ПРОМО АВТОРА
Иван Соболев
 Иван Соболев

хотите заявить о себе?

АВТОРЫ ПРИГЛАШАЮТ

Серго - приглашает вас на свою авторскую страницу Серго: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Борис Лебедев - приглашает вас на свою авторскую страницу Борис Лебедев: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
kapral55 - приглашает вас на свою авторскую страницу kapral55: «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»
Ялинка  - приглашает вас на свою авторскую страницу Ялинка : «Привет всем! Приглашаю вас на мою авторскую страницу!»

МЕЦЕНАТЫ САЙТА

Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
Ялинка  - меценат Ялинка : «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»
kapral55 - меценат kapral55: «Я жертвую 10!»



ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА
за 2019 год

Автор иконка Эльдар Шарбатов
Стоит почитать Юродивый

Автор иконка Юлия Шулепова-Кава...
Стоит почитать Солёный

Автор иконка Андрей Штин
Стоит почитать История о непослушных выдрятах

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать В весеннем лесу

Автор иконка станислав далецкий
Стоит почитать Опричнина царя Ивана Грозного

ПОПУЛЯРНЫЕ СТИХИ
за 2019 год

Автор иконка Володин Евгений Вл...
Стоит почитать Маме...

Автор иконка Олег Бойцов
Стоит почитать Прозрение

Автор иконка Виктор Любецкий
Стоит почитать Сын

Автор иконка  Натали
Стоит почитать Я говорю с тобой стихами

Автор иконка Олесь Григ
Стоит почитать Эта кончится - настанет новвая эпоха

БЛОГ РЕДАКТОРА

ПоследнееПомочь сайту
ПоследнееПроблемы с сайтом?
ПоследнееОбращение президента 2 апреля 2020
ПоследнееПечать книги в типографии
ПоследнееСвинья прощай!
ПоследнееОшибки в защите комментирования
ПоследнееНовые жанры в прозе и еще поиск

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К ПРОЗЕ

Вова РельефныйВова Рельефный: "Это про вашего дядю рассказ?" к произведению Дядя Виталик

СлаваСлава: "Животные, неважно какие, всегда делают людей лучше и отзывчивей." к произведению Скованные для жизни

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Ночные тревоги жаркого лета

СлаваСлава: "Благодарю за внимание!" к рецензии на Тамара Габриэлова. Своеобразный, но весьма необходимый урок.

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "Не просто "учиться-учиться-учиться" самим, но "учить-учить-учить"" к рецензии на

Do JamodatakajamaDo Jamodatakajama: "ахха.. хм... вот ведь как..." к рецензии на

Еще комментарии...

РЕЦЕНЗИИ И ОТЗЫВЫ К СТИХАМ

ЦементЦемент: "Вам спасибо и удачи!" к рецензии на Хамасовы слезы

СлаваСлава: "Этих героев никогда не забудут!" к стихотворению Шахтер

СлаваСлава: "Спасибо за эти нужные стихи!" к стихотворению Хамасовы слезы

VG36VG36: "Великолепно просто!" к стихотворению Захлопни дверь, за ней седая пелена

СлаваСлава: "Красиво написано." к стихотворению Не боюсь ужастиков

VG34VG34: " Очень интересно! " к рецензии на В моём шкафу есть маленькая полка

Еще комментарии...

СЛУЧАЙНЫЙ ТРУД

старость,возраст
просмотры236       лайки0
автор Татьяна Егоровна Соловова

Полезные ссылки

Что такое проза в интернете?

"Прошли те времена, когда бумажная книга была единственным вариантом для распространения своего творчества. Теперь любой автор, который хочет явить миру свою прозу может разместить её в интернете. Найти читателей и стать известным сегодня просто, как никогда. Для этого нужно лишь зарегистрироваться на любом из более менее известных литературных сайтов и выложить свой труд на суд людям. Миллионы потенциальных читателей не идут ни в какое сравнение с тиражами современных книг (2-5 тысяч экземпляров)".

Мы в соцсетях



Группа РУИЗДАТа вконтакте Группа РУИЗДАТа в Одноклассниках Группа РУИЗДАТа в твиттере Группа РУИЗДАТа в фейсбуке Ютуб канал Руиздата

Современная литература

"Автор хочет разместить свои стихи или прозу в интернете и получить читателей. Читатель хочет читать бесплатно и без регистрации книги современных авторов. Литературный сайт руиздат.ру предоставляет им эту возможность. Кроме этого, наш сайт позволяет читателям после регистрации: использовать закладки, книжную полку, следить за новостями избранных авторов и более комфортно писать комментарии".




Сарай


Коля Антонов Коля Антонов Жанр прозы:

Жанр прозы Миниатюра
535 просмотров
0 рекомендуют
0 лайки
Возможно, вам будет удобней читать это произведение в виде для чтения. Нажмите сюда.
Сборник рассказов. Сразу хочу предупредить - это лишь выдумка.

КОСТЁР

Сразу за обугленным остатком сосны, находился дом, сложенный из речных валунов, он был большой и старый. В тумане, окружённый непроходимым лесом, он казался сказочным и таинственным. Из трубы шёл неспешный дым, а окна светились оранжево и настороженно. Слева перекатывала воду безымянная речушка, вдоль берега било несколько ключей, а ещё дальше виднелся мостик, уводящий дальше, в глубь леса, туда, в известное время с зарёй, отправлялись за грибами и ягодами. Собирали по многу, делая запасы, которых хватало ровно на год, а в особенно урожайное время и на дольше. Рядом с домом был такой же, сложенный из валунов сарай, а правее виднелся большой огород. Осенью сюда прибивались дикие кабаны, которые лакомились овощами и даже стрельба не могла их отвадить.

Обычно гости тут бывали крайне редко, так, случайные грибники, или охотники, а рыбаки пробирались дальше, на Мельницу, там было раздольно, тихо и красиво. Некоторые, особенно отчаянные поднимались по речке выше, до Партизанского острова, а дальше почти никто не забирался, там начинался сплошной стеной Белый лес. Вот и сейчас гостей не было, а я вернулся из города пораньше. До ближайшего городка было часа три езды на машине. Из цивилизации я привёз шоколад, несколько пачек патронов и, не удержавшись, десяток ромовых баб, которые я буду десять дней есть по вечерам, сидя у костра, попивая настойку на калине и предвкушая ночное купание.

Она поставила тарелку супа, нарезала крупно хлеб и принялась разбирать привезённое. На вид ей было лет тринадцать — пятнадцать, но я точно знал, что это обманчивое впечатление, хотя бы потому, что тут она появляется уже лет семь подряд, всегда в то время, когда меня нет, всегда в одном и том же, слегка опалённом огнём сером платье, кофте, косынке, из-под которой вылезает чернючая прядь жёстких волос. И исчезает она с первым снегом, оставляя в доме, после себя удивительную чистоту, свежесть и аромат фиалок. Словно знает, что именно этот запах я люблю. Кто она и откуда берётся, я не знаю, как добирается и чем занимается тоже, не знаю, но догадываюсь. Мы почти не говорим, только так, о пустяках быта, о ерунде не значащей, а перед сном, как ритуал, жжём поленья в печи и молча курим глядя в огонь и слушая рассказы-щелчки дров.

После ужина я свернул папиросу и вышел во двор, прошёл вдоль огорода, кабаньих следов не было, свернул обратно, подошёл к речке и сел на лавочку резную, она тут стояла с незапамятных времён и явно была привезена сюда откуда-то из далёкого и богатого парка. Каждую весну я шкурил её, покрывал самодельной морилкой и красил. Сейчас скамейка была белого цвета. Я присел и закурил первую за день папиросину. Она подошла не слышно, накинула на меня овчиный тулуп и села рядом, чуть прислонившись к плечу, тоже в тулупе и обрезанных резиновых сапогах. Мы сидели молча, окружённые вечерним, прохладным воздухом и я подумал, что скоро выпадет снег и она исчезнет. Она посмотрела на меня и вздохнула, будто извинялась за что-то. Вот только за что?

Папироса погасла. И мы отправились в дом.

Сняв одежду, я умылся и надел пижаму. Вот такая нелепость — люблю спать в пижаме, поворошил угли в печи, пододвинул скамеечку и сел, вдыхая запах дыма, чуть выползающего из-за открытой заслонки, подкинул несколько поленьев. Она в простой белой ночной рубашке, с шалью козьей на угловатых плечах, поставила рядом со мной небольшой столик, графин с настойкой, гранёную рюмку на тонкой и короткой ноже, тарелку с ромовой бабой и, взяв вторую скамеечку присела справа. Сидели опять молча, мыслей не было, страстей не было, было покойно и уютно, словно мечта сбылась и теперь пришло наслаждение.

