Скамейка в парке

Скамейка в парке

Скамейка в парке это лучшее место для уединения. Она неприкосновенна, если стоит чуть в стороне от аллеи и не очень большая; вы можете сидеть на ней часами, предаваясь своим мыслям и будучи уверенным, что никто не подсядет к вам и не заведёт разговор. По аллее идут люди; вы наблюдаете за ними, но вы будто в другом мире, за невидимой стеной, которая отделяет вас от них. Вы одиноки, но это одиночество особого рода, оно не угнетает, но успокаивает: жизнь течёт мимо со всеми её волнениями и тревогами, а вы просто сидите на берегу, с ленивым любопытством разглядывая её течение.

Я был свободен, совершенно свободен: мне не нужно было на работу, и дома меня никто не ждал. Погода была чудесная: ласково светило солнце, лёгкий ветер тихо шумел в кронах деревьев, по небу плыли воздушные облака. Мои мысли унеслись далеко-далеко, они были обо всём и ни о чём…

Вдруг чьё-то назойливое покашливание нарушило мой покой: на скамейку уселся грузный мужчина, в мятой рубашке, но гладко выбритый. Сначала я решил, что это кто-то из давних знакомых, но если бы и так, какое право он имел вторгаться в мой мир? Неприятно поражённый, я поднялся, чтобы уйти до того, как пришелец заговорит, однако он умоляющим жестом остановил меня:

– Ради бога, не уходите! Мне ничего не надо, – я ничего не предлагаю и не прошу, – только позвольте мне высказаться. Поверьте, я не подошёл бы к вам без крайней необходимости!

Я невольно вздохнул: не знаю почему, моё лицо располагает к откровенности, из-за чего я наслушался немало душещипательных историй от незнакомцев, Таков мой крест, и,  судя по всему, мне в очередной раз предстояло нести его; покоряясь судьбе, я опустился обратно на скамейку.

– О, спасибо, спасибо вам! – толстяк хотел было пожать мне руку, но вовремя остановился. – Два часа я хожу по парку, ищу, кому бы открыться, и вот, наконец, нашёл подходящего человека. Я не задержу вас надолго, обещаю! Вы ведь никуда не торопитесь?

– Я вас слушаю, – обречённо ответил я.

– Вы верите в бессмертие? – спросил он.

«О, боже! – подумал я, – очередной ловец душ».

– Для меня вопрос о боге и бессмертии души давно решён, – сказал я вслух. – Есть те, кто верят, что бог есть, и те, кто знают, что его нет, – я отношусь к последним. Небытие бога доказано чётко и логично всем ходом мирового развития.

Я снова собрался встать и уйти, но незнакомец замахал руками:

– Ах, извините, я сморозил глупость! Конечно же, речь идёт не о вере, которой вообще не нужны доказательства, и если верующий начинает искать их, значит, он утратил веру. Я говорил именно о знании, но вы тоже – извините меня ещё раз! – были невнимательны: я не сказал «бессмертие души», я сказал просто «бессмертие».

– То есть как? – удивился я. – Вы имеете в виду телесное бессмертие? В смысле того, что каждый из нас может жить вечно в своём телесном облике?

– И да, и нет, – уклончиво ответил он, – но позвольте я расскажу с самого начала. Вы действительно не торопитесь?

– Рассказывайте, – кивнул я, понимая, что теперь мне от него уж точно не отвязаться.

– Спасибо, – повторил он. – Простите, как вас зовут? Как мне к вам обращаться?

– Зачем вам моё имя? – возразил я. – Вы же не собираетесь мне ничего предлагать и не хотите вызвать доверие? Пусть я останусь человеком на скамейке, к которому вы подошли, а вы для меня будете человеком, который подошёл ко мне.

– Вы, наверное, хотели сказать «побеспокоил вас»? – у него вырвался короткий смешок. – Да, это неприятно, но я надеюсь, что мой рассказ развлечёт вас, и вы получите некоторое возмещение за беспокойство.

Я пожал плечами.

***

– С детства я вижу странные сны, – продолжал он. – Они реальны настолько, что я различаю цвета, слышу запахи, ощущаю прикосновения. Всё как в жизни, но эти сны не из моей жизни; они бывают вообще не из человеческой жизни, но относятся к другим существам.

– Вот как? Вы сторонник индуизма? Карма, круговорот жизни, переселение души и прочее? – я был разочарован, ожидая от него более интересного рассказа.

– Нет, я не сторонник индуизма, – ответил он с чуть заметным раздражением. – Вы во второй раз подозреваете меня в чём-то до обидного банальном. Я же сказал, что отрицаю бессмертие души, как, впрочем, и само её существование.

 – Вы не говорили, – возразил я.

– Разве? Ну, так теперь говорю, – улыбнулся он, стараясь, видимо, загладить свою резкость. – Что за нелепость – представлять себе, будто в прошлой жизни вы были коровой, в нынешней сделались человеком, а в будущей можете стать свиньёй или обезьяной! Это, конечно, заставляет задуматься о своих поступках, приводящих к подобным превращениям, однако больше смахивает на комедию. Нет, в самом деле, если сейчас я человек, стало быть, в прошлой жизни я заслужил это, будучи хорошей коровой, которая давала много молока – есть чем гордиться! А если в будущей жизни я стану обезьяной, то могу снова выслужиться до человека, исправно принося кокосовые орехи своему хозяину.

