Разговор двух пьяниц о праве голоса, космосе и Гамлете

Б. Галимов

Разговор двух пьяниц о праве голоса, космосе и Гамлете

(нарративный рассказ)

На пустыре за большим многоквартирным домом стоял стол со скамейками. За ним напротив друг друга сидели два человека – пожилой и молодой; они пили водку из пластмассовых стаканов, закусывая её солёными огурцами, чёрным хлебом и крупно нарезанным салом. Был осенний вечер; на тёмном небе высыпали звёзды, с клёна возле стола тихо падали листья.

– Прохладно сегодня, – заметил, поёживаясь, пожилой мужчина. – Наливай, Колян, чтобы не замёрзнуть.

– Всё путём, Петрович, у нас ещё вон сколько, – Колян потряс бутылкой. – А то и ещё сбегаю, за второй.

– Там видно будет, – неопределенно сказал Петрович. – Давай, наливай… Ну, будем!.. Твоя ненаглядная где? – спросил он, хрустя огурцом. – Не прибежит за тобой?

– Не-а, она к сестре поехала, там и заночует, – ответил Колян. – А то бы уже прибежала, конечно.

– Вот женщины, спасу от них нет, – Петрович покачал головой. – На выборы-то ходили? – затем поинтересовался он без всякой видимой связи

– Как же, с утра сходили, отдали голоса, – Колян виновато улыбнулся. – А ты ходил?

– Ага, как же, оно мне надо? Без меня дураков хватает, – зло отвечал Петрович. – Я не про тебя, Колян, не обижайся, я вот чего хотел сказать: зачем женщинам дали право голоса? Ну, ответь, что твоя ненаглядная, к примеру, понимает в политике?

– Да ничего не понимает, –  с набитым ртом сказал Колян. – Она этим не интересуется.

– Вот, вот, не интересуется! – обрадовался Петрович. – И никто из них не интересуется: хоть миллион женщин спроси, никому из них политика не интересна. Ну, может, одна на миллион найдётся, которой интересна, так что же, из-за неё всему миллиону право голоса давать?.. Приходят они на выборы, ни бельмеса не понимают, отдают голос тому, кто им понравился, или про кого подружки с какого-то рожна сказали, что он хороший. И это политика? Любой смазливый молодец с хорошо подвешенным языком может избраться и потом законы принимать? Белиберда какая-то; нет, Колян, выбирать должны те, кто в политике разбирается, а женщины тут ни при чём.  Пусть своими женскими делами занимаются, – для того женщина и создана, чтобы она была женщиной во всей своей женской сути… Ты согласен, Колян?

– С этим я согласен, Петрович, – кивнул Колян, – но мужики тоже не все в политике понимают.

– Правильно говоришь, – довольно сказал Петрович, – поэтому я бы к ней допускал только тех, кто понимает. А как их определить? А очень просто: я, вот, охотник, ты знаешь, – так прежде чем права охотника получить, обучение прошёл в своё время, потом год в кандидатах ходил, после экзамен сдавал, а уж потом охотником стал. Так надо и в политике сделать: запишись-ка сначала кандидатом в какую-нибудь партию, присмотрись к этому делу, поварись в этой каше, узнай, что к чему, и только затем получи право голоса. И тут можно и женщин допустить – тех, кто в политику придёт, – хотя сразу скажу: их будет немного…

– А кто не захочет записываться? – с сомнением спросил Колян.

– А чёрт с ними! Не хочешь участвовать, так сиди дома на печке, семечки лузгай; жди, когда за тебя другие всё решат, – Петрович рубанул ладонью по воздуху. – Силком никого тащить не надо, пусть каждый сам решает, как ему жить… Правильно я излагаю, Колян?

– Повторим, что ли? – вместо ответа сказал Колян, берясь за бутылку.

– Наливай. Сейчас огурчик возьму…

***

– Надо тебе сказать, Колян, в жизни много всяких глупостей, – продолжал Петрович. – Работал я как-то в театре осветителем, и там решили поставить «Гамлета». Смотрю я и не понимаю – то ли Шекспир чего-то не додумал, то ли режиссёр его не осмыслил. Из-за чего у них, в «Гамлете», сыр-бор разгорелся, – ты помнишь, Колян?

– Ну, из-за этого… как его? – Колян покрутил пальцами. – Который главным у них был.

– Из-за отца Гамлета, точно, – подтвердил Петрович. – Его родной брат отравил, чтобы королём стать, – так покойник явился к своему сыну Гамлету, и обо всём ему рассказал. Тот начал мстить за отца, и в результате все погибли – и убийца, и мать Гамлета, и его невеста, и её брат и отец, и сам Гамлет, – а королевство досталось чужаку. Спрашивается, зачем отец Гамлета всё это устроил? Если он с того света явился, должен был знать наперёд, чем эта катавасия закончится; на том свете тайн нету. Стало быть, это был не отец Гамлета, а злой бес, прикинувшийся отцом, – а может быть, кто-то переоделся привидением: скажем, тот чужак, который затем королевство захватил, как бишь его… Футенбрас, кажись. Ему-то выгоднее всего было, чтобы никого из прежних не осталось, – а отцу Гамлета это зачем?.. 

Я так режиссёру и сказал: либо тут Шекспир что-то напутал, либо вы его не поняли. Так он меня на смех поднял: вы, де, сами ничего не поняли, здесь речь идёт о борьбе со злом, о моральном долге, о выборе человека. Отчего же, говорю, это мне понятно, – не за печкой родился, – но ещё древние люди учили: «Хочешь узнать, кто виноват, ищи, кому это выгодно». Кому было выгодно, чтобы Гамлет всех погубил и сам погиб? Только злому бесу или тому, кто решил королевское место занять… Не стал меня больше слушать режиссёр, отмахнулся от меня: «Ну, у вас и философия!»…

– …А хоть бы и философия, – продолжал Петрович после паузы, подперев щёку рукой и призадумавшись. – Ты сечёшь в философии, Колян?

– Более-менее, – ответил Колян, смачно пережёвывая хлеб с салом.

– Философия – сильная вещь, – назидательно произнёс Петрович. – Жил такой грек Аристон…

– Это в честь него стиральную машину назвали? – перебил Колян.

– Не знаю, может быть, – пожал плечами Петрович, – греки мыться любили… Но дело не в этом. Он не стал, понимаешь, влезать в дебри, а занялся жизнью человеческой. В ней, говорит, есть только добро и зло – добро и зло, а всё остальное ерунда. Чтобы с тобой ни случилось, определи, добро это или зло, или, опять-таки, ерунда. К добру стремись, зла избегай, а ерунду не бери в голову, – чего её, ерунду, в голову брать?.. Нет, ты понял?.. Всё что есть в жизни раздели на эти три части, и жизнь станет понятной, как дважды два.  Уразумел, Колян?..

– Да… – протянул Колян и потрогал щёку. – Чего-то у меня зуб болит, когда жую, – сообщил он. – Так-то ничего, а когда жую, болит.

– Да ладно, Колян, – махнул рукой Петрович. – Зубы и волосы скоро станут человеку совсем не нужны. Зверям без них никак, им они надобны для защиты и чтобы грызть еду, а человеку зачем? Пищи мягкой теперь сколько угодно, а если башка замёрзнет, можно шапку надеть. В будущем люди будут лысыми и беззубыми.

– Так это некрасиво, – икнул Колян и выпил рассолу из банки с огурцами.

– Это сейчас некрасиво, а в будущем некрасиво будет ходить с зубами и волосами, – возразил Петрович. – У кого зубы и волосы останутся, будут этого стыдиться и удалять их, чтобы быть как все.

– Ну, ты, Петрович, даёшь!.. – засмеялся Колян. – Наливать, что ли?

– Давай, наливай, чего там…

***

Выпив, они отчего-то загрустили.

– Какое небо, Колян, – печально проговорил Петрович, – какое небо… Смотришь, на эту красоту, и забываешь, как погано мы живём; опасная это штука – небо со звёздами… А как ты полагаешь, Колян, переселится ли человек с Земли? В смысле, улетит ли жить на другие планеты?

– А чего тут думать: Земля не резиновая, – хочешь–не хочешь, придётся переселяться, – уверенно ответил Колян. – А ещё я слыхал, что Солнце тоже не вечное, погаснет когда–никогда.

– Молодец, Колян, котелок у тебя варит. Дай-ка я тебя обниму, – Петрович перевесился через стол и обнял его. – Но только ты не прав, – сказал он, вернувшись на своё место, – это тебя Циолковский попутал. Он как рассуждал: людей, мол, становится всё больше и больше, и прокормиться на Земле они рано или поздно не смогут. Значит, надо отправляться в космос – осваивать, стало быть, другие планеты. Раньше, когда людям на прежнем месте нечего становилось есть, они шли на новые земли, а нынче в космос двинутся. По старинке рассуждал Циолковский, не видел новых перспектив. Уже нынче наука так далеко шагнула, что может легко прокормить пятнадцать миллиардов человек на Земле…

– Неужто пятнадцать миллиардов? – удивился Колян.

– Да уж поверь, я-то знаю! – горячо сказал Петрович. – Сейчас столько хлеба и мяса можно вырастить, что Циолковскому и не снилось, – а ещё продукты и всякие там товары делают просто из ничего, чуть не из воздуха. Заметь, на сегодняшний день мы не всю Землю освоили, – можно сказать, лишь малую её часть, – да и наука продолжает двигаться дальше. Другое дело, что у одних всё имеется в количестве большем, чем надо, а у других и необходимого нет, но это снова вопрос к политикам… Следишь за моей мыслью?.. Уже сейчас матушка-Земля может прокормить почти вдвоё больше народа, чем на ней живёт.

– Но народу всё прибывает, хватит ли на всех-то? – засомневался Колян.

– Прибывает, говоришь? И ты, конечно, думаешь, что и дальше будет так же прибывать? А вот и нет! – Петрович хлопнул ладонью по столу. – Циолковский и всякие прочие тоже так думали, но вышел другой коленкор. Чем больше развитие, тем меньше детей родится – вот ведь какая штука! Где больше всего бабы рожают? – у самых отсталых народов! А стоит народу развиться, как рождаемость падает, – стало быть, когда развитие существенно продвинется в мировом масштабе, рождаемость на Земле застынет, а может, и вниз пойдёт. Улавливаешь?.. Не будет у нас переизбытка народу, – нет, не будет!

– Ну, Петрович, ты череп! – Колян с уважением посмотрел на него. – Тебе бы по телевизору выступать.

– Уж я бы выступил, будь спокоен! – гордо сказал Петрович. – Ты, вот, про Солнце ещё упомянул: остынет, мол, оно, и тогда всё равно Землю покинуть придётся. А тебе скажу, что и Солнцем управлять научатся к тому времени. Как сейчас мы можем огонь в плите больше или меньше сделать, так и Солнцем станем управлять… Что, не веришь? Так раньше и в электричество не верили, не говоря о компьютерах, а ныне вон они, в каждом доме. А времени-то прошло всего ничего, – когда я молодой был, о компьютерах и слыхом не слыхивали, – а до той поры, когда Солнце гаснуть начнёт, у нас ещё миллионы миллионов лет, так неужели не додумаемся, как с ним справиться?..

– А я слетал бы куда-нибудь, – мечтательно произнёс Колян, глядя на небо. – На Марс или на другую–какую пригодную планету. Интересно было бы там пожить…

– Живи, кто же тебе запретит? – возразил Петрович. – Желающие всегда найдутся… Но только и Землю бросать не годится: представь, что всё, что на ней имеется, надо будет оставить на погибель, – сердце кровью обливается, как подумаешь о таком! В крайнем случае, передвинуть её по космосу в более подходящее место… Ты скажешь, гравитация – страшная сила? Не справимся? А тебе скажу, что нет такой силы, с которой не справился бы человек, – справимся и с гравитацией… Какая нам разница, у какой звезды жить: звёзд, как Солнце, много, а Земля – она одна такая…

– Эх, Петрович, растревожил ты мне душу, – пригорюнился Колян. – Давай выпьем… Может, за второй бутылкой сбегать?

– Нет, Колян, хватит. Раньше я мог литр с лёгкостью осушить, а ныне силы уже не те, – вздохнул Петрович. – Летят годы, ох, летят, – и чем дальше, тем быстрее! Скоро отлетит мой последний годок, как лист с этого клёна, и стану я звёздной пылью.

– Почему «звёздной»? – спросил Колян. – Ты чего, Петрович?

– А всё в мире создано из неё – и живое и не живое: из этой пыли мы созданы, в неё и превратимся, – ещё горше вздохнул Петрович.

– Ну, Петрович, ты совсем скис!.. Давай-ка, за твоё здоровье выпьем! Живи ещё сто лет! – поднял свой стакан Колян.

– Спасибо, Колян, – растроганно ответил Петрович. – И тебе долго жить!..

 Брячеслав Галимов