— Знаешь, я больше не приду, — внезапно произнесла она и я вздрогнул, чуть выплеснув розоватую настойку из рюмки, перед самым ртом. Выдохнул, выпил, откусил ромовой бабы и кивнул головой, словно это всё само собой подразумевалось.

— Хорошо, — только и мог ответить я, а сердце ухнуло, кольнуло остриём меж рёбер, а в глазах заплясали монады.

Утром она исчезла, тихо и незаметно, а на столе осталась маленькая тряпичная куколка. С той поры прошло много лет и я каждую осень, в один и тот же день, сажусь у костра, пью наливочку и разговариваю с куклой, а в её блестящих глазках-пуговках пляшут языки костра.

Н. АНТОНОВ

Г. Москва

08 ноября 2015 г.

ПУСТОТА

Ну, хоть бы руки задрожали, или там, под языком, снизу набухло, чтобы дышать стало трудно, или сердце застучало сильнее, громче, медленнее, быстрее, вообще бы остановилось, совесть запорхала, ноздри раздулись, дышать стало трудно, или бы колени подогнулись…

Я поцеловал Ейо и ничто в этом мире не изменилось, не шевельнулось, простое продолжение движения от рождения из пустоты в пустоту исчезновения. Это как шарманка, там открывается внизу такой кусочек и по кругу фигурки двигаются, неизменно, направленно, с повторением, двигаются из Пустоты в пустоту.

Театр, кино, книга, ванна, женщина… всё это из пустоты в пустоту, и лишь, и лишь, лишь, где мои таблетки. Надо помнить я Хозяин пустоты. Я изменился. Я теперь другой и никому не делаю больно. Мир и покой. Она сказала, что я хороший, правда она далеко. И я не езжу далеко, но мне надо кормить мою семью. Она большая. Она маленькая. Их много, как мало, и в этой малости, множество, отражённое в затяжке сигареты, и в день я трачу деньги, силы, душевность. Я нежный.

Мне было семь лет, когда я познакомился с доктором Надя. Она, видимо решив, что я, что мы, что они, что она начала мне задавать вопросы. Ох как это всегда смешно, взрослые подмазываются, дети смеются. А у меня была история. Но она закончилась и теперь я полностью растворён в самом себе — в Пустоте

11 ФЕВРАЛЯ 2016 Г.

Г. Москва

Н Антонов.

 

ОВРАГ

Первые бледно-зеленоватые плевки распускающихся листьев повисли на ветвях. Ещё вчера можно было разглядеть полностью присевший на три этажа дом, напротив оврага, а уже сегодня, он виднелся, словно после 12 часов работы за компьютером. Хотелось протереть глаза, навести резкость зрения и высказать громко пару неприличных слов. Солнце раздевало, центральное паровое отопление мучало, а в открытые настежь окна уже летели всевозможные козявки и птицы весело будили по утрам, гадили на подоконник, и ночь становилась короче. Сколько я тут живу, столько и существовал овраг, правда увидеть это можно было только в определённые моменты, в странные предутренние зимние часы, когда просыпаешься, словно кто-то окликнул по имени, давно забытому, и оттого пугающему. Во все остальные времена, это был небольшой парк, с неработающим уже много лет фонтаном в центре, с пяток скамеек, просевшие от ног дорожки, изнасилованные ножницами пьяных дворников кусты, да убогая карусель. Однажды, когда я пересекал овраг, в поисках тишины и холода, отчего-то захотелось присесть на лавочку, прикрыть глаза и подремать, расслабить израненное временем и годами тело и поплавать между редких островов приятных дней. Так и сделал. На соседней волнистой скамье сидели пару сморщенных гусениц, с тем самым выражением лица, когда кажется, что их сейчас стошнит, их и тошнило — словами и хрипловатым смехом. Одна из гусениц курила и блестела линзами полуслепых телескопов. Она рассказывала своим приятельницам страшную историю про то, что раньше здесь был густой парк, ещё раньше находилась усадьба какого-то странного барина. Особенность этого барина была в том, что у него было 2 члена, и существует легенда, что иногда, в некоторые особенно холодные дни, он обходит остатки своих владений. А ещё, продолжала гусеница и затушила сигарету, есть поверье, что если взять у этого призрака его члены в обе руки, то сбудется любое желание. Подруги неприлично засмеялись, но гусеница была серьёзной, обидчиво поджала губы, распрощалась и поползла в свою нору.

Когда я открыл глаза, уже темнело. В дальних комнатах дома раздавались голоса, голова кружилась, и был привкус лежалых яблок во рту. Вскоре позвали к ужину. За столом были все знакомые. Семейная пара из соседнего поместья, управляющий с женой, и моя дальняя родственница. Подавали осетрину, каши, салаты, фрукты и вино. Ужин больше напоминал поминки, и я, вскоре распростившись со всеми, отправился в парк, на прогулку. Вечерние и ночные прогулки были моей слабостью. Особенно мне нравилось бродить вдоль небольшого оврага, там всегда было прохладно, отчего-то учащённо билось сердце и иногда, на лавочке возле неработающего фонтана мне приходили видения. Буд-то у меня два члена, буд-то женщины берут их в руки и шепчут желания, благоговейно преклонив колени и со слезами счастья на глазах. Иногда мерещились странные движущиеся фигуры людей в непонятной одежде, сквозь ветви можно было разглядеть не менее странной конструкции пяти и трёхэтажные дома. А зимой, в редкие моменты, когда чуть впав в беспамятство, прямо на ходу, я ощущал на себе чей-то пристальный взгляд, настолько безумный и знакомый, что я тут-же приходил в себя и сразу шёл в дом, растапливал камин, и там, сидя в шероховатости огненных песнопений я успокаивался.

Сердце стучало громко и тревожно, я явно слышал, как меня позвали по имени. Сигареты кончились, я спустился на улицу. Скрипнуло битое стекло под ногами, но было не больно, хоть я и шёл голый. Я с удивлением посмотрел на себя. Что-то было не так. Вот только что? И тут я с ужасом заметил, что у меня два члена.

А уже в следующий момент чьи-то руки нежно обняли напористые отростки и послышался шёпот «Дай мне ребёнка, я тебя прошу, кто бы ты не был, дай мне ребёнка»…

Над оврагом слегка парило, первые сумасшедшие птицы прокашливались, шуршали муравьи и жизнь просыпалась от дрёмы, дыхнуло летом и стало понятно — День будет жарким.

 

Станция Переделкино.

25 марта 2016 года.

Н. АНТОНОВ

ПУТЕШЕСТВЕННИК

 

Окликнули по имени, и Ларион открыл глаза.

«Кто бы это мог быть», — вертелось в тяжёлой со сна голове.

За окном мерцала фонарями неряшливая темнота, шлёпали надсадно часы.

«Показалось», — Ларион вздохнул и повернулся на бок. Попытался заснуть, вернуться в уют и нежность временного небытия.

«До чего же знакомый голос».

Ларион начал считать часовое шлёпанье. На цифре сто, сон окончательно исчез, и захотелось воды с огурцами. До кухни так же далеко, как муравью с первого этажа до пятого по ступенькам. Ларион мысленно проделал этот путь и на пятом оказался у двери, когда уже было светло и солнце насиловало землю первыми лучами.

«Да что ж такое!», — Ларион рассердился и сел на продавленном раскладном диване.

Полосатая пижама, ноги в носках, на голове вязаная шапка. Снял шапку, пригладил рукой волосы, с третьего качка удалось встать. У шкафа с зеркалом, Ларион долго вглядывался в лицо. Нормальное лицо, бывают и хуже, особенно женские. Женщин Ларион не любил и боялся. В ванной ещё одно зеркало, зубная щётка, тёплая вода и электробритва, да ещё любимая расчёска. Ларион снова всмотрелся в зеркало.

«Очень даже ничего так вид, можно сказать даже, приятный».

В туалете полистал старый журнал с картинками, задумался.

«Нет, точно голос знакомый, вот только чей он?».

Уже на кухне, попивая чай и перекусывая батоном с лапшой, Ларион вспомнил, чей это был голос и удивился.

«Как так-то? Не мог же я сам себя позвать. Зачем мне надо самого себя звать. Спал же нормально. Да и не было такого раньше, чтобы сам себя, вдруг, ни с того, ни сего, взял и позвал. И куда? Привиделось. Экая напасть. Может уже того — ку-ку стал?»

