Владислав Цап

        Владислав Цап

Прекраснейшей души человек — невысокий и подвижный, как ртуть, веселый и добрый, он всегда был душой коллектива, где бы он ни работал. А посмеяться и пошутить

—      это его радость наипервейшая, не упустит он такого момента, но и на шутку никогда не обидится. А то есть такие люди, которые сами своими шутками людей изводят, можно сказать, со свету изживают, а если над ними пошутили, то это уже трагедия великая и смертельная обида.

Работали токарями у нас два таких друга в одной бригаде. Один был всегда предметом шуток другого. И вся бригада смеялась, всем было весело — чудят хлопцы! И вот тот товарищ, который всегда был мишенью для шуток, взял да и положил на суппорт станка, своему другу, дохлую крысу. Просто стал действовать адекватно поведению друга; ну пошутил, и что здесь такого? А тот, шуточный метатель, крыс боялся больше, чем присуще даже женщинам, и к станку подойти не решился. Стоит и орет; «Ребята! Уберите крысу, пожалуйста, дайте мне начать работу!»

Но токари — народ веселый. Чем громче тот орет, тем веселее в цехе, а советов — через край. Даже милицию предлагают вызвать или МЧС на помощь. Кто-то додумался медсестру пригласить из медпункта. Та пришла, думая, что плохо рабочему, надо посмотреть, что с ним, а когда крысу увидела, то сама еще громче заверещала. А народу еще веселее, смех кругом.

Всего один раз пошутил друг, а врага себе нажил вечного... Но Владик Цап — не такой! Он шутки понимает и ценит и сам смеется, если смешно.

Однажды Владислав рассказал мне такую историю.—     Служил я в армии понтонером, да еще во взвод разведки попал. Все вокруг меня — жлобы здоровые, а я, по сравнению с ними, мелочь пузатая. А попал туда, потому что рисовал хорошо и в картографии разбирался. А в картографии столько работы, что сам черт голову сломит. И брод надо обозначить, и где переправу надо наводить, и глубины проставить, и прочее-прочее...

Служил у нас парень по фамилии Убегайло. И выпить он — не промах был, не упустит такой возможности.

Послали нас однажды в поселок за чем-то. Все сделали мы как надо, и в часть возвращаемся. А по ходу нашему — магазин. Ну, никак его не минуешь, если даже и захочешь. Убегайло этот — сразу в магазин и на все деньги затарился, три бутылки водки взял. Две в карманы спрятал, а одну в руках несет; обнаглел солдат окончательно или бдительность потерял — неизвестно! А тут патруль навстречу идет, и что-то они там между собой обсуждают — солдаты с офицером своим.

Мы их заметили раньше, чем они нас, что и спасло от беды неминучей обоих. Заметался Убегайло, а убегать то некуда, все вокруг чисто, ни одного дерева нет, травка подстриженная, чуть не под гребенку. Что делать? А тут, метрах в пяти, кустик негустой растет — всего-то три веточки, не больше, с ходу падает Убегайло за этот кустик, как страус в пустыне. Сунул туда голову и со словами: «Прими, матушка-земля, прими своего блудного сына!» — распластался на этом газоне во весь свой могучий рост и стал сразу тише той травки. Затаился, значит.

Я отошел в сторону и прошел мимо патруля, а те прошли в нескольких шагах от такой громадины, как Убегайло, и... не заметили его! Поверить в это невозможно, если бы все не произошло на моих глазах, и сам я не был бы свидетелем.

Рассказывал про это мне Владик, а сам смеялся, аж искрился от веселья.

Через пару дней, когда все уже отсмеялись, я просто мимоходом брякнул; «Про это еще могут и в газете напечатать!» Шутя, сказал, а через пару дней приходит газета «Суворовский натиск», и пишут там про двух братьев-близнецов. Пишут, как они хорошо служат, как хорошо учатся, все друзья им опыт боевой передают: один научил хорошо стрелять, другой спортивному мастерству, а рядовой Убегайло — хорошо маскироваться на местности.

Вот тут-то было весело, в самую точку попал корреспондент. А фамилию он взял совершенно случайно. Бывают же такие совпадения!