– Рай как место обитания души не многим лучше, – сказал я. – Единственное его преимущество в том, что там нет голода и болезней, но в остальном это издевательство над человеком: вечность, в которой ничего не происходит и не может происходить, потому что всё уже достигнуто. Какое-то время ещё можно это вынести, но через пару миллионов лет начнёшь невыносимо скучать, а через двадцать миллионов только и будешь думать, как бы вырваться оттуда и вернуться на землю.

– Вот, вот! – радостно поддержал он меня. – Я не ошибся, когда подошёл к вам, мы единомышленники.

– Возможно, – согласился я. – Как же вы объясняете свои сны?

– Вначале я расскажу о них, а после объясню, – ответил он. – У меня были хорошие учителя: они учили находить ответ, решая задачу, а не подгонять задачу под ответ. Вначале факты, потом выводы, но никак не наоборот.

– Это верно, – снова согласился я. – Что же, валяйте, я ваш благодарный слушатель.

– Спасибо, – сказал он, то ли шутливо, то ли всерьёз поклонившись. – Я буду рассказывать о своих снах не в том порядке, в котором они мне снились, но в хронологической последовательности, по ленте времени.

В самых ранних моих снах не было цвета и запаха, никаких привычных для нас ощущений. Это было странное состояние, когда весь я был сгустком некоей внутренней силы, которая соприкасалась с иными силами извне и вбирала их в себя, но в отличие от них моя сила существовала сама по себе, она сама определяла своё развитие. Вы не представляете, какой восторг я почувствовал, когда ощутил во сне эту силу! Ни с чем несравнимая радость, эйфория в высшем проявлении! 

– Я догадываюсь, что это был сон о зарождении жизни, – сказал я. – Но как возникла эта саморазвивающаяся сила – вот вопрос. Отбросив идею божественного творения, которая вовсе ничего не объясняет, а лишь ставит новые вопросы, – как, по-вашему,  могла возникнуть жизнь?

– Проще простого! – воскликнул он и даже всплеснул руками от удовольствия. – В мире – я имею в виду глобальный мир: космос, галактику, Вселенную, – есть всё необходимое для зарождения жизни. Есть все необходимые химические элементы, которым нужны лишь подходящие условия, чтобы соединиться определённым образом. Правда, без вмешательства разума на это требуются миллиарды лет, потому что процессом никто не управляет, но когда-нибудь, если разум сам себя не уничтожит, он сможет создавать жизнь так же легко, как творог из молока.

– Кем же вы были в своём сне? – спросил я.

– Прочитав соответствующую литературу, я пришёл к выводу, что был одним из первых живых существ на земле – цианобактерией, или даже эукариотом, более развитым видом живого организма, – ответил он совершенно серьёзно. – Все мы были когда-то цианобактериями, но не все сохранили память об этом.

– Далеко не все, – согласился я.

– Вы напрасно иронизируете: после нашего разговора вы поймёте, что память о миллиардах наших предках, начиная от простейших, не такая уж редкая штука, – сказал он, насупившись.

– Продолжайте,  там видно будет, – ответил я.

– Хорошо, но только оставьте свою иронию, а то мы никогда не дойдем до сути, – он укоризненно взглянул на меня. – Опускаю многие, не менее удивительные сны, в которых я был тем или иным существом на длинном пути эволюции, и перехожу сразу к человеку.

– Постойте, – остановил я его. – Неужели вы не расскажете об эпохе динозавров? Это так интересно, сейчас все увлекаются динозаврами.

– Ничего интересного! – отрезал он. – Сны об этой эпохе страшны и однообразны: нора, в которой я прячусь днём и откуда вылезаю ночью; чтобы найти пищу; постоянная опасность повсюду, страх за своих детёнышей; жуткие чудовища, готовые в любой момент нас сожрать. Постоянно одно и то же, что не удивительно, ведь так жили наши крохотные млекопитающие предки на протяжении десятков миллионов лет. Наш выход в свет сильно затянулся, но зато потом какое стремительное развитие! – и вот я уже сижу у костра, ем жареное мясо и смеюсь над чем-то вместе со своими сородичами.

– Как? А где же происхождение человека? – спросил я. – Я думал, вы видели, как это произошло.

– Я видел сон из более раннего времени: на нас охотились обезьяны. Мы были похожи на них, но слабее; одного из наших они забили насмерть, а мы выбежали на опушку леса и этим спаслись, – сказал он. – Это то, что я видел; я думаю, что слабость бывает важнее силы, во всяком случае, когда речь идёт о развитии. Сильному надо лишь сохранять свою силу, а слабому нужно многое, многое сделать, чтобы выжить!

