Воин Одина

Громогласный рев – свирепый боевой клич – огласил округу и заставил, кажется, содрогнуться само небо. Сотни и сотни воинов, облаченные в сверкающие кольчуги, бежали навстречу друг другу, и в глазах их было только одно – неисчерпаемый боевой азарт. Не было сомнения, не было страха, лишь жажда битвы и азарт – убить врага прежде, чем ты сам падешь на поле боя. Но падшие в честном бою – уже победители, они войдут в сверкающие чертоги Вальхаллы, и сам великий Один поведет их в новые битвы. Пусть же он ведет их в этой битве, а враги падут перед мощью его воителей!

Удар – поворот. Поворот – удар. Радость охватывала его – наконец-то сражение, которого он так долго жаждал, наконец-то славная битва!

Взмах – боевой топор обрушивается на шлем врага, и тот грузно падает на землю. Еще взмах – и чудовищной силы удар рассекает кольчугу еще одного. Капли крови, струящиеся из тела врага… повторный удар – и еще один враг повержен. Вот его боевой товарищ тоже размахивается и практически разрубает надвое еще одного.

Здесь не было правил – и более верткий и хитрый тоже иногда побеждал. Меч, обрушившийся плашмя на спину его боевого друга… сдавленный хрип, вырвавшийся из его горла. Вот его товарищ падает на колено, пытаясь развернуться и нанести ответный удар, но подкравшийся сзади боец снова ударяет, на этот раз выпадом меча, – и лезвие клинка разрывает пластины кольчуги… Еще миг – и все кончено.

В такие мгновения он переставал чувствовать боль. Он переставал ощущать тяжесть его оружия, сотый раз ударяющего в железные пластины, он переставал чувствовать время. Крик отчаяния и боли вырвался из его груди – боли за смерть друга, с которым он еще недавно делил один хлеб и одни походные невзгоды. Он крутил и крутил свое смертоносное оружие, совершенно не чувствуя его тяжести – и враги разлетались перед ним. Самые смелые – или глупые – погибали мгновенно, более осторожные предпочитали не лезть под танец сверкающей стали.

Но врагов было много, и число их, кажется, только росло. Крики и стоны. Звуки столкнувшихся клинков. Сражение кипело.

Целый день продолжалась битва – и воины Одина вышли из нее победителями. Какая-нибудь сотня воинов из нескольких тысяч…

«Слава великому Одину!» – разнеслось вокруг, как только был повержен последний из врагов. «Слава Одину!» – эхом повторили многие – и он в том числе.

Они победили вновь. Их погибшие братья предстанут в светлых чертогах перед Великим Отцом – для новых битв и новых побед. И однажды он тоже присоединится к ним…

***

Он застонал.

В бессильной ярости ударил кулаком по столу с такой силой, что тот чуть не развалился пополам.

Почему, почему, почему? Почему он должен сделать это? Слова упали в тишину и растворились в ней без следа. Слова ушли… вот только его внутренний голос не оставлял его и не давал ему покоя. Уже не голос воина Одина.

Монастырь. Почему они должны совершить набег на этот монастырь? Это не достойное их сражение! Убийство беззащитных ради спрятанных в стенах обители сокровищ…

И он, он должен был вести свою сотню, чтобы видеть, как монахи падают под ударами топоров и мечей, высоко подняв крест и прося своего неведомого ему бога о защите… Это будет бойня, а не сражение, кровавая бойня из-за алчности. И он, один из лучших, будет их предводителем… И он не может отказаться, ведь цена за это – смерть и вечное проклятие, навсегда лишающее его права войти в золотые чертоги.

Почему у него нет выбора? Почему он должен истребить беззащитных – совсем не воинов? Или не должен?

Он зарычал в бессильной ярости. Заметался по дому. Затем схватил топор и начал громить им все вокруг. Потом наткнулся на бочку с водой и опрокинул туда голову. Это помогло – он пришел в себя, успокоился. Молча сидел, размышляя. Так прошел час. Затем резко и порывисто встал, как будто решив предельно важный для себя вопрос.

«Решено, – четко и ясно подумал он, – решено».

