Виолетта, Аронакс и Немо

       Я был восьмилетним мальчиком, и меня угнетала окружающая действительность. Мне хотелось от нее спрятаться, куда-нибудь исчезнуть. Но куда я, бесправное существо, мог скрыться? Нормальные дети отправлялись летом на дачи, уезжали отдыхать на юг к морю, а меня выпроваживали с глаз долой в пионерлагерь.

       Был он крохотный, в четыре отряда, располагался на холме в лесу, к нему примыкало минное поле, огороженное ржавой колючей проволокой. Наш «Менделеевец» ничего из себя не представлял. Не то, что ЮТИМ («Юный тимирязевец») – не пионерский лагерь, а парк со множеством клумб, диковинных деревьев, спортивных площадок, с настоящим футбольным полем, с огромными корпусами, с сытной едой.

       Меня не устраивали: младший отряд, финский домик на отшибе и в низине, окруженный ельником, сырость и отсутствие солнца. За другими отрядами присматривали стройные пионервожатые, которых называли на «ты» и по имени, а у нас была воспитательница Виолетта Аркадьевна – толстушка в очках, ходившая в белом халате.

       Нас не допускали к построению, потому что мы еще не доросли до пионеров. А линейка была наиболее привлекательным местом. Дорожки здесь посыпали песком, в центре находилась трибуна с флагштоком (подобие крыльца, только ступеньки сзади).

       Выстраивались на ней три отряда буквой «П» и шел прием и сдача рапортов. Председатели советов отрядов направлялись по песчаным дорожкам к трибуне, перед которой стояла председатель совета дружины, поднимали согнутую руку наискосок над головой и рапортовали: отряд построен, больных нет (или двое в изоляторе), председатель Икс, рапорт сдан; рапорт принят. Я глядел из-за деревьев и завидовал.

       Затем председатель совета дружины командовала: лагерь смирно! Поворачивалась к трибуне и в свою очередь, подняв правую руку наискосок над головой, рапортовала старой мымре старшей пионервожатой: лагерь на утреннюю линейку построен, больных нет (или двое в изоляторе), к подъему флага готовы, председатель совета дружины Екатерина Шмель, рапорт сдан. Рапорт принят, отвечала старая мымра.

       Потом она сообщала о распорядке дня и разрешала поднять флаг. Для этого вызывали на трибуну особо отличившегося пионера. Каким образом его отбирали, мне неведомо доныне. Он дергал за веревочку, и флаг поднимался. Горнист Михеев, явно выросший из пионерского возраста, трубил. Барабанщик Щемилинин (по кличке «Щемила»), похожий на Льва Толстого в зрелые годы, извлекал из барабана дробь.

       Может, в порядке процедуры я что-то напутал, но точно помню, что вечером проводилась похожая церемония спуска флага. Всё это великолепие имело и обратную, скорбную сторону. Меня там не было! Я восхищался Михеевым, завидовал Щемиле, был безумно влюблен в Катю Шмель – девочку-конфетку с копной белокурых волос.

        Они для меня были недостижимыми и непостижимыми героями. Нас разделяло целых пять лет, которые превращались в непреодолимую стену. Им разрешали носить красные галстуки и даже завязывать их не по регламенту, кое-как, а нам – запрещали.

        Меня преследовала смуглая восточная красавица Фатима. Она подбиралась ко мне скрытно, по-кошачьи, глядела в глаза и брала мою руку в свои крохотные ладошки. Меня передергивало от негодования, я высвобождался, а она бежала жаловаться:

       – Виолетта Аркадьевна, Миня со мной дружить не хочет.

       Очкастая воспитательница говорила:

       – Миня, Фатя – ласковая добрая девочка, почему ты с ней не хочешь дружить?

       – Не хочу, – упрямо заявлял я.

       Фатима мне нравилась, но у нее был, на мой взгляд, один серьезный недостаток. Ее отец – смуглый татарин – работал, не поверите, презренным поваром в нашем же лагере. Я не знал еще, что этот недостаток имеет свои преимущества. Фатима – богатая девица – провела бурную молодость и закончила дни в славном городе Париже.

       Я комплексовал по поводу того, что в нашем младшем октябрятском отряде   один мальчик страдал умственным расстройством в форме лунатизма. Пару раз ночью через распахнутое окно с закрытыми глазами забирался этот Юра Кузнецов на крышу и бродил там по черепице. Вызывали сторожа Игоря Степановича, он поднимался по приставной лестнице и снимал мальца. Его отправляли в изолятор. А мне было стыдно, будто сам я спятил, а о том, что я ненормальный, раструбили на всю планету.

       Раздражал меня и паренек из соседней деревни, которого приняли в наш отряд. Конечно, то, что он – деревенский – возмущало многих из нас. Но лично меня просто бесили его черные шаровары – надо же быть таким тупым. Его так и прозвали – Сева Шаровары. На мою беду он неплохо играл в футбол, а я был лучшим футболистом нашего московского двора в своей возрастной категории. Взять его в мою лагерную команду я не мог из принципа, выиграть же у команды, за которую играл Сева, не получалось, так как, будучи на месте защитника, он не подпускал никого к воротам. Когда появился у нас Иван Александрович из дубля «Динамо», он мне это разъяснил.