– А я читал, что причиной выделения человека из царства приматов стали генные мутации, которые были вызваны слабым радиационным фоном в месте обитания предков человека, в восточной Африке, – вставил я. – Там находились залежи урана, излучение от них и привело к изменениям генотипа.

– Значит, мы мутанты, или, попросту, облысевшие приматы? – хохотнул он. – Звучит довольно обидно, – куда приятнее быть подобием бога! Но всё возможно: Гегель, кажется, говорил о всеобщей мировой иронии.

– Вот видите, а вы меня упрекаете! – не сдержался я.

– Но продолжим о моих снах, – сказал он, не заметив моей реплики. – В человеческом обличье я пережил самые яркие, потрясающие эпизоды.

***

– Я буду рассказывать опять-таки в хронологической последовательности, и первым будет сон о шамане, – он призадумался и затем повторил: – Да, это был первый связанный большой сон о человеческом обществе. Если определить одним словом, какое чувство владело мною, это зависть: я завидовал шаману нашего племени, мне было завидно, что я не такой, как он. Мы выбирали место для новой стоянки, и шаман проверял, годится оно или нет.

Вы, конечно, понимаете, как это важно? Сейчас к выбору места для строительства дома относятся беспечно и халатно, не проверяя всё то, что проверяли наши мудрые предки. Важно ведь не только состояние и устойчивость почвы, от чего зависит, обрушится дом или нет,  – есть множество других вещей, которые тоже следует проверить. А вдруг в земле есть какая-нибудь аномалия, а вдруг ещё что-то, опасное для жизни? Бывает, что стоят рядом два многоквартирных дома, и в одном из них люди болеют не часто, а в другом мрут, как мухи, и врачи не могут понять, от чего? Раньше такого не было, место для жилища выбирали со всей тщательностью, после всесторонней проверки, и доверяли это дело специалисту высочайшего класса – шаману.

Он был мудр, он обладал знаниями многих поколений предков, и, к тому же, чувствовал мир, как никто другой, – малейшие незаметные движения мира! О, каким уважением он пользовался, если бы вы видели!

– Однако если он плохо справлялся со своими обязанностями, его могли убить, – заметил я. – Если бы нынешние знахари, ясновидящие и прорицатели тоже подвергались такому наказанию за ошибки, число этих современных шаманов сократилось бы до минимума. 

– Нынешние знахари и прочие ясновидцы либо внушили себе и окружающим, что владеют необычными способностями, либо шарлатаны и мошенники, либо просто больные люди! – отмахнулся он. – Настоящих людей с особыми способностями, то есть  сверхчувствующих, обладающих тончайшей интуицией и глубокими знаниям, так мало, что мне не приходилось их встречать, а я специально разыскивал их в течение долгого времени. Нет, настоящие шаманы теперь перевелись, и найти их так же трудно, как лохнесское чудовище.

– Ну, а магия? – спросил я. – Заклинания, бормотания, магические движения, амулеты и так далее?

– Вы о церкви говорите, что ли? – хмыкнул он. – Да, там это до сих пор присутствует, а что делать? Как это было тогда – в моём сне, – так осталось и теперь. Судьба по-прежнему бывает жестока к человеку, поэтому ему хочется верить в заступничество высших сил. Только очень смелые люди могут обойтись без этого, а остальным нужны амулеты, заклинания, молитвы, иконы и прочее, через что можно получить заступничество. Вы знаете, в одном парке недавно установили памятник пограничнику с собакой, и среди местных жителей почему-то пошла молва, что прикосновение к носу этой бронзовой собаки приносит счастье – так нос затёрли до блеска.

Вера в магию настолько сильна, что с ней не смог справиться даже Христос, призывавший искать заступничество лишь у одного бога, и обойтись лишь одной молитвой «Отче наш». Не успел Христос умереть, как всё возвратилось на круги своя: вновь стали почитаться магические обряды и предметы, и священники стали использовать их, как раньше использовали шаманы, – а что делать, говорю я, если люди не могут без этого обойтись? Разница только в том, что шаманы действительно обладали необыкновенными способностями, а много ли вы найдёте священников, обладающих ими?

– Значит, вы завидовали своему шаману, – сказал я.

– Ещё бы! – воскликнул он. – Вот если бы мне быть таким, как он, думал я. Какой почёт, какое признание общества!

– Да, опасная, но уважаемая профессия, – согласился я.

Он покосился на меня, но промолчал.

***

– Следующий сон, о котором я хочу рассказать, – продолжал он, – относился к гораздо более позднему времени.

Я был императором – не смейтесь! У меня был громадный дворец длиной в тысячу шагов; стены были отделаны золотом и слоновой костью; с потолка сыпались цветы и разбрызгивались благовония: в бассейнах бурлила морская и ключевая вода, в одних холодная, в других – подогретая.

Я сидел на золотом троне, мне воздавали почести, как земному богу; любые мои желания, любой безумный каприз исполнялись беспрекословно. Мне это нравилось и меня это раздражало: если бы хоть кто-нибудь воспротивился мне, я бы его уважал, – наверное, я был в душе неплохим человеком.