—      А мне все покоя не дают, — смеется Владик, — откуда ты знал, что напишут про Убегайло нашего в газете?

А я и не знал ничего, но попробуй, докажи, все равно не поверят!

—      И еще случай интересный был со мной на службе, — рассказывает мне Владислав и смеется заранее.

Был у нас замполит по фамилии Мудрый, но таковым он не был — это точно! Скорее, наоборот. И вот тому подтверждение.

Командир части уже сказал мне, что уеду домой после первого мая, значит, числа четвертого не раньше, и списки мне показал. И оставалось до дембеля месяц, не больше. Тут и подходит ко мне Мудрый, замполит наш, и говорит:

—      Сделай ленкомнату нашу, замени все стенды и нарисуй еще что-нибудь новенькое, тогда и домой раньше уедешь. Я тебя отпущу — это точно.

Прикинул я, а там работы месяца на два, не меньше, и понял, что тянуть надо до дембеля, иначе отложат его, если буду спорить. Вроде согласился я и тяну время. Замполит зайдет, посмотрит на мою работу и ничего не говорит. Пусть время тянет солдат, ему же хуже. Ведь работу не сделает — домой не отпустят.

А тут уже и «бегунки» дали дембелям — это обходной лист — и подпись там зама есть, должен он там автограф свой оставить. А у меня друг был в строевой части, при штабе служил, он мне и говорит; «Что ты Владик расстраиваешься, сам за него распишись, а я бегунок приму и оформлю дальше». Так я и сделал, посмотрел подпись и расписался за замполита нашего. И отдал «бегунок» другу своему. И все нормально у меня, все прекрасно. Стою уже с чемоданом, а замполит пришел работу проверять. А я ему говорю, какая работа товарищ; майор, я после обеда домой уезжаю!

Взвился тот, как лопнувшая пружина;

—      Кто тебя отпускает домой? Ты ведь работу не сделал.

А я ему ехидненько говорю:

—      Приказ есть и командиром подписан давно.

Бросился он разбираться и поднял мой бегунок. А там

подпись его красуется. Стоял замполит долго и ломал голову, когда же он подписал документ: «Наверное, подумал, с другими бумагами подсунули, вот народ!»

—      Но и тут есть продолжение, рассказывает мне художник и улыбается. — Каких-то полчаса осталось до отъезда, а тут кровь приехали забирать из Красного Креста. И я от скуки пошел и сдал двести граммов, а тут и командир части подвернулся.

—      А ты что тут делаешь? — изумленно спросил он меня.

А я ему и говорю, что для Родины кровь свою сдаю. Не

пролил ее в боях, так хоть так возмещу.

А командир и рот раскрыл от изумления. «Ты герой у нас, Цап», — и вешает мне на грудь значок «Почетный донор» и корочку соответствующую выписывает… Так и приехал я героем, хотя кровь сдал всего один раз в жизни...

—      А после армии, — продолжает Владислав, — устроился я художником на обувную фабрику — чем не работа? Но и тут мне нет покоя, смотрят все на меня как-то странно, а в чем дело, я не пойму. А некоторые и спрашивают: «Ты с крыши падал?» А я им серьезно отвечаю: «Конечно, падал!» Скажи, что нет, — никто не поверит.

«Ну и как? — опять спрашивают меня. Я им говорю: «Да все нормально, спланировал я на своем плакате, как на дельтаплане, и все дела». Смотрят обувщики на меня недоверчиво и отходят в сторону. И только много позже я узнал, что работал до меня здесь художник один, и попивал он крепко. И вот однажды дали ему задание обновить буквы и всю надпись на крыше. Чем быстрее — тем лучше. Буквы огромные и на метр от края крыши отставленные. Стал этот выпивоха подкрашивать буквы, а за спиной парапет и пропасть — чуть ли не в шесть этажей. А художник подкрасит буковку и отойдет назад, полюбуется на свою работу и дальше продолжает, пока не упал вниз. Хорошо, что упал прямо на клумбу, и цел, поэтому остался и невредим: допинг помог, который принял перед работой...

