Истоки

Калитку малыш знал до дыр. Стянутая по диагоналям крест-накрест рама, обшитая с улицы узкой доской, была для него досадной преградой. В просветах калитки проглядывал чудный мир, но мальчуган уже испытал прочность рамы и знал: не пустит она его со двора.

В тот день калитка открывалась чаще обычного, и каждый раз малыш успевал разглядеть улицу. Извилистый ряд домов тянулся куда-то вдаль, но как ни старался он высмотреть всю эту даль до самого до ее горизонта, калитку, обычно, всегда успевали захлопнуть. В тот день захлопнуть ее не успели.

Странные люди входили во двор и выходили потом со двора, не обращая на карапуза внимания. Мальчуган уже знал: люди бывают и строгими, и сердитыми, и добрыми, и приветливыми. В тот день они были странными. Они молча сновали мимо, сея тревогу всем своим видом. Они его не замечали?! Даже сосулька не вызвала их обычной реакции. Малыш знал: нельзя брать сосульку, ее всегда у него отнимали; но в тот день как будто бы все стало можно: никто не отнял у него жгучую твердую воду, никто не остановил малыша, когда тот ушел со двора и побрел заворожено вдоль по улице, за околицу, за горизонт.

За горизонт сорванца не пустила река. Его внимание теперь было сосредоточено не на горизонт, оно уходило вглубь, под ледяную прозрачность реки. Окончательно преградила путь ему прорубь. Малыш застыл на границе льда и воды. Вода обожгла ему пальчик, но он продолжал разгребать бездну проруби ото льда, орудуя как лопаткой своею сосулькой. Его манила раскрытая бездна и заманила бы – заморозила б - наверняка.

Баба Нюра жила на отшибе, у самой реки; жила без радио, без газет, узнавая последней все новости дня, когда она выходила в деревню. Зимой она далеко не ходила. На прорубь да в магазин, в магазин да на прорубь – вот и весь ее повседневный маршрут. В магазин – за хлебом, за сахаром, за консервой, на прорубь ходила она за водой для бани и стирки. В колодце вода - же-есткая соль, на реке – чистая щелочь!

- Ба-атюшки-свет! - заголосила баба Нюра, оттаскивая карапуза от проруби. - Чей же ты будешь, сынок? – пытала она мальчугана, подслеповато разглядывая его пристальным взором. – Навроде бы Калистратовны сын, агрономши – наконец догадалась она, успев уже подхватить его за руку и силком уволакивая от реки. – Эвон, куды-как забрался?! – сердито ворчала баба Нюра, пытаясь отнять у малого сосульку. Но сосульку малыш не отдавал. – Что ты с ней хошь делать? Лизнуть хошь да горло сгубить? Брось, тебе говорю, гадость эта сосулька, понял ты али нет?
- Не-е, бабуля, не-е, - заговорил вдруг малыш - я не лижу сосульку, я воду лью с нее на ладошку, потом… а потом… и потом – не лижу!
- Откуда-какой Водолей объявился, наут-поди, тебя мать потеряла, вот ужо зада-аст она тебе трепку!

Долго еще причитала старушка, заводя карапуза в дом, усаживая на лавку в горнице и отпаивая горячим молоком. Мальчуган пил, и сознание крепло в нем с каждым глотком. Допивал молоко не малыш и не карапуз, это я его допивал, зачарованно глядя на бабу Нюру, невесть как вдруг ставшею мне родною бабулей, с легких уст которой запало в мою душу это странное прозвище мне – Водолей. Баба Нюра сидела под образами и шептала молитву.

Потом мы собрались, и баба Нюра повела меня к матери и отцу, продолжая и по дороге пришептывать и причитать.
- Баба Нюра, - не выдержал я, - с кем ты так разговариваешь?
- Энто, сынок, я молюсь за тебя, чтобы лихо тебя миновало, да чтобы мать бы твоя не заволновалась бы до смерти. Жаль, до смерти жаль: не замолила меня от греха баба Нюра. Лиха испил я до дна, сам же молиться я не умел. Родители у меня были партийные люди, в бога они не верили.

Когда баба Нюра привела меня в дом, там было нечто вроде партийной сходки. Там было много людей, взволнованных до смерти, но не мое появление-исчезновение волновало их всех. Никто и не знал о моих приключениях, все про меня забыли в тот день. Такой уж он был - этот день, новостью которого была смерть Сталина.

Узнав Новость, едва захлопнув за мною калитку, забыла про меня и баба Нюра.
- Горе-то како-о, Калистра-атовна-а… - причитала она вместе со всеми. А мое забытое всеми существо делало гигантский скачок через пропасть собственного «эго». Вслед за другими, я вдруг и сам забыл про себя, впервые осознав себя только частью массы людей, связанных друг с другом кровным родством и общей бедой.

Спустя много лет, перед смертью своей, рассказала баба Нюра маме про мое приключение. Маму и спустя много лет бил озноб, она виновато оправдывалась: "Забыла я тогда про него, баба Нюра, горе-то какое было у всех, прости ты меня, баба Нюра…"
- Бог тебя простил, милая. - отвечала бабуля.

Вряд ли баба Нюра помнила, как она меня назвала Водолеем в тот день. Мне этого не забыть никогда, как не забыть мне и ту калитку. Эта особенность моей памяти долгое время казалась мне странной, но наступил день, и я осознал: на своих узелках память особо хранит лишь самое важное.
 

 Сэр Джик

x

Иллюстрация к: Истоки