Я помнил, что желал творить добро, когда стал императором. Я сократил налоги, поощрял развитие ремесла и торговли; хозяйство страны, разорённое предыдущими императорами, постепенно налаживалось. Мои увлечения были безобидными и неопасными: я участвовал в состязаниях певцов, играл в театре, но никто не признавал мои таланты. Я действительно пел лучше других состязателей, но лавровый венок победителя заранее ждал меня, независимо от моего пения. Я хорошо играл трагедийные роли, но публика рукоплескала мне в самые неподходящие моменты, не задумываясь над тем, что я играю.

Я правил разумно и милосердно, соблюдал законы, но на лицах своих приближенных  замечал презрительные усмешки, а народ сочинял обо мне издевательские песенки. Наивысшую радость мои подданные получали, обманывая и обворовывая ближнего своего. Они приходили в восторг, когда звери в цирке рвали в клочья несчастных рабов, – и засыпали в театре на трагедии Эсхилла.

И тогда я возненавидел их: первыми это почувствовали мои родственники, они вечно затевали интриги, склочничали, враждовали друг с другом и со всем миром. Я принялся уничтожать их по алфавитному списку, а напротив фамилий уничтоженных ставил пометку: «Перестал пребывать среди живых». Вскоре я опубликовал списки неугодных мне людей, и за голову каждого из них назначил большую награду. По утрам к моему дворцу приходили теперь граждане с корзинами, в которых лежали отрезанные головы моих врагов.

Я будто нарочно испытывал терпение моих подданных, и оно оказалось очень велико, но когда страх за свои жизни перевесил у них страх передо мной, они взбунтовались. От страха они начали действовать: ими был избран новый император и подкуплены войска.

Я ещё мог подавить мятеж, но для этого мне надо было стать таким императором, за которым пошли бы солдаты, которому подчинился бы народ. Но я уже не хотел следовать никаким правилам презираемого мною людского общества; несмотря на приближение мятежных легионов, я вёл прежний образ жизни, – и тогда мои враги решили, что я не способен к сопротивлению, потому что слаб. Когда войска подошли к столице, в ней вспыхнуло восстание против меня. Меня объявили врагом Отечества, и даже моя личная охрана перешла на сторону мятежников.

Только сейчас и только на мгновение я испугался. Я бежал из города, но дороги были перекрыты, и погоня по пятам преследовала меня. Понимая, что смерть неизбежна, я сам вонзил в себя нож.

Помню, как я упал на пыльную дорогу. Боль можно было терпеть, но я надрывно застонал и изобразил невыносимое страдание. О, я был великим актёром, и это последнее представление было разыграно мною превосходно! Даже прибывший арестовать меня офицер был потрясён и пытался зажать мою рану, чтобы остановить кровь. «Вот она – верность!» – успел я сказать, и все восприняли эти слова за чистую монету.

Вот такой сон, – вздохнул он. – И что вы об этом думаете?

– Народ заслуживает власть, которую имеет. Впрочем, эта связь взаимная: хорошая власть делает народ лучше, плохая – хуже, – ответил я.

– Да, да, да! И я так считаю, – встрепенулся он. – Ну, тогда ещё один сон; он настолько яркий, настолько живой, что я готов был поклясться, что пережил всё наяву.

***

… Погода была мерзкая, – холодная и сырая, – быстро заговорил он. – Порывы ветра бросали мелкий колючий снег на поля, непросохшие после зимней слякоти. По раскисшей дороге, между двумя рядами тополей скакали всадники, и копыта их коней громко чавкали по грязи. Лошадям давно нужен был отдых, но всадники не останавливались – их настигала погоня: всего один переход отделял ее от небольшого отряда.

– Мы долго так не продержимся, сир! Необходим привал! – закричал мне один из всадников.

– Есть предел человеческим силам, но силы судьбы неодолимы! Еще немного, друзья! – ответил я.

И всадники продолжали бешеную скачку, пришпоривая несчастных коней.

Дорога вдруг резко пошла под гору, в болотистую долину неширокой реки. Лошади проваливались здесь в жидкую грязь по самое брюхо, и отряд еле-еле добрался до моста, около которого стоял окруженный мощеным двором трактир.

Там мы поели и задремали у огня. Нас разбудил дозорный, оставленный наблюдать за дорогой:

– Погоня! Они приближаются! Они уже на холме! – закричал он.

Спящие люди вскочили и, наталкиваясь друг на друга, бросились к выходу, однако в двери встал трактирщик со своими помощниками. Судя по их решительным лицам, они явно собирались задержать нас.

– Эй, любезный, ты что, забыл? Тебе уже заплачено за обед! – крикнул я ему.

Трактирщик с угрожающим видом наставил на меня нож. Мои спутники выхватили шпаги и бросились на трактирщика, – и тут его слуги предпочли не рисковать жизнями из-за хозяина и разбежались.

– Похоже, твои люди не очень-то ценят тебя, приятель, – сказал я. – А мои готовы отдать жизнь за меня. Тот, кто умеет завоевать людские сердца, завоюет весь мир… Прочь с дороги, негодяй, не тебе прервать мой путь!

