Человек-ничто

Теперь я – ничто. Полный Нуль Нульевич.
Так-то, конечно, я еще дышу, шумлю, двигаюсь, и сознание еще бодренькое, но, считай, нет уже такого на этой земле, из всех реальных списков выкинули.

То ли им жилплощадь моя неремонтированная понадобилась: дом-то у нас старинный, архитектурный, в самом центре, здесь любой их бордель разместить можно.  Или из-за критики моей справедливой окрысились: я же своих идей против богатеев не скрываю, письма во всякие высокие  инстанции пишу…

В общем, вызывают меня вдруг повесткой в суд: дескать, отвечать я должен по иску некой Лиги всё имущих за свое бесполезное существование. А я и знать не знаю никакой такой лиги, впервые об этой, с позволения сказать, бражке слышу.

Прихожу в назначенный срок на суд – а там прямо как в телешоу: кругом телекамеры,  микрофоны, все что-то тарахтят, рыскают… Слышу, кто-то возбужденно по телефону докладывает: пришел, пришел этот люмпик (то бишь я), сейчас начинаем!..
А тут и сам истец из лиги ко мне подскакивает. Молодой такой, но уже сразу видно: всё имущий... Приобнял меня по-свойски, говорит: мол, лично против меня он и его лига ничего не имеют, могут даже помочь со средствами, но таких неплатежеспособных, как я, тьмы, поэтому надо что-то с нами делать, вот они этот показательный процесс и затеяли…
Потом усадили меня на отдельную скамью, как какого-нибудь уголовника, и давай вершить суд. Судья, молодая такая баба толстая, говорит:  мол, слушается дело по иску к гражданину такому-то о низведении его в ничто…

Я тут же вскочил: «Что это еще, –  говорю, –  за ничто?! Вы думайте, прежде чем такие слова в присутствии прессы бросаете?»

А она: «Тихо, папаша! тут тебе, блин, не Страсбург, свои права качать,  у нас все в соответствии». – И поясняет: «Никто на вашу оставшуюся жизнь не покушается, вы здесь рассматриваетесь только как нехозяйствующий субъект». – И дает слово истцу.
Тот сразу на меня:  «Такие типы, –  говорит, –  и сами ничего заработать не могут, и нам развернуться не дают. Поэтому нужно, наконец, юридически упорядочить их статус,  иначе мы из этой нашей затратной гуманности никогда не вылезем...  Я тут кое-что подсчитал, –  говорит, –  так вот, не будь у нас этих самых неимущих, мы бы уже давно по уровню жизни Португалию догнали… В конце концов мы не для них наши реформы делали».

И для большего впечатления начал на меня компромат свой выливать: сколько я за электроэнергию и газ недодал, сколько налогов за собранные бутылки в госказну не заплатил, даже про вытрезвитель, сучонок, вспомнил… Ну, и в итоге потребовал объявить меня этим самым ничто, чтобы я уже на них не замахивался.

Потом пошли эксперты. Первым вылез какой-то писатель, новый классик, автор лучшего романа года «Путешествие спермотозоида», а уж кто он там на самом деле… И прямо сходу начал по-писательски про мою детородную функцию что-то болтать: дескать, когда она отмирает, индивидуум-производитель, то есть я,  ведет себя социально неадекватно, становится агрессивен, капризен… Поэтому таких, – говорит, –  надо еще и юридически кастрировать…

Выходит следующий эксперт, из какого-то сообщества Куршевель, дорогущий такой мужчина, с зимним загаром, прямо, видать, оттуда скатился. Тот попер на меня еще круче спермотозоида.

«Мы, –  говорит, –  из-за этих беднячков и старичков сами скоро состаримся. Ну, просто обложили нас своими проблемами. Надо же все-таки и о других, кто помоложе и побогаче, немножко подумать… Ты, папаша, –  усмехается, – наверно, уже больше нашего  наиндексировался, и всё вам мало, мало…» 

Ну, тут я опять сорвался, начал всё по цифрам раскладывать. Говорю ему: «Да у тебя одна пуговица на пиджаке больше всех моих доходов стоит...» – А он: «Крутиться надо, папаша, а не чужие пуговицы считать»… –  И к судье: «Пора,  –  говорит, –  нам кончать с этим напором голытьбы!.. Ну, почему из-за них должны страдать всё имущие?! Нам надо все-таки более решительно с этой публикой размежеваться, отправить их, скажем, в какие-нибудь специальные деревни, там природа, чистый воздух,  пусть наслаждаются, письма султану пишут, критикуют, - но только избавьте нас от этого балласта…»

Наконец, судья говорит: « Всё! Даем слово ответчику. Пусть он нам расскажет, как он дошел до такой жизни никчемной».

А я хочу сказать, а нужные слова не идут. «Да я не виноват, – бубню, – я всю жизнь работал… Я заплачу, когда деньги будут… Я и не собирался никому мешать…» –  И вручаю судье мои грамоты старые, еще Гришиным, секретарем МК партии, и другими ответственными товарищами подписанные…
Тогда судья, похоже, разжалобилась и спрашивает уже душевнее: «Может, вы хотите своих свидетелей пригласить?» – Я говорю: «Нет у меня никаких свидетелей, отдыхать на  небесные курорты улетели…» 

Она фыркнула и поплыла  к себе на совещание. А через час выходит, облизывается, видно, заправилась вкусно, и зачитывает мне приговор: иск всё имущих удовлетворить, а меня, значит, признать человеком-ничто. 

В зале сразу аплодисменты, вой: У-у-у-у!!! – Не поймешь: то ли сердятся так, то ли одобряют…

Потом какой-то мужик бородатый ко мне подбегает, лицо умное, злое, выпаливает:  «Этого так оставлять нельзя! Надо жаловаться! В Европейский суд!»

Я говорю: «Вот еще! Без них обойдемся! Нечего им вмешиваться в наши внутренние дела!»

Вышел на улицу, самочувствие, конечно, хреновое: непривычно все-таки  себя уже официально  ничто чувствовать.
Хорошо хоть мужики со двора малость успокоили. Говорят:  « Да плюнь, ты, Васильич!  Это все чистый пиар… Чего ты, собственно, теряешь?..  Так оно, –  говорят, –  даже лучше. Чуть что –  доставай свою справку, что ты полное ничто, чего с тебя взять? – сразу отстанут».

И мы пошли отмечать это мое новое положение.

 александр ларин