       Иван Александрович появился через неделю после начала первой смены. Он был ухажером (так их тогда именовали) нашей Виолетты. Она по этому поводу преобразилась: сняла очки, надела приталенное платьице в горошек. Ивану было лет тридцать, он завершал футбольную карьеру, но мы прониклись к нему, старику, уважением. Он был знаком с Яшиным и Стрельцовым – героями Олимпиады в Мельбурне 1956 года.

       Иван Александрович поселился в Рузе в гостинице для лесорубов, а к нам приходил, когда мы завтракали, и сидел в комнатке Виолетты.  Мы возвращались, и он занимался с нами. Приходили из других отрядов послушать его рассказы об олимпийской победе советских футболистов, в том числе неотразимая Катя Шмель. Мы гордились нашим старшим товарищем и тем, что он привлекал к нам, малышам, внимание.

       В лагере для своего футбольного поля места не хватало. «Официальные соревнования» мы проводили на кособокой площадке у деревни. Туда наша Виолетта одна отправляться опасалась, а вместе с Иваном по лесной тропинке ходила охотно.

       Как прекрасно там было! Мы бегали как угорелые, разделившись на две команды, включая девчонок, Фатима героически защищала мои ворота, но мы все равно проигрывали Севе Шаровары. Иван, судивший баталии, как-то откровенно сказал мне:

       – Тебе одному никогда с ними не справиться, нужно подровнять составы.

       Я не желал подравнивать составы из-за Севы. Я упорствовал и, чтобы отомстить Ивану за справедливое замечание, заявил ему, что его Виолетта – толстая.

       Он ничуть не обиделся, а рассмеялся:

       – Разве ты можешь судить, Майкл? Вита – красивая женщина... С формами. Не то, что твои пионервожатые-щепки...

       По правде говоря, в формах в силу возраста я не разбирался. Я не видел в Кате Шмель никаких форм (не могу вспомнить, имелись ли они у нее). Я видел в ней в первую очередь председателя совета дружины. Этим она мне особенно полюбилась...

       Спустя неделю Иван Александрович из дубля «Динамо» уехал в Москву, и у нас, в середине июня, вдруг наступила осень. Виолетта надела очки, сменила платьице на врачебный халат (она ведь заведовала и изолятором), Юра Кузнецов опять залез на крышу. Мы в тихий час и перед ночным сном дрались подушками, так что только перья летели. Никто на нас больше не обращал внимания и никому мы были не нужны.

        После трех дней хаоса Виолетта Аркадьевна объявила, что, если мы будем вести себя так и впредь, ее уволят. Поэтому у нее есть деловое предложение. Она нам в обмен на нашу лояльность прочитает «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна. Нет, запротестовали мы, мы не согласны: пусть отправится с нами на футбольное поле или же напишет Ивану Александровичу, чтобы он немедленно возвращался.

        – Глупые, – возражала она, – ничего не понимаете. «Двадцать тысяч лье» в десять раз лучше Ивана Александровича Дьяконова (впервые мы услышали его фамилию и осознали, что они поссорились) и в сто раз – футбольного поля у деревни.

       Как она была права! В следующую ночь Виолетта разбудила нас, утомленных безобразиями, и приступила к чтению. Она сидела в коридорчике на стуле: двери обеих палат (для девочек и мальчиков) были распахнуты, в руке она держала фонарик.

       Через пять минут над нашим домиком на отшибе повисла тишина.

       В книге речь шла о том, что знаменитый французский натуралист, ученый с мировым именем профессор Пьер Аронакс узнает из газет, что в водах Тихого и Индийского океанов появилось гигантское неведомое чудовище, которое потопило уже несколько больших кораблей. Этот решительный и независимый человек, проникается идеей разгадать величайшую тайну океанских глубин, но как только собирается приступить к осуществлению поставленной задачи, так тут же получает приглашение не от кого-нибудь, а от правительства Соединенных Штатов Америки возглавить экспедицию...

       Лагерная жизнь потеряла для нас интерес. Мы с нетерпением ждали, когда горнист Михеев протрубит отбой и Виолетта Аркадьевна придет к нам с фонариком и книжкой в руках. Утром мы думали лишь о том, чтобы поскорее наступил вечер...

        Морское чудище оказалось «Наутилусом» – уютной и неуязвимой подводной лодкой со множеством удобств, с прекрасной библиотекой, картинной галереей, музеем морских сокровищ и изысканной кухней. Но главное: эта субмарина была отгорожена от суетного и жестокого мира. Мира притеснения, непонимания и горьких обид.

        И вот, на страницах книги появляется романтическая фигура благородного и загадочного капитана Немо. Гениального изобретателя! Повелителя водных стихий! Зачем он бежал от общества? От кого скрывался? Почему помогал бедным и угнетенным? Откуда он? Кто такой? Даже проницательный Аронакс не находит ответа...

       Автобусы привезли нас на пересменок в Москву. Иван Дьяконов из дубля «Динамо» ждал Виолетту с букетом цветов. Он нежно обнял нашу «толстушку», и я испытал чувство ревности. У других ребятишек на лицах проглядывалось уныние. Незадачливый футболист, сам того не ведая, разрушил нечто, невидимо объединявшее нас.

       Виолетта Аркадьевна почувствовала это, сжалилась над нами, обернулась, освободившись от объятий, и сообщила, что о судьбе капитана Немо станет известно из романа «Таинственный остров». Она нам обязательно его прочтет во вторую смену... Не сбылось. Футболист и воспитательница навсегда исчезли из нашей жизни.

28.02–03.03.2018    

 Михаил Кедровский