А потом стала голова болеть у него, и он пить бросил совсем. Так опять же плохо; жена ушла от него. Сказала своему мужу:

—      Я думала, что ты только пьяный дурной, а ты и трезвый такой же!

И бросила бедолагу, еще ему головной боли добавила.

Когда Владислав разобрался, в чем дело, то решил и сам подыграть рабочим. Смастерил он чучело в рост человека и уложил его в своей мастерской. Прикрыл его немного одеялом, измазал обильно красной гуашью и ждет результата. Ходят к нему любопытные:

—      Ой, что это у тебя?

А Владик:

—      Это друг мой, один художник, с крыши упал.

Ну, те сразу:

—      Так его же в больницу надо, да врачам показать!

А Цап им отвечает:

—      Просил друг, чтобы его не беспокоили, муторно ему.

И день так лежит чучело, и два, и ходят любопытные,

уже озабоченные, и подозрительно косят глаза то на чучело, то на Владика. И не отстают от Цапа люди:

—      Может, в больницу его?

А тот свое отвечает: друг просил не беспокоить — муторно ему. И — точка! Через неделю убрал он чучело, навел порядок и работает себе, что-то малюет потихоньку.

Опять любопытные спрашивают его: «А где друг твой, который с крыши упал?»

Тот спокойно отвечает:

—      В туалет вышел, — и все, работает дальше.

Потом пошел в туалет по нужде малой, а там толпа любопытных собралась, и все вокруг обшаривают.

Владик их и спрашивает:

—      Что вы здесь ищите?

Те и отвечают;

—      Друга твоего, который с крыши упал.

—      Так тот давно домой ушел! — смеется Цап. — Обед у него...

Вот такие шутки бывают, сразу всех разыграл.

—      А про друзей своих ты можешь что-нибудь рассказать? — спрашиваю я. — Что-нибудь веселенькое?

—      Сколько угодно, — отвечает Владислав. — Художники ведь люди веселые и выпить тоже не промах. Да еще как!

И вот три таких друга взялись оформлять одно училище. Деньга там хорошая светилась, и работы немного. Взяли они аванс, как водится, и спиртного набрали, а закуски — мышке на один зуб не хватит.

Сидят они на втором этаже, на своем рабочем месте и пьют вволю. Окно открыто — лето ведь на дворе, и гуляют на свои честные деньги. И напились они уже до чертиков, тут и собрался один из них нужду справить — тут же на месте.

Друзья его взяли и в окно выкинули.

—      Не оскверняй храм души нашей! И уже забыли про него, пьют себе да беседу ведут. А тот, как упал на клумбу, так и лежит себе, только зад оголенный, из клумбы торчит. Ходят мимо девушки молодые, только посмеиваются.

—      Вот это работнички у нас! Таких орлов мы еще не видели. А горе-художник так и пролежал до вечера на клумбе. Зад сгорел весь на солнце и пузырями взялся. Утром все его спрашивают:

—      Ну что? Как упал? Болит что-нибудь?

Тот отрицательно трясет головой:

—      Сесть невозможно, наверное, я в аду побывал, и на сковороде меня жарили черти, и без масла, видать. И слезы у него на глаза наворачиваются:

—      Больше ни грамма не выпью!

А к вечеру все трое опять готовые, так и выгнали их с работы, и аванса не пожалели.

—      А в семье у меня нормально все, полный порядок! — говорит Владик дальше. — Но и тут смешные случаи бывали.

—      Пошел я со своей маленькой дочкой гулять по городу. А Ольга еще и подружку прихватила, и идут они обе — одна меньше другой. И вот нам навстречу группа спортсменов идет: то ли якуты, то ли нанайцы, все в спортивную форму одеты. Увидела их дочка и кричит на всю улицу.

—      Немцы идут!

Она еще толком не понимала, кто есть такие немцы. Вот и кричит на всю улицу, а те улыбаются, весело им. А другая малышка и говорит;

—      Какие симпатичные эти немцы, сами, как игрушечки, а носики, как пуговки. Только глазки вот маленькие...

Вот и весь мой сказ про Владислава Цапа, захочет ли еще о чем-нибудь из своей жизни рассказать?

Будем ждать!

 Хохлов Григорий