, два прижал. И сломился комдив:

-           Ой-ой-ой! Все скажу! Все!

Но и Петька начеку:

-           Нахрена нам такие коммунисты! - и давай крутить ручку мясорубки», - крутит Володя воображаемую ручку мясорубки, а рабочие вповалку от смеха лежат: ох и весело им!

Тут и мастер в вагончик заходит, и тоже присел к столу анекдоты послушать. Он недавно совсем на стройке, но уже не понравился ребятам. Работник из него никудышный. Сам долговязый, лет тридцати, Горшков фамилия. Весь взъерошенный и, кажется, после вчерашнего загула, с запашком. Говорят на стройке, что у него наверху «мохнатая лапа», вот и разгильдяйничает: оклад идет, а он дуру нарезает. Не нравится все это Федору Ивановичу Чиричу, ох не нравится!

Сам парень ладный и росту высокого, чернявый и добродушный, Федор родом из белорусов и трудяга до мозга костей. С детства он трудился по мере своих сил и всегда старался сделать больше, ведь он мужик - и на огороде, и на сенокосе, и в доме. А тут трутень, хоть и мастер, но у него оклад идет. И скрипит зубами Федор, тяжело ему.

А Пархоменко огляделся и видит, что Горшков приготовился слушать, и дальше анекдоты травит, а сам глазом на мастера косит.

-           Вы знаете, почему памятник Ленина к обкому лицом стоит, а к народу - задом? - обращается Володя к бригаде.

А те уже хохочут:

- Давай, трави дальше!

Пархоменко этого только и ждет, и Горшков улыбается - значит, можно.

-           Вот и рабочие засомневались в поведении вождя, и задают ему этот вопрос: «Ответь, Владимир Ильич, а то некрасиво получается: мы к тебе лицом стоим, а ты к нам - задом». Стоят обескураженные люди, ждут ответа от вождя. Тот незамедлительно отвечает: «Все правильно! За вас я спокоен, а за теми бл...ми глаз да глаз нужен». И кулаком в их сторону трясет.

Опять закатываются мужики от смеха, и мастер вместе с ними, только Федор смурной, и лицо его смуглое побледнело:

-           Хотите, я вам анекдот расскажу? Вроде про нас сказано.

- Давай, Федя, трави! - орут работяги, им весело.

-           Бежит обезьяна по лесу и орет во все горло: «Наценка! На все товары наценка!» Тут ей лиса навстречу: «Ты что орешь, заполошенная? Честной народ пугаешь?» А та ей и говорит: «Ты что, лисонька, не знаешь, что все товары подорожают - наценка на них?» Выслушала ее лиса и говорит спокойно: «Я как ходила в шубах, так и буду ходить, мне до одного места эта наценка». И пошла по своим делам каналья. Постояла обезьяна немного и дальше по лесу побежала: «Наценка! На все товары наценка!» Орет, бедная, старается, чтобы все услышали. Тут ее волк останавливает: «Ты что орешь, лохудра, или жить надоело?» - «Что ты! Что ты! - испугалась обезьяна.

-           На все товары наценка, все дорого будет. Разве ты не боишься, серенький?» - заискивает обезьяна перед волком. - «А мне наплевать, - отвечает серый, - я как ел мясо, так и буду, есть, как ни в чем не бывало!» И дальше пошел по своим делам разбойник - ни забот ему, ни хлопот. Постояла обезьяна, поскребла в затылке и дальше по лесу побежала: «Наценка! На все товары наценка!» Орала она так, орала, пока ее медведь за ворот не схватил: «Ты что орешь, сумасшедшая? - и слегка ей под зад поддал. - Говори!» - «Как же, Мишенька, ведь все товары дорогие станут. Как жить-то будем?» Постоял медведь, подумал, почесал свою косматую грудь и говорит: «Да мне наплевать на эту наценку, я как был хозяином, так и буду им. А ты вот как бегала с голой ж...й, так и будешь бегать». Засмеялся и пошел себе дальше медведь. Вот так.

Начали и рабочие смеяться, но, глядя на лицо Федора, затихли.

-           Ведь это про нас анекдот, - говорит парень. - Ведь мы уже вторую неделю не работаем. Что получать будем? Чем семью кормить? - подступил рабочий к мастеру.

Тот как сидел, развалясь на стуле, так и сидит.

-           Что ты орешь, как та обезьяна? - послышался его смешок. - Вон сидят люди и довольны, что нет работы.

Озверел Чирич и что медведь вздыбился, стал огромный и яростный. Одним рывком он схватил мастера за его новую куртку и взметнул его вверх. Тот пытался вырваться из сильных рук Федора, но не мог и болтался в его руках. Подтащил Федор начальника к выходу из вагончика и выкинул его на улицу. С грохотом тот скатился по трапу на землю - трамтарарам!

-           Иди, работай! И чтобы возле нашего вагончика я тебя не видел, трутень! - наказал мастеру Федор и отошел от двери.

Но неугомонный Горшков вновь ринулся в вагончик. Разъяренный и страшный в своем гневе, он кинулся на Федора:

-           Убью, щенок!

Федя и не думал отступать. Удар медвежьей лапы, и мастер лежит на грязном полу, никчемный и жалкий. В полнейшей тишине Горшков поднялся и побрел к выходу.

-           Милиция разберется! А ты - вон с работы! И за куртку заплатишь, что порвал. Я этого разбоя так не оставлю! - бросил он на выходе и исчез в дверном проеме.

-           Здорово ты его! - воскликнули ребята. - Но мастер есть мастер, и как бы худо не было.