***

Они высаживались на берег с боевых галер, и он командовал ими – воинами Одина. Воинами смертоносного для их врагов Бога.

Вновь боевые крики и задор. Его братья были практически прежними – вот только враг был другим. Вот последний воин сходит на берег… Сейчас он должен будет повести их в бой на ничего еще не подозревающих защитников монастыря, что удобно расположился на склоне гор в километре отсюда.

«Сейчас или никогда. Сейчас или никогда».

«Воины, – прокричал он. – Великие воины Одина, что побеждали в сотнях и сотнях битв во славу нашего Бога! Мы смелы и отважны, и наш Бог ведет нас в праведный бой! Судьба наших врагов уже предрешена, ведь сам Один ведет нас!»

Громогласный крик одобрения был ему ответом.

«Но обращаюсь к вам, воины. Достойную ли цель указали нам? Достойно ли сражение, что нам предстоит, славы истинных победителей? Мы должны уничтожить наших врагов – но враги ли это нам? Мы всегда сражались достойно и достойно же выходили победителями – но мы не выйдем достойными победителями из этого боя, братья! Это не наш бой, он не ведет нас к славе и золотым чертогам. Мы не должны вести его!»

Ряды воинов заколыхались. Казалось, они все были смущены.

«Ну, хоть один, хоть один поддержите меня, братья. Хоть один достаточно смелый из вас…»

«Да, Хротгар сказал верно! Это не наш бой!» – и один из его бойцов вышел вперед с этими словами. «Я тоже думал об этом, когда получил задание идти под его предводительством, – и я решил, что это недостойный бой. Мы не снищем себе славы в этом сражении, мы убьем тех, кто недостоин битвы с воинами великого Одина!»

Воины начали перешептываться. Кто-то недоуменно мотал головой из стороны в сторону, смотря, что предпримут другие. Но это продолжалось недолго, совсем недолго. Какие-то десятки секунд.

«Ты – предатель! Ты позоришь честь победоносных воинов! Ты недостоин войти в чертоги и будешь проклят во веки веков за эту трусость!» Другой воин вышел вперед и, казалось, выплюнул в него эти слова. «Предатель!» – повторил он и надвинулся на Хротгара, высоко подняв свой боевой топор.

Но в этот момент поддержавший Хротгара воитель преградил тому путь и так же непоколебимо встал с оружием в руках, готовый сражаться и умереть. Им действительно теперь придется умереть – двоим против десятков…

И он вновь заговорил. Убеждал их в ошибке, которую они уже готовы были допустить. Убеждал их не вступать в этот недостойный их бой. Говорил о лучших сражениях и лучших битвах. Он пытался подобрать все те слова, которые были понятны и близки им, говорить на их языке, теперь уже ставшего для него почти чужим…

И, пока он говорил, еще десять бойцов вышли из рядов и встали рядом с ним. В глазах их читалась такая же смелость и готовность погибнуть, как и в его глазах. Но добрая сотня осталась стоять неподвижно. Им действительно придется умереть сегодня и быть преданными вечному проклятию за отступничество…

«Не слушайте этого труса и лжеца! Каждый, предавший Одина в бою, навсегда лишится шанса войти в его чертоги. Трусам не место в чертогах смелых! Сметем этих предателей и лжецов и начнем великий бой! Вперед, истинные воины Одина!»

Вновь обличительные слова – и вот пыл воинов разгорается. Смущение исчезает с их лиц, а на его место вновь приходит свирепость и безжалостность.

«Что же, братья, придется нам сегодня умереть», – мысленно обратился он к одиннадцати истинным воинам. Но они итак прекрасно понимали это, лишь еще крепче сжали в своих руках оружие и встали рядом с ним плечом к плечу.

Мгновение – сотня воинов ринулась на них.

Мгновение – орудия столкнулись.

Мгновения – как целая вечность…

Вот двенадцать воинов встали плечом друг к другу, готовые сражаться и умереть. Вот первый подбежавший враг замахнулся – и удар его был отбит. Вот подбегают еще и еще, и клинки работают без устали – они, эти двенадцать, в этот день не чувствовали усталости. Вот первый из них ранен – и ряды смыкаются, чтобы защитить товарища.