Пока мыл посуду, Ларион всё хмыкал над неразрешимой задачей, удивляясь и пугая себя всё больше и больше. У страха глаза что ворота. На кухне зеркало висело над холодильником. Ларион пристально вгляделся в глаза.

«А глаза красивые. Почти совершенной формы разрез их. Почти идеал, если бы не маленькая бородавка над правым веком. И признаков безумия в них нет. Хотя, как оно выглядит безумие в глазах? И как понять, что ты безумен? Ну, допустим, я безумен. Применим логику и будем рассуждать здраво. Тьфу ты. Как можно рассуждать здраво, если ты безумен? И всё же попробовать стоит. Безумный осознаёт, что он безумен? Думаю, что нет. А если осознаёшь, что не безумен, значит всё в полном порядке. Так?»

В кресле было удобно, и пульт от телевизора лежал на ручке. Ларион переключал каналы, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, которые всё ещё нависали над ним. Телевизора было много и не интересно. Заболела рука.

«Погода будет меняться. Хотя, как она может меняться, если стоит тепло-жарковатая погода и птицы слышны даже сквозь закрытые окна форточки и шторы. Вот же совсем спятил. Может я просто руку отлежал? Но судя по часам, уже прошло семь часов, как встал».

В животе перевернулся с чавканьем позыв к еде. Ларион в ванной комнате помыл руки с мылом, насухо вытер полотенцем и снова посмотрел в зеркало.

«По лицу же тоже можно увидеть и понять — нормален человек, или ему пора в больницу? Ну, скажем так, анормальности нет. Рот закрыт. Слюни не текут. Веки не полуприкрыты».

Суп показался Лариону не вкусным, но он доел его, помыл тарелку, пригладил мокрыми ладонями волосы на голове и открыл холодильник. Поставил туда кастрюлю с остатками супа, достал графин с водкой, тарелку квашеной капусты, кусочек сыра и кусочек сервелата. Расставил на столе, и, отодвинув штору, выглянул в окно. Темнело.

«Как время летит. Непостижимо».

Ларион задвинул штору, налил рюмку, выпил медленными глотками, закусил. На подоконнике лежала пачка сигарет и зажигалка. Стояла хрустальная пепельница в виде кораблика. Закурил. Приотодвинув штору открыл форточку, впустил воздух и выпустил дым. Сел, ещё раз выпил и закусил.

«Так и сопьюсь. Ну и пусть. Кому это мешает? Кому есть дело до меня? Да даже если я сойду с ума, об этом мало кто узнает. Соседи разве что ли. Так они сами безумные».

В голове Лариона всё медленнее плавали мысли, обрывчатые, слоистые, тёмные, нагромождались друг на друга. По телу пробегали тёплые волны, баюкали. Ларион открыл глаза. Сигарета давно погасла, и он сидел в темноте. Тянуло прохладой из открытой форточки. Он встал, закрыл её, задёрнул штору. Открыл холодильник, убрал закуску и водку. В туалете полистал журнал с картинками. В ванной комнате умылся, стараясь не смотреть в зеркало, вытер насухо лицо и руки. В спальне взбил подушку, распахнул одеяло и лёг. Надел вязаную шапочку и закрыл глаза.

«Напутешествовался, безумец», — умиротворённо подумал Ларион и спокойно заснул, улыбаясь и тихо дыша.

5 апреля 2016 г.

Г. Москва

Н. Антонов

 

ВАРЕЖКА

 

Когда мама напивалась и горько рыдала, Валя убегала из дома, она до темна ходила по дворам, по мрачным переулкам между Арбатом и Кропоткинской. Засиживалась на лавочках, болтая ногами, копалась в песочницах, бродила между домами, стараясь избегать едальные заведения — рестораны, кафе и столовые, откуда так вкусно и незнакомо пахло. Один раз она забывшись прошла мимо одного уличного кафе, а потом полдня урчало в животе, а ночью ей снились пищевые продукты, которые из неё готовили Блюдо. В глаза взрослым Валя стеснялась смотреть, чтобы не приняли её за сиротку, или хуже того, за попрошайку. К вечеру, а чаще к полуночи, мама засыпала, Валя тихо пробиралась в утлую комнатёнку почти под самым потолком выделенную когда-то из коридора — просто отгородив её дверью. Нас толе оставалась не хитрая закуска. Обычно это был чёрствый хлеб, квашеная капуста, со следами пепла, пара-тройка скончавшихся в томатном соусе килек, лук и варёный в мундире картофель. Быстро прибрав, и укрыв бесчувственное тело матери одеялом, Валя прибирала на столе, подтирала пол и ложилась за шкаф, в углу, в свою норку. Там она вспоминала что-то смешное, что происходило за день, доставала тряпичную куклу Настю и на ухо ей шептала «Ничево, Настенька, ничево, авось пробьёмся, главное, что ты красавица и сытая». Потом укладывала Настю, из угла кроватки вынимала варежки, когда-то давно подаренные мамой на день рождение, надевала их и сладко засыпала. И видела волшебный дом Детский мир, в котором она никогда не была, но много слышала про него от соседских детей, которые её сторонились за молчаливость и невзрачность. Ей представлялся огромный хрустальный дворец, полный неожиданных, прекрасных и невероятных игрушек и сластей, таких, что даже дух захватывало, как на качелях, когда делаешь «солнышко».

Утром мама вставала рано, что-то на скорую руку готовила, обычно чай и кашу и уходила на работу с непонятным названием «Типография».

Перед уходом заглядывала в Кале в норку, целовала, шептала «Прости меня доченька, родненькая прости, ничево, ничево, авось пробьёмся, главное, что ты красавица».

Валя притворялась спящей и до боли сжимала пальцы рук и ног что бы не разреветься от невероятной нежности и любви к этой, ещё не старой, красивой женщине, измотанной работой, темнотой жизни и пощ1чинами судьбы.

И чудо свершилось, а как иначе?

Однажды зимой, мама, трезвая, таинственно улыбающаяся и весёлая, растормошила в выходной Валю и скомандовала, а скорее даже попросила «Одевайся дочуля, севодня будем делать тебе подарок! А то ишь, уже стыдно людям в глаза смотреть, поедим в Детский мир, покупать тебе новое пальто и куклу!»

Валя онемела и ей даже показалось, что мама сошла с ума, но та, как-то торопливо хлебнула стакан дешёвой водки, укутала Валю в свой старый пуховый платок, натянула валенки и они, дойдя до Смоленской, сели в метро. Сделали пересадку, и вышли где-то, прошли несколько шагов и оказались у совершенно невзрачного и обычного серого многоэтажного дома. Валя остановилась.

«Это Детский мир?»

«Да», — мама, раскрасневшаяся от мороза и ходьбы, дёрнула Валю за варежки и они вошли внутрь.

Конечно, то, что Валя представляла про Детский мир, совершенно ни шло, ни в какое сравнение с тем, что она видела во снах. Но даже этот, реальный мир был хорош. Столько всего, столько, что глаза разбегались, и хотелось ко всему прикоснуться. Купили какую-то страшноватую куклу, как-то даже между делом, неожиданно быстро выбрали пальто, завернули в бумагу и на выходе, опьянённая мельтешнёй, количеством народа, игрушек, вещей и необъяснимого запаха, Валя вдруг остановилась.

«Мама, я потеряла варежку».

Мама сначала не поняла, или не расслышала, потом замерла.

«Что?!»

Валя заплакала. Мама присела на корточки, её лицо оказалось на уровне лица Вали.

«Ты потеряла варежки, которые я тебе подарила?»

«Только одну…», — и Валя обмерла.

А уже в следующий миг пощёчина, потом вторая, третья и Валя потеряла сознание.

5 апреля 2016 г.

Г. Москва

Н. Антонов

 

ЗВОНОК

 

Вечером, часов около восьми, раздался дверной звонок. Сикоров поморщился. Он никого не ждал. Звонок повторился. Вздохнув, Сикоров отложил в сторону трубку, встал из уютного кресла и отправился в коридор. Он никогда не спрашивал: «Кто там?», просто открывал дверь, вот и сейчас, щёлкнув замком открыл. В коридоре было пусто. Сикоров даже вышел на лестничную площадку, посмотрел вниз лестничного полёта, потом вверх — никого.