- А вы для чего? - изумился Пархоменко. - Или вам только хихикать по углам да шкодничать? Это на работе-то! Федор Иванович за нас горой поднялся, а вы его сдадите без боя?

-           Конечно, нет! - возмутились ребята. - Горшок он и есть горшок, и на него грязь выльем, а то хочет чистеньким быть. Не получится!

Вот с той поры и стали величать Федора Ивановича по имени отчеству, зауважали его ребята. И что самое странное, что и Горшков зауважал. Как-то отвел Федора в сторонку и говорит ему: «Ты, Федя, на меня не обижайся. Неправильно я повел себя с ребятами, не так надо». Пожали они друг другу руки и забыли ссору. Хотя не всякий мужик на это способен, не всякий.

А на собрании мастер говорит всей бригаде:

- Давайте Федора Ивановича бригадиром назначим. У него техникум за плечами, и в работе хваткий. Как вы думаете?

Ответ был однозначный - все за! И пошла в бригаде жизнь веселая, и уже не бегали люди от работы, а искали ее. И деньги свои считали. А как же?

Умел Федор Иванович работать. Даже в Чехословакию путевку ему выделили по линии комсомола.

-          Езжай, дорогой, посмотри, как они там живут, и нам расскажешь, - напутствуют его ребята. - А главное - набирайся сил, Федор Иванович, только скучно без тебя будет, и работа не в радость.

Хитрят ребята, уж работать-то они научились. Все у них ладится. Все у них отработано, ни одного лишнего движения нет. Чья школа? Молчит Федор Иванович, зарделся весь, что красная девица, улыбается - скромничает парень. «Надо выручать бригадира», - решает Володя Пархоменко и говорит весело:

-           А ну-ка из жизни что-нибудь веселое расскажи-ка нам, Федор Иванович!

Тот немного подумал и говорит:

-           Я еще студентом был, и жили мы в общаге. Конечно, чудили - не без этого, - а сам уже смеется, очень приятно вспоминать то веселое время. - Стою я с девчонкой одной, на лестничной площадке у нас в общежитии, и никак распрощаться с ней не могу. А время-то уже позднее. И вдруг слышим внизу, на первом этаже, странный звук: «Шлеп!» Затем тишина и опять громко: «Шлеп!» Периодически повторяясь, звук потихоньку двигается вверх по лестнице. Тут уж нам не до любви стало. Странный звук заинтересовал нас, и мы с девушкой посмотрели вниз. То, что мы увидели, сразило нас наповал. Мой друг Олег Серов, пьяненький в кочережку, двигался к себе домой. Мы жили в одной комнате на пятом этаже и никогда не ссорились. А тогда мода была на валенки. И вот возвращаясь, мой кореш влез одним валенком в пустую почтовую посылку, что внизу валялась, точно в капкан попал. Вытащить валенок он уже не мог, это было выше его сил, и он продолжал движение вверх по лестнице. «Шлеп! Шлеп! Шлеп!» - посылкой по полу. Олег шел на автопилоте, хотя, возможно, мысль где-то в извилинах его мозга еще и теплилась. На наш смех гуляка не обращал никакого внимания. И вот, когда он поравнялся с нами, то моя подруга и говорит ему весело; «Что ж ты, Серов, так набрался? И не стыдно тебе?» А она комсоргом была. Тот поднял свою косматую голову вверх. Долго и упорно искал мою подругу глазами и наконец-то увидел ее. Глаза Олега выпучились как у кота, челюсть задвигалась, и он гордо обронил: «Не в ентом дело, змея ушатая». И тут же рухнул он, как подкошенный, только посылка брякнула об пол: «Шлеп!»

Хохочет вся бригада:

-           Вот это да! Бывает же такое! А дальше что?

- Да ничего, - смеется бригадир. - Кончилась моя любовь, будто ее и не было. Обиделась подруга... Ну ладно, пора и за работу, - говорит Чирич веселой ватаге. Но те уперлись.

-           Еще семь минут есть, обед-то не кончился, - смеются мужики. - Давай еще что-нибудь, Федор Иванович.

Подумал тот, что они правы. Да и сам хитер, пошутить любит.

-           Вот расскажу вам один анекдот, только он со смыслом. А вы мне потом и ответите, кто да что думает по этому поводу. Вы согласны?

- Да, - ревет бригада. Давай трави!

-           Еще в старые времена, когда все общественные туалеты были деревянными и их, естественно, надо было чистить, то и там работали люди. Так вот. Тот, что внизу работал, был главным черпалем, а тот, что вверх ведро таскал, был на подхвате. Эту работу доверяли человеку новому и малоопытному. И вот работает такая «чудная» пара. Нагрузил черпаль ведро быстро и сноровисто, со знанием дела. Тащит его тот, что на подхвате, вверх. Но как-то он замечтался, и сорвалось ведро вниз, да так ухнет груженое по жиже, и залепило вмиг всего черпаля с ног до головы зловонной массой. Тот молча вытер лицо, огляделся и грозит вверх кулаком своему напарнику: «Никогда тебе не быть, ворона, главным черпалем! Так и будешь всю жизнь на подхвате!»

Падают мужики от смеха, как представили себе всю эту картину. А обед-то кончился. Федор Иванович им и говорит:

-           Пора, мужики, за работу. А между делом подумайте, что лучше - быть главным черпалем или всю жизнь на подхвате?

Смеется Федор Иванович, а мужики думают: «Вот это задача! И так плохо, и так не очень. Хитер бригадир».

                                                                              18 февраля 2005 г.

 Хохлов Григорий