Оттолкнув трактирщика, я вышел на улицу. На вершине холма, действительно, показались преследователи, но вид у них был измученный и жалкий, а их загнанные кони хрипели так, что было слышно у трактира; спускаясь с пригорка, две лошади упали, подмяв седоков.

А наши отдохнувшие кони легко взяли с места в галоп. Мы промчались по бревенчатому мосту и выехали на уложенную булыжником дорогу на другом берегу реки. У наших преследователей вырвался крик отчаяния; раздались пистолетные выстрелы, которые были абсолютно безопасны на таком расстоянии.

Я снял шляпу и помахал преследователям, чем вызвал взрыв бессильной ярости у них, – а потом поскакал вперед, с наслаждением подставляя лицо холодному ветру. В разрыве туч показалось синее небо, засияло солнце, и на полях стала видна молодая зеленая поросль, пробивающаяся сквозь прошлогоднее остье.

Я был счастлив. Я чувствовал, что судьба наконец-то переменилась к лучшему, и возврата к прошлому – ужасному и тягостному – уже не будет.

Впереди, совсем близко, начинались мои владения. Там тысячи людей восторженно встретят меня, города откроют передо мной ворота, и сотни храбрых воинов придут ко мне на службу. Я знал, что стану настоящим королем, вначале в собственных владениях, а со временем и во всей стране!

– Так вы были ещё и королём? Каким королём, кем вы были? – спросил я, делая вид, что принимаю его рассказ всерьёз.

– Вероятно, Генрихом Наваррским, – столь же серьёзно ответил он. – Этот эпизод, похоже, был бегством из Парижа, где меня долго держали в заточении после Варфоломеевской ночи.

– Что же, вам повезло, Генрих был славным королём, – поддержал я эту игру. – Меня особенно потрясла история о том, как он справился с одним из злейших своих врагов – герцогиней Монпансье, которую называли «фурией Варфоломеевской ночи». Всю жизнь эта герцогиня боролась против него, не заботясь о выборе средств: устраивала заговоры, подсылала убийц, пыталась отравить Генриха.

Когда он занял Париж и всё-таки стал королём Франции, все ждали, что он расправится с герцогиней, но Генрих пришёл к ней домой с малой свитой, словно ему ничто не угрожало, и вскоре после начала разговора попросил пить. Она хотела первая отпить из стакана, чтобы показать, что там нет яда, но Генрих ее остановил. Доверие, которого она не заслужила, настолько потрясло герцогиню, что она поклялась больше никогда не бороться против Генриха.

– Да, он был благороден и мудр, скрываясь под маской эдакого простачка-весельчака, – впрочем, почему под маской? Он и был прост и весел, немного найдётся таких правителей, – кивнул мой собеседник. – Но самое главное, он был снисходителен к людям и охотно прощал их слабости. Он не стремился переделать людей, не читал скучных наставлений и крайне редко прибегал к строгости – он просто стремился улучшить жизнь своего народа, полагая, что если жизнь станет лучше, то и народ  – тоже.

– Однако закончилось всё плохо: его зарезали, – заметил я. – А после смерти полюбили ещё больше.

– Да, такое не раз случалось в мировой истории, – его щека дёрнулась. – «Они любить умеют только мертвых», – Пушкин.

– Хочется верить, что наши потомки будут честнее и умнее, чем мы. Именно верить, потому что знать мы этого не можем, – я невольно зевнул.

*** 

– Я вижу, вы утомились от моих рассказов, – сказал он, – поэтому сейчас будет последний. Но прежде ответьте: вы счастливы в личной жизни?

– Я не собираюсь обсуждать свою личную жизнь, – возразил я.

– А я несчастлив и не знаю никого, кто был бы счастлив! – выпалил он. – Счастье в личной жизни – вещь невозможная. Если оно и бывает, то очень коротким, а потом в лучшем случае сменяется привычкой, которая не может заменить счастье и потому ненадёжна. Счастье в личной жизни подобно срезанным цветам, ещё красивым, но уже увядающим; если бы они могли кричать, то кричали бы от боли.

Вот вам мой последний рассказ. В этом сне у меня была любимая женщина, мы полюбили другу друга, когда были детьми. Мы жили в городе, где были дома с красными черепичными крышами, и острые шпили соборов взметнулись к самому небу; мой отец был влиятельным и уважаемым человеком, но меня терпеть не могли, потому что нрав у меня был гордый и независимый.

В первом эпизоде я вижу, как выхожу из школы или чего-то вроде этого, а меня поджидают парни из уличной черни; я понимаю, что их нанял кто-то из моих недоброжелателей, чтобы проучить меня. Они набрасываются на меня, я отчаянно отбиваюсь, однако силы неравные: вскоре я прижат к земле и беспомощен, а удары продолжают сыпаться.

И тут появляется она, девочка с букетом красных роз в руке. Видя, как я унижен, она вскрикивает и требует прекратить избиение, но парни лишь гогочут: тогда она с яростью, которую никак нельзя было ожидать от столь нежного создания, налетает на них и начинает хлестать розами по лицам.