«Мальчишки балуются», — Сикоров закрыл дверь и вернулся обратно, к письменному столу на котором стояла шахматная доска, лампа под коричневым абажуром и слегка дымила в пепельнице трубка. Никак не выстраивалась шахматная композиция, было красиво задумано, мат в пять ходов с обязательной жертвой ферзя. Промучившись ещё часа два, Сикоров отодвинул доску в сторону и вышел на кухню. Поставил чайник и засмотрелся в окно, на сероватость крыш, выплески оконных бликов в домах, привычную слякотность осеннего города. Он стоял так до тех пор, пока чайник ни засвистел надтреснуто и протяжно. Заварил крепкий чай в гранёном стакане, обнятом старинным подстаканником, и вернулся в кабинет.

Мельком глянув на доску Сикоров удивился. Он прекрасно помнил, как стояли фигуры, когда он уходил, теперь они стояли иначе. Присмотревшись, он вдруг понял, что вот оно, решение, на доске. Присев, переставил фигуры в начальное положение, проиграл несколько вариантов и с улыбкой откинулся на мягкую спинку кресла. Отхлебнул чай, раскурил трубку и посмотрел на фотографическую карточку в овальной раме, висящей справа от окна. На карточке была запечатлена миловидная барышня с грустными глазами и фотографическим аппаратом в руках. Сикорский улыбнулся, виновато, одними краешками губ.

«Вот, видишь, соединилось», — допил чай, отложил погасшую трубку и решительно встал.

Уже в спальне, Сикоров ещё раз удивился странностям произошедшим этим вечером. Звонку непонятному и неожиданной подсказке.

«Хотя, может фигуру я сам случайно задел, когда пошёл за чаем? Ладно, не важно. Спокойной ночи, дорогая. Я о тебе помню».

Я перестаю чувствовать на своих руках солнечное тепло, и всё ближе подступает темнота. Сквозь неё подступают и гигантские шахматные фигуры, их силуэты расплывчаты, они молчаливы и только слабый ветерок от их движений едва шевелит мои волосы. Это даже приятно и совсем не страшно. Как не страшно умереть во сне, это же мечта, это так приятно. Как было приятно в тот летний вечер на берегу озера, когда ты согласилась стать моей женой, как было приятно тогда, когда ты сказала, что согласна. Было что-то хорошее и в моей жизни, правда счастье было не долгим. Да и могло ли быть иначе? И та глупая автомобильная авария. А разве авария может быт умной? Как моя жизнь пустая без тебя, а разве она могла быть без тебя наполненной? И после возвращения из психической клиники, только шахматы, только они и поддерживали мой мозг на грани, над пропастью безумия. Но так иногда тянуло, так веяло оттуда теплом и уютом, нежностью и надеждой на встречу с тобой.

Сикоров открыл глаза. Полежал в темноте. Встал. Под правой лопаткой покалывало. На кухне была аптечка, корвалол, вода. Сикоров сидел на кухне, подперев голову руками. В висках бухало, хотелось пить и плакать. Но он не стал делать ни то и ни другое. Раздался телефонный звонок. Сикоров поднял трубку. Там что-то потрескивало. Сикоров молчал, молчал и абонент. Помолчав несколько минут, Сикоров осторожно положил трубку и вернулся в спальню.

«Я понял. Ты меня ждёшь».

Сикоров лёг, закрыл глаза и умер.

 

7 апреля 2016 г.

Г. Москва

Н. Антонов

 

ДОМИК

 

Когда-то на взгорье, рядом с железнодорожным полотном, по правую руку, стоял небольшой дом. Куцый, полуприсевший, с прогнившими зубами забора. Три мёртвых курицы, шатаясь, ходили по двору, в предчувствии невыносимой и неизбежной казни в кипятке. По вечерам, когда крики электрических поездов делались резче и реже, на запрокинутую лавочку у мшистой стены появлялась тень старой женщины. Она курила папиросу, сплёвывала через железные зубы и играла на аккордеоне. Что-то красивое, тоскливое и тихое. До ближайших домов было метров двести, там жили люди сочиняющие книги и создающие газеты. Только одна эта женщина ничего не сочиняла, ничего не писала и ни с кем не разговаривала. Не любила, может, а может, ей нечего было сказать, кто теперь знает? О ней и память-то стёрлась. Мы возвращались обычно из института поздно, шли по тропинке, потом сразу за домом спускались в овраг, пересекали его через шаткий мост и поднимались круто вверх, заворачивая вправо, и дальше третий дом, в проулке, был наш, точнее, мы его снимали у сумасшедшей хозяйки. Когда-то она была известной женой малоизвестного писателя. Потом писатель застрелился, и жена стала вдовой. Жила только на то, что сдавала дом, а сама ютилась в летней кухне, в конце запущенного сада с десятками сосен, грушей, раскоряченными яблонями да кустами смородины, переплетённой с развратной малиной. Мы приходили, наскоро варили пельмени и покурив, моментально засыпали, чтобы утром под истошный кашель будильника вскочить и вновь мчаться в Москву, в институт. И каждый надеялся стать великим актёром. Наивная молодость придаёт силы, а ощущение что ты живёшь в Переделкино, таком известном месте, стыдливо красило нас к причастности. Бывало в выходные, мы набирали дешёвого портвейна и пробирались вглубь посёлка, шатались меж дач и домов, заглядывали за заборы и фантазировали чужие жизни.

В один из таких выходных, я поссорился со своей приятельницей, с которой жил на даче, и разделив портвейн пополам решил идти туда, куда ноги несут. Они и принесли меня к домику на взгорье. Я сидел на лавочке, пил портвейн, курил. Была тёплая голая осень, слегка плевался дождь, и было так нежно внутри, как в детстве, когда в выходной отчего-то просыпаешься рано и потом, можно валяться и не вставать до 10 часов утра. Женщина села рядом, молчаливая, землистая и пахло от неё Шипром и корвалолом. Я поздоровался. Она повернулась ко мне, взяла из рук бутылку портвейна и залпом выпила половину. Покурили. Тучи начало тошнить, и Женщина кивнула головой в сторону открытой двери. Я вял сетку с тремя оставшимися бутылками, и мы зашли внутрь дома. Пахло травами и папиросами. На стол женщина выставила котелок с картошкой, миску с огурцами, помидорами, тарелку капусты квашенной, да две железные кружки. Молча пили, молча закусывали. Через час от портвейна было внутри ласково и слезливо. Я встал, поблагодарил и хотел было уйти, но женщина вдруг резко вскочила, метнулась за занавеску, и вернулась оттуда с бутылью большой, а внутри молочноватого цвета жидкость. «Самогон будешь?», — голос у женщины был тусклым, но отчётливым. Я кивнул головой и вернулся за стол.

— А я уж думала всё, не исповедуюсь. А тут ты, видимо Бог меня столько терпел на земле, что бы я тебя дождалась.

Выпили.

— Я дочь известного писателя. Он там, в глубине жил. Пока его не расстреляли. А меня, как дочь врага, в лагерь. Ну и началась ни жизнь, а мясорубка. Но я быстро смекнула, что уж лучше я, чем меня. В надзирательницы выбилась, ожила, отъелась, попривыкла. Так 20 лет и прожила в краях романтики и геологов.

Покурили.

— А потом возверталась, сюда, да и отыскала вот в этом доме того, кто донос настрочил на отца. Вот.

Выпили. Помолчали.

— Ну, и вышла за него замуж, он ничего не знал обо мне, но приятно. Как же, жена на 30 лет почти младше. А через два года отравила его, да в подполе тут и закопала. Ну вот и всё. А теперь ступай. Ступай с Богом.

На улице мокро и холодно, но жар внутри ещё тлел и его хватило на то, чтобы добраться до своего дома, упасть и потом неделю я был в бреду, а моя подруга выхаживала меня от снов и яви, перенося в полуреальность понимания происходящего. А потом, сидя у печки, попивая портвейн, она рассказала, что в туже ночь, что вернулся и заболел сгорел дом на взгорье.

 

21 апреля 2016 г.

П. Переделкино

Н. Антонов

 

СУЧКА

 

Вязкая, словно рвота дорога, взворачивала нутро своё к дальней, тупиковой деревне. Три заколоченных дома с выбитыми стёклами, оборванные провода электрическога света и ленточная тропинка, от крайнего дома к прудкам, на полусгнивших досках, когда-то, там, моя мама стирала бельё, а рядом сидел отец на тележке, покуривал, а потом, нагрузившись отречённым бельём, на такой же тележке, но с баком, соскальзывая «отлупнями», поднимался к дому, матерясь, но приближаясь. В эти моменты мама замирала и плакала, я видел её горбоватую спину под залатанной кофтой и этот тихий скулёж, и тихую рябь по телу. Тогда ещё, дворов было 10—12, вросших, широких, с покрытиями и скотником, с банями на бережку, с детворой мелочной, чудом выжившими, только благодаря старухам и матерям. Мы с приятелями уносились в безбрежность, в выцветших трусах отцовских, не вернувшихся с войны, в ту потемневшую влагу леса, где всё таинственно, где вяло воевали партизаны, грабя нас, как и немцы. Делая тоже самое, но чуть щадя, даже оставляя шоколадки.