Его крик, разнесшийся далеко-далеко. И вот волна врагов снова откатывается от них как от несокрушимого барьера. Но враги снова наступают – и вот ранены еще двое. Ряды сомкнулись еще крепче и еще яростнее стали атаки.

Один, второй, третий, десятый, двадцатый… Враги подбегали и откатывались от них как от несокрушимой стены. Но их было много, слишком много… Вот защитников уже всего лишь пять – остальные ранены или убиты.

Четверо…

Трое…

Двое…

Остались лишь Хротгар и воин, первым вышедший поддержать его. Вот он разворачивается к Хротгару, а в глазах его – великая мудрость и понимание.

«Сразимся, брат!» – и становится к нему спиной, защищая.

Так, стоя спиной друг к другу и отбивая сыплющиеся удары, они продержались еще две минуты. А потом добрых семь десятков воинов подмяли их под себя и опрокинули – и устремились к монастырю, подбадривая друг друга диким ревом…

***

Мгновение? Вечность? Сколько же прошло времени?  Он не знал – помнил лишь свой последний бой и удар секиры, настигнувший его. Он не погиб? Не погиб… Его посчитали мертвым и не стали добивать.

Но… раз они не смогли их удержать… выходит, что монастырь все-таки был разграблен и предан разрушению. Они не смогли остановить их… не смогли… Он застонал – даже не столько от боли по всему телу, сколько от ноющего чувства тоски и печали. Они не смогли их остановить… Он и одиннадцать так и оставшихся безымянными воинов. Приложив неимоверные усилия и закричав от прорезавшей тело боли, он таки сумел подняться.

Около тридцати бойцов лежали неподвижно, обратив глаза к небу. И среди них – его смелые воины. Погибшие… Пусть они, достойные, будут не прокляты, но благословлены и найдут мир в том мире, где они сейчас находятся!

Он огляделся по сторонам – галер рядом уже не было. Выходит, бой уже закончен, и воины отправились домой. Значит, монастырь уже не спасти… Но, может, хоть кто-то остался там жив. Хоть кто-то… Если даже хоть кто-то из них жив – он обязан помочь ему, обязан спасти… Хоть так он сможет исправить свою ошибку. Да и пути назад у него теперь уже нет, он изгнанник и проклятый – проклятый своим же народом… пусть уж лучше его считают мертвым.

По-прежнему сдерживая стоны от невыносимой боли, он поднялся и медленно зашагал по направлению к монастырю. Тысяча метров, всего какая-то тысяча метров… его долг.

Он шагал и падал. Затем поднимался и вновь шагал. И вновь падал. Затем он пополз по земле.

Может быть, прошел день. Может быть, прошла целая вечность. Он не знал – у него теперь была лишь одна цель и один путь, и он шел по нему. Даже практически без сил – все равно шел. Когда же, наконец, его затуманенному взору предстали стройные стены монастыря, он приподнялся на обессилевших руках и улыбнулся.

«Я все-таки нашел тебя», – еле слышно прошептали его губы, и он неподвижно замер на земле.

***

Тихая печальная песня. Чьи-то руки, скользящие по его лицу. И затем – холодная струя воды. Он закряхтел и шевельнулся.

«Жив!» – сквозь обволакивающую его пелену услышал он.

Жив. Он все еще жив. Для чего же он жив, если он не сумел выполнить свой долг? Для чего?

Попытался открыть глаза – но лишь смутное красное марево предстало его взору. Тогда он прикрыл их и погрузился в сон. Он спал и спал. Временами он просыпался на какие-нибудь десять минут, а затем вновь засыпал.

Когда же он проснулся и в очередной раз попытался открыть глаза – кровавого марева уже не было. И тогда он смутно различил человеческую фигуру, склонившуюся над ним, и услышал ее голос – ласковый голос девушки.

«Спи, тебе еще рано двигаться. Раны еще не зажили. Спи». Он не сопротивлялся сну.

Потом временами он пробуждался, чтобы вновь услышать ее голос и попытаться сквозь дымку разглядеть ее лицо – и ему очень долго не удавалось этого сделать. Но однажды настал день, когда он смог подняться с постели без посторонней помощи, и зрение и слух его прояснились.

