Безымянный

– Да, док? Что у вас?

– Новенький. Наши ребята подхватили из ночлежки.

– Униженный и оскорбленный, так сказать?

– Вроде как. Бродил, распевал песни. Под нос свои бредни еще шептал, пока везли то его сюда – думал, поди, что и не слышим вовсе, – а нет, слышали хренотень его всю, как есть слышали! Ну-с, куда определять то будем, а? Горяченький еще – свежесхваченный, так сказать.

– А что именно за бредни то хоть? Опять что-нибудь про Конец Света, поди? Ныне у нас этих доморощенных Нострадамусов в наших палатах уже итак навалом.

– Ну… не совсем про то… вроде как. Вы знаете, док, я особо-то не прислушивался к всяческой его ахинее – здоровым оставаться, знаете ли, стремлюсь. Но кое-что все же услышал.

– Любопытненько-парнокопытненько! Давайте, валяйте, – оголяйте, чтоли, правду-матку!

– Ну… в общем… говорил он, прежде всего, о том, что вроде как давно он уже здесь живет.

– В ночлежке то той?

– Да нет, в том то и дело-с! На Земле давно живет! Что он, якобы, вроде как почти бессмертен, что ли. Что вновь пришел ко всем нам, так как был позван.

– Позван? Интересно, кем? Уж не своим больным ли воображением, хм?

– Не знаю, кем – он не отвечал. Ну, вот, значит, был позван-с, и не один причем, а вместе с другими – ну, вроде как братьями, или что-то типа того. Призванниками, так сказать. Что они все пришли помочь нам проснуться, потому что время уже близко.

– Время, говорите? Что за время то? Не половина ль двенадцатого уже у нас на часах время, ха-ха?

– Да нет, время вроде как предназначенное, предначертанное.

– А проснуться – это как? Мы с вами вроде итак как не спим, или я уже чего-то не понимаю в этой нашей с вами жизни, м-м-м?

– А леший его знает! Он еще говорил, что мы спим с открытыми глазами, и что таковым, ну… вроде как туго придется, когда придет это самое время. Что время не будет ждать тех, кто не готов проснуться.

– Любопытненько!

– Москитненько! Блин, док, вы дальше слушайте, чего он вещал то! Говорил он еще, что вспомнил себя, – ну, или что ему помогли вспомнить. Что раньше орудовал мечом в боях праведных, а ныне железный меч на меч невидимый словесный заменил, еще острее тьму сердец человеческих разящий. Что он по крупицам собирает жемчужины своих прошлых путей, в грязи мира разбросанные и позабытые… что-то там про дежавю еще говорил. Что ищет свою семью – подлинную, настоящую семью, близких по духу. Что пробудился частично, что желает уже, наконец, окончательно раскрыть полузакрытые вроде как глаза. Что у него много имен – и нет одновременно. Что он рождался, умирал и забывал, рождался, умирал и вновь забывал…

– Амнезия-с?

– Еще под конец он говорил, что мир очень скоро изменится… сильно изменится. Что многие даже не успеют осознать… осознают – но поздно… вся грязь всплывет на поверхность и станет видна в приглушенном свете… Что мы должны любить друг друга, ценить жизнь, верить… Я там, знаете, особо не слушал уже потом.

– Ну, правильно-с, что не слушали. Чего их, чокнутых, слушать! Чтоб здоровыми остаться, надо меньше…

– Издеваться! Док, вы не дослушали! Он потом, значит, ко мне подошел – ну, когда его уже в машине везли мы с ребятами сюда… спокойно так подошел, сел, взглянул  в глаза… Док, вы бы видели, что у него было в глазах… такая смесь грусти и вместе с тем какой-то внутренней радости, умиротворенности чтоли, это просто не передать – я в них чуть не утонул в тот миг, док! А потом он мне в глаза смотреть начал, и у меня – слово даю! – вот прямо мурашки по спине побежали как будто… он как будто душу мою читать как книгу открытую начал, понимаете? Вот прямо такое ощущение и было! А потом еще взял – да и начал рассказывать все о жизни моей, и судьбе, и доле – и что меня гложет, и почему я таким стал, какой я есть ныне, и что пусть я и маленький человек, но и мне роль своя хорошая предназначена… все рассказал! Я ж даже сказать ничего не мог в тот миг просто от изумления – смотрю в его глаза эти грустные и рот открытым держу как псих последний!

– Дак вы, коллега, психов то больше слушайте, авось и слюнка то у вас из ротика еще побежит! Ладно, хватит. В шестую палату его определите рядом со вторым Наполеоном. Там ему самое место – и самое время.

– Время… да, хм… самое время.

– Ну, а документы то у него хоть были с собой? Как мне прикажете его записать то по документам у нас?

– А вы знаете, док, что самое странное, – и говоривший грустно взглянул на своего ментора, – не было у него документов… И он ведь так и просил называть себя – Безымянным…

01.11.2010

 Прохор Озорнин