Земля рожала картоху, маркву, полузадохленной репы и редьки. Пчеловодили тайно на полянах километра за два, ближе к неведомой границе, и исчезали, кто подорвавшись на вытопке тротила, кто опрянув в болото, а кто и просто так раз и сгинул.

Но было как-то весело, задорно, и на похоронки, женщины уже не плакали, каменели, а потом на той продавленной грязью дороге, что вела к центральной усадьбе, лопались камни от стонов и криков. А мы, мальчишки таскали разорванные камни в бани, игрались с ними, делали странные сооружения, а из земли снова и снова, каждый год по весне лезли новые валуны.

Как же это было давно, как давно, мелькнуло перед глазами босоногим счастьем и исчезло, затянутое трясиною, завязанное лесом, заплетённое травами и памятью.

Ева приехала неведомо откуда и как, просто раз и в нашем небольшом доме заселили девочку с нездешним именем и выговором не здешним. Мать лишь кивнула «Жить будет у нас. Не обижать. С тебя, Колька, спрос особый. Забалуешь, али обидишь, вожжами отхожу». А потом ночью она заплакала в подушку, а Евка спала на самом моём месте, на палатях. Сучка. Так и повелось. Всё лучшее с тех пор этой белобрысой лилипутке, которая даже драться не умеет и носит гребёнку в кудрях своих, как взрослая женщина.

И мои друзья словно сошли с ума, они старались, юлили перед ней, пачкали носы грязью и гримасничали, что бы рассмешить это полубеззубое чудовище. Ослепли они что ли, или поморок на них напал, или белену переедали? Как знать. А я её всячески избегал. И смирился что нам, пятерым первый кусок ей, и место на палатях ей, и в бане первый жар ей… Сучка. А там вернулось пару взрослых мужиков, и наш колхоз очищал лес для хлеба, который мы и так ели, и хватало, и лебеда стала исчезать, и картошка стала крупнее, а вот уже и радио появилось, а потом, принесла тётя Нюра повестку и я уехал на станцию, к военкомату, отслужил, писал письма и всё меньше вспоминал о своей деревне, о маме, о Евке…. Телеграмма о смерти мамы, меня застигла далеко-далеко, и пока я неделю добирался, проползал вездеходами, поездами и председательским газиком, маму уже погостили.

В деревне было тихо 3—4 двора, пару бреховных собак, дом осевший, как папа на лево, но подпёртый, удивительный огород и дикая для этих мест клумба. В доме всё так же пахло прошлым, незабываемой голодной радостью жизни, на мостках обвалились пристаньки, исчезли спуски, речка стала уже, или я стал взрослее, но вода была чистой и вкусной, как тогда… На могиле стоял крест, маленькая фотографическая карточка и рядом сидела необычное существо. Такой красоты я не видел даже в Ленинграде. Красота обернулась на меня, нелепого в сапогах и городских штанах с подтяжками, поверх рубашки с галстуком.

— Здравствуй, Николенька.

— И вам, здоровья.

— Ты меня не признаёшь, что ли?

— Не припоминаю, извините.

— Ева.

— А… Сучка…

И вскоре я ушёл, быстро напился, купался голым, плакал и пытался утопится. Но не получалось, жёг костёр, и комары откусывали от меня куски мяса, и тут же падали рядом, не в силах унести плоть и когда я упал на спину, я раздавил своею плотью куски своей плоти. Боли я не чувствовал, только огромную жидкую яму в том месте, где было моё сердце. Потом я дополз до дома, потом кто-то гладил меня и шептал глупости, во сне, я кого-то целовал, плакал и крошил зубы, стирая их и кусая губы. Утром я рано встал, собрался и ушёл. Жизнь с каждым шагом наваливалась, всё становилось легче, а уже в поезде я и не помнил, что было.

А вот давеча, что-то тяжкое, тёмное как вишнёвое варенье вовлекло меня, я на машине проехал почти тысячу километров и теперь смотрю на дом, в котором я родился, два взрослых мужика, кого-то мне напоминающих, близнецы белобрысые идут на встречу, и меж ними как ангел счастья… она… Сучка.

— А вот и ваш папа….

 

21 апреля 2016 г.

П. Переделкино

Н. Антонов

 

ТОГДА

 

Мне было девять лет, я рос тихим и сильным отличником-спортсменом. В очередную летнюю ссылку родители отправили сестру, а меня к деду с бабкой. Бабка любила меня неистово, а дед строжился, ну как же в честь него назвали. Да это ерунда вот в чём суть.

У нас на втором этаже была двухкомнатная квартира, а пятом в шестьдесят восьмой жил Дядя Фёдор и тётя Лена, и у них была соплячка дочка Юлька. Противное и сопливое существо, вечно бегающая за нами, пацанами и падая, плакала, было ей первоклашке 7 лет и скоро во второй. Вот же зануда. Чёрная, губастая, худая и на писи у ней даже волосы не росли. Дура, короче.

В тот день, когда звонок в дверной раздался, жизнь моя изменилась. Я читал Фенимора Купера и счастливо в трусах лежал в зале, на тахте.

Коля тебя

Меня?

Да

Я вышел, дядя Фёдор стоял одетым как на рыбалку, и жена его, тоже в сапогах. И Свинка Юлька в плащике.

Мы за грибами. С нами хочешь?

Через две минуты я стоял рядом с ушастым запорожцем, термосом и ведром.

На заднее.

Эх кто ни ездил на заднем, ушастом, тот не знает нектара жизни. Ехали часа четыре. Юлька козявилась. Да мне-то, без разницы, малолетка, что с неё взять, да к тому же девчонка.

Приехали.

Коля ты со мной, Юля с мамой, дядя Фёдор никогда видимо не был командиром, но…

Неважно как, но мы с Юлькой оказались на поляне. Я лежал, плевал в траву, смотрел на шевеление жизни над землёй и харкать я хотел на грибы. И раз рядом это девчачка-страшилка. И раз — поцеловала меня в губы.

Офигела?

И я её оттолкнул.

Дура.

Коля я тебя люблю.

Ты больная?

Хочешь, я тебе писю покажу?

Не знаю мальчиков кто бы не хотел посмотреть на девчачью писю.

Она стояла голая, белая, с полуприкрытыми глазами, и свет такой странный…

Покажи свою?

Счас, разбежался.

Ну, я тебе ж показала, и она натянула трусики, накинула плащ и кофту мяла в руках

Ссышь?

Я?

Да ты, ты ссыкун, покажи, я никому не расскажу.

Ах ты…

И я показал.

Она смотрела, и глаза её менялись, стали туманными и буд-то внезапно взрослыми.

Можно потрогать?

20 копеек

У меня дома есть 13

Ладно, трогай.

Это была первая барышня, которая тогда, тронула меня.

Через 5 лет мы уже целовались, а ещё через пять она вышла замуж, а я уехал в Москву и забыл о Юльке. А вчера, когда я пропивал очередной гонорар, к столу моему присела офигительная тёлка.

Коля.

Мы знакомы?

Были.

И только утром я понял, кто она была…

Грибов мы мало принесли, а бабка смеялась, невеста растёт…

Вот стою у её могилы, и слов нет, слёзы сами как рвота выворачиваются, спазмами. Юлька… дура… и я положил 2 гриба подосиновика…

 

2 мая 2016 г.

Г. Москва

Н. Антонов

 

РАДУГА

 

Утро было тошнотворно прекрасно. Вдоль забора клочками ваты бледнели остатки тумана, затянутого недалёкой речкой. В вышине сосен насиловали уши звуками бесчувственные птицы. Трава лоснилась влажной похотью. Мокрый стол темнел рядом с навесом. Бутылки, остатки остывшего мяса, железные кружки, пепельница, груда яблок, консервные банки, обрезки хлеба, пакет молока, отвердевшая сырная нарезка, тарелки со следами ч кетчупа и расплавленных на огне помидоров. В гамаке кто-то спал. Судя по ноге, с накрашенными ногтями, свисающей через край, это была особь женского пола. Память медленно восстанавливала вчерашнее, складывала замысловатые пазлы, проявлялась как фотографическая карточка в проявителе. Было тепло, было окончание лета, была дача, была странная вчерашняя неистовость пития и еды, воспоминаний детства, слёз, страсти, фантазий и жарких объяснений. Внутри пузырились вчерашние продукты питания и просились наружу, мелкими схватками кишечника.

