Встретимся лет через десять, или в другой жизни

На выпускном балу с девчонками случилось что-то неладное. Возможно, весеннее опыление подействовало. Даже Дмитрий Иосифович, далеко не молодой профессор: маленький, коренастый, с большим носом, грозно нависающим над верхней губой, и смуглой лысиной на голове в форме кипы, и тот получил кусок сладкого выпускного тортика в виде Люськи, которая все пять лет учебы в университете обожала остроумного, обаятельного профессора и в последнюю ночь выпускного бала воспользовалась-таки ситуацией.

Ну, а Лера, так ей за пять лет учебы не удалось даже разглядеть легендарного Лесовского, доцента с другого факультета, о котором судачили чуть ли не каждый день в течении пяти лет ее соседки по комнате в общежитии. Из их уст, опухших от поцелуев глупых, не интересных, но таких пылких мальчиков, только и лилось сладкой патокой:

- Ах, Гена, ах!

Пару раз, правда, она была близка к тому, чтобы разглядеть пробегающего мимо преподавателя, но, увы, успела лишь запечатлеть подметки его чудных фирменных ботинок из настоящей кожи, наверняка пахнущих детскими сандаликами, этот запах детства она обожала. И тут, кумир «молодой поросли» оказался рядом с ней за столом в ресторане. Природным женским чутьем она сразу догадалась- это он! И запылала, источая феромоны. Такой жар со стороны соседки не ощутил бы только мертвый. Они танцевали и никого вокруг не видели, вначале в банкетном зале, но когда стали показывать для выпускников мультфильмы «Ну погоди!», перешли на другие площадки многоэтажного ресторана. На одной из танцевальных площадок даже случился небольшой инцидент: Леру схватил за руку какой-то парень, и Геннадию пришлось отбить свою нечаянную радость. Впервые за нее поспорили мужчины, она оценила его горячность.

Он провожал ее домой питерской белой ночью, шли, обнявшись, напрямик через площадь и уже сведенный мост, останавливались, целовались. Она его звала «крокодил Гена», он хотел возмутиться, но передумал.

- Какой ты колючий,- говорила она.

- Я же не знал, что встречу тебя, - оправдывался он, - я пришел на вечер с теннисных кортов.

В свободной от объятий руке Геннадий держал спортивную сумку, откуда выглядывала теннисная ракетка.

- Я такой старый, мне уже тридцать семь, - кокетливо шептал ей в ухо Лесовский.

- Ну, да, и это ужасно, - тем же тоном вторила ему Лера.

Подошли к пятиэтажному сталинскому дому, тесно стоящему в первом ряду таких-же великанов, стерегущих Неву. Лифты в этих домах на ночь отключались. Лера жила на пятом, они медленно преодолевали этажи, останавливаясь на лестничной площадке каждого, он нежно и ласково, словно боялся обидеть, целовал ее в губы, ушко, шею. Было приятно, щекотно, хотелось прильнуть и остановить мгновенье.

На пятом простились. Тихо открыв ключом дверь, в полной темноте, Лера прошла в ванную комнату и увидела в зеркале свое счастливое, раскрасневшееся от поцелуев, отражение. Левой сережки не было! Из груди вырвался стон:

- Ууууу, крокодил Гена, проглотил!

Сережки были мамины, серебряные: висюльки с александритом.

Стала снимать выпускное платье с нежными голубыми цветами на фоне мокрого неба. На резиновый коврик упала, выпав из глубокого декольте, пропавшая сережка.

Прошло десять лет. Он увидел ее на корте. Лере удалось приобрести абонемент на элитные корты Крестовского острова. Он подошел к решетке, за которой у стены тренировалась Лера.

- Вы неправильно держите ракетку, - сказал он, внимательно глядя на нее.

Она узнала его сразу, но не поняла, узнал ли он.

Сердце заколотилось, но лицо ее оставалось спокойным.

Она улыбнулась, поправила ракетку, да и только.

Потом шла домой взволнованная, подсчитывая, сколько ему лет, - сорок семь, ужас!

Внешне он не изменился, но лет много!

Думала о нем часто, но ни разу больше на кортах не встретила.

Прошло еще десять лет. Она столкнулась с ним, выходя с работы, прямо в двери, он входил. Они поздоровались. Но за двадцать лет у него было столько студенток, выпусков , и так много знакомых лиц он встречал каждый день.

Она вновь задумалась над его возрастом — пятьдесят семь! Жизнь прошла.

Было несколько случайных встреч, он ее куда-то подвозил, рассказывал о семье, о своих заграничных поездках, увлечениях горнолыжными курортами Италии, друзьях итальянцах, жене — католичке, что-то о детях, она плохо помнила. Ни разу не спросил, что у нее, а она молчала, потому как, кроме парализованной матери, ничего в ее жизни не было.

Однажды он протянул ей пригласительный билет на концерт в Александрийский театр в честь юбилея университета. Место ей досталось не в партере, где сидел он с другими преподавателями, а на ярусе. Когда в антракте встретились, он обнял ее за плечи и представил стоящим рядом мужчинам:

- А это мой дружочек.

- Так помнит, или нет? - вспыхнуло искоркой у нее в голове.

Кроме профессорского преподавания в университете, он был консультантом в фирме, где работала Лера, получил грант ЮНЕСКО, был представителем фирмы-поставщика американского оборудования. Презентации этого оборудования проходили в самых престижных отелях, на некоторых презентациях по роду своей деятельности присутствовала и Лера. Они сидели за столиком на двоих у стеклянной стены, откуда был виден и слышен Невский проспект, где люди, не замечая друг друга, куда-то спешили, случайно сталкивались, отскакивали и разбегались. Она рассеянно слушала его разговор, улыбалась, и думала, что и они так-же, как эти люди, бегущие по Невскому, всегда спешили по своим делам, просто однажды, пробегая мимо, на секунду остановились, а потом продолжили движение, каждый, в своем направлении. И только в конце пути, когда наша жизнь, кем-то запечатленная на кинопленке, лихо прокручивается перед нашим внутренним взором, никому не ведомо, чей образ последним всплывет в нашем угасающем сознании.

Умер он внезапно, на шестьдесят седьмом году, от инсульта. И все-таки ей хотелось думать, что последним его видением было ее юное, влюбленное лицо.

 Мона-Вета