Не выдержав такого напора, вопя от боли, они позорно убегают, а она подходит ко мне и помогает подняться. Её руки кровоточат, порезанные шипами роз, но она улыбается.

– Меня зовут Марианна, – говорит она.

– А я Кристофор, – отвечаю я.

– Я знаю, кто же не знает тебя в нашем городе? – сказала она. – Я провожу тебя до дома, ты весь избит.

Так началась наша любовь…

Дальше мелькают эпизоды, вспышками. Вот мы гуляем по лугу, вот сидим на берегу ручья, а вот и первый поцелуй, робкий и невинный.

Следующая картина: Марианна – очаровательная юная девушка. Её тяжелый разговор с родителями; меня нет в комнате, но я будто здесь, невидимый.

Её отец требует, чтобы она вышла замуж за другого, обо мне он и слышать не хочет. Она спорит, возражает, тогда отец взрывается и кричит, что она не выйдет из дома, пока не даст согласие на брак с тем, кого он для неё избрал.

Далее я вижу, как сижу и пишу что-то у себя за столом; вдруг вбегает мой приятель и говорит, что Марианна выходит замуж. Я не верю, но он утверждает, что весь город уже знает и даже назначена дата венчания. В отчаянии и тоске я проклинаю день, когда встретил и полюбил её; кляну и свою жестокую возлюбленную за то, что она так со мной поступила, но тут же упрекаю себя за эти проклятья и горько восклицаю, что я был недостоин её с самого начала.  Но не может быть, чтобы она меня оставила, восклицаю я затем, это невозможно, ведь наша любовь так велика – вот сейчас, вот что-нибудь случится, и всё это наваждение рассеется, как страшный сон! (Забавно, что во сне я рассуждаю о сне, впрочем, такое бывает.)

Действительно, снова заходит мой приятель, который чудесным образом уже успел побывать в городе, пока я стенал, и подаёт мне письмо от Марианны. Она пишет, что согласилась выйти замуж для виду, но её сердце по-прежнему принадлежит мне, и  доказательство этого она мне вскоре предоставит. Через несколько дней она со своим женихом поедет на прогулку в горы: родители настаивают на этом, чтобы молодые лучше узнали друг друга. Там она сбежит от жениха и спрячется в одной из пещер – в той, перед которой лежит большая груда камней. «Ты должен помнить эту пещеру, мы заходили в неё, когда гуляли в горах, – заканчивалось письмо. – В ней теперь ты найдёшь свою Марианну, которая навек будет принадлежать тебе».

Я покрываю поцелуями её письмо, беру все деньги, которые нахожу в доме и несусь на встречу с возлюбленной (время как-то сжалось, и несколько дней прошли в один момент). Я нахожу пещеру, но Марианны нет; я зову её, никто не откликается. Где же искать мою любимую?.. Наконец-то она бежит ко мне и бросается в мои объятия – нет предела нашему счастью!..

Следующая картина: мы венчаемся в церкви. Город другой, но нас здесь знают, и отчего-то мы пользуемся всеобщей любовью: когда мы выходим на улицу, толпы горожан приветствуют нас и кидают нам под ноги цветы.

В следующем эпизоде мы возвращаемся в родной город через год или два, или больше. Бывший жених Марианны уже состоит в ином браке, а её родители нас простили. Я строю для моей любимой жены прекрасный дом и дарю его ей. Мы всё так же счастливы, у нас прелестные дочери; я обожаю Марианну и каждое утро приношу ей букет красных роз – таких, какими она спасла меня когда-то…

Боже, какой восхитительный сон! Если бы он на этом и закончился, но нет, – далее следует тяжёлая развязка!

В наш город приезжает король, в честь чего даётся пышный бал, на который приглашены и мы с женой.  Король великолепен: он величественен, изящен, умён, он танцует лучше всех. Его взор падает на Марианну – о, она божественно красива, её черты обворожительны, она стройна и упруга, как юная девушка! Король приглашает её на танец, – вместе они бесподобная пара, о чём шепчутся все в зале.

За одним танцем следует другой, третий; король весь вечер танцует только с Марианной, он не отпускает её от себя. Она тоже увлечена им – увлечена настолько, что я позабыт. Чувствуя на себе насмешливые взгляды, униженный и оскорблённый, я покидаю бал. Я отправляюсь в дальний монастырь, где живу на хлебе и воде, в молитвах и трудах стараясь забыть неверную жену.

Однако любовь я перебороть не в силах, и в следующей картине я возвращаюсь в город. Ранним утром я вхожу в свой дом, поднимаюсь в спальню Марианны и кладу в изголовье постели букет красных роз; затем спускаюсь в сад и жду её пробуждения. Слышится вскрик, отворяется дверь, и Марианна в одной сорочке бежит ко мне, кидается мне на грудь, плачет и говорит о своей любви!

Мы опять живём вместе, и вроде бы счастливы, но червь точит моё сердце – я не могу забыть измену Марианны. Я разрываюсь пополам между любовью и непереносимой обидой. К тому же, задета моя честь: мои враги не устают сочинять язвительные эпиграммы о «Кристофоре, породнившемся с королём», «Кристофоре-рогоносце». Я дерусь на дуэлях, однако насмешников становится всё больше.

Последний эпизод: поединок на шпагах на берегу реки. Я прижимаю моего противника к воде, но тут он, изловчившись, наносит мне смертельный укол. Я падаю: я чувствую, что умираю. «О, Марианна, моя Марианна!» – были мои последние слова.

*** 

Закончив рассказ, он взглянул на меня.

– Похоже на оперу, если не на оперетту, – сдерживая улыбку, сказал я. – Особенно «о, Марианна, моя Марианна!».

– Как вам угодно, – отмахнулся он. – Но что вы скажете о счастье в отношениях между мужчиной и женщиной – возможно ли оно?

– Без сомнения, – ответил я. – Мало найдётся людей, которые хотя бы раз в жизни не были счастливы в любви.

– Да, но что потом?! – воскликнул он. – Представьте себе, что история Ромео и Джульетты закончилась благополучно: семьи Монтекки и Капулетти примирились и благословили этот брак. Были бы Ромео и Джульетта счастливы вместе? Очень недолго! Учитывая их пылкий темперамент и склонность к любовным приключениям, можно не сомневаться, что Ромео вскоре изъяснился бы в любви под балконом другой юной прелестницы, а Джульетта в это время слушала признания другого прекрасного юноши.

И такой исход, то есть недолговечность счастья, неизбежен для всех любовных пар – за редким-редким-редким исключением! Так уж создала природа человека: мужчине нужны новые партнёрши, что передать свои гены потомству в сколь возможно большем количестве, а женщине нужны новые партнёры для отбора среди них самых ценных носителей генов, – но поскольку полного совершенства не бывает, то даже самый совершенный партнёр может быть сменён на ещё более совершенного.

Вспомните приматов, от которых произошёл человек: у них самец живёт с несколькими самками, но они верны ему лишь до тех пор, пока не придёт более сильный самец, тогда самки тут же переходят к нему. Вы скажете, что это животные, которые живут инстинктами, а человек – высшее существо? В этом-то трагедия любви: высшие идеальные представления требуют от нас верности, но телесная сущность толкает на измену, которая в отличие от верности является естественной потребностью как мужчин, так и женщин.

Верность – издевательство над природой, а природа не прощает издевательства над собой и жестоко мстит за это. Человечество было бы куда счастливее, если бы оно отвергло единобрачие как тяжёлое наследство прошлого и перешло к полностью свободным отношениям в любви. Сколько трагедий удалось бы избежать, насколько счастливее стали бы тогда люди!

– Но дети? Но имущество? – возразил я. – Как с этим быть?

– Ну, эта проблема разрешима, – сказал он. – Даже у животных существует нечто вроде ясель для воспитания общего потомства; такие учреждения есть и у людей, но пока они несовершенны. Со временем всё наладится, и забота о детях нисколько не будет мешать насыщенным и разнообразным любовным отношениям. Об имуществе и говорить нечего: уже сейчас этот вопрос не имеет никакого значения для многих, вполне обеспеченных,  самодостаточных женщин и мужчин, а в будущем эта независимость станет абсолютной. 

– Отчего же в вашем сне вы страдали от неверности жены? – спросил я. – Почему вы не отнеслись к её измене как к естественной потребности?

– Так я же об этом и говорю! – вскричал он. – Вот к чему приводит надругательство над природой! Тысячи лет, с тех пор, как возникло единобрачие, которое, увы, было необходимо тогда для воспитания детей и сохранения имущества, мы смотрим на своего партнёра как на единственно нам принадлежащую собственность. Вот откуда все трагедии – разве я не сказал об этом?

Что такое ревность, если не страх за свою собственность и ненависть из-за того, что её пытаются отнять? Настоящая любовь не требует ничего, наоборот, она сама готова всё отдать; по-настоящему любящий человек может лишь радоваться, если его половина нашла счастье в отношениях с другим партнёром.

Вы усмехаетесь?.. Это доказывает, насколько ещё сильна над нами власть вековых предрассудков. Ничего, рано или поздно мы придём к согласию с природой и обретём  счастье в личной жизни, – и вот тогда цветы любовных отношений будут не  умирающими, а живыми, частью великой природной гармонии.   

***  

Я посмотрел на часы.

– Да, да, да! – спохватился он. – Пора переходить к выводам: почему мои сны означают телесное бессмертие. Но вначале совсем короткое замечание, буквально две минутки, – он умоляюще посмотрел на меня.  

– Только две минутки, – согласился я.

– Для чего живут люди, для чего живёт большинство людей? – спросил он и тут же сам ответил: – Они обеспечивают существование гениев и тех выдающихся личностей, которые движут человечество вперёд. Жизнь обыкновенных людей это всего лишь питательная почва для гениев, – гении произрастают на ней, как на навозе, который сам по себе гадость, но обеспечивает рост полезных растений.