Я сел за стол. Прямо на мокрую скамью. Попу приятно холодило. Чуть начало моросить и в организме возникло желание. Под столом стоял ящик с пятью бутылками водки, 5-литровая стеклянная бутыль с домашним вином, частично опустошённая. Я налил водку в кружку, выпил в два глотка полную, закусил холодным мясом, пожевал сыр, понюхал корочку хлеба, запил молоком.

Под навесом, в кирпичном строении, я разжёг огонь, он полыхнул тревожно, нежно дыхнул жаром и заструился по сухим берёзовым щепам, перескочил на поленья, и вскоре потрескивал, разговаривал со мной на своём саламандровом языке. То пел, то примолкал, то болтал скороговоркой, наивный, я уже разучился понимать язык костра. Тут же в ведре, рядом с плитой стояло ведро с кусками мяса, лежали кучкой шампуры, отдельно в тарелке стыдились помидоры, на тарелки порезанный лук, а на второй нашинкованное сало — слезилось в предчувствии неприятностей. Пока поленья прогорали, я успел умыться из подвесного умывальника, утёрся влажным полотенцем, сходил в дом, натянул шорты и быстро нашпиговал лесть шампуров.

В гамаке нога исчезла и появилась голова, с настороженными глазами, внимательно наблюдавшими за моими действиями. Голова была красивой. Чёрные волосы, чёрные аспидные глаза, чуть раскосые, необычайно розовые губы, в которые хотелось впиться, раздвинуть их и погрузить жало внутрь.

Я сел за стол, слегка прибрал, отодвинул грязное и пустое в сторону, скинул остатки и огрызки в ведро. Смахнул рукой крошки, опростал пепельницу. В шортах обнаружилось целых три пачки открытых сигарет. Запах жаренного мяса, вкраплённый в едва приметный дымок, достиг стола, потом доплыл до гамака. Голова икнула.

Я проверил мясо, перевернул, полил соусом. Сзади зашуршало. Обернулся — голая женская тень, бледной поганкой метнулась в дом. Тело было в доме минут десять. К тому моменту я уже поставил две тарелки, принёс мясо первой пробы, налил водки в две кружки и с наслаждением курил. Солнце протянуло свои щупальца над краем забора, птицы чирикали красиво и печально, насекомые совершали половые акты и акты питания, издавали нежные жужжания и в голове отчётливо сложился звуковой строй, который сразу превратился в увертюру «Вальс насекомых» — концерт ля минор для виолончели с аккордеоном.

— Доброе утро, — барышня села на скамейку, напротив меня, ойкнула, от того что платье промокло снизу.

— Здравствуй. Голодная?

— Очень.

— Тогда приятного аппетита.

Я приподнял кружку, она свою, чокнулись, я выпил всё полностью, а барышня сделала глоток, поморщилась и принялась поедать мясо белоснежными бивнями идеального рисунка. В голове застопорилось.

— А ты кто?

— Кира.

— Кира. Понятно. А сколько лет тебе, деточка и откуда ты, такой прекрасный цветок, в этом диком месте уединения?

— Вы вчера же спрашивали.

— Да?

— Вы не помните.

— Ну как тебе сказать, — в душе порхали стрекозы и ползали гусеницы готовые превратиться в нечто прекрасное и волшебное. Это как предчувствие бесконечного счастья, самое из прекрасных чувств, которое только доступно человеку, особенно мужчине, который выпил, сыт и напротив него сидит прекрасное нежное создание и утро такое восхитительно романтичное и так хорошо, так хорошо…

— А скажи, Кира… э-э-э, вчера всё было пристойно?

— Конечно, — барышня покраснела внезапно, словно её уличили в чём-то неприличном.

— Хорошо.

Мы ещё выпили, закусили очередной порцией мяса, костёр почти погас и оставшиеся два шампура коричневели, слезились и слегка шипели слёзы сала на углях. И Кира рассказал, а может повторила, то, что вчера поведывала мне, а я опрометчиво забыл из-за стирателя — водки.

Она живёт через два дома от меня, приехала на лето к тётке, работает экскурсоводом, ей 27 лет (Я бы больше 20 не дал), она мечтает стать радугой, люби умных мужчин и ещё ни разу не была замужем, потому, что считает себя некрасивой и не очень умной. Господи, как она ошибалась. Мы снова выпили. Она божественна, она самая красивая барышня, что я только встречал в жизни. Дальше я услышал печальную историю, что родители её умерли, что она никогда не любила, и что вчера я просил её стать моей женой. Что она обещала подумать и посоветоваться с тёткой, что она совсем меня не знает. А знает только то, что вечером, когда она прогуливалась, она увидела огонь, сидящего за столом мужчину, который плакал и пил водку из железной кружки, что ей стало жаль меня, и одновременно любопытно. Солнце стояло высоко в небе и уже наклонялось за крышу дома, воздух был душен, электричество било внизу моего живота и мне хотелось вкусить Киру, испить её нектар и мысли плавно улетали в едва виднеющиеся сквозь кроны облака.

— А почему ты ночевала в гамаке?

— Вы сказали, что убьёте себя, если я уйду. Я караулила вас почти до утра, пока вы не заставили меня раздеться и лечь в гамак, пообещав, что ничего с собой не сделаете. Я вам поверила.

Кира раскраснелась.

— Простите.

— За что?

— Я выгляжу глупо. Я доверчивая и глупая, знаю. Но вас было так жалко, мне показалось, что вы глубоко несчастны, я правда пока не понимаю от чего. Вы так вчера красиво рассказывали про своё одиночество, что сбежали от людей, что пишете роман, что никогда никого не любили…

Слёзы сами потекли по щекам у меня, когда я поверил во всё что она рассказывает, стало так горько жаль себя, стало так звеняще пусто внутри, что даже мурашки высыпали на тело, как ожёг от крапивы. Тело ныло в томлении, сердце бухало, а внизу тяжелело и тяжелело, что было даже неприлично встать, было бы стыдно, если бы Кира увидела во что превращает её рассказ мой обо мне. Поэтому пришлось выпить, стремительно встать и сказав: «Я сейчас, прости» зайти в дом, в туалет, и там, сидя на унитазе, я понял, что ненавижу себя и хочу с Кирой жить вечно. В голове промелькнули открытки с видами счастья, которые включали в себя Зиму, Сицилию, Сочинительство, Детей, Костёр и почему-то стакан воды,

— А знаешь что? — с крыльца спросил я, отчего то осипшим голосом.

— Что? — Кира подняла на меня глаза и ноги мои задрожали, она поправила волосы тем чудесным женским движением руки, которое сводит с ума и заставляет терять рассудок. Боже спасибо тебе, что ты послал мне её. В темнеющем воздухе она казалась неземным существом, волшебницей, спустившейся к простому смертному.

— Давай разожжём костёр, а то становится прохладно.

Я накинул на Киру плед, пододвинул стол ближе к навесу, потом пододвинул лавочки, соединив их сиденьями. Распалил огонь. Принёс из дома перину, кинул её на лавки, застелил простынёю, раскидал подушки.

— Забирайся.

— У меня ноги не чистые.

— Вон умывальник.

Я смотрел как она мыла ноги и сердце моё насиловал рой бабочек сердцеедок, а живот изнутри грызли стрекозы насильницы. Если лежать под навесом, то там, прямо, видно огромное тёмное небо, с песочными звёздами, с ухмылкой месяца. Кира забралась ко мне, накрылась одеялом и прижалась, слегка подрагивая.

— Не бойся, глупыш.

— Я не боюсь, вы же не сделаете мне ничего плохого.

— Конечно нет и я поцеловал её в глаза….

Потом мы пили и наслаждались, я рассказывал истории из своей жизни, иногда привирая, иногда фантазируя, и сам верил в эти чудесные моменты своего прошлого, с которым я прощался.

Утро — это самое отвратительное что может быть, особенно когда хочется пить, а сил встать нет. Я лежал на скамейке, голый, под одеялом. Птицы сверлили мозг. Внутри ползали черви и хотелось есть. Я сел, потянулся и тут увидел, что там, в далёко, в небольшой раме из сосен, где виднеется небо сияла радуга. Что-то треснуло, хрустнуло, картинки замелькали, вот и стакан воды.