«Я все-таки нашел тебя», – отчего-то пришли на ум совсем уже, казалось, ставшие далекими слова.

Да, это была девушка, еще совсем юная – семнадцати-восемнадцати лет. Вот только в глазах ее читалась уже совсем взрослая твердость.

И тогда он решился спросить.

– Где я?

– Ты в нашей обители, – ответила девушка. – В моей обители, – добавила она и всхлипнула.

– Ты… ты помогла мне… Почему?

– Ты не один из тех, кто напал на нас в тот день. Я это сразу поняла. Наши… мои… братья… увели напавших в леса… и погибли там… выжившие варвары вернулись сюда… и разграбили монастырь. Все те, кого удалось одолеть моим братьям, остались в лесах, ты же подошел прямо к стенам монастыря. Если бы ты был в числе напавших – ты не рискнул бы этого сделать. Ты не из тех, кто убил моих братьев, – сказала она очень твердо.

– Д-да… это т-так, – еле слышно прошептал он все еще не слушающимся его языком.

– Тогда зачем ты пришел сюда? – и она подвинулась к нему совсем близко, не сводя своего изучающе-требовательного взгляда с его лица.

– Я хотел… хотел остановить их… и… и не смог… прости… прости меня, если… можешь.

– Ты хотел помочь нам? – в глазах ее выразилось крайнее удивление, – почему? Ты ведь из их же народа… ты пошел против них?

– Я… не мог… допустить… бойни, – слова шли очень медленно и тяжко из его горла.

– Но она все-таки была допущена… Впрочем, какое это теперь имеет значение! Спи, выспись, потом расскажешь мне остальное.

Она была права, ему сейчас требовался отдых, много отдыха – и он вновь погрузился в столь манящий его сон.

***

Он проснулся и почувствовал ее теплую руку у себя на лбу. Не стал открывать глаз – лишь пытался прислушаться к ее мерному дыханию. Когда же он, наконец, все-таки открыл их – она убрала свою руку с его лба и поднесла к нему пропитанную чем-то холодным губку.

– Проснулся? – на этот раз ее голос был заметно более приветлив, чем в прошлый, – ладно, вставай, ты уже вполне можешь это сделать.

Он попытался приподняться – и впервые за много дней его тело послушалось его. Тогда он сел на постели и окончательно прояснившимся взором взглянул на нее. Она была удивительно красива – по крайней мере, почти наверняка она должна была быть красавицей по меркам ее народа.

Русые волосы спадали до плеч, а на губах блуждала улыбка – впервые за много дней. В глазах была живость и в то же время совсем уже взрослая стойкость. Белая роба была на ней.

– С… сколько я спал?

– Неделю, почти неделю ты пробыл здесь. Практически только спал, очень мало ел. Ты, наверное, сейчас этого уже не помнишь, для тебя, должно быть, прошли всего лишь минуты.

– П… почему ты помогла мне?

– Ты ведь хотел помочь нам? Даже если тебе это и… не удалось – ты не был с этими варварами заодно. Я обязана была помочь тебе, это был мой долг. Если бы только ты успел раньше… если бы успел… Хотя… что ты мог сделать против сотни воинов…

– Н… не один. Я сражался с ними не один… Нас было… двенадцать. Все они… погибли.

При этих словах слезы выступили на его огрубелых щеках – а ведь он ни разу еще до этого не допускал себе столь жесточайше непростительной слабости.

Девушка как-то печально и в то же время с надеждой улыбнулась.

– Все-таки еще есть на свете люди, не потерявшие свое сердце, все-таки есть. Жаль только, что ты не смог нам помочь. Но что бы даже двенадцать воинов могли сделать против доброй сотни…

– Ты говорила, твои братья погибли.

– Да, варвары убили их всех. Я была единственной сестрой в этом монастыре… и единственная осталась в живых… только чтобы оплакивать их смерть.

И она, несмотря на всю свою внешнюю кажущуюся стойкость, заплакала.

– Как же ты тогда осталась в живых? Они не тронули тебя?