– Смелое сравнение! – не сдержался я. – Значит, жизнь обыкновенных людей это просто навоз, и гении растут на нём, как огурцы на огороде? Но вы-то, конечно, причисляете себе к гениям?

– Нет, я не гений, хотя у меня есть необыкновенные способности, о которых я сейчас скажу, но вы опять иронизируете!.. – воскликнул он. – Вы не можете не признать, что эволюция – жестокая штука; сотни миллионов лет миллиарды живых существ жили только затем, чтобы на земле появилась высшая форма жизни – человек. Сотни миллионов людей живут только затем, чтобы среди них появился высший представитель человеческого рода – гений.  Он может появиться в самой обычной семье, например, как Эйнштейн, отец которого был продавцом матрасов, а мать – дочерью торговца кукурузой, потому что случайным образом именно в этой семье накопилось необходимое количество духовной энергии для эволюционного прорыва.

Да, гений – это вершина человеческой эволюции, сгусток энергии развития, но он же через свои открытия отдаёт полученную им энергию обратно человечеству, давая ему возможность продвинуться вперёд. Достигая одну великую цель за другой, человечество приближается к величайшей из всех – покорить время. Громадными невообразимыми энергиями, бушующими во Вселенной, легче овладеть, чем временем; перед ним – всё ничто, триллионы триллионов лет в триллионной степени это ничтожная малая, почти не отличающаяся от ноля величина по сравнению с бесконечностью времени. Но вызов бесконечности бросает материя, тоже вечная, переходящая из одних форм в другие, но никогда не уничтожающаяся, – и человек тоже может стать вечным.

Для этого ему нужно не так уж много: сохранение сознания и тела. Последняя задача легко решается – уже сейчас возможно создавать человеческие тела, не прибегая к трудному процессу женской беременности. Она была необходима на определённом этапе эволюции, но в будущем станет не нужна – человеческие зародыши будут выращивать в специальных питомниках, причём, достижения медицины позволят избежать каких бы ни было заболеваний, и все дети будут идеально здоровыми. Достижения же медицины продлят жизнь человеческого тела во много раз, а когда тело износится, его можно будет сменить на новое, молодое…

Да, тело – не проблема, – продолжал он, всё более возбуждаясь. – Однако как быть с сознанием? Как сохранить сознание человека? – он посмотрел на меня.

Я молча пожал плечами, решив никак не тревожить его и уже сильно жалея, что вступил в беседу с ним.

– Не знаете?.. – сказал он. – Так я вам отвечу – генная память! Генная память – вот что позволит сохранить сознание, а значит, сделать бессмертными не только людей будущего, но и людей прошлого. Вы удивлены?.. А между тем, здесь нет ничего удивительного: никто не будет отрицать, что в генах содержится много информации: она даёт, например, возможность новорождённому живому существу совершать действия, необходимые для выживания, и дальше помогает в жизни.

Я утверждаю, и это доказывается моим опытом, что в генах содержится вся, абсолютно вся информация обо всех предках каждого живого существа, – то есть и в генах каждого человека записано сознание всех его предков. Наука пока не может найти и расшифровать эти записи, но некоторым людям это дано, и я – такой человек. Мои сны это расшифровка сознания моих предков: я вижу и чувствую то, что видели и чувствовали они.

– Я могу поверить, что среди ваших предков были цианобактерии, но императоры и короли?.. – не смог сдержаться я. – Богатая у вас родословная.

– Что же такого? Помните, у Булгакова: «Как причудливо тасуется колода!», – возразил он. – Я не очень удивлюсь, если среди людей, гуляющих по этому парку, найдутся прямые потомки Сократа или Аристотеля.

Я усмехнулся, но ничего не ответил.

– В будущем содержание нашей генной памяти расшифруют и запишут – останется вложить эти записи в гены нового тела, создать сознание по прежнему образцу, и человек, живший и умерший в прошлом, воскреснет! – воскликнул он. – А воскреснув,  он больше никогда не умрёт: вот оно – бессмертие, вот она – вечность!

– А надо ли воскрешать всё и всех? – снова не сдержался я. – Есть люди, которым лучше оставаться мёртвыми, и есть воспоминания, которые лучше не воскрешать.

– Это мелочи! Ну, будет какая-нибудь Комиссия по этике, которая решит, кого и что не надо воскрешать! – отмахнулся он. – Главное, – вы, что, не понимаете?! – мы достигнем бессмертия (он произнёс это слово по слогам). Смерть – это ужасное, жестокое, обидное издевательство над человеком – исчезнет, и человек уже не будет ничтожно малой величиной в бесконечной бесконечности и вечной вечности, но станет значимее их.

Он кричал так громко и так сильно размахивал руками, что на нас уже начали оглядываться.

– Что же, – сказал я, – спасибо за интересный разговор, но мне надо идти.

– Но вы ещё придёте сюда? – спросил он. – В сущности, мы не договорили: мне ещё есть что сказать, и важно ваше мнение.

– Возможно, мы ещё встретимся,  – ответил я, а про себя подумал: «Прощай, моя скамейка! Придётся искать другое место».

 Брячеслав Галимов