 

Н. Антонов

Г. Москва

14—15 мая 2016 г.

КРУГ

На правом берегу речке полыхнул огонёк, медленно разгораясь, превратился в небольшой костерок. В тиши слышались несколько голосов, женский и мужской.

На остановке сидела барышня, курила, плакала и механически оттирала с куртки цвета хаки капли крови.

Кровать перестала скрипеть, раздался стон, потом, через несколько мгновений неясная тень поднялась и в проёме дверном, чуть остановилась. Вверх метнулась рука в прощальном изгибе, и исчезла. На кровати зашуршало и рыдания, скомканные подушкой, бросились вслед ушедшему, упёрлись в захлопнутую дверь и стали оседать по углам неясными клочками печали.

Обоссанный дождём асфальт, отражал безумие уличных фонарей, и редкие прохожие, спешили в улья. Дышалось приятно и легко. Рюкзак за плечами, напоминал горб, а до вокзала было ещё минут двадцать пешком.

На «нашем» месте ещё никого не было, и я собирал ветки, таскал поваленные деревья. Выложил водку в речку, закинул пару донок, и в темноте, курил, глядя на темнеющие профили деревни, на противоположном берегу. Иногда казалось, что и на меня кто-то смотрит, с той стороны. По неясному зову, я разделся и поплыл на ту сторону, благо речка была небольшая, неглубокая, тихая и тёплая.

Слёзы намочили подушку, пришлось встать, перевернуть её, но ложиться обратно расхотелось. В коридоре стоял собранный рюкзак. Я смотрела на него и в голове мелькали картинки, слова, образы. Машина завелась сразу, и сразу, вместе с этим звуком мотора, едва слышным и успокаивающим, пришло умиротворение. Звуки виолончели застонали, и я нажала на педаль.

В электрическом поезде было пусто. Пахло влагой и намокшими сигаретами. До отправления, было, минут пять. Рюкзак я скинул на сидение и вышел в тамбур, вдохнуть табачного дыма. Небо стряхивало капли. Перрон пуст. Пусто внутри. Пусто везде. На какой-то миг причудилось, что я один на всей земле.

Берег был пуст, невысокие откосы, шуршание воды по песку. Там на «нашей» стороне полыхнул огонёк. Значит, кто-то уже прибыл, послышались голоса, женский и мужской. Я вздохнул, вошёл в воду и поплыл обратно.

На развилке я притормозила, вспомнила, что надо повернуть налево и включив дальний свет съехала на две колеи в земле, укатанные и утрамбованные. Дождя тут не было. Пыль почти сразу окутала автомобиль, и приходилось ехать медленнее.

Понятно, что Сашка первый тут, когда мы с Леной добрались на великах до нашего места, он уже успел натаскать поленьев и ветвей, тут же недалеко виднелся его рюкзак, старый, военный. Лена распаковывала рюкзаки, я подпалил сложенные в «горочку» ветви, подкатил большое полено, для «поддувала».

— Лена, а ты Юле звонила?

— Да, она сказала, что на машине приедет.

— А Саня где?

— Да шарится где-то, а может туда поплыл, на тот берег, он же всегда туда плавает.

— Я бы так не смогла.

— Как?

— Ну, снова и снова туда плавать, ведь, сколько лет прошло.

Я вышел из воды, подсел к огню.

— Привет, Лена. Здорово, Колька.

— Привет и тебе, Саня.

— Дарова, братан.

— А Юлька где?

— А вон она, — Колька показал на мелькающий, за деревьями свет фар. От же принцесса.

— Да ладно тебе.

Ну конечно, все уже в сборе, а я последняя. Чёртова дорога. Ну, ладно, это всё оставим там, за чертой. Теперь три дня плавать, лениться, уха, бухать и ни о чём не думать, особенно о нём, ушёл и ушёл, пусть катится, куда хочет.

Три палатки стояли почти в ряд. Юльке поставил Колька, а Саня одну для себя и Лены. Вот, уже скоро, лет десять, они вместе, а всё никак не оформят свои отношения. Хотя нам всем уже под тридцать. Но это не моё дело. Тут всё в ином дело, в другом, в той мутной недосказанности, что поселилась лет пятнадцать назад, почти в такую же поездку, правда тогда нас было пятеро. А теперь четверо.

Купались, пили, пели песни, вспоминали школу, рассказывали о ерунде житейской, опять пили, варили с первой зарёй уху и часов в шесть улеглись спать. Расшатались по палаткам, прикрыли остатки питания плёнкой.

Нож в спящих входит с лёгким чмоканьем, если прикрыть рот ладонью, то и вообще, словно рыба всплеснула. И потом наступает тишина. Переползаешь дальше, к спящему и снова чик-чик и никогда уже человек не встанет, не зевнёт, не потянется, не улыбнётся, не заплачет, не принесёт с собою горя и беды. И внутри падают снежинки, не тают, завьюжит, слегка, опадает и начинается снегопад. Следы за собой прибрать, свернуть всё, что лишнее и уничтожить, чем дальше, тем надёжнее. Можно спокойно возвращаться в город. И не надо никому, ничего объяснять, ничего выдумывать. Да и не важно, зачем ты совершаешь то, или иное. Но отчего слёзы текут, откуда эти капли на куртке, зачем это всё? Зачем я ему рассказала?

Я выслушал её рассказ и стало так трудно дышать, стало невыносимо одиноко и пусто, и отчего-то захотелось её тела, войти в неё, насладиться. И всё само собой произошло. Но слов не было, был стон сдавленный, судороги. Я встал, хотел попрощаться, но просто поднял руку в верх, и закрыл за собой дверь.

 

Н. Антонов

25 мая 2016 г.

Г. Москва

 

САНИТАРОЧКА

 

Она привезла грушевый квас, земляничное варенье, мёд бархатный и какао, не считая килограмма трюфелей. Только тогда мне это не было нужно, я был в коме. Старый, старый дурак, решивший закончить адски, жестоко и безжалостно. А на отходе двое перешагнули, а я, упоённый кровью, скорой вертушкой и мирной жизнью, в которой я буду, просто киношной гнидой… не заметил.

Глупый подрез ножом, когда я уже расслабился, а он махнул меж рёбрами и поплыл… поплыл… и мягкие руки, и она, склонившись надо мной, смотрела жалостливо и ласково. Так все санитарки войн смотрят на умирающих. Я шептал. Она склонилась. «Я хочу тебя». И если бы она отпрянула, если бы поцеловала, если бы погладила, если бы что-то сказала, я бы умер. А она заплакала, и я кинулся в адскую темноту вспышек, кругов, и никаких тоннелей. Я умирал. Но она плакала. И я остался… мне было то всего мало лет, тупой, не красивый, блёклый и жестокий. Во второй раз она была уже не санитаркой, но услышав мою фамилию, бросив часть, кинулась под Ташкент, и там, с перерубленными губами, с беззубым ртом, она целовала забинтованную голову. «Дурак, дурак, дурак, и что-то влажнело внутри глазниц, и голос этот, и руки, и запах фиалочно-дегтярный. «Дёготь». И провал, пересылка и за полтора года 3 раз я вернулся. Туда, в алчную тишину гор, в обманчивость говора мягкого, в таинственность того, что я никому не подчиняюсь и тот, третий, кто мой напарник, исчез, провалился в итальянскую мину, и я тихо закрыл ему глаза, и потом, много часов бежал, прятался, исчезал и думал. Санитарочка.

На земле много красивых мест, есть много красивых женщин, есть правильный мужчины, есть честность…

Я вышел на перрон. Тихо, Мало народа. За спиной рюкзак. Пахло морем и мускатом.

Ночью спать на пляже прохладно, но что мне холод, что мне эти шумы, когда рядом нож и молоток и в голове тихая мелодия дальнего голоса «Дурак, дурак, дурак». И тут же сон пропадает, я сажусь в спальном мешке, гусеница опасная, ядовитая и неприметная. Лучше не трогать не приметных людей, лучше избегать их, а то мало ли что?

А ещё утром море чище и радостнее, хоть сейчас и мало кто об этом думает и мало кто с рассветом окунается в ласку, а потом уже, чуть позже подтягиваются пузатые мужчины с жёнами и детьми, разносчики всякой съедоности, выглядывает развратное солнце и море начинает принимать тела, мочу, какашки и сопли с слюнями.

Я вытираюсь, немного наслаждаюсь остатками прошлых памятей и иду в город, вдоль набережной, сворачиваю к рынку и там в неприметном кафе меня уже ждёт столик в углу, первое, жаренное мясо, фрукты, чача и свежайшие лепёхи. К вечеру народу становится больше, я прихожу в номер, принимаю стылый душ и засыпаю в предчувствии сна, ого, где я вновь встречу Санитарочку, что бы вскочив часа через два, убегать со спальником на пляж и томиться, томиться влажным воздухом, жадно курить, отхлёбывать из фляжки и вздыхать, что бы не покатилась слеза, что бы память хранила только её, мою Санитарочку, так бесславно погибшую тут, в 2008 году, мою милую, ненаглядную. И я согреваюсь на месте, где она умерла, на этом полупустынном пляже, на этом берегу, рядом с морем, равнодушному и вечному.

 

Н. Антонов

30 мая — 4 июня 2016 г.

Г. Москва — Г. Сухум

ВОЛНА

«Морские волны, отличаются от речных, а жизненные, от морских», — это я услышал от мальчика лет 12, когда готовился к движению. Движение начиналось с открытия глаз, прикосновения руки к стакану, бульканью внутрь, жевания остывшего мяса, размокшего помидора, чирканья зажигалки, затяжки сигаретой. Дальше — проще. Мир, приобретал сначала, мягкие расплывчаты формы, переплетаясь пастельными тонами, потом появлялся фокус и уже чёткое изображение.

И накатывает волна реальности, ненавистного чёткого и ясного проявления шума в ушах, в голове, в организме. Бабахает натужно колокольное сердце, скрежещет внутренность адская, колышется воздушность табачная в тонированных лёгких. Ах, эти волны, волны, волны. Сколько их за человеческую жизнь?

В пионерском лагере, под Сухуми (Тогда ещё он был Сухуми), до моря надо было идти по бетонной дороге, пересекать галечность колкую и торопливо раздеваться, чтобы окунуться в опоясанное цепью море, но даже туда, пробивались волны, сквозь мрачноватую фигуру Спасателя и пионерских вожатых, больше занятых своими отношениями, чем нами — взбелёнными, истощёнными, вампирокожими мальчиками и девочками из Тюмени.

Плавать я так и не научился, но зато научился считать волны, больше всех мне нравилась девятая волна, чуть больше других, с чуть меньше количеством медуз и чуть теплее. Или мне тогда казалось? Потом появилась девочка, она тоже считала волны. И с той поры каждый раз, когда наш отряд принимал солнечные и морские ванны, мы вдвоём молча считали волны, пока другие дети плескались, ныряли, сдирали обгоревшую шкуру с лица и тела и носились, дичая и превращаясь в насекомых.

У девочки было имя, но мы не разговаривали, и в лагере, переплетённые теснотой палаточной, и вечерним изгибом построения, и даже рано утром, на зарядке, когда я тайком пристраивался сзади ней и во время занятий всё смотрел и смотрел, как она, словно волна, совершает неописуемой красоты движения.

Дойдя до выхода из кафешки, я посмотрел на расплавленность воздуха, на эту вибрирующую влагой духоту и снова вернулся за свой столик. Махал рукой и новая бутылка чачи, переплавляла жар в пот, кружила, волновала, качала и баяюкала, как лодка, качала на волнах и погружала в сладостную дрёму.

Перед самым отъездом, когда уже весь лагерь находился в усталом ожидании отъезда в «обратно», девочка утонула, никто даже не заметил как. Я тоже не заметил. Была и исчезла. Раз и нет. Её искали, но не нашли. Судачили, рядили, выдвигали теории и гипотезы, и только я знал правду. Вовсе она не утонула, а просто решила остаться и стать Волной. Так и случилось.

Хозяин кафе, присаживается ко мне за столик, качает головой.

— Эх, генацвали, ты столько пьёшь. У тебя горе? Смотри, солнце, мир, море, тепло, фрукты, волны! Ты посмотри какие волны! Такие только у нас.

— Да, волны такие как у вас, особенно девятая волна.

Хозяин качает головой, встаёт, смахивает невидимые крошки, вытряхивает крошки. Опять качает головой и уходит к мангалу.

Ветер вырывается внутрь, прокрался меж столиков, отогнул кусты, за которыми такое красивое море и такие странные волны….

 

Н. Антонов

4 июня 2016 г.

Г. Сухум

 

ОТДЫХ

 

Не надо, ох, не надо этого утра. Этой влажности, этого вылезшего солнца, этого, успевшего надоесть запаха моря, скорее бы зима. Милая, очаровательная зима, со всеми своими волшебными, детскими радостями, предвкушением Нового года, катанием с горки, скольжением чарующих снежинок среди вечерних уличных фонарей. Ах, эта проникновенность огня в каине, застуженных окон, расписанных морозными граффити. А это? Это вот зелёное, жаркое, марево, влажность и голые тела, которые совсем не будят ничего влекущего, а скорее отталкивают своим напускным доказательством небрежной шутки природы.

Скоро домой, скоро конец небольшому путешествию в робость детства. Конец краткосрочным любовным играм, ежедневному безделью и неиссякаемости местной чачи, мяса, специй, еды этой…

Время летом неторопливо, плавно, расплывчато, разговоры необязательные, вялые, потные. Одна отрада — можно спать на берегу, у костра, правда под утро холодает, но ненадолго.

В кафе уже привычно пусто, ещё ни все проснулись, ещё ни подтянулись постоянные посетители, ещё дети с выпученными глазами не бегают как муравьи. Но уже тлеет мангал, уже можно заказать чачи, прохладной, мутноватой, отхлебнуть этого жара, притушить пламя внутри, запить минералкой, откусить помидор, хрустнуть зеленушкой, а уже и мясо на тарелочке, краткость пожелания здоровья, миг опустошённость и ясности. Миг небесного взлёта и даль уже только ввысь, выше, быстрее. Смотреть на себя сверху, плавать меж грозовыми тучами, относить себя к горам, промчаться сквозняком обратно, в своё прошлое, пересечь невидимую черту времени и обратно вернуться в тело. Ощутить нож в руке, нащупать лопатник с деньгами и обратным билетом и жмуриться от предвкушения, что скоро, совсем скоро, можно лечь на полку в поезде, повернуться к стене и спать сутки. Просыпаться, только чтобы хлебнуть воды или отлить воды. И чух-чух, чух-чух, чух-чух…

А терпение, не важнее ли оно?

Не лавашнее и лепестковее? Переплетая изгиб жил, чуть кусая и надрывая, когда уже сто превратился в отзвук ветра, и тумана, закопав, присыпав, и кинув, не страшно, Ко будет искать да и когда? Ни паспорта, ни билета? Смутная поросль странных камер, мутность рвотного переезжания. Утомлённость в то, детское прошлое, когда сырое мясо вкуснее песка на зубах. Эх, это животное отодолевает, меня, пряжит и пугает, но ща, затянусь, ща пару тяжек, я иду…

На берегу разбросанные любовные парочки, дешёвые оплывшие тела удивлённых безбрежием, и их самки, сучки, гадости и любимые, брошенные, не нужные, не востребованные, почти безымянные… И поезд завтра, и поеду я на машине, и в городе на реке сделаю пересадку, что бы, завернув, поплутав, буквально через то же время возвертаюсь, насытным кошмаром одиночества, головной боли, пустоты, предательства и подонства, а пока — шарах и, и, на втором, шарахе второй. И ты-ды. И хозяин, когда я к нему подхожу, машет головой, и я его не трону… а дальше 25 км бегом…

Лишь бы не тошнило, лишь бы там, уже в другом мире сердце угомонить, а остальное спишут, как уже лет 30 было, случайность, смысл? А там, на перевале ждёт меня девочка в авто…

Блин, ну зачем я этой, позвонил? Для чего?

Чуть хуже, но и проще ещё умрут пару… А я поехал…

 

Н. Антонов

Г. Сухум — Ростов на Дону — Москва

4—8 июня 2016 г

ПЕРВЫЙ

В 16 ... Читать следующую страницу »

Страница: 1 2


16 августа 2016

0 лайки
0 рекомендуют

Понравилось произведение? Расскажи друзьям!

Последние отзывы и рецензии на
«Сарай»

Нет отзывов и рецензий
Хотите стать первым?


Просмотр всех рецензий и отзывов (0) | Добавить свою рецензию

Добавить закладку | Просмотр закладок | Добавить на полку

Вернуться назад








© 2014-2019 Сайт, где можно почитать прозу 18+
Правила пользования сайтом :: Договор с сайтом
Рейтинг@Mail.ru Частный вебмастерЧастный вебмастер