– Я… спряталась в монастыре. У нас был… секретный ход… и туннель, ведущий из монастыря, – продолжая всхлипывать, говорила она, – в нем я и переждала бурю, как велел мне мой отец. Вот только эта буря уничтожила все, мне дорогое…

Казалось, она сейчас совсем забудется в своем горе при этих воспоминаниях. Он вытянул свою руку и взял ее руку в свои ладони. Пусть знает, что она все же не одинока в этом мире.

Они молча сидели, крепко сжав руки друг друга. Так прошло минут десять. Наконец, она сумела успокоиться.

«Отдыхай, воин», – тихо прошептала она и вышла.

***

День, второй, третий…

Неделя, другая, третья…

Он полностью оправился от своих ран, и они смогли беседовать каждый вечер.

Ей теперь очень не хватало этих простых человеческих бесед – и ему не хватало тоже. В этом они были похожи друг на друга – оба стали изгнанниками, оба лишились близких. Постепенно она стала приходить к нему все чаще и чаще. Когда она, случалось, вспоминала о слишком памятных еще днях своего горя – он утешал ее. Иногда она просила рассказать его о своих сражениях – и настолько внимательно слушала его, как его не слушала никакая из женщин прежде.

Затем пришли их дни совместных прогулок по окрестностям обители. Это были замечательные дни – светлые и солнечные дни весны. Зимний снег растаял, и вместе с ним, кажется, канули и все тревоги. Это было чудное время. Может, одно из лучших в его и ее жизнях.

Они стояли, обнявшись, под кроной какого-то дерева, сквозь листву которого просвечивало солнце и играло лучами на их лицах. Он тогда говорил ей эти слова – слова своей любви. Он поклялся, что они никогда не расстанутся и всегда, всегда, в жизни и смерти – будут вместе. Вечно будут вместе. Всегда.

Ее, единственную ее, он по-настоящему полюбил. Как не любил никого другого – он любил ее. Он и сейчас любит ее. Он будет любить ее всегда – в жизни и в смерти.

***

«Готовьтесь! Всем разойтись! Зажигай!»

Пламя метнулось вверх, отчаянно стремясь в одно мгновение пожрать неподатливый кусок дерева и прикрепленного к нему человека. Вот языки его все ближе и ближе – уже пляшут перед глазами. Скоро этому придет конец. Скоро конец…

Земное счастье их было не долгим. Через год случился новый набег его орды – но было лишь двое защитников, готовых противостоять им – он и она. Они были схвачены, и он был узнан. Сначала его посчитали мессией, воскресшим из мертвых, – но потом кто-то заявил, что он просто не сумел хорошо всадить этому предателю свой топор в грудь. Хротгар не видел говорившего эти слова – вот только голос его показался ему очень знакомым…

Предателей не прощают. Судьба их – смерть через сожжение. Небывалая казнь для его народа – обычно их убивали в честном бою. Видимо, даже честного боя он, по мнению своих братьев, оказался не достоин – только лишь удара в спину. Ее тоже должны были сжечь как его пособницу – и это было страшнее всего. Но, как оказалось, не для нее, только не для нее.

«Я буду с тобой всегда, помнишь? В жизни и в смерти».

«В жизни и в смерти – всегда», – ответил он.

И они обнялись в последний раз в этой жизни. Ее увели, а затем так же прикрутили железными канатами к такому же столбу. И зажгли пламя.

***

Пламя метнулось вверх слепящими и обжигающими волнами, пожирая свою законную добычу – но боли уже не чувствовалось. Два горящих столба. Два мужественных человека.

«Вместе – всегда!» – что есть силы прокричал он.

«Всегда!» – донеслись до него ее слова.

Вот новый натиск стихии – и оба они скрылись в огне.

Толпа кричала. И лишь немногие, отвернувшиеся от этого пожарища, давали себе клятву – священную клятву истинных воинов – никогда больше не допускать подобное. Бороться за справедливость, бороться – всегда. Лишь эти немногие видели, как два светлых духа, оторвавшись от пламенных столбов, взмыли ввысь. Как они обнялись и улыбнулись друг другу – и устремились в небеса.

«Вместе – всегда», – услышали эти несколько.

«Вcегда», – повторили они.

03.01.2005

 